100 великих загадок истории Франции

Группа авторов, 2009

История Франции полна неразгаданных тайн и загадок, удивительных и невероятных фактов, часто не имеющих однозначного толкования. Как в действительности проходил штурм Бастилии? Была ли сожжена Жанна д’Арк? Кем на самом деле был маркиз де Сад? Кто и почему отравил Наполеона? Где хранятся сокровища французской короны? Книга из серии «100 великих» приподнимает завесу тайны над многими страницами французской истории

Закоулки истории

Каменные ряды Карнака

Из всех мегалитических памятников Франции наибольшей известностью пользуются, бесспорно, ряды камней близ приморского городка Карнака на южном побережье Бретани.

Камни так огромны и так многочисленны, что производят глубокое впечатление даже на самых случайных посетителей, и каждый год сотни тысяч туристов отправляются осмотреть эти странные реликвии доисторических времен, подивиться, а заодно и полазать по ним, пишет автор книги «Солнце, Луна и древние камни» англичанин Дж. Вуд. Хотя Карнак особенно знаменит своими каменными рядами, вокруг него есть много других мегалитических памятников, и всех их следует рассматривать в совокупности.

Почти все могильники построены очень внушительно и отличаются поразительным разнообразием, мощнейшей архитектурой и в высшей степени интересны для изучения. Но мы их касаться не будем и укажем только, что многие из них, по-видимому, примерно ориентированы на восходящее Солнце, напоминая в этом отношении ирландский Нью-Грейндж и длинные могильники юга Англии. Ориентация эта связана скорее с какими-то ритуалами, а не с наблюдениями, так как нет никаких признаков того, что они имеют отношение к точным линиям визирования. Они могли быть, однако, первыми признаками пробуждающегося интереса к Солнцу и Луне среди неолитических обитателей тех мест.

Каменные ряды — главная достопримечательность Карнака

С астрономической точки зрения более важны многочисленные стоячие камни, или менгиры. Само это слово — бретонского происхождения, как и другой термин — дольмен. Слово «кромлех» также может означать могильник, но его лучше избегать, чтобы не возникло путаницы, поскольку некоторые авторы называют кромлехами кольца из камней.

Все известные в Бретани астрономические сооружения сосредоточены в небольшом районе южнее городка Оре (департамент Морбиан), не далее 20 км от него. Местность там плоская и низменная, вряд ли найдется возвышенность более 30 м над уровнем моря.

По сообщениям ученых, в районе Карнака есть две лунные обсерватории. Поскольку естественных выемок на горизонте там нет, их строители вынуждены были устанавливать в качестве искусственных дальних визиров менгиры, что они и сделали в двух местах — вблизи нынешней устричной фермы Локмарьякер, в 9 км к востоку от Карнака, и в Ле-Маньо, на вершине невысокого пригорка в 2,5 км к северо-востоку от Карнака, совсем близко от знаменитых каменных рядов. Поскольку дальние визиры приходилось делать очень большими, чтобы они были видны на значительном расстоянии, практические соображения явно требовали, чтобы их использовали с большим числом ближних визиров, и группа А. Тома, занимающаяся там исследованиями, утверждает, что им удалось обнаружить по нескольку ближних визиров для каждого из двух больших менгиров. С линиями визирования предположительно должны быть связаны какие-то приспособления для экстраполяции, и Том с сотрудниками указывает два каменных веера в Пти-Менеке и Сен-Пьер-Киброне, а также систему каменных рядов в Керьявале, которые могли служить для этой цели. Пожалуй, наиболее сенсационно их утверждение, что приспособлением для экстраполяции является часть огромных каменных рядов Карнака, хотя, как мы увидим, такое истолкование оставляет необъясненными многие особенности этих рядов.

Большой Менгир находится на маленьком полуострове, вдающемся в бухту Киброн, на холме высотой 13 м. Он с трех сторон, кроме северной, окружен морем, и расположение его идеально для универсального дальнего визира. Чтобы полностью использовать Большой Менгир, необходимы были четкие линии визирования в восьми различных направлениях для восходов и заходов «высокой» и «низкой» Луны.

Чтобы обеспечить высокую точность наблюдений, длина линий должна была достигать нескольких километров, но не десятков километров, иначе для того, чтобы менгир был виден над горизонтом со всех направлений, его пришлось бы сделать непомерно высоким.

Шесть линий визирования ведут к Большому Менгиру через водные пространства, а две — с северо-запада — через сушу. Том и его сотрудники сняли с карт точные профили рельефа вдоль этих линий и установили, что на них есть точки, откуда местные возвышенности не заслоняли стоявшего Большого Менгира. Профили, кроме того, показали, где следует искать ближние визиры, которые позволяли бы увидеть над горизонтом его силуэт.

На пяти линиях профессор Том с сотрудниками не обнаружил никаких мегалитических остатков, которые можно было бы считать ближними визирами. Другие три азимута дали гораздо больше возможностей, поскольку каждая линия проходит возле нескольких групп камней.

Визиры в Кервилоре и Керране малы и невнушительны. По этой причине им не придавалось никакого значения, и камни в Кервилоре пострадали от недавних строительных работ. Однако для ближних визиров большие камни и не требуются. Их назначение — показывать наблюдателям, в каком месте следует встать для очередных наблюдений.

Профессор Том собрал убедительные подтверждения гипотезы, что Большой Менгир занимал идеальное положение для того, чтобы служить универсальным дальним визиром при наблюдении Луны, и доказал, что он был виден с нескольких важных направлений, соответствующих склонениям «высокой» и «низкой» Луны. Его истолкование позволяет логично объяснить существование, местоположение и размеры величайшего из всех мегалитов.

Тем не менее такой подход вызвал сомнения у ряда ученых-археологов, включая Ч. Батлера и Дж. Патрика, которые подвергли его работу подробному критическому анализу. Они указали, что район вокруг Большого Менгира чрезвычайно богат памятниками мегалитического периода, и весьма вероятно, что на любой прямой, проведенной от Менгира, окажутся какие-нибудь удобные для этой гипотезы камни.

Само по себе открытие предназначения камней ставит очень высоко астрономические знания наших европейских предков, научившихся «читать небо» задолго до средневековых астрономов — в неолите и раннем бронзовом веке.

О чем молчат рисунки Ласко?

Пещера была случайно открыта 12 сентября 1940 г. четырьмя подростками. Они наткнулись на узкое отверстие, образовавшееся после падения сосны, в которую попала молния. Марсель Равида, Жак Марсаль, Жорж Аньель и Симон Коенка сообщили об этом открытии своему учителю Леону Лавалю.

Пещера Ласко или Ляско (фр. Grotte de Lascaux) во Франции — один из важнейших палеолитических памятников по количеству, качеству и сохранности наскальных изображений. Иногда Ласко называют «Сикстинской капеллой первобытной живописи». Живописные и гравированные рисунки, которые находятся там, не имеют точной датировки: они появились примерно в XVIII–XV тысячелетиях до н. э. Долгое время их приписывали древней мадленской культуре, но последние изыскания показали, что они скорее относятся к более ранней солютрейской культуре. Пещера находится в историческом регионе Франции Перигоре на территории коммуны Монтиньяк.

Пещера была случайно открыта 12 сентября 1940 г. четырьмя подростками. Они наткнулись на узкое отверстие, образовавшееся после падения сосны, в которую попала молния. Марсель Равида, Жак Марсаль, Жорж Аньель и Симон Коенка сообщили об этом открытии своему учителю Леону Лавалю. Специалист по истории первобытного общества Анри Брейль, скрывавшийся в регионе во время немецкой оккупации, стал первым исследователем, посетившим пещеру Ласко 21 сентября 1940 г. вместе с Жаном Буиссонни, Андре Шейнье, затем с Дени Пейрони и Анри Бегуэном. А. Брейль первым установил подлинность наскальных рисунков, описал и изучил их. С конца 1940 года он сделал множество измерений и провел несколько месяцев на этом месте, изучая первобытную живопись, которую он отнес к перигорской культуре. Несколько лет А. Брейль провел в Испании, Португалии и Южной Африке, а затем в 1949 г. вернулся во Францию и начал раскопки Ласко вместе с Северином Бланом и Морисом Бургоном. Он рассчитывал найти там захоронение, но вместо этого открыл множество новых наскальных изображений.

Наскальные рисунки из пещеры Ласко

С 1952 по 1963 г. по просьбе Брейля Андре Глори произвел новые раскопки на поверхности площадью 120 м² и обнаружил 1433 изображения (сегодня в описи числится 1900 наименований). Затем наскальную живопись Ласко изучали Анет Ламин-Эмперер, Андре Леруа-Гуран и с 1989 по 1999 гг. Норбер Ожуля. Пещера Ласко была классифицирована как исторический памятник Франции практически сразу после ее открытия, с 27 декабря 1940 г. В октябре 1979 г. Ласко вошла в Список всемирного наследия ЮНЕСКО в числе других доисторических стоянок и пещер с наскальной живописью в долине реки Везер. В 1948 г. вход в пещеру был оборудован для туристических посещений, которых становилось с каждым днем все больше и больше, и со временем они стали угрожать сохранности наскальных изображений. Были проведены серьезные земляные работы, изменившие уровень и свойства грунтов в пещере. Кроме того, было установлено электрическое освещение и построена специальная лестница, чтобы упростить доступ в «зал быков». Вход в пещеру был закрыт тяжелой бронзовой дверью. В 1955 г. были замечены первые признаки повреждения изображений. Они возникли из-за избытка углекислого газа, появившегося от дыхания посетителей. Углекислый газ и водяные испарения вступили с реакцию со стеклянистой корочкой кальцитных солей, покрывавшей изображения и защищавшей их как слой лака. В результате образовался хорошо растворимый гидрокарбонат кальция — Ca(HCO3)2, разъедающий и повреждающий наскальные рисунки.

В 1957 г. в Ласко установили первую систему, которая должна была восстанавливать атмосферу и стабилизировать температуру и влажность. Однако посещения продолжались, и количество туристов увеличилось до 1000 человек в день. В результате в день вырабатывалось около 2500 литров углекислого газа и около 50 кг водяных испарений, в то время как пещера имеет довольно маленький размер — около 1500 м³. А. Глори, который занимался в это время раскопками в Ласко, должен был работать по ночам, чтобы не мешать потоку посетителей. В 1960 г. в Ласко проявилась так называемая «зеленая болезнь»: избыток углекислого газа, слишком высокая температура и искусственное освещение стали причиной распространения колоний водорослей по стенам пещеры. Затем обогащение среды диоксидом углерода стало причиной «белой болезни», кальцитного покрова, который осел на стенах и на некоторых художественных произведениях. В 1963 г. микроорганизмы продолжали быстро распространяться, несмотря на то что была установлена система озоновой фильтрации. В апреле 1963 г. Андре Мальро, министр по делам культуры, принял решение запретить доступ в Ласко для широкой публики.

В начале 1970-х гг. началось создание репродукции части пещеры. Она была открыта для широкой публики в 1983 г. и получила название Ласко II. В 2000 г. аппаратуру по управлению климатом в пещере заменили. Весной 2001 г. Брюно Депла и Сандрин ван Солинь, служащие, уполномоченные следить за пещерой, заметили появление плесени в тамбуре пещеры. Грунт покрылся грибами Fusarium solani. Этот процесс был связан с установкой новой системы гидротермического регулирования. Штаммы Fusarium solani, появившиеся в пещере, были устойчивы к формальдегиду, который использовался десятилетиями для дезинфекции подошв обуви посетителей. Грибы распространились на изображения, которые вскоре были покрыты белым слоем грибницы. Гриб существовал в симбиозе с бактерией Pseudomonas fluorescens, которая сводила на нет используемый до тех пор фунгицид. Поэтому его стали комбинировать с антибиотиком. В 2002 г. Министерство культуры создало «Международный исследовательский комитет по пещере Ласко», который должен был решить эту проблему. В 2006 г. заражение было почти полностью подавлено, но каждые две недели специальная команда, одетая в защитные комбинезоны, должна вручную очищать стены от грибных волокон, так как они, несмотря ни на что, продолжают появляться вновь. Пятнадцать лет активных туристических посещений нарушили хрупкий баланс, благодаря которому Ласко сохранялась на протяжении тысячелетий, и подвергли уникальные наскальные изображения опасности исчезновения.

Ласко является одной из первых палеолитических пещер, датировка которой определялась с помощью радиоуглеродного анализа, выполненного Уиллардом Либби. Этот метод был применен при анализе древесного угля, найденного в светильниках из «шахты». Первый полученный результат (15,5 тыс. до н. э.) свидетельствовал о частом посещении Ласко в эпоху мадленской культуры, но этот результат был поставлен под сомнение А. Брейлем, который считал, что наскальные изображения относятся к граветтской культуре. Позднее были проведены дополнительные анализы, результаты которых говорили всё-таки о принадлежности к мадленской культуре. Анализ был сделан на основе древесного угля, найденного во время раскопок А. Глори в «пассаже» и «шахте». Этот уголь относился к периоду ранней и средней мадленской культуры (около 17–15 тыс. до н. э.). В 1998 г. была получена датировка примерно в 18,6 тысячелетия до н. э.: был проведен радиоуглеродный анализ и масс-спектрометрия фрагмента деревянной палки из «шахты», показавших, что пещера часто посещалась в эпоху солютрейской культуры. Непосредственное определение возраста живописных изображений и рисунков при помощи радиоуглеродного анализа было бы возможно в некоторых расписанных частях пещеры, если бы они были выполнены углем. Но в Ласко таких изображений нет, они были выполнены с помощью окиси марганца. Фрагменты красителей, падавшие со стен, были обнаружены при археологических раскопках в различных культурных слоях: они позволили определить, что некоторые изображения были созданы в то же время, что и некоторые найденные предметы (кремневые орудия, заостренные при помощи кости дротики, светильники с жиром). Но такие предметы являются характерными как для мадленской культуры, так и для солютрейской. Поэтому на сегодняшний день нет точной датировки наскальных изображений пещеры Ласко.

(По материалам из Википедии)

Глозельская находка

Иногда археологи и ученые подолгу не могут договориться между собой. Местечко Глозель, иногда называемое французским Пилтдауном^[1], вызвало настоящий переполох в археологических кругах в 1920-х гг.; новая вспышка интереса последовала в 1970-х гг. и продолжается до сих пор.

В марте 1924 г. корова упала в яму на ферме, принадлежащей семье Фроден. Семнадцатилетний Эмиль с помощью своего деда раскопал яму и обнаружил овальный участок, замощенный кирпичами, длиной около трех метров с каменным бордюром; кирпичи имели стеклянистую поверхность, и на одном из них виднелись странные отметины. Вскоре один заезжий археолог сказал Фродену, что они обнаружили римскую или средневековую стеклоплавильную печь, но воображением энтузиастов завладела гораздо более волнующая теория.

Глиняная табличка из Глозеля с надписью на неизвестном языке

Местные учителя предположили, что это место служило для кремации умерших, и при дальнейших раскопках можно будет обнаружить гораздо больше, чем уже найдено. Один из учителей, взявший одаренного, но необразованного Эмиля под свое крыло, дал ему кое-какие книги по археологии, чтобы познакомить его с азами предмета. Сначала исследования выполнялись силами любителей и энтузиастов, но в начале 1925 г. появился настоящий руководитель. Альбер Морле, доктор из расположенного неподалеку курортного города Виши, интересовавшийся римским периодом истории Франции, прибыл к месту событий. Он сообщил Фроденам, что они открыли важный исторический памятник, который может принести ценные находки и поэтому должен быть обнесен оградой.

Морле приобрел исключительные права на раскопки и публикацию результатов, и они с Эмилем приступили к работе. Их открытия вызвали жаркие споры среди археологов. Огромное количество находок было извлечено из неглубокого почвенного слоя на склоне холма, который они окрестили «полем мертвых». Там были резные кости, похожие на экземпляры из пещер каменного века во Франции, рисунки оленей и лошадей, снабженные буквами, а иногда целыми надписями. Другие материалы, явно относившиеся к более позднему периоду, включали полированные каменные топоры и грубо слепленные горшки с изображениями лиц и надписями, сходными с теми, что были вырезаны на костях. Среди керамических изделий попадались причудливые фаллические фигуры и отпечатки рук размером в три раза больше настоящих.

Наиболее загадочной находкой, сделанной в Глозеле, были десятки кирпичей, испещренных надписями и напоминавших письменные таблички с Ближнего Востока из обожженной глины; однако надписи были сделаны на неизвестном языке. В целом около 5000 объектов было обнаружено и выставлено для демонстрации в маленьком музее, устроенном Фроденами.

Собрав эту необыкновенную коллекцию, Морле высказал мнение, что глозельская культура процветала после окончания последней ледниковой эпохи около 10 000 лет назад, когда и произошло смешение артефактов раннего каменного века с более поздним археологическим материалом. Уникальная природа находок из Глозеля заставила многих французских археологов занять сдержанно-одобрительную позицию, но неожиданно сильная поддержка пришла со стороны Соломона Рейнаха, директора Национального музея древностей в Сен-Жермене. Он подчеркивал важность ранних датировок керамики и надписей, объявив Францию центром древней цивилизации.

Глозель стал местной достопримечательностью, и туда устремился поток туристов, посещавших музей Фроденов и кафе, которое они тоже украсили своими находками.

Однако партия скептиков тоже набирала силу. Для многих обстоятельства открытия казались весьма подозрительными. Находки представляли собой мешанину материала из различных археологических периодов. Вместе с тем все они были обнаружены в тонком слое почвы без признаков стратификации. Не было ни ям, ни ровных поверхностей, где могли бы сохраняться отдельные предметы, однако большинство горшков было найдено в целости и сохранности, что крайне редко случается при обычных раскопках. Таинственные непереводимые таблички не были похожи ни на какие археологические находки, сделанные на территории Франции. Изучение некоторых резных костей и каменных топоров показывало, что их обрабатывали стальными орудиями. Хуже того, куратор местного музея заявил, что когда он укрывался от грозы в конюшне на ферме Фроденов, то видел несколько надписанных, но не обожженных табличек.

Чтобы уладить этот неприятный конфликт, международный антропологический конгресс в 1927 г. послал комиссию, состоявшую из археологов, для изучения места раскопок. Они выбрали участки наугад и начали копать, но в первый день ничего не нашли. Со второго дня начали попадаться уже знакомые археологические материалы, которые, как они подозревали, были подброшены, — в особенности надписанная табличка, обнаруженная на дне «кармана» из рыхлой коричневой почвы, совершенно отличающейся от серой почвы вокруг нее. В попытке защититься от ночных подлогов археологи, входившие в состав комиссии, посыпали место раскопок гипсовой крошкой.

Молодой французский археолог Дороти Гэррод, проверявшая состояние защитного покрытия на следующее утро, встретилась с доктором Морле, который обвинил ее в попытке сфабриковать находки для дискредитации его работ. Отношения между ними окончательно испортились; Морле и его сторонники были уверены, что комиссия настроена против них. Поэтому они не были удивлены ее выводами: «На основании совместных наблюдений и обсуждений мы пришли к выводу, что все материалы, изученные нами в Глозеле, не представляют археологической ценности».

Оскорбившись, Рейнах и Морле на следующий год учредили собственную комиссию, которая (что неудивительно) вынесла благоприятный вердикт. Однако тем временем полиция совершила рейд на ферму Фроденов и забрала находки из фермы и музея. Их тесты показали, что гончарные изделия были мягкими и растворялись в воде, что в глине, из которой были сделаны некоторые горшки, содержались обрывки хлопковой ткани и куски мха, поэтому их нельзя было обжечь, и что многие костяные и каменные артефакты были созданы с использованием металлических инструментов.

Французское доисторическое общество подало в суд иск о мошенничестве, совершенном «неизвестной личностью», и выиграло дело, но, когда Эмиля Фродена непосредственно обвинили в мошенничестве, он подал встречный иск о возмещении морального ущерба и победил. Однако, по решению суда, сумма возмещения составила лишь один франк, поэтому его победу вряд ли можно назвать триумфом.

К 1950 г. археологи пришли к общему мнению, что «глозельское дело» было обманом, поддержанным неопытными и чрезмерно доверчивыми исследователями, и о нем надолго забыли.

В 1974 г. находки, сделанные в Глозеле, неожиданно возникли из небытия. Ряд объектов был датирован с использованием относительно нового метода термолюминесценции (ТЛ), который измеряет накопление радиоактивности в нагретых материалах после первого обжига. Разброс датировок составил от примерно 600 г. до н. э. до 200 г. н. э. Эти датировки были гораздо более поздними, чем предложенные Морле и Рейнахом, но, во всяком случае, не современными. Анализы выполнялись в нескольких лабораториях, так что обычная ошибка кажется маловероятной.

Но могли ли археологи признать, что они ошибались?

Такой возможности не было, поскольку глозельские находки казались еще менее правдоподобными после полувека интенсивных исследований. Нигде во Франции не было обнаружено надписанных табличек или гончарных изделий подобных глозельским, поэтому они казались явной аномалией. Более того, новые датировки были еще более обескураживающими, чем старые. Археология кельтской и римской Галлии (современной Франции) очень хорошо изучена, и объекты из Глозеля не имеют к ней никакого отношения. Элвин Броган, ведущий специалист по археологии данного периода, подтвердила это мнение после изучения глозельской коллекции: «Я не могу понять следующее: если верить датировкам ТЛ-анализа, мы должны были обнаружить при раскопках фрагменты кельтской и/или галло-романской керамики или другие объекты, но в коллекции этого музея я не нашла ни одного артефакта галло-романского или кельтского периода».

Несмотря на то что французы занимались дальнейшим исследованием этой проблемы, противоречие между археологией и точной наукой так и не было разрешено. После 70 лет жарких споров «французский Пилтдаун» по-прежнему остается полной загадкой.

Слоны Ганнибала на дорогах Франции

Более двух тысяч лет минуло с той поры, как знаменитый полководец древности карфагенянин Ганнибал совершил со своим войском переход через заснеженные Альпы, вторгнувшись в Италию. Самым поразительным было то, что в состав войска входили боевые слоны, которым удалось преодолеть горный перевал, расположенный на высоте около двух тысяч метров.

Часть маршрута необычного каравана пролегала по территории нынешней Франции, и местных исследователей и просто любопытствующих жителей давно волновали детали этого беспримерного похода.

Однако его подробности долгое время были неизвестны…

Неясно было даже, принадлежат ли Ганнибаловы слоны истории или легенде. Ученым не давала покоя загадка — откуда эти животные оказались у карфагенян и к какому виду принадлежали?

Слоны Ганнибала

Итак, весной 218 г. до н. э. Ганнибал выступил из Испании с армией, насчитывающей около сорока тысяч африканцев и иберов, в сопровождении 37 боевых слонов. Выянилось, что он пересек реку Эбру и Пиренейские горы через Пертский проход и форсировал Рону на широте Вильнёв-лез-Авиньон, а потом направился в Галлию.

Древнегреческий историк Полибий рассказывает, что для того, чтобы переправить слонов с одного берега на другой, хитрые карфагеняне соорудили плоты, которые связали попарно и с помощью веревок жестко привязали к деревьям, соорудив таким образом подобие моста. Сверху на это сооружение насыпали землю, чтобы имитировать дорогу. Слоны доверчиво вступали на плоты, и воинам оставалось только отвязать их и тянуть вместе с грузом к другому берегу. Некоторые животные все же испугались и бросились в воду, но благодаря длинным хоботам, через которые могли дышать, они по дну реки добрались до другого берега.

Местное галльское население встретило войско доброжелательно и по традиции приветствовало оливковыми венками, однако позднее жители напали на карфагенян. На это нападение Ганнибал ответил «слоновой атакой», и, конечно же, один лишь внешний вид огромных животных обратил противника в бегство.

Армия добралась до Морен по Аркской долине и к концу октября поднялась до 2500 метров до пункта Савин-Сош.

Альпийские тропы труднопроходимы, к тому же стояла осень, начинал падать снег. Животным, которые оступались, грозило падение в пропасть, и солдатам то и дело приходилось освобождать тропу от каменных глыб, закрывавших проход слонам. Животные голодали, так как на альпийских лугах не было подходящей для них растительности. Путь к перевалу стал очень утомительным и для людей, и для животных, ослабленных голодом и холодом, к тому же на них часто нападали лигурийские горцы.

Еще тяжелее был спуск. Одна дорога оказалась слишком крутой, чтобы слоны могли по ней спускаться. Другая была обледенелой, что также делало ее непригодной. Людям приходилось работать сутками, чтобы расчистить достаточно широкую тропу для животных. Армия несла потери: снежные обвалы уничтожили половину 38-тысячного войска Ганнибала. Гибли и животные. По разным данным погибли все слоны кроме одного — Сируса, на котором Ганнибал проехал по завоеванным городам.

Лишь несколько месяцев спустя карфагенская армия достигла долины реки По. И хотя после пяти месяцев пути в ней осталось всего около 26 тысяч человек, Ганнибал добился чего хотел: он был в Италии… Дальнейшая судьба его войска известна из истории Пунических войн, мы ее не коснемся, вернемся лучше к нашим слонам. Откуда, собственно, карфагенский предводитель добыл этих замечательных животных? Как известно, в настоящее время существуют два вида слонов: азиатский и африканский. Африканские слоны обитают в настоящее время к югу от Сахары, но во время четвертичного периода они встречались и севернее, вплоть до Атласских гор. Их низкорослые потомки — берберский подвид Loxodonta Africana cyclotis жили там еще во времена карфагенян. Скорее всего, именно эти последние «кузены» африканских слонов и были в армии Ганнибала. Они приручались легче, чем крупные африканские собратья.

Через 2200 лет после того, как полководец Ганнибал совершил свой успешный переход через Альпы, двое американцев взялись повторить этот подвиг — пройти той же тропою через горный перевал с несколькими помощниками и двумя цирковыми слонами. Один из предприимчивых американцев, Джек Уилер, имел за плечами солидный опыт необычных приключений: он добирался до вершин самых высоких гор, ловил леопардов и тигров в Азии, жил среди африканских пигмеев, прошел сложными дорогами всех частей света. Мысль об альпийской экспедиции не давала ему покоя, и он готовился очень тщательно, разрабатывая трассу и изучая труды древних авторов. Историки сходились в одном: древний полководец прошел путь в горах, равный 213 километрам, на что потратил 15 дней.

Самым трудным для Уилера делом было достать подходящих слонов. Но их нашли — Никиту и Бэби — в итальянском цирке. В первый день необычного путешествия они прошли десять километров и расположились на ночлег в французской деревушке Плани. Вскоре одолели первый большой перевал Ла-Гроти и добрались до отметки 2200 метров. Оба слона осторожно ступали по каменистой тропе, тянувшейся над пропастью. Каждый неверный шаг мог стать для них роковым. Ночевала группа в горном местечке Гранд-де-Савиньи. Здесь же, только 22 века назад, разбил лагерь Ганнибал.

Утром предстояло преодолеть самый трудный участок пути, который вел к пику Клапьер. Небо затянуло тучами, и пошел сильный дождь. Когда слоны спускались, камни дробились под их тяжестью и лавиной летели в пропасть. Но животные уверенно вели себя в сложных ситуациях.

К вечеру, когда отряд добрался до итальянского местечка Сан-Джакома, раздался всеобщий вздох облегчения. Экспедиция достигла конечной цели и в целом доказала вероятность того, что слоны Ганнибала вполне могли совершить свой переход.

Развалины Алезии

Сегодня мало кто помнит это слово. «Алезия? Не знаю такой!» — восклицает один из героев популярных и у нас детских комиксов про Астерикса и Обеликса. Но Алезия была во французской истории, и по развалинам этого римского поселения до сих пор бродят туристы.

Эта деревня связана с именем одного из самых великих галлов. Нет, не Астериксом, как вы наверное подумали, а Верцингеториксом, и еще с его врагом, великим римлянином Юлием Цезарем.

На тех картах, где сохранилась Алезия, она обозначена вместе с другими городами: Лютецией (Париж), Ценабиумом (Орлеан), Аварикумом (Бурж), Бибрактом (город исчез, находился в районе Сен-Лежер-су-Бёвре) и Герговией.

Верцингеторикс, главный герой Алезии и… комиксов, что означает «великий король воинов», родился в 72 году до н. э. В это время в Риме бушевало восстание Спартака, а в Египте спустя два года появилась на свет Клеопатра.

Верцингеторикс сдается Цезарю

В 60 году до н. э. в Риме Цезарю удается договориться о власти с двумя другими влиятельными римлянами — Помпеем и Крассом, а еще через год Цезарь провозглашается консулом. Его взгляд устремлен на северо-запад — к Галлии.

Верцингеторикс, ставший вождем, не может допустить нашествия римлян и ему приходится делать то, что не удалось его отцу: он сплачивает галлов и поднимает восстание. Галлы берут Ценабиум (Орлеан) и окрестные поселения. Наперсники Цезаря вырезаются целыми кланами.

Цезарь решает жестко ответить восставшим. Римские войска берут и разрушают Ценабиум. Но галлы устанавливают политику выжженной земли — они сами сжигают города и деревни на пути римских войск. Но они не решаются сжечь Аварикум (Бурж), их самый красивый город, и пытаются защищать его. Но несмотря на значительные силы галлов, город не удается удержать. Из 4000 защитников выживают только 800.

Желая покончить с бунтом раз и навсегда, Цезарь решает взять Герговию, родной город Верцингеторикса. Чтобы остановить римлян, галлы жгут все мосты на их пути и готовятся к осаде Герговии. Цезарь дает приказ к штурму, и римские войска находят брешь в обороне галлов. Но внезапно на них обрушивается контратака галльской кавалерии, и римляне вынуждены отступить, оставив сотни трупов на поле боя. Обескураженный Цезарь снимает осаду.

С этого момента галльское восстание набирает силу. К нему даже присоединяются племена, традиционно лояльные Риму, и войска Цезаря вынуждены спешно отступать, оставляя Галлию. Галлы не могут удержаться от преследования захватчиков, и галльская кавалерия преследует римлян далеко на их территории. Это было ее роковой ошибкой.

Римляне, намного более искусные в военном деле и лучше вооруженные, дают настолько умелый отпор, что теперь уже галлам приходится отступать и выступать в роли преследуемых.

Они останавливаются в Алезии, римском городке, построенном незадолго до этого самими римлянами. Но Алезия не приспособлена для жизни такого большого числа людей, и осажденные начинают испытывать трудности с продовольствием. Верцингеторикс отсылает из города сначала кавалерию, а потом «бесполезные рты» — стариков, женщин и детей, и те вынуждены умирать от голода, замкнутые между городскими стенами и кольцом римлян.

В это время в Бибракте собирается группа прорыва. Верцингеторикс предпринимает отчаянную попытку вырваться, но римлянам удается удержать его. Через шесть недель галльский вождь решается сдаться Цезарю. Он был казнен через семь лет пыток и унижений…

Так что в настоящей жизни история про Астерикса и Обеликса имеет очень грустный конец!

Бесславный конец Ричарда Львиное Сердце

Жадность — весьма гадкое свойство человеческой натуры, и оно было не единственным в списке присущих Ричарду I Английскому низменных качеств натуры. О нем давно забыли бы во Франции, если б он не умер в этой стране, а именно в Шалю, департамент От-Вьенн, от банальной арбалетной раны, полученной при удивительных, даже смешных обстоятельствах. Этот удар был нанесен не в бою за город или государство и не за торжество христианской веры, а в ходе постыдной охоты за чужими сокровищами…

Вот строки из энциклопедий о жизненном пути этого короля.

Ричард I (1157–1199), по прозвищу Львиное Сердце, король Англии, третий сын Генриха II. Родился в Оксфорде 8 сентября 1157 г. В 1170 г. стал герцогом Аквитанским, в 1175–1179 гг. привел к покорности мятежных баронов и подчинил герцогство своей власти. С 1173 по 1189 г. вел беспрерывные войны против отца в союзе с братьями, затем против братьев и против короля Франции.

Донжон в Шалю

Поскольку к моменту кончины отца в 1189 г. два старших брата уже умерли, королем Англии стал Ричард. Однако уже в декабре 1190 г. он отправился в 3-й Крестовый поход. После зимы, проведенной на Сицилии, Ричард захватил Кипр, где женился на Беренгарии Наваррской. Во многом благодаря личному мужеству Ричарда, проявленному им при осаде Акки, этот город был взят. В 1191 г. Ричард одержал победу над Саладином при Арзуфе и подошел к Иерусалиму. Однако он рассорился со своими союзниками — герцогом Австрийским Леопольдом V и королем Франции Филиппом II Августом (выехавшим из Святой земли во Францию и начавшим активные действия против английских владений), а его брат Иоанн поднял мятеж в Англии. Вследствие этих причин Ричард заключил перемирие с Саладином и отправился на родину.

В Вене Ричард попал в плен к Леопольду (тот был смертельно оскорблен Ричардом, распорядившимся сорвать и бросить в грязь знамя Леопольда, которое тот укрепил на одной из башен Акки), а тот передал его императору Генриху VI. В результате Ричарду пришлось провести в плену больше года, пока он не заплатил за освобождение крупный выкуп. Прибыв в Англию, он оставался здесь несколько недель, а весь остаток своего правления провел во Франции, в борьбе с Филиппом Августом.

Если вы захотите узнать в энциклопедии обстоятельства смерти короля, то найдете такую информацию: «Погиб Ричард от ранения случайной стрелой, пущенной в него во время предпринятой по личным мотивам (дележ клада золота) осады крепости Шалю 6 апреля 1199 г.».

В этой истории все началось и закончилось именно на землях Шалю. Скромный земледелец, раб местного рыцаря — вассала короля Ричарда, обнаружил, обрабатывая земли своего хозяина, небольшое подземное помещение, а в нем золотое сокровище, описания которого разнятся. Согласно некоторым хроникам, речь шла о нескольких статуях чистого золота, в натуральную величину, представляющих римского императора и его семью, сидящих вокруг такого же золотого стола.

Но, скорее всего, сокровище представляло собой массивный галло-римский золотой алтарь, оставленный после прихода римских войск в эти места.

К сожалению для бедного крестьянина, феодальное право сработало не в его пользу, и находка стала принадлежать хозяину. Но самым главным хозяином был не рыцарь, а король, который, прознав о кладе, не преминул заявить о своих правах. Однако виконт заупрямился и закрылся в крепости Шалю вместе с сокровищем. Именно под ее стенами все и случилось…

Вероятно, именно 26 марта 1199 г. под стенами Шалю и разыгралась финальная сцена драмы. Король, чья казна была основательно потрепана, нуждался в средствах и ухватился за возможность нажиться на дармовом золоте. В тот день Ричард решил объехать вокруг замка и нащупать уязвимые места обороны. Противник, засев на стенах, как обычно, выпустил по кавалькаде тучу стрел. Но они не причиняли вреда, так как летели наискосок сверху вниз на большое расстояние и были пущены из маломощных луков.

Но, к несчастью для короля, среди лучников в тот день был один арбалетчик, классно владевший оружием, новым для той эпохи.

Его стрела поразила Ричарда в плечо в тот момент, когда король присел на обломок скалы, чтобы осмотреть стены. Наконечник глубоко вошел в тело. Ричарда сразу унесли и рану обработали. Все надеялись, что скоро он поправится, поскольку важные органы не были задеты. Но проблема оказалась в том, что мелкие фрагменты дерева и кусочки железа остались в ране не извлеченными. Началось заражение крови.

Король еще мог видеть, как его войско штурмует стены крепости и врывается в крепость, взывая к мести за Ричарда. Вскоре поймали и того, кто стрелял — арбалетчика. Его подвели к изголовью походной кровати, на которой умирал король, и, по легенде, тот, отметив удачный выстрел, простил ему все, вручив 100 английских монет.

Но на следующий день, когда король умер, несмотря на запрет наказывать стрелка, с него живьем содрали кожу как с цареубийцы.

А искомое сокровище замка Шалю так и осталось ненайденным. В 1939 г. в замке велись раскопки: археологи хотели напасть на след пресловутой статуи и алтаря, которые должны были храниться в подвалах. Вторая мировая война остановила эти работы, и они никогда больше не возобновлялись…

Кричащие черепа Гаварни

Расположенная в департаменте Верхние Пиренеи, что на границе с Испанией, маленькая деревня Гаварни с ее пейзажами относится, без сомнения, к самым живописным ландшафтам Франции. Крохотная деревня с тайнами, которые обычно окружают все, что касается тамплиеров, и часовня во владении старого храмовника Будрака расположены на одном из путей паломников к монастырю Сент-Жак-де-Компостела.

Храмовники, проклинаемые «перед лицом вечности», еще не явили миру многие тайные детали своей биографии. Поэтому мы вкратце рассмотрим ее вехи. В 1119 г. во время Крестовых походов к Святой земле Гуго Пэн и другие рыцари создали в Шампани милицию из бедных рыцарей Христа. В те времена подобная военизированная служба должна была обеспечивать порядок на маршрутах паломников, охранять их на многочисленных путях к Гробу Господню.

Наполовину солдаты, наполовину монахи, первые члены этого «зародыша» ордена тамплиеров, повинующегося правилам, зафиксированным св. Бернаром, получили десятью годами позже епископское благословение, чтобы организовать орден, зависимый от папы римского.

Положение храмовников во Франции вследствие этого признания было особенно выгодным. Они на всех землях, зависимых от христианской религии, освобождались от судебной юрисдикции епископов, должны были предоставлять счета только папе и оказывались свободными от любых финансовых обязательств по отношению к сеньорам и королям, от которых зависели их земли.

Это позволило рыцарям храма быстро обогатиться, поскольку на путях в Иерусалим тамплиеры сделались хозяевами и банкирами (они держали контроль над расходами паломников и обеспечивали их безопасное размещение по пути в Святую землю).

Гаварни. Современный вид

Падение Иерусалима, попавшего в руки мусульман в 1187 г., должно было по идее знаменовать собой конец ордена, поскольку ему отныне нечего было защищать. Однако, несмотря ни на что, храмовники выжили, хотя и утеряли свою первоначальную миссию. Орден сконцентрировался на финансовых махинациях и процветал в этой области столь прочно, что просуществовал на протяжении всего XIII в., образовав в Европе и особенно во Франции государство в государстве. По-прежнему никому не подчиняясь, за исключением папы.

Часто бывая на Востоке, храмовники привозили домой самобытные обычаи, которые многих удивляли, а порой и пугали.

Неудивительно, что с начала XIII в. это породило во Франции и иных странах всевозможные слухи и вымыслы.

В начале XIV в. король Филипп, алчный до денег, положил глаз на имущество храма и захотел уничтожить этот орден, в котором он чувствовал угрозу для своей власти. Он только искал повод начать действовать и собирал слухи.

Основываясь на разговорах о якобы практикующихся в стенах замков обрядах содомии между братьями ордена, король приказал арестовать одновременно всех членов братства. Это произошло 13 октября 1307 г.

Не добившись признания у предводителя братства, власти в 1314 г. сожгли в Париже живьем гроссмейстера ордена Жака де Моле вместе с несколькими другими высокопоставленными лицами. Этот последний из серии костров положил конец всем храмовникам, которые не признались ни в чем даже под пытками. В череде репрессий уничтожались все следы жизни и работы тамплиеров, однако в Гаварни удалось сохранить несколько черепов. Прежде головы были более многочисленны. То были люди в полном расцвете сил, но ушли из жизни они не от огня: ни один из черепов не носит следов кремации. Кроме того, даже беглый взгляд на семь оставшихся черепов позволяет утверждать, что они вовсе не являются останками скелета, захороненного в отдельном погребении. Кости белы, и, значит, их выставляли на открытой площадке, в то время как те, что находились долгое время в могиле, всегда более темные.

Скорее всего, эти черепа принадлежали тамплиерам и долгое время выставлялись на открытой площадке часовни Гаварни. Вероятно, эти люди были обезглавлены в последние дни октября 1307 г. в их собственном командорстве.

Еще у этих черепов какая-то странная репутация, свидетельствующая о некой драме: их называют ревунами. Та часть командорства, где они выставлены, считается проклятой, потому что по ночам там раздаются непонятные крики. Говорят, что каждый год, в годовщину ареста тамплиеров, эти черепа-ревуны оживают в жутком танце, а между 12 и 23 октября появляется призрак последнего командора, останавливается возле черепов и окликает каждого по имени. Затем он зычным голосом кричит: «Слышите? Храм разрушен!» После чего растворяется в ночи.

Эти легенды ничего не добавляют к разгадке тайн тамплиеров, однако еще раз указывают на то, что в их обычаях действительно имелось много непостижимого и загадочного, которое еще предстоит открыть.

Неудавшийся султан Оверни

У путешественника, который, пересекая департамент Крез, задержится в маленьком городишке Бурганеф, появится возможность обнаружить в углу старого замка достопримечательность этого прелестного местечка — пятиэтажную башню типа донжона с черепичной крышей и довольно-таки странным для этих мест названием Зизим. Это вовсе не имя собственное, свойственное этим местам. Это совершенно иная история, уводящая нас в далекий XV век.

Интересующие нас события начались 3 мая 1481 г. в Константинополе с внезапной кончиной османского султана Мехмета II Завоевателя, названного так за то, что именно он смог за несколько десятилетий до этого захватить византийские территории, уничтожив тем самым последний бастион Восточной Римской империи. Султан оставлял двух сыновей — старшего Баязида и младшего Джема, имя которого и превратилось впоследствии для французов в Зизим. По законам того времени, именно Баязид должен был сменить на троне умершего отца, но династические законы не всегда срабатывали внутри этой новой турецкой империи, и Джем тоже возжелал власти, поведя мятежные войска против родного брата. Но, убедившись в своей слабости, он вынужден был вскоре отказаться от притязаний.

Зная, как коротка бывает жизнь, тем более у неудавшегося правителя, он стал настойчиво просить убежища и защиты у рыцарей Родоса, которые под эгидой Мальтийского ордена госпитальеров пока что представляли в регионе нечто вроде бастиона, воздвигнутого христианством против крепнущего ислама.

В то время, а случилось это в 1482 г., гроссмейстером ордена был Пьер д’Обюссон, родом из Оверни, сохранивший в Бурганефе свои родовые владения. Сам же Джем, то есть Зизим, вовсе не ощущал себя на Родосе, по соседству с мощной Османской империей, в полной безопасности и очень боялся брата, который не оставлял попыток вразумить заблудшего родственника. И Зизим попросил рыцарей переправить его во Францию. Король Людовик XI, поразмыслив, решил, что несостоявшийся турецкий султан может оказаться полезным в вопросах международной политики, и дал согласие на переезд Зизима.

Башня Зизим в городке Бурганеф

В октябре 1482 г. он был высажен в Ницце и оттуда перевезен в Овернь, где для него спешно построили высокую дополнительную башню в Бурганефе. То было что-то вроде позолоченной клетки, в которой узник мог находиться как бы на свободе и в то же время в режиме заключенного. С тех пор высокая башня навсегда сохранила за собой искаженное имя пленника, для которого была построена.

Высокопоставленный заключенный, претендовавший на трон в Константинополе, занимал третий и четвертый этажи башни и проводил почти все время в стихосложении и вышивании ковров, вызывая любовные порывы у местных дам. У него даже была некая связь с Марией де Бланшфор, племянницей гроссмейстера ордена госпитальеров. Последняя история послужила, впрочем, причиной скандала, взбудоражившего маленький городок Бурганеф.

Но фавориткой среди возлюбленных оставалась, несмотря ни на что, молодая греческая рабыня по имени Алмейда. Не одобряя, мягко говоря, похождения своего любимого мужчины, она отравила Марию де Бланшфор, которая представлялась для нее наиболее опасной конкуренткой.

Этот во всех отношениях приятный плен (если бы не мелкие происшествия подобно тем, что мы описали) мог бы длиться вечно, если бы в 1488 г., в правление уже Карла VIII, папа Иннокентий VIII не проявил желания поучаствовать в судьбе знатного заключенного, который мог оказаться для него полезным в свете задуманного крестового похода. Именно в конце этого года Зизим вынужден был покинуть стены Бурганефа, пересечь часть Франции, на этот раз в южном направлении в сопровождении все того же эскорта, сесть в Тулоне на судно и отправиться в Рим, где папа приготовил ему апартаменты в самом центре Ватикана. Но крестовый поход так и не состоялся, и в 1492 г. Иннокентий VIII покинул сей мир, передав тиару Александру VI Борджиа. Но тот отвергал любые варианты нападения на Османскую империю, и пленник сразу стал всем в тягость. Тем более что собственная политика папы заставляла его понемногу вести свои секретные переговоры с братом Зизима Баязидом, правившим в Константинополе.

В таких условиях было очевидно, что судьба Джема висит на волоске, ибо он становился особо опасным для старшего брата. Последовало несколько попыток отравления, пресеченных в Риме. Но Баязид был настойчив, и в конце концов он убил братца, так и не ставшего султаном в Турции, но зато побывавшего «султаном Оверни». (Самого Баязида, кстати, настигла та же участь в 1512 г., когда яд «преподнес» ему собственный сынок Селим.)

История эта нашла в 1841 г. весьма любопытное продолжение. В том году писатель Проспер Мериме обнаружил в замке Буссак, в Крезе, недалеко от Бурганефа, редкий великолепный набор из шести гобеленов начала эпохи Ренессанса, на которых изображена красивая женщина. В 1882 г. ковры были приобретены парижским музеем Клюни (сегодня это Музей Cредних веков), где мы и можем восхититься ими под названием «Дама с единорогом».

До недавних дней никто не знал, какова история этих творений, датированных концом XV века, и кто на них изображен. Предположили, что эти ковры призваны были украшать этажи башни Зизим во времена, когда там содержался турецкий пленник. А вскоре выяснилось, что таинственная молодая женщина не кто иная, как красавица Мария де Бланшфор, несчастная жертва рабыни Алмейды, которую Джем увековечил на своих коврах.

Этот неугомонный Андре Теве

В 1555 г. из Франции к берегам Бразилии отправилась военная экспедиция на пяти кораблях, которой руководил адмирал Н. Вильганьон. На одном из кораблей находился Андре Теве, францисканский монах, путешественник и рисовальщик. Беспокойный характер не позволял ему сидеть на месте, и по делам церкви он объездил всю Италию, Грецию, Ближний Восток. А теперь отправлялся в далекую и неведомую Америку.

Корабли Н. Вильганьона пересекли Атлантический океан и стали курсировать вдоль лесистых берегов Бразилии. Наконец французы увидели островок, которой располагался в устье большой реки, несущей свои воды в океан. Это была река Рио-де-Жанейро. Французы построили на острове укрепление, которое назвали форт Колиньи. И стали осваивать прибрежные территории. Новая колония получила название «Антарктическая Франция».

Теве встречался с местными индейцами тупинамбос, говорил с ними об истинной вере в единого бога. Одновременно он делал карандашные зарисовки жизни и быта индейцев, наброски местной природы, диковинных растений и животных, неизвестных европейцам. По долгу службы он участвовал в различных индейских праздниках, церемониях и наблюдал экзотические, а порой просто дикие обряды туземцев.

После года пребывания в Южной Америке Андре Теве сильно заболел. Скорее всего, он подцепил тропическую лихорадку, распространенную в тех местах. Поэтому занемогшего монаха на одном из кораблей отправили обратно во Францию.

Андре Теве — францисканский монах, путешественник и рисовальщик

На родной земле Теве быстро пошел на поправку. Более того, он стал ловко делать карьеру. Будучи прекрасным рассказчиком, монах пленил французский королевский двор своими рассказами об экзотической стране и как он пытался наставить дикарей-язычников на путь истинный. Французская королева Екатерина Медичи, плененная красноречивым Теве, даже назначила его своим духовником и, одновременно, придворным историографом и космографом.

Получив высокое назначение, Теве постарался не ударить в грязь лицом. В его голове зародился весьма дерзкий план: составить прекрасно иллюстрированный атлас, полностью посвященный Новому Свету. В него должны были войти все известные европейцам письменные источники об открытой Америке, много иллюстраций, а также комментарии самого Теве. Ознакомившись с атласом, образованный европеец должен был составить себе полную картину гигантских континентов, лежащих по ту сторону Атлантического океана.

Екатерина Медичи поддержала инициативу своего фаворита и сделала ему поистине королевский подарок. В 1551 г. французские корсары захватили испанский корабль. Среди золота, серебра и драгоценных камней пираты обнаружили еще один ценный трофей — так называемый «Кодекс Мендосы». Это была целая коллекция различного этнографического материала, который собирали в 1536–1550 гг. испанцы в своих американских колониях. «Кодекс» включал в себя карандашные зарисовки, красочные гравюры, настоящие костюмы индейцев и предметы их быта, письменные материалы по истории, законодательству, нравам и обычаям ацтеков, майя и других индейских племен, документы колониальной администрации и т. д.

«Продвинутые» пираты не выкинули этот «хлам» за борт, а упаковали в сундуки и преподнесли Екатерине Медичи. Получив в свое распоряжение столь ценный фактический материал, Теве тут же приступил к созданию атласа.

Теве проделал поистине титаническую работу. Он критически отобрал имевшийся материал, самостоятельно изготовил географические карты, гравюры, рисунки и снабдил их занимательными текстами. Книга, напечатанная в 1557 г., получила название «О диковинах Антарктической Франции, иначе называемой Америкой, а также множества земель, открытых в наши времена». Атлас открывался большим портретом самого монаха, который сопровождала пышная подпись: «Это портрет Андре Теве, который без устали путешествовал по всему свету, в пределы Европы, Америки, Азии, Африки, на кои делится весь мир, выявил неизвестные дальние моря, находящиеся под антарктической звездой, и впервые представил это для обозрения».

Портрет был окружен рамкой, составленной из предметов корабельной оснастки, с вплетенным крестом ордена Святого Гроба. В самой книге содержались различные истории, связанные с жизнью индейцев. Часть сюжетов Теве наблюдал собственными глазами, а часть была заимствована из других источников.

Так, например, монах чрезвычайно подробно описывает действие табака, не известного тогда европейцам: «Есть у них необычная трава, которую они называют “петун” и которую используют для многих целей. Высушенную траву они заворачивают в пальмовый лист и скатывают трубочкой длиной со свечу. Затем поджигают конец трубки и вдыхают дым ртом, выпуская его через нос, потому что он притягивает и перегоняет жидкости, протекающие в мозгу, и даже заставляет проходить чувство голода, что является причиной использования его постоянно. Даже разговаривая с вами, они сначала тянут дым, а потом говорят, и делают так до 200 раз. Женщины также используют эту траву, но реже. Христианам, которые там были, этот дым понравился. Сначала употребление его небезопасно, ибо до того как вы привыкните к нему, дым вызывает слабость, вплоть до обморока, как я узнал на себе самом. Я могу гордиться тем, что был первым во Франции, привезшим семена этого растения во Францию, посеял его и назвал Ангумуазская трава». Действительно, Теве был первым, кто способствовал популяризации табака в Европе, и неплохо заработал на этом.

Описание столицы ацтеков, города Теночтитлана, явно было заимствовано из «Кодекса Мендосы»: «Теночтитлан так же велик, как Севилья, улицы его прямы и широки, вымощены. Большая часть города стоит на воде, и повсюду местные жители добираются водой. В городе много торговых площадей, одна окружена портиками и галереями, как принято в монастырях, на ней собирается более семи тысяч торгующих разнообразным товаром. Там можно встретить изделия из золота, серебра, бронзы, свинца, железа, мрамора, кости».

Конечно, Теве не мог не включить в атлас описания языческих храмов и диких обычаев индейцев: «Среди этих храмов есть один громадный, способный вместить 500 домов. Он украшен 40 высокими башнями. Все сооружение великолепно расписано, украшено резным камнем и скульптурою, внутри множество различных идолов. Чем больше размерами идол, тем более он священен. Эти идолы сделаны из муки, а мука из зерен растений и овощей, которыми обыкновенно питаются в этой стране. Смешивая эту муку с кровью младенцев, убитых этими варварами ударом кинжала в самое сердце, замешивают еще на горячей крови муку и делают ужасное кровавое тесто. Числом младенцев они не стесняются и приносят в жертву богу столько, сколько понадобится. Идолы затем устанавливаются в храме и украшаются сердцами невинных жертв. Жители этой страны не знают других способов получить поддержку бога, чем вышеозначенный. О, чудовища среди людей! Разве не видна во всем этом рука дьявола?»

Атлас Теве имел огромный успех у современников. Тираж был раскуплен в считанные месяцы. Это окрылило Теве, и он предпринял еще один издательский проект. Монах решил выпустить альбом, который включал бы в себя 220 портретов с жизнеописаниями знаменитых людей Европы и Америки. «Портреты» также ожидал триумф. Европейцы впервые увидели изображения всех героев американской эпопеи: Колумба, Кортеса, Писарро, Веспуччи, Дрейка, Магеллана, батальные сцены завоевания Нового Света. Имелись там и портреты «нецивилизованных» королей: Монтесумы, Атауальпы, Куониамбека, Параусти.

Издания Андре Теве много сделали для популяризации великих географических открытий и стали библиографической редкостью уже в XVIII в.

(По материалам А. Никитина)

Монстр из питомника Шастеля?

Эта история началась в июне 1764 г. Район Жеводан, что на юго-востоке Франции, подвергся невиданному доселе террору со стороны неизвестного животного.

Первой эту страшную весть принесла женщина. Она со своим сынишкой пошла в поле, чтобы подоить свою корову, которая паслась в общем стаде. Дойка не состоялась, а женщина прибежала в свою деревушку до смерти перепуганной. По ее словам, на стадо напал волк размером с крупного теленка. Крестьяне бросились в поле и обнаружили коров и пастуха в полном здравии. Женщину осмеяли так, что она долго не выходила из дома.

Но скоро честное имя крестьянки было восстановлено. Сначала из деревни пропала 7-летняя девочка. В июле месяце в лесу было обнаружено ее истерзанное тело. Потом стали находить останки других детей и девочек-подростков. Народ охватили паника и ужас.

Деревянная скульптура, изображающая зверя из Жеводана

В конце 1764 г. в парижской прессе появились статьи с описанием «чудовища из Жеводана». Оно было «много крупнее волка, его передние лапы значительно короче задних, вооружен длинными когтями, шерсть рыжеватая, голова крупная, морда удлиненная, уши торчащие, на спине черные полосы». К статье прилагались соответствующие рисунки-страшилки.

Прознав о таком звере, жители Жеводана пришли к выводу, что имеют дело с волком-оборотнем, и бросились организовывать отряды вооруженных истребителей. За короткий срок они уничтожили более полутора сотен волков. Но дети не переставали пропадать, а их останки продолжали находить в лесу. А слухи о том, что волк-оборотень неуязвим для пуль, только усилили панику.

Чтобы описать ужас, охвативший жителей региона, достаточно сказать, что в 1766 г. уже при возникновении слухов о появлении вблизи деревни волка-людоеда все ее жители тут же покидали ее.

Наконец в июне 1767 г., благодаря щедрости и активности маркиза д’Апшера, который объявил крупную награду за волка-людоеда, была организована большая облава. На нее пригласили профессиональных охотников со всей страны и даже из Италии. Были приготовлены сотни капканов и отравленное мясо. Охотники разделились на группы по 3–5 человек и отправились в лес. Облава продолжалась до 17 июля, когда объявили о ее победном завершении. Героем стал охотник Жан Шастель, который и подстрелил зверя.

В газетах писали, что Шастель стрелял в волка серебряной пулей, но, скорее всего, это была «утка». Также сообщалось, что в желудке у людоеда нашли часть ключицы ребенка.

Всего на счету у волка числилось от 60 до 100 человеческих жертв.

Смердящую тушу волка возили по округе более 2 недель и показывали крестьянам, чтобы прекратить их бегство из здешних мест и остановить панику.

С тех пор дискуссии о хищнике-людоеде возникали и затихали. А в 90-х гг. XX в. английский зоолог Майкл Мёргер, долгое время изучавший эту тему, выдвинул предположение, что это животное могло быть гибридом волка с пантерой или пантеры с гиеной и т. д. (что возможно сделать только в современной лаборатории).

К его мнению с любопытством прислушивались французские коллеги, но затем Мёргер «оскорбил» всех французов разом, объявив жеводанское чудовище вымыслом фольклористов, которые наградили обычного волка сверхъестественными размерами и кровожадностью сказочного вампира. Тогда французские ученые решили отстоять честь мундира и подняли документы имеющихся в стране архивов. И летом 1997 г. вездесущие журналисты переправили через Ла-Манш сенсационную новость: «Шкура чудовища, убитого Шастелем, обнаружена в коллекции парижского национального музея истории и природы».

Но пыл ученых поубавил таксидермист музея (специалист по набивке чучел), который пояснил общественности, что чучело жеводанского чудовища находилось в этом музее в период с 1766 по 1819 г., а затем бесследно исчезло. А сейчас ученые нашли не чучело, а документы с его описанием, которые подтверждают его нахождение в музее в определенный период времени.

Согласно этим описаниям, чудовище было похоже на полосатую гиену очень крупных размеров. Возможно, это животное было гибридом. Именно к такому решению пришли зоологи и исследователи на основании документальных свидетельских показаний. Но самое интересное раскопали писатель Поррат и натуралист Манатори.

Оказалось, что сын Жана Шастеля, охотника, который подстрелил людоеда, Антуан, жил отшельником в лесах у горы Муше. Почему в лесу и отшельником? Да потому, что он был страстным естествоиспытателем и содержал там зверинец, о котором мало кто знал. Среди животных, которые в нем находились, были леопарды, гиены, пантеры. Естественно, что возникает подозрение: не мог ли Антуан сам натравливать или натаскивать кого-то из своих «питомцев» на детей?

Далее. Район Жеводан тогда считался пристанищем протестантов, при том, что остальная часть Франции была католической. Проверка архивных документов показала, что все жертвы чудовища были католиками. А отец и сын Шастели были протестантами. Это, вероятно, еще ничего не доказывало, но наводило на подозрения. Однако нашлись и другие весьма любопытные совпадения. Прежде всего, свидетели «победного» выстрела, произведенного Жаном Шастелем в чудовище, рассказывали (их показания приводились в прессе), что когда они повстречали зверя-людоеда, то он, увидев Шастеля, замер и, не отрываясь, смотрел в глаза охотнику. Вполне возможно, что животное узнало Шастеля. Жан жил в Жеводане, мог навещать сына (а может, и подолгу гостить у него), ухаживать за животными в питомнике и т. д.

Зная патологическую алчность местных жителей, можно предположить, что Шастели специально задумали такую страшную интригу с целью дождаться, пока кто-либо не объявит награду за убийство монстра. Награду и немалую объявил маркиз д’Апшер. И она стала достоянием Жана Шастеля.

Но самое подозрительное событие произошло в 1765 г., когда Антуан Шастель серьезно повздорил с солдатами короля Людовика XV.

Солдаты хотели переночевать в его доме и закупить у него провианта. Голодные солдаты попытались «экспроприировать» продовольствие. Но прижимистый Шастель оказал солдатам короля серьезное сопротивление. За такое свинское отношение к своим солдатам Луи XV приговорил Антуана к 3 месяцам тюрьмы. Так, с марта по июнь 1765 г. Антуан сидел на строгой диете в местной тюрьме Сог. Любопытно, что как раз в этот промежуток времени в Жеводане не было зафиксировано ни единого случая пропажи людей. Опять совпадение?

Вполне возможно, что чудовищем-людоедом был один из питомцев зверинца Антуана. Но есть и другое предположение. Кое-кто считает, что Антуан Шастель был серийным убийцей, а может, и педофилом. Именно он похищал детей (подавляющее большинство истерзанных детей — девочки), а затем скармливал их своим зверям. Но затем о наклонностях своего сына узнал Жан Шастель и «перевел стрелки» на одно из животных из зверинца своего сына.

Однако все выдвигаемые варианты остаются и, вероятно, останутся только предположениями, и мы никогда не узнаем правду о жеводанском чудовище.

Маугли из Аверона

Это произошло в 1797 г., когда крестьяне удаленного района в департаменте Тарн (Южная Франция) впервые заметили странное существо, прятавшееся в густых зарослях за деревней.

Крестьяне боялись голого и растрепанного «дикого человека» и, несмотря на многочисленные встречи, долго не могли установить с ним близкий контакт.

В апреле 1797 г. этого мальчика, которому, как оказалось, было около девяти лет, заметили играющим вблизи небольшой деревушки Ла-Басин. Местные жители поймали его и поместили в сарай, но ребенок сбежал оттуда и долго скрывался в лесу.

Аверон — глухой уголок Южной Франции

Прошло около пятнадцати месяцев, прежде чем его опять заметили. В июле 1798 г. трое охотников с большим трудом поймали дикаря и заперли в доме в близлежащей деревне. Хозяева проявили полную безалаберность, и через неделю Виктор опять сбежал, выпрыгнув в окно.

На этот раз одинокий голый ребенок пережил в лесу чрезвычайно холодную зиму, что свидетельствует о его необыкновенной приспособленности к неблагоприятным условиям. Он, видимо, вновь приобрел выносливость доисторического человека и способность выживать без соответствующей одежды в экстремальных климатических условиях.

Ему, вероятно, нравилась эта местность, поскольку 9 января 1800 года он вновь появился вблизи Ла-Басин и был немедленно задержан группой крестьян. Мальчик был по-прежнему голый, со спутанными волосами, покрыт шрамами и болячками и чрезвычайно напуганный.

На следующий день его поместили в больницу и там впервые тщательно осмотрели. Первым обследовал Виктора, так назвали ребенка, естествоиспытатель Пьер-Жозеф Бонатер. Позднее Бонатер написал подробный отчет, опубликованный в Париже, под названием «Исторические заметки о дикаре из Аверона». Этот отчет вызвал интерес медиков и естествоиспытателей.

Виктор, вероятно, был самым необычным из всех детей-волков, подвергшихся длительному изучению. Как и многие другие такие дети, он раздражался без видимых причин, засыпал с наступлением сумерек и просыпался с рассветом и был не в состоянии понять, что видит в зеркале свое отражение. Но Виктор любил смотреть на свое отражение в спокойной воде пруда; долгие ночные часы он зачарованно глядел на луну; его не интересовали другие дети или их игры, и он не раз разжигал костер из деревянных игрушек.

Звуки, которые издавал найденыш, напоминали хрюканье. Возможно, самой противоестественной его особенностью было то, что он никогда не улыбался и лишь странно кривил рот. Виктор совсем не мог сосредоточиться. Его постоянно мучили судороги. Кожа мальчика была до такой степени нечувствительна к боли, что он мог вытаскивать руками из огня горящие поленья. Обоняние было тоже особенным: он не чувствовал некоторых запахов, даже если вещество подносили к самому его носу. Вызывал удивление его слух: в проводимых экспериментах мальчик не проявлял ни малейшего волнения или испуга, когда вблизи него стреляли из пушки, но оборачивался на очень слабые звуки, например на шум шагов идущего позади человека. И что особенно удивительно: он не мог отличить музыку и человеческий голос от других звуков.

Виктор, как и его собратья по несчастью, не любил спать на кровати и вообще спокойно переносил любой дискомфорт. Но мальчик, способный переносить тяготы дикой жизни, оказался совсем не приспособлен к жизни цивилизованной: даже обезьяна быстрее перенимала многие человеческие привычки, чем этот ребенок-волк. Особенно поражала исследователей его невосприимчивость к сильному холоду — мальчик зимовал в лесу голым. Из пищи предпочитал ягоды и каштаны, питая отвращение к более мудреной еде.

Ребенок постоянно рвался на волю, но теперь стражи были начеку и все его попытки кончались неудачами.

Вскоре мальчика перевезли в Париж, где его обследовал доктор Пинель, известный в то время психолог. Он категорически заявил, что Виктор — просто дебил, и этим объясняются все отклонения в его развитии.

Но Виктору неожиданно повезло. Молодой доктор Жан Марк Итар, которому было всего лишь 25 лет, когда он впервые познакомился с Виктором, в 1800 г. был назначен на должность главного врача в Императорский институт глухонемых в Париже. Итар обследовал мальчика и не согласился с великим Пинелем. Он провел шесть с лишним лет в упорной и терпеливой борьбе, пытаясь вернуть Виктора, бедного дикаря из Аверона, обратно в человеческое состояние. Его усилия первопроходца, понимание нужд своего пациента и глубокое знание вопроса были вознаграждены: состояние Виктора значительно улучшилось, хотя он и не стал членом человеческого общества в привычном понимании.

Итар опроверг заслуженного психолога Пинеля: Виктор не был врожденным идиотом, он был ребенком, лишенным возможности нормально развиваться, и хотя Итар не смог стереть из его сознания годы, проведенные среди зверей, он все же обогатил его жизнь, вернув человеческое дитя к людям.

Виктор был классическим примером настоящего мальчика-волка, он так и не научился говорить, несмотря на все героические усилия доктора Итара.

По-видимому, его самым большим интеллектуальным достижением за все это время были минуты вдохновения, когда он сделал карандашницу из старого вертела. Но он очень полюбил разнообразную домашнюю работу, особенно охотно рубил дрова. Он мог заниматься этим часами, никогда не уставая и не скрывая явного удовольствия.

Шесть лет доктор Итар работал с Виктором, а его наблюдения, опубликованные позднее, свидетельствуют о замечательной одаренности этого человека в избранной им области.

P.S. История с Виктором — не единственная в череде Маугли, имевших место во Франции. Случай с Мимми, в отличие от истории Виктора, практически не известен широкой общественности.

Впервые ее увидели сентябрьским вечером 1731 г.: девочка вышла близ деревни Сонжи из леса, вооруженная дубинкой, в поисках воды. Ей было лет 9—10, ее ноги были босыми, лицо черным от грязи, одежда в лохмотьях, а на голове красовалась выдолбленная тыква. После нескольких безуспешных попыток поймать ее (девочка прикончила сторожевую собаку одним ударом своей дубины) дикарку приманили едой и лаской. На кухне в замке виконта, куда ее привели, девочка жадно набросилась на сырых птиц, приготовленных для жарки, а затем буквально разорвала на куски предложенного ей неосвежеванного кролика. По-французски она не понимала ни слова, а пальцы девочки были необычно длинными и крупными: возможно, она перелетала с дерева на дерево, как белка. При ней обнаружили маленький ножик с незнакомыми буквами.

Девочку окрестили в 1732-м и дали имя Мари-Анжелик Мимми ле Блан. За 10 лет она научилась говорить по-французски и рассказала, что ее похитили лет в семь (вероятно, родилась она в племени индейцев) и увезли в другую страну на большом корабле, а затем продали в рабство. Корабль, на котором ее везли потом, утонул, но Мимми вместе с одной девочкой-негритянкой спаслись и в конце концов оказались во Франции. Скитаясь в лесах, она научилась охотиться и имитировать голоса птиц…

Дело лионского курьера

8 флореаля IV года (27 апреля 1796 г.), около 5 часов вечера, в Париже, во дворе дома номер 326 по улице Сен-Мартен, готовилась к отъезду в Лион почтовая карета. Это был вместительный двухколесный экипаж с кожаным верхом, запряженный тройкой лошадей. Внутри, кроме мест для багажа, ящиков и сумок, можно было найти две откидные скамейки, подвешенные на ремнях… Те, кто когда-либо путешествовал на нем и знает, как там трясет, прозвали этот почтовый экипаж «корзиной для салата».

Приготовления заканчивались. В этот момент во двор въехал фургон Национального казначейства в сопровождении четырех жандармов. Служащие вытащили из него шесть деревянных ящиков и загрузили их в почтовый экипаж. В ящиках было семь миллионов в ассигнациях.

За этими операциями внимательно наблюдал человек. Это был так называемый курьер, т. е. тот человек, который должен был сопровождать груз. Его звали Экскоффон, и в этот момент он разговаривал с молодой женщиной, гражданкой Долгофф. Кучер почтовой кареты, уроженец Нанта, должен был довести экипаж до Вильнев-Сен-Жоржа, где его ждала смена. По традиции, кучер садился верхом на левую лошадь. И, также по традиции, он был одет в строгую униформу.

Не отдаляясь от почтовой кареты, по двору медленно, как бы пребывая в задумчивости, с опущенной головой и шляпой, надвинутой на глаза, слонялся странный человек. На вид ему было лет пятьдесят, роста он был среднего, смуглолиц, одет в красный редингот. Из-под полы выглядывал кончик сабли: ничего удивительного — на дорогах было неспокойно. Наконец, он подошел к Экскоффону и спросил, не эта ли почтовая карета направляется в Лион. Услышав утвердительный ответ, неизвестный предъявил оплаченную подорожную на право проезда в Лион на почтовой карете из расчета по двенадцать су за лье. «Ну что же, поедем вместе», — сказал Экскоффон.

Нападение на лионского курьера

Наконец все готово к отъезду. Кучер уселся на свою лошадь, курьер и пассажир расположились на шатких скамейках в фургоне. Гражданка Долгофф попрощалась с гражданином Экскоффоном — очень нежно, как тому показалось. Щелкнул хлыст, и, тяжело покачиваясь, экипаж тронулся. Париж он покинул через ворота Сент-Антуан.

В Вильнев-Сен-Жорже, как и было предусмотрено, нантийца сменил кучер по имени Этьен Одебер, который должен был привести экипаж в Мелун. Почтовая карета снова тронулась в путь. Ее видели в Монжероне, затем в Льезенте, где Одебер в половине девятого вечера поменял лошадей. Следующая смена должна была произойти в Мелуне, через двенадцать километров.

Но лионской почтовой карете не суждено было добраться до Мелуна.

В два часа ночи смотритель мелунской почтовой станции, удивленный столь значительным опозданием почтового транспорта, отправил одного из своих кучеров на поиски. У моста Пуйи тот вдруг услышал лошадиное ржание и, пойдя на него, увидел почтовый экипаж и привязанных к дереву лошадей. Когда же он подошел ближе, его охватил ужас: с правой стороны кареты, на земле, лежал труп. Во весь опор смотритель помчался к ближайшей почтовой станции, в Льезент. Местный смотритель приказал ему как можно быстрее возвращаться в Мелун. Сразу же послали человека предупредить жандармерию и отправили сообщение в Почтовое управление в Париже.

Около 6 часов утра дорожная карета доставила к мосту Пуйи семь человек, это были: общественный обвинитель при криминальном трибунале города Сент-е-Марн; исполнительный комиссар Мелуна; мировой судья — гражданин Бо — и его судебный исполнитель; доктор; директор почтовой службы; инспектор почтового департамента. Не считая двух сопровождавших их жандармов. Перед их глазами предстала ужасная картина.

Рассвело, и можно было рассмотреть все детали. В канаве, головой в густой траве, лежало тело кучера Этьена Одебера. Тело его было обезображено: несчастный был убит ударами сабли. Кисть правой руки — которой он, очевидно, пытался заслониться, — была отрублена на уровне запястья и лежала тут же, в траве. На левой руке видны были четыре рубленые раны.

Карета стояла чуть дальше, на заросшей травой дороге около поля. Вокруг в беспорядке были разбросаны пакеты и разбитые ящики. Там же лежал и второй труп: труп курьера Экскоффона. После осмотра врач сообщил, что он, скорее всего, был убит ударом кинжала. На его груди и животе виднелись три глубокие раны. Но и его горло было перерезано сабельным ударом.

Недалеко, невозмутимо пощипывая траву, спокойно стояли привязанные к дереву две лошади. Третья исчезла.

Жандармы, как положено, составили опись улик, оставленных бандитами на месте преступления: сломанная сабля, на клинке которой можно было прочесть надписи: на одной стороне: «Честь меня ведет». На другой — «Во спасение Родины»; ножны от этой сабли и красную сафьяновую перевязь; чехол от ножа; портфель Экскоффона с 260 ливрами ассигнациями, бумаги, письма, две пачки ассигнаций по 2000 ливров, вексель на 40 ливров для оплаты в Марселе. А также в беспорядке: 23 900 ливров девяносто девятью ассигнациями, запачканными кровью; еще один портфель; вексель на 43 000 ливров на имя гражданина Рекиза из Марселя; чемодан курьера.

А где же семь миллионов ассигнациями государственных денег? Исчезли. Десять деревянных ящиков, в которые они были уложены, валялись разбитые и пустые.

Расследование, проведенное по горячим следам судьей Бо, можно признать в своем роде эталоном. В кратчайшие сроки были найдены очевидцы, собраны ценные сведения. Перелистаем вместе страницы этого дела.

Началось все с того, что поздним утром 8 флореаля несколько человек, верховых, появились в Монжероне и Льезенте. Было видно, что они ждали чего-то — или кого-то, стараясь убить время. По многочисленным свидетельствам было восстановлено, почти по минутам, все, чем они занимались. Как ни странно, но эти люди даже не пытались остаться незамеченными…

Сначала приблизительно около полудня или часа дня в Монжероне у гражданина Эврарда, содержателя придорожной гостиницы с трактиром «Лашасс», появляется первый всадник. Он заказывает суп и полбутылки вина. Служанка — ее зовут Гросстет — приносит ему вино, и, пока готовится суп, посетитель выходит на крыльцо гостиницы. Затем он возвращается и заказывает обед на четверых. Примерно через четверть часа появляются еще три всадника.

Эта четверка садится за стол. Лоран Шабо, торговец, свидетельствует: «Я остановился в Монжероне в гостинице “Лашасс”» около часу дня. Когда я вошел в зал, там уже сидели четыре человека. Все были в сапогах, у одного серебристые шпоры. Их лошади, рядом с которыми в конюшне я поставил свою, были одна черной масти, другая — белой, масть двух других я не запомнил. Они прибыли до меня и уехали передо мной».

Служанка трактирщика Шатлена, женщина по имени Сотон, свидетельствует, что 8 флореаля, около половины третьего дня, она видела четырех странных человек, которые заказали у нее кофе. Пока она готовила кофе, клиенты вышли в соседнюю комнату, где стоял биллиард. Когда настало время расплачиваться, «молодой светловолосый бледнолицый человек в голубом рединготе и белом жилете» хотел рассчитаться ассигнациями. Хозяин отказался, и тогда другой человек, «более высокий», расплатился монетами.

Около трех часов дня четверо всадников выехали в направлении Льезента. Другие свидетели позволяют проследить их дальнейший путь. Например, гражданин Пьер Жиле, продавец скота, рассказывает: «Я сидел на пороге своего дома с маленькой дочерью на руках, когда увидел трех всадников, проезжавших мимо между пятью часами и пятью с четвертью. Никто из них не был мне знаком». Позднее тот же гражданин Жиле вспомнил еще кое-какие подробности, представляющие несомненный интерес: «8 флореаля между 5 и 6 часами вечера я видел, как в сторону Льезента проехали две группы всадников. В первой было три всадника, а во второй — два. Они держались на расстоянии ружейного выстрела друг от друга».

Но почему всадников вдруг стало пятеро?

Перед тем как их увидел Пьер Жиле, наши всадники заезжали утолить жажду к вдове Фейе, торговке лимонадом из Льезента. Они очень хотели пить. И есть тоже. Гражданин Шампо, владелец кабачка, свидетельствует: «Они заехали ко мне около пяти часов вечера, четверо всадников. Они заказали ужин и поставили лошадей в конюшню. Уехали они около семи часов. Через некоторое время приехали еще двое, также верхом. Я у них еще спросил, не из той ли они компании, что проехала чуть раньше, и они ответили, что нет, что они тех не знают. Должен добавить, что у каждого из шести всадников за поясом было по два пистолета».

Таким образом, пятерка всадников превратилась уже в шестерку.

Однако этих всадников, находившихся у Шампо с 5 до 7 часов, — если верить трактирщику, — другие свидетели встречали в других местах в то же время, около 6 часов. Жан Шартрен, кучер, возвращался из Мелуна и встретил четырех всадников на дороге, в полулье от Льезента: «Я ехал из Мелуна уже почти час, когда возле парка Плесси встретил трех всадников, они ехали спокойно. Четвертый же как раз в это время галопом скакал им навстречу. Вскоре они соединились».

8 часов. Именно в этот час почтовая карета Лионской почты отправилась из Монжерона в Льезент, где должна была произойти смена лошадей.

Гражданка Помар, жена жандармского бригадира из Льезента, свидетельствует: «Около 8 часов, обеспокоенная тем, что мой муж не пришел домой, я вышла из дома и пошла по улице. Я почти столкнулась с неизвестным человеком на лошади. В этот момент почтовый экипаж покидал двор почтовой станции. Неизвестный пустил лошадь в галоп, как только это увидел. Он меня так напугал, что я вернулась к себе. Вскоре пришел мой муж, и мы легли спать».

Неизвестного, который так испугал гражданку Помар, почти в то же время видел и гражданин Шампо. Это был один из четырех всадников. Он возвращался к гражданину Шампо «за своей саблей, которую забыл в конюшне, где оставлял ее, отправляясь на ужин». Он уехал почти сразу же, перед этим наспех покормив лошадь. Через пять минут мимо проехала почтовая карета…

Достигнув этого пункта своего расследования, судья Бо посчитал себя вправе составить доклад, содержащий очевидный вывод: «После проведенного расследования, — пишет он, — представляется наиболее вероятным, что автором преступления является пассажир, отправившийся в почтовой карете вместе с курьером Экскоффоном. Можно также предположить, что этот пассажир состоял в сговоре с четырьмя всадниками, которые в тот день попадались на глаза свидетелям на пути кареты подозрительно часто. Скорее всего, они встретили экипаж в условленном месте и напали на кучера, нанеся ему множество ранений ударами сабель, несмотря на то что он, по-видимому, яростно защищался. А в это время пассажир убил курьера кинжалом… Потом преступник забрал деньги и воспользовался почтовой лошадью убитого кучера, чтобы иметь возможность передвигаться с такой же скоростью, как и его сообщники». На что не обратил внимания гражданин Бо, так это на противоречия в показаниях свидетелей относительно числа всадников. Конечно, большинство из них говорили о четырех, но некоторые видели и двух, и трех. А может, их было пятеро? Шампо видел даже шестерых! Казалось бы: так ли уж важно, сколько их было? Но именно эта «мелочь» окажется в конце концов ключом к решению загадки.

Развитие событий вскоре покажет, что Бо был прав: один из часовых, стоявших на заставе в Рамбуйе с 4 до 5 часов утра 9 флореаля, показал, что видел въезжающих в Париж пятерых падающих от усталости всадников на полузагнанных лошадях. Это было не единственное свидетельство о возвращении убийц лионского курьера в Париж. Около 4 часов утра между Вильнев-Сен-Жорж и Мезоном один драгун нашел на дороге саблю без ножен и перевязи, клинок которой был перепачкан запекшейся кровью. Немного дальше местный ребенок нашел и перевязь. Сабля точно подошла к пустым ножнам, найденным у моста Пуйи.

Итак, убийцы находились в Париже. Но где же именно?

В следующие часы полиция развила необычайную активность. Было установлено, что 9 флореаля, на следующий день после преступления, гражданин Морен, проживающий на улице Фоссе-Сен-Жермен-л’Оксеруа, принял на хранение около 4 часов утра четырех лошадей от некоего Этьена Куриоля, который взял их обратно около 7 часов утра…

Четыре лошади, 9 флореаля: замечательное совпадение. Полиция отправилась к Куриолю, в дом номер 200 на улице Пти-Репозуар. Никого. Никакого Куриоля.

Узнали только, что ему двадцать восемь лет, что он уроженец Авиньона и жил здесь с девицей Мадлен Бребан, двадцати лет. Девица исчезла вместе с ним. Они скрылись 10 флореаля — то есть через день после преступления, и местом их обитания была улица Бушри, дом 27, владение некоего господина Ришара. Полиция отправилась к Ришару. Никого. Неуловимый Куриоль и его пассия уже покинули Париж. Они направились в Шато-Тьерри. Естественно, полиция последовала по их следам. 19 флореаля, в 11 часов вечера, инспектор полиции Эдон находит Куриоля и Мадлен Бребан в Шато-Тьерри. Застигнутые прямо в постели, молодые люди не оказали никакого сопротивления. Куриоль был ростом 5 футов 4 дюйма (1,73 м), «с продолговатым загорелым лицом, высоким лбом, наполовину закрытым волосами, с черными глазами и острым раздвоенным подбородком». Он представился оптовым торговцем бижутерией, галантереей и вином. На все вопросы отвечал с невозмутимым спокойствием. Инспектор Эдон обыскал комнату и вскоре нашел красный сафьяновый портфель. В нем оказалось «множество золотых и серебряных монет» и 1 170 460 ливров ассигнациями и векселями!

Инспектор спросил, откуда у него столько денег.

Тот ответил спокойно, что тут все его состояние. Он был немедленно арестован.

Но в доме, где был обнаружен Куриоль с любовницей, проживал еще один постоялец, некто Гено, назвавшийся военным поставщиком. Казалось, он не имел отношения к делу. Но на всякий случай инспектор Эдон конфисковал и его документы. После чего, приняв серьезные меры предосторожности, он направился в Париж с Куриолем и Мадлен Бребан. Деньги, найденные у Куриоля, были предъявлены служащим Национального казначейства, и они узнали десять ассигнаций по десять тысяч ливров. Сомнений не осталось: Куриоль был одним из убийц лионского курьера. А тот самый Ришар, который предоставил ему убежище на улице Бушри сразу после преступления, показался настолько подозрительным, что его также арестовали и за компанию еще одного его постояльца по имени Бруер.

Арест двух остальных подозреваемых произошел в результате совпадения самых невероятных случайностей…

В это время гражданин Гено — тот, что из Шато-Тьерри, — решает вызволить свои документы, которые у него забрал инспектор во время ареста Куриоля. С этой целью он через два дня является в министерство юстиции в Париже. Его сопровождает один из приятелей, имя которого вскоре станет известно всей стране: Жозеф Лезюркес. Гено потом будет объяснять, что встретил Лезюркеса по пути и попросил составить ему компанию.

И вот наши друзья в приемной следователя Добентона, которому поручено вести это дело. Кто же такой Жозеф Лезюркес? Ему тридцать три года. Сын лавочника из Дуана, он в восемнадцать лет, еще до Революции, записывается в армию. Но однажды у него в руках разрывается ружье, и он лишается пальца на правой руке. Списанный из армии по увечью, он возвращается в Дуан как раз в то время, когда в обществе созревают новые идеи. Жозеф записывается в городское «Общество друзей народа» и вскоре начинает служить в канцелярии районного управления. На этом посту он не забывает и о своих интересах, активно спекулируя национальным достоянием.

По его собственному признанию, в 1790 г. у него ничего не было, а всего через три года он уже имел от десяти до двенадцати тысяч ливров годового дохода золотом и серебром, что делало его человеком состоятельным и даже богатым. Потом он будет говорить, что «первоначальным капиталом» ему послужило приданое жены — женился он в 1790 г. Теперь у него трое детей, две дочери и сын. Следствием такого быстрого и неожиданного обогащения явилось то, что ему стало скучно в Дуане. И вот он отправляется в Париж. Но едет один, вроде бы на разведку, подобрать квартиру.

И пока гражданка Лезюркес томилась с детьми в Дуане, отец семейства проматывал доходы в Париже, в чем ему помогали несколько новоявленных друзей, а также молодых дам и девиц.

В приемной следователя Добентона друзья приготовились к длительному ожиданию. Но когда они вошли в помещение, там находились две женщины, по виду из провинции, которые чуть ли не подпрыгнули при их появлении. Одна из них подошла к судебному исполнителю и что-то взволнованно зашептала ему на ухо. У помощника следователя полезли глаза на лоб, и он быстро завел женщин в кабинет. Там ошеломленный гражданин Добентон выслушал женщин, которые заявили ему, что узнали в посетителях двоих из тех всадников, что в день преступления были в Монжероне. Эти женщины были не кто иные, как свидетельницы, вызванные в столицу для дачи показаний, — Гросстет и Сотон, — рассказы которых мы уже выше приводили.

Кроме того, по пути к кабинету следователя женщины прошли мимо комнаты, где содержался под стражей Куриоль, и Сотон узнала в нем человека, который был в Монжероне в той же компании, и как раз он расплатился монетами.

Эта женщина, положительно, была хорошим физиономистом, раз она узнала Куриоля, вина которого была несомненна. Довентон, отпустив женщин, приказал немедленно пригласить в кабинет Гено и Лезюркеса.

Результат их допроса оказался любопытным.

Гено до приезда в Париж жил в Дуэ и в столице остановился у галантерейщика Ришара на улице Бушри, в том же доме, куда после ограбления почтовой кареты направился Куриоль.

— Вы знаете Куриоля? — спрашивает его Довентон.

— Я увидел его впервые вечером 10 флореаля в доме гражданина Ришара, — отвечает Гено.

Затем добавляет, что второй раз встретился с ним 11 флореаля за ужином. И, конечно, отрицает, что сам 8 флореаля был в Монжероне.

А что Лезюркес?

Он также не отрицает, что знаком с гражданином Ришаром.

Он также сообщает, что впервые к Ришару на обед «в прошлом месяце» его привел Гено. Потом он часто обедал и ужинал у Ришара. Что касается Куриоля, Лезюркес сказал, что познакомился с ним у Ришара.

— Были ли вы в Мелуне или в его окрестностях с тех пор, как поселились в Париже?

— Я ни разу не покидал Париж после приезда.

— А не совершили ли вы недавно верховую прогулку в компании с другими людьми?

— Я ни разу не садился на лошадь в Париже и ни разу не ночевал вне дома.

Позволим себе задать читателю вопрос: а что бы он сделал на месте следователя Довентона?

Лезюркес и Гено формально были опознаны двумя главными свидетелями из Монжерона. Были ли они действительно причастны к делу? И Гено, и Лезюркес знали Куриоля, бесспорного участника нападения. И Гено, и Лезюркес были близко знакомы с Ришаром, вероятным сообщником Куриоля, который к этому времени сам уже находился под замком.

Следователь немедленно заключил Гено и Лезюркеса под стражу. Прав он был или нет?

Через несколько дней арестован еще один подозреваемый, Давид Бернар, который предоставил лошадей Куриолю 8 флореаля. На этом следствие было прекращено. Убийца Экскоффона, таинственный попутчик лионского курьера, так и не был найден. Но считалось, что основные авторы и исполнители преступления были обнаружены…

Процесс по этому делу начался в парижском Дворце Правосудия 15 термидора IV года, то есть 2 августа 1796 г., в 10 часов утра. Председательствовал гражданин Гойе, считавшийся серьезным и опытным человеком. Он был министром и даже одно время членом Директории.

С самого начала процесса Лезюркес постоянно и бурно протестует. Он на все лады клянется, что оказался невинной жертвой рокового стечения обстоятельств. Эта горячность, честная, открытая физиономия, резко отличавшие его от остальных апатичных обвиняемых, в конце концов производят должное впечатление на публику и суд.

Председатель Гойе вызывает свидетелей обвинения. Все свидетели из Монжерона и Льезента. Все они, в том или ином месте, видели подозрительных «всадников». Конюх Жан Фоли уверенно опознает Куриоля и указывает на Лезюркеса:

— Он первый приехал в Монжерон, около половины второго дня.

— Этот человек ошибается! Никогда, — вопит Лезюркес, — никогда, я вам клянусь, я не был в Монжероне!

Гражданка Сотон также узнает — опять — Лезюркеса:

— Это тот самый тип, который собирался заплатить ассигнациями.

— А Гено, вы его узнаете?

— Конечно. Вот он!

Гражданин Шампо «очень хорошо» запомнил Куриоля и Лезюркеса и, «кажется, узнает» Бернара и Бруера.

Результаты первой очной ставки оказались не в пользу Лезюркеса. И все же он не сдается и не теряет надежды. Лучший способ доказать, что он не был в тот день в Монжероне, — найти свидетелей, которые видели его в это же время в другом месте. И Лезюркес предъявляет таких свидетелей, якобы встречавших его 8 флореаля в Париже в разное время дня. Самый серьезный из них — некто Легран, богатый галантерейщик из Пале-Эгалите. Идеальное алиби. Его слово должно перевесить свидетельства каких-то провинциалов, простолюдинов из Монжерона и Льезента. Действительно, когда Леграна вызвали к свидетельскому барьеру на следующий день, его появление произвело должный эффект. О себе он сообщает, что ему тридцать шесть лет, что он владеет галантерейным магазином в Пале-Эгалите и проживает на улице Шартр, в доме номер 384. Затем он заявляет, что знает Лезюркеса уже два года, и тот почти ежедневно заходит в его магазин с тех пор, как год назад стал жить в Париже.

— В частности и 8 флореаля, — рассказывает Легран, — Лезюркес был в моем магазине. Мы провели вместе все утро. Он пришел около 9.30, а расстались мы примерно в половине второго — два часа дня.

После этих слов зал загудел.

Пришлось вмешаться председателю. Он обращается к свидетелю:

— Как, уважаемый, вам удается вспомнить, через столько времени, что Лезюркес приходил к вам именно 8 флореаля? Или это было настолько примечательное событие, что оно так твердо отложилось в памяти?

Свидетель:

— И все же я настаиваю, если вы мне позволите, что как раз тот день я так хорошо запомнил. В день, когда Лезюркес был у меня, я заказал у гражданина Альденхоффа, галантерейщика, партию сережек, а ему продал серебряную ложку, называемую «карманной». Эта двойная операция произведена была именно 8 флореаля и отражена в учетной книге.

Председатель:

— Где эта книга?

Свидетель:

— Она передана адвокату Лезюркеса.

Председатель:

— Прошу предъявить книгу.

Книгу передают судье, и он начинает внимательно изучать записи. По мере чтения вид его становится все более суровым.

Председатель:

— Свидетель Легран, запись, о которой вы говорили и которая должна, как вы думаете, подтвердить правдивость ваших показаний, переправлена! Дата 8 флореаля нанесена поверх 9-го или какого-то другого числа, которое невозможно разобрать. Так это с помощью лжи вы хотите защитить преступника? Хватить изворачиваться, Лезюркес, своей ложью вы пытаетесь ввести в заблуждение правосудие! Теперь мы знаем, что нам думать о подобных уловках и о моральном облике тех, кто к ним прибегает! Видимо, господин адвокат, ваш клиент ввел в заблуждение и вас, раз вы предъявляете нам такого рода документы!

Пока он все это произносит, в зале стоит мертвая тишина. Похоже, она произвела должное впечатление. Леграна, по распоряжению прокурора, прямо в зале берут под стражу! Что касается Лезюркеса, его лицо стало мертвенно-бледного цвета. Он буквально погас.

На третьем заседании выступил еще один свидетель. Он рассказал, что Гено провел у него ночь с 8 на 9 флореаля. Этот свидетель был полицейским, и его выслушали. Затем председатель объявил перерыв до следующего дня для вынесения вердикта. 5 августа 1796 г. трибунал оглашает приговор: Гено и Бруер оправданы; двадцать четыре года каторги для Ришара. Куриоль, Лезюркес и Бернар приговорены к смерти.

Лезюркес вскакивает со скамьи с воплем:

— Вы казните невиновного!

Самое любопытное, его поддерживает Куриоль.

— Лезюркес и Бернар невиновны! Лезюркес вообще не участвовал в ограблении, Бернар же только присутствовал при дележе денег!

Дело лионского курьера закрыто. Начинается дело Лезюркеса.

Общественное мнение, достаточно индифферентное в начале процесса, — за пять предыдущих лет произошло столько трагедий, и гораздо более кровавых! — начинает интересоваться этим делом. В газетах появляются комментарии по делу Лезюркеса. Отношение к нему меняется, особенно после последнего заявления Куриоля, сделанного им уже в тюрьме: «Настоящими виновниками преступления были: Дюбоск, называющий себя галантерейщиком и проживающий на улице Круа в последнем доме по левой стороне, напротив оружейной лавки; Лафлер, живущий около Пале-Эгалите, на улице Валуа, напротив кафе, также галантерейщик, уроженец Лиона; Русси, итальянец, проживающий на улице Сен-Мартен в доме, расположенном между кафе “Аполлон” и галантерейной лавкой. У него были связи в почтовом ведомстве; Жан-Батист Лаборд, коммивояжер, проживающий на улице Фонтен в доме номер 8, напротив часовни.

Девица Бребан, моя подружка, всех их хорошо знает, она часто видела их у меня дома. Это мы вместе обедали и пили кофе в Монжероне, а на следующий день вместе вернулись в Париж к 5 часам утра. После я отвел лошадей на улицу Фоссе-Сен-Жермен. Остальные отправились к Дюбоску, где и были поделены украденные деньги. Там же я продал им своих четырех лошадей. Я думаю, что Русси направился в Брюссель. Он вместе с Лабордом был инициатором и вдохновителем этого предприятия. Сабля и шпора принадлежали Дюбоску, и это он возвращался за забытой в конюшне саблей в Льезент. Он же с Лафлером прогуливался по Льезенту. О всех подробностях готовившегося преступления было известно и девице Бребан».

Таким образом, если поверить Куриолю, на скамье подсудимых, кроме него, не было ни одного участника ограбления почтовой кареты. Или, по крайней мере, только он, один из обвиняемых, был в Монжероне. Ни Бернара, ни Ришара, ни Лезюркеса там не было. Значит, суд совершал не одну ошибку, а три…

Что смущает в этом заявлении? В глаза бросаются содержащиеся в нем очевидные противоречия. Как заметил Луи Гарро: «Во-первых, в нем сквозит явное желание обелить Бернара. Куриоль утверждает, что лошади принадлежали ему, но это не соответствует действительности. А почему он говорит, что за забытой у Шампо саблей в Льезент возвращался Дюбоск, когда неопровержимо доказано, что это сделал именно он, Куриоль? Непонятно».

Лезюркес, Куриоль и Бернар подали кассационную жалобу. 17 вандемьера V года жалоба — для всех троих — была отвергнута. Однако общественное мнение все более и более интересовалось этим делом. Им занялся Совет пятисот. Троим его членам было поручено проверить его.

5 брюмера V года представитель народа Симеон зачитал свой доклад перед Советом пятисот. По всей видимости, новое следствие пыталось — совершенно искренне — найти доказательства невиновности Лезюркеса. Но не нашло их… А доклад получился обстоятельным — замечательно написанным, убедительно мотивированным.

«У Совета, — писал Симеон, — нет никаких оснований ставить под сомнение решение суда, и он не должен этого делать. Но, надо сказать, это дело, закончившееся приговором, вынесенным 18 термидора, казалось, сопровождало, как вам известно, довольно необычное обстоятельство, которое и привлекло ваше внимание и заставило начать повторное расследование, с целью спасти человека, исправить ошибку, которую, возможно, совершило следствие. Мы молили небо, чтобы так и было и существовали обстоятельства, позволившие бы отменить приговор! Но их нет». Вывод: «Лезюркес виновен. Он осужден справедливо».

Дело закончено. Гревская площадь. Эшафот. Гражданке Лезюркес разрешено подойти к мужу вместе с детьми. Сцена прощания разрывает душу. А разве она могла быть иной? Весь путь от тюрьмы к эшафоту Куриоль не прекращая кричал: «Я виновен! А Лезюркес — нет!» Бернар, Куриоль и Лезюркес мужественно приняли смерть.

Но до сегодняшнего дня есть множество людей, которые думают, что была совершена судебная ошибка…

Прошли месяцы, В конце концов полиция схватила убийцу Экскоффона, того самого таинственного пассажира почтовой кареты. Им оказался некто Дюрош, он же Жан-Батист, он же Лаборд. Убийца признался, что его соучастниками были Куриоль, Лафлер и Русси. Бернар только дал им лошадей. И он даже не слышал имени Лезюркеса. Таким образом, Дюрош в точности повторил заявление Куриоля. Он закончил свою жизнь на гильотине 22 термидора V года.

Действиям полиции продолжала сопутствовать удача, и вскоре удалось задержать сначала Лафлера, а потом и Дюбоска. Лафлер признан виновным и гильотинирован 12 фримера VII года. Теперь все внимание сконцентрировалось вокруг Дюбоска. Так как именно вместо него — как считалось — заплатил жизнью Лезюркес. Вспомним запоздалое признание Куриоля, на котором он так настаивал до последней минуты: «Главным инициатором преступления был Дюбоск, на которого оказался очень похож Лезюркес».

Снова собрался трибунал. Снова вызываются свидетели из Монжерона и Льезента. Снова суд слушает их рассказы. Им показывают Дюбоска: если они его узнают, невиновность Лезюркеса будет доказана. Свидетели его не узнают!

Однако нельзя пренебрегать никакой мелочью. Суд пошел на неслыханное до этого дело — надел на голову Дюбоска, волосы которого были темные, светлый парик. Зачем? Потому что Лезюркес был блондином. Только и всего. И даже теперь ни один из свидетелей его не узнал!

Несмотря на это, Дюбоска ждет смертный приговор. Правда, надо сказать, это был бандит худшего пошиба. Он признался, что хорошо знал Куриоля, который взял 8 флореаля IV года лошадей у Бернара; что и после ограбления он несколько раз встречал остальных участников убийства. Но он не признал себя виновным ни в убийстве курьера, ни кучера, ни в похищении денег, а только в добровольной и осознанной помощи авторам преступления.

Вследствие этих обстоятельств суд отказался от мысли о возможной путанице между Лезюркесом и Дюбоском и, следовательно, признал невозможным реабилитацию Лезюркеса.

Через некоторое время был схвачен и Русси. Он был приговорен к смерти и казнен 11 мессидора XII года. После его смерти священник, принявший его последнее причастие, сказал, что подсудимый разрешил ему сообщить, что он осужден справедливо. А через полгода предъявил записку следующего содержания: «Я заявляю, что человек по имени Лезюркес невиновен, но это заявление я разрешаю обнародовать не ранее чем через шесть месяцев после моей смерти».

Это свидетельство казненного преступника, казалось, должно было стать решающим аргументом в пользу невиновности Лезюркеса. Увы! Эксперты высказали серьезные сомнения в подлинности документа…

Русси стал седьмым человеком, гильотинированным по делу лионского курьера. Вот он, этот печальный список, целиком: 1. Куриоль; 2. Бернар; 3. Лезюркес; 4. Дюрош, он же Лаборд; 5. Лафлер; 6. Дюбоск; 7. Русси.

Если суммировать данные всех проведенных расследований и допустить, что Дюбоска не было на месте преступления, если вспомнить, что Дюрош ехал вместе с курьером в карете, надо признать, что и остальные участвовали в нападении. Это Куриоль, Бернар, Лезюркес, Лафлер, Русси. Итого пять. Однако большинство свидетелей видели четырех всадников. Очевидно, где-то все же произошла ошибка, то ли со стороны свидетелей, то ли со стороны суда.

А если Дюбоск был там? Не будем забывать, что он приходил за лошадьми к Бернару вместе с Лафлером, Куриолем и Русси, за четырьмя лошадьми. Тогда перед нами как раз четыре всадника, о которых говорили свидетели. С другой стороны, Ришар — которому уже ничего не угрожало, он получил свой приговор, — передал в распоряжение правосудия то, что он узнал от Куриоля: тот сам вместе с Дюбоском напал и убил кучера, в то время как Русси и Лафлер «занимались» курьером. Зато тот факт, что Бернар находился 8 флореаля в Париже, позднее был подтвержден его бывшим слугой Шероном. Бернар знал о заговоре и лошадей он дал, вполне осознавая, для какого дела они будут использованы; и он, конечно, участвовал в дележе добычи. Но его не было в Монжероне. Значит, остаются: Куриоль, Лафлер, Дюбоск, Русси. Как раз четыре всадника. И тогда Лезюркес невиновен.

Невиновен? Все не так просто. В конце концов нельзя просто отбросить, одним махом, все свидетельские показания очевидцев из Монжерона и Льезента.

И, наконец, остается еще эта сделка, очевидная, бросающаяся в глаза сделка между Лезюркесом и настоящими убийцами. Человек, которого узнали свидетели, если бы он мог доказать, что совершенно не связан с бандитами, напавшими на почтовую карету, смог бы спасти свою голову. К несчастью для него, свидетели узнали в нем одного из всадников, а следствие выяснило, что он был хорошо знаком с настоящими убийцами. Пусть читатель сам рассудит, как можно понять дружескую вечеринку у Ришара 10 флореаля, всего через день после кровавого ограбления почтовой кареты и в момент, когда как раз произошел раздел добычи! В этот день кто сидел за одним столом с преступниками? Лезюркес и Гено.

Здесь защитники Лезюркеса опять могут воспрять духом: а как же Гено? Свидетели его также узнали. И с убийцами он встречался еще чаще, чем Лезюркес. В Париже он даже поселился у Ришара. Более того, именно вместе с Гено Куриоль уехал из Парижа, в то время как Дюбоск, Лафлер или Русси разъехались в разные концы Франции. Это так, и я не исключаю Гено. Мне кажется, что ему просто повезло, очень повезло, что у него оказался друг полицейский, обеспечивший ему алиби. Я думаю, что Гено — по справедливости — должен был бы разделить судьбу Лезюркеса.

Остаются протесты Куриоля, Дюроша и Русси: все они клялись, что Лезюркес невиновен. Но Куриоль хотел вместе с Лезюркесом отвести обвинение и от Бернара и Ришара. А те точно были виновны, по крайней мере как соучастники. А Дюрош? Его заявления представляют собой смесь противоречивых признаний и явной лжи. Русси? Подлинность его «исповеди» оставляет место для больших сомнений. Остается вспомнить, что и вдова Лезюркеса упорно добивалась реабилитации своего мужа. А вдова Лезюркес была богатой женщиной.

По-видимому, мы так и не узнаем всей правды о деле лионского курьера. Но вот что не подлежит сомнению: нельзя было приговаривать Лезюркеса к смерти, так как в его виновности не было полной уверенности. Сомнения в уголовной практике всегда должны трактоваться в пользу обвиняемого. Но сомнения остаются также — не менее серьезные — в его невиновности…

Одно соображение: почему вообще Лезюркес, человек богатый, влез в это грязное дело? Не забывайте, что он был игрок, что его состояние сколочено за короткий срок — всего за три года спекуляций государственным имуществом. Вспомним и то, что события происходили в эпоху, когда в обществе мораль оказалась понятием расплывчатым. Джентльмены-роялисты считали за доблесть грабить на дорогах во имя короля. Лезюркес мог посчитать небольшим грехом ограбить одну почтовую карету в своих личных интересах. А подобное дело требовало дорогостоящих приготовлений. Лезюркес мог финансировать нападение на лионского курьера: еще одна спекуляция, не больше. Возможно, ему пообещали, что деньги добудут без убийства. Но кучер и курьер стали сопротивляться, и тогда бандитам ничего не оставалось делать, как лишить их жизни… А потом, следуя бандитскому «кодексу чести», убийцы поклялись не раскрывать личности Лезюркеса. Не этим ли объясняется странное поведение Куриоля, Дюроша и Русси?

Это всего лишь одно из возможных объяснений, не более того. Что поразительно, два лучших исследователя этого дела, господа Гастон Делайен и Луи Гарро, писавшие о нем один в 1905-м, другой в 1951 г., — пришли к одному и тому же выводу: Лезюркес так или иначе, но должен был быть замешан в этом деле.

В течение XIX в. наследники казненного постоянно обращались к властям с просьбами реабилитировать Лезюркеса. И ни разу Лезюркес не был оправдан.

(По материалам А. Деко)

Вольтер — изобретатель танков?

Поклонники творчества великого французского философа и просветителя Франсуа Мари Вольтера, а в особенности историки и литературоведы, в середине 1930-х гг. были необычайно взволнованы известием о том, что работниками Центрального государственного архива документов и актов (ЦГАДА) неожиданно обнаружены 90 подлинных писем Вольтера, давно считавшихся утраченными!

В последующие годы специалисты провели тщательные текстологические уточнения, и в целом ряде писем были обнаружены большие фрагменты, ранее не опубликованные или сильно искаженные издателями. Некоторые неизвестные письма Вольтера, относящиеся к его переписке с императрицей Екатериной Великой, привлекли мое внимание. По неведомым мне причинам историки не обратили на них внимания и не дали к ним комментария. А между тем в них Вольтер предлагал Екатерине построить танки и применить это изобретение в войне с турками! Таких писем, в коих речь идет об этом новом оружии, мы насчитали 14, и они чрезвычайно интересны.

Великий французский философ и просветитель Вольтер

Начнем с неизвестного ранее фрагмента письма.

Вольтер — Екатерине

Ферне, 26 февраля 1768 г.

«Ваше величество!.. Несколько дней тому назад один человек с новыми идеями сказал мне, что на широких равнинах, где будут проходить ваши войска, было бы удобно с успехом применить в несколько измененном виде старые военные колесницы. Он имеет в виду повозки с двумя дышлами, наружной широкой обшивкой корпуса, доходящей до морды лошади, и которая служит прикрытием. Каждый такой легкий танк управляется двумя стрелками с возвышения, расположенного сзади. Они должны двигаться перед кавалерией и это зрелище должно устрашить турок, а то что устрашает — побеждает!

В гористой и на пересеченной местности они малоэффективны, зато они могли бы быть великолепны на равнине или, по крайней мере, в сельской местности. Их испытание обошлось бы не очень дорого и не потребовало бы больших усилий…»

Несмотря на весьма скупое описание «танка», по нему тем не менее можно сделать схематический чертеж: защищенные броневым каркасом кони тянут за собой особое сооружение на колесах, в коем на возвышении укрыты стрелки. Двигаясь впереди в боевых порядках, они врезаются в расположение пехоты противника и рассеивают ее, чем в значительной степени содействуют успеху сражения. Во времена Вольтера конница и артиллерия были самыми сильными боевыми тактическими средствами европейских воюющих армий и применение «танков Вольтера» в сражениях неминуемо привело бы к пересмотру всей сложившейся тактики ведения войн. Новое изобретение дает полководцам неоспоримые преимущества — так мыслил Вольтер и попытался это объяснить Екатерине. Однако посмотрим, как развивались события далее.

Вольтер — Екатерине

Ферне, 27 мая 1769 г.

«…Не знаю, найдется ли в вашем государстве хоть один человек, который следил бы с большим участием, чем я, за успешным осуществлением всех ваших начинаний… Я знаю, что янычары слывут за весьма хороших солдат, но, полагаю, русские значительно лучше… Я снова виделся с тем старым офицером, который предлагал во время войны 1756 г. ввести в употребление танки. По приказанию военного министра графа д’Аржансона, они были тогда опробованы. Но ввиду того, что применение этого изобретения могло быть успешно только в обширных равнинах Лютцена, этим изобретением не воспользовались.

Изобретатель продолжает утверждать, что какие-нибудь полдюжины таких танков, предшествуя кавалерии или пехоте, были бы в состоянии расстроить совершенно янычар Мустафы (турецкий султан Мустафа III, 1717–1774), и неудача могла бы явиться только в том случае, если бы они встретили перед собой рогатки и рвы…»

В приведенном фрагменте письма императрице имеется указание на то, что в 1756 г. друг Вольтера со школьной скамьи Пьер д’Аржансон (1696–1764) в бытность свою военным министром Франции намеревался провести испытания и даже попробовать «танки» в деле, но, видимо, не успел это осуществить, так как из-за интриг известной фаворитки короля Людовика XV мадам Помпадур оставил свой пост. Как же реагировала Екатерина на предложение Вольтера вновь опробовать на войне свое изобретение?

Екатерина — Вольтеру

15 августа 1769 г.

«Я получила, милостивый государь, ваше прекрасное письмо от 26 февраля и сделаю все возможное, чтобы последовать вашим советам. Если Мустафа еще не побит, то это, решительно, не ваша и не моя вина, и не вина моей армии… Ничего более не могло бы мне доказать, с какой действительной искренностью вы относитесь к тому, что касается наших дел, как то, что вы пишете мне по поводу этих новоизобретенных танков. Но беда в том, что наши военные люди совершенно те же, что и военные других стран: новации не испытанные кажутся им сомнительными…»

Итак, Екатерина обещала последовать совету Вольтера. Философ ликовал. Он обрушил на императрицу каскад изысканных похвал и блестящих острот. Он просит Екатерину скорее завершить войну с Турцией, чтобы он сам мог доложить о ней Петру Великому на том свете. Осведомленность Вольтера в европейских делах того времени была поразительная, поэтому его советы Екатерине оказались весьма дельными. Например, он писал о том, что России необходимо иметь свой флот на Черном море, дабы обезопасить границы со стороны Оттоманской Порты. Пишет он и о своих танках. Видимо, Вольтер вновь обсуждал ожидаемый эффект с военными и получил хороший отзыв.

Вольтер — Екатерине

Ферне, 10 апреля 1770 г.

«Государыня… газетчики похожи на господина де Пурсоньяка, говорившего: “Он дал мне пощечины, но я все-таки ему все высказал!” Я серьезного полагаю, что Великая армия Вашего Императорского Величества попадет на равнины Адрианополя в июне. Умоляю простить меня, если я осмеливаюсь вновь настаивать на танках…

Я не принадлежу к ремеслу человекоубийц, но вчера двое немецких военных уверяли меня, что действие этих танков было бы неотразимо при первом сражении, и что ни батальон, ни эскадрон не могли бы устоять против силы новизны подобного оружия. Римляне смеялись над военными колесницами прошлого и были правы… Один опыт с моими машинами и с тремя или четырьмя эскадронами кавалерии может сделать очень многое и не доставить особых хлопот…»

Весьма примечательно, что Вольтер говорит о танках как о машинах, не похожих на древние колесницы, видимо, возражая тем, кто не понимал огромную разницу между ними.

«По всей вероятности… при вашем дворе все другого мнения, и я прошу сообщить хотя бы об одном доводе против этого изобретения. Что касается меня, то каюсь, что не вижу ни одного аргумента против…»

Под напором доводов Вольтера Екатерина дает указание построить несколько танков для русской армии и провести полевые испытания.

Екатерина — Вольтеру

20 мая 1770 г.

«Милостивый государь, оба ваши письма от 10 и 14 апреля дошли до меня друг за другом вместе с чертежами, которые вы приложили к ним. Я сейчас же заказала два танка по рисунку и по описанию, которые вы так любезно прислали мне и за которые я вам очень признательна. Я велю сделать опыт в моем присутствии… Наши военные согласны, что подобные танки могли иметь свое действие с правильным войском, но они добавляют, что в прошедшую кампанию турки имели привычку окружать наши войска врассыпную, и что у них никогда не было в одном месте батальона и эскадрона вместе. Одни только янычары выбирали закрытые места, как-то: лес, рвы и пр., чтобы нападать отдельными отрядами, и тогда пушки делают свое дело. Во многих случаях наши солдаты встречали их штыками и заставляли отступать».

Екатерина по присланным чертежам распорядилась изготовить два танка. К сожалению, утрачено письмо Екатерины за 27 мая, где, судя по всему, она сообщала хорошие вести, которые доставили Вольтеру много радости, и он, как истинный француз, не скрывал это.

Вольтер — Екатерине

Ферне, 4 июля 1770 г.

«Письмо, которым Ваше Императорское Величество удостоили меня от 27 мая, мною получено. Я восхищаюсь вами во всем… Еще раз повторяю, что я не знаток дела, но готов поставить на ставку свою жизнь, что на равнине эти вооруженные танки, да еще с помощью пехоты, уничтожат всякий неприятельский эскадрон или батальон, правильно выступающий (подчеркнуто мною), ваши офицеры согласны с этим, такой случай может представиться…»

Как видно из текста, Вольтер был весьма уверен в эффективности новой техники. Война с Турцией к тому времени принимала все большие масштабы, и он надеялся, что его танки удастся испытать непосредственно в боевой обстановке.

Вольтер — Екатерине

Ферне, 11 августа 1770 г.

«Неужели эти варвары-турки будут всегда нападать как гусары? Попадутся же они когда-нибудь сомкнутыми рядами, чтобы на них можно было пустить мои танки? Мне хотелось бы помочь вам… Еще раз умоляю каких-нибудь известий!..»

Однако дальнейшие события таят какую-то загадку. Вольтер сгорал от нетерпения, а Екатерина почему-то стала старательно обходить тему о танках. Она подробно пишет о победе фельдмаршала Румянцева в Валахии и триумфах адмирала Синявина на море, о взятии Азова, о плененной многотысячной армии турок и ничего о танках! Этому можно дать объяснение. Опасаясь перлюстрации писем на границе (что в те времена было распространенным обычаем), Екатерина о результатах полевых испытаний сообщила через доверенное лицо.

В тот период к Вольтеру приезжало много русских: граф Александр Воронцов, граф Федор Орлов, подруга императрицы, почитательница Вольтера княгиня Екатерина Воронцова-Дашкова и другие.

Екатерина писала Вольтеру: «Многие из наших офицеров, которых вы так любезно принимали в Ферне, вернулись в восторге от вас и вашего приема…» Не исключено, что какое-то небольшое количество построенных танков Вольтера совершили переходы в составе русской армии, но, увы, применить их в эту кампанию не представилось возможным. Танки Вольтера были рассчитаны только на равнинную местность. Эта же война была особой, заключалась в кровопролитных штурмах городов и крепостей и в жестоких сражениях кораблей на море (Азов, Кагул, Бендеры, Аккерман, Чесма и др.) и не была похожей на ту войну, которую вел в Европе Фридрих II и которую хорошо изучил Вольтер. Философ, конечно, это понимал, смешно сердился, негодовал. Тем не менее он искренне рад был, когда в 1774 г. заключили мир с Турцией, вошедший в историю под названием Кючук-Кайнарджийского, и что война закончилась.

Такова краткая история с танками Вольтера, которые он предложил русской армии. С точки зрения военной стратегии Вольтер далеко обогнал свое время. В его эпоху войны не прекращались. Число жертв было огромно. Вольтер полагал: то, что устрашает, побеждает, и, появившись на поле сражения, полдюжины его танков любую армию обратят в бегство, при этом значительно сократив число трупов…

Французский военный инженер Никола Жозеф Кюньо (1725–1804) построил три паровых автомобиля, один из которых (1771) предназначался для транспортировки пушек. Вольтер знал о его испытаниях машин в Париже. Стоило изобретения Вольтера и Кюньо соединить — и «танк» Вольтера мог превратиться в грозное оружие. Этого не произошло, вероятно, потому, что у истории есть свои законы.

(По материалам Л. Вяткина)

Катастрофа на улице Руаяль, или Неизвестные факты о парижской «Ходынке»

В четверг 31 мая 1770 г. многочисленные толпы парижан и жителей окрестных городов стекались к небольшому кладбищу Мадлен, что расположено поблизости от Сент-Оноре, чтобы удостовериться, что среди ста тридцати двух погибших, чьи тела были выложены вдоль ограды, нет их родственника, друга или соседа. Праздник, организованный накануне в честь бракосочетания наследника французского престола, будущего короля Людовика XVI, с Марией-Антуанеттой, окончился ужасной катастрофой, сведения о которой доносят до нас документы национальных французских архивов.

Вот уже несколько месяцев приказ короля об устройстве народных развлечений служил вдохновением для создания многочисленных проектов: грандиозного бала на Елисейских Полях; конных скачек «в подражание древним римлянам»; состязания на Сене между лодками, изображавшими гондолы, морских рыб и монстров…

Однако самые фантастические проекты были отвергнуты ввиду ограниченности муниципальных средств. За две недели до празднества городские советники дали свое согласие лишь на проведение ярмарки и устройство праздничной иллюминации на северных бульварах Парижа. От ворот Сен-Дени до площади Мадлен на деревьях было развешено 360 фонарей; бенгальскими огнями должна была осветиться улица Руаяль, ведущая к площади Людовика XV (ныне площадь Согласия), где планировалось устройство большого праздничного фейерверка, подготовка и исполнение которого были доверены известному пиротехнику Ружьери. Для высокопоставленных зрителей между колоннами здания, примыкавшего к площади с севера, были обустроены трибуны и ложи.

Людовик XVI

В среду 30 мая 1770 г. прекрасная погода позволила парижанам забыть про грозу, прервавшую за две недели до этого празднование помолвки престолонаследника и Марии-Антуанетты. День их бракосочетания был объявлен нерабочим, и о его исключительности с шести утра возвещал гул канонады. Намеченный на вечер фейерверк был единственным зрелищем, предложенным публике, и возможность чрезвычайного скопления народа заранее внушала опасения городским властям.

Во избежание несчастного случая лейтенант полиции Сартин запретил сооружение помостов, которые могли бы сломаться под натиском толпы, а также катание на лодках по Сене. Министр полиции был проинформирован о мерах, принятых «купеческим прево» Арманом-Жеромом Биньоном, назначившим комендантом парижской гвардии Леламбурера де Блеренваля, а его помощником майора де Бара.

Мария-Антуанетта

С начала праздничного вечера, когда раздача хлеба и мяса осчастливила самых бедных, горожане пешком и в каретах двинулись к площади Людовика XV. Почти не соблюдались правила движения экипажей, часть улицы Руаяль оказалась заблокированной остановившимся фиакром. Началось представление.

К сожалению, сам фейерверк описан очевидцами достаточно скупо. За первой вспышкой последовали гирлянды искр, за ними — финальный «букет». И вдруг в самый разгар праздника загорелся символический храм Гименея, из которого производились залпы, — макет, сделанный из дерева, штукатурки «под мрамор» и разрисованного холста.

Как это ни парадоксально, площадь, открытая с трех сторон, в тот вечер оставляла единственный выход для людской толпы: улицу Руаяль. Положение осложнялось тем, что на улице велись работы по реконструкции старых домов; края мостовой, заваленные строительными материалами, при слабом освещении улицы становились настоящими ловушками для неосторожных пешеходов.

Насмотревшись на фейерверк, около трехсот тысяч человек, столпившихся на площади, стали искать выхода на бульвары, чтобы принять участие в аттракционах ярмарки. Людской поток устремился на улицу Руаяль. Сначала все было спокойно, но минут через пятнадцать стало нарастать встречное движение горожан, уставших от суеты бульваров и пожелавших любоваться иллюминацией; одновременно на улице появились две пожарные кареты, спешащие на помощь догоравшему «храму Гименея». Еще несколько карет, въехавших на улицу со стороны колоннады, разделили толпу на две части, давление в которых выросло настолько, что люди, спотыкаясь о мостовую, уже не могли подняться. Идущие следом, не в силах справиться с натиском толпы, топтали упавших и сами падали под ноги идущим. Напрасно они кричали и упирались, толпа продолжала движение.

Наконец общая суматоха и крики были услышаны майором де Баром, стоявшим на посту на углу улицы Руаяль и бульвара Мадлен. На помощь горожанам отправились гвардейцы, которые, зажатые со всех сторон, не смогли, однако, продвинуться дальше ворот.

Чтобы остановить людской поток, майор разделил гвардейцев на две группы, и они, добравшись до площади Людовика XV по соседним улицам, соединились и перекрыли вход на улицу Руаяль. Все тотчас успокоилось. Толпа остановилась. Местами она оказалась такой тесной, что приходилось силой разжимать руки людей, которые сами уже не могли расцепиться.

После того как схлынул людской поток, стали видны последствия случившегося: мостовая была усеяна десятками тел. Некоторые из них, что были еще живы, отдышавшись, быстро приходили в чувство. Другие оставались в очень тяжелом состоянии. Сразу появилось двое хирургов, пытавшихся оказать им первую помощь. Для транспортировки раненых в госпиталь были реквизированы кареты, чьи владельцы не уступали их по доброй воле.

Самой юной жертвой происшествия оказался сын старьевщика, самым старым из погибших — 75-летний торговец коврами. Женщин было вдвое больше, чем мужчин, и 40 % умерших было старше пятидесяти лет.

На ком же в действительности лежала ответственность за происшествие? С самого утра 31 мая в Париже собрался на заседание парламент. Пользуясь своим правом высшего командования полицией города Парижа, парламент решил начать расследование. В ходе следствия выявилась небрежность в действиях лиц, ответственных за безопасность.

Загадка Нотр-Дама

Множество легенд связано с парижскими соборами, и прежде всего с собором Нотр-Дам. Приверженцы эзотерических учений утверждают, что архитектура и символика собора Нотр-Дам — это своего рода зашифрованный свод оккультных учений — именно в этом смысле Виктор Гюго говорил о Нотр-Даме как о «наиболее удовлетворительном кратком справочнике оккультизма».

Начиная с XVII в. различные исследователи с большей или меньшей убедительностью раскрывали тайный смысл символики собора. И уже в нашем веке Фульканелли, написавший знаменитую книгу «Загадки соборов», стал авторитетом в этой области (в нескольких фильмах ужасов, действие которых проходит в оскверненных соборах, где появляется нечистая сила, имеются обязательные ссылки на Фульканелли).

Архитектура собора Нотр-Дам в Париже — это своего рода зашифрованный свод оккультных знаний

Прежде всего, говорят, что средневековые алхимики закодировали в геометрии Нотр-Дама секрет философского камня. Фульканелли видит немало алхимических символов в архитектурной отделке собора. В частности, он пишет: «Если, подталкиваемые любопытством, или просто ради праздной прогулки погожим летним днем вы подниметесь по витой лестнице, ведущей к верхним этажам собора, пройдитесь затем неторопливо по узкому проходу галереи второго яруса. Дойдя до угла, образуемого колонной северного свода, вы увидите посередине вереницы химер удивительный барельеф старца, высеченный из камня. Это он — Алхимик Нотр-Дам».

Интересно также толкование символики центрального (западного) круглого витража на фронтоне собора — такие круглые витражи иногда называют «розеткой». Зодиакальные знаки этого витража, а также символы зодиака, высеченные из камня на центральном портике с фигурой Девы Марии, обычно толкуют как символ годичного цикла. Однако зодиакальный цикл, изображенный на большом круглом витраже, начинается не со знака Тельца, как это принято в западной астрологической традиции, а со знака Рыб, соответствующего началу индуистского астрологического цикла. Согласно греческой традиции, знаку рыб соответствует планета Венера. Другой астрологический символ — лунарный цикл — воспроизводит так называемая галерея царей, 28 скульптурных фигур изображают, как считается, царей Иудейских, но по Библии их было 18 или 19 — тогда как лунный месяц имеет 28 дней. Что на это сказать?

И, наконец, еще одна легенда — о дьяволе-кузнеце. Створки ворот Нотр-Дама украшены замечательным узором из кованого железа со столь же удивительными железными замками. Выковать их было поручено некому кузнецу по имени Бискорне. Когда кузнец услышал, что ему нужно будет выковать фигурные замки и узоры для ворот самого красивого собора Парижа, он струхнул не на шутку. Подумав, что ему никогда с этим не справиться, он попытался призвать в помощь дьявола. На следующий день, когда канонник Нотр-Дама пришел поглядеть на работу, то застал кузнеца без чувств, но в кузнице взору его явился настоящий шедевр: фигурные замки, накладные кованые узоры, представлявшие собой ажурные переплетающиеся листья… словом, канонник остался доволен.

В день, когда отделка ворот была закончена, а замки врезаны, ворота оказалось невозможно открыть! Пришлось окроплять их святой водой.

В 1724 г. историк Парижа Анри Соваль уже высказывал некоторые мысли относительно загадочности происхождения узоров на воротах Нотр-Дама. Никто не знал, как они были сделаны — то ли это было литье, то ли они были выкованы: Бискорне оставался нем, секрет был утерян с его смертью, и Соваль добавляет: «Бискорне, уязвленный угрызениями совести, погрустнел, стал молчалив и в скором времени умер. Тайну свою он унес с собой, так и не раскрыв…»

В Нотр-Даме хранится гвоздь с креста, на котором был распят Иисус Христос. Крестных гвоздей существует четыре: два хранятся в Италии и два во Франции — один в Нотр-Даме, а другой в соборе города Карпантра.

Правда, римская церковь Санта-Кроче также оспаривает подлинность французских реликвий и, в частности, из собора Св. Сиффрена (Зигфрида) из Карпантра.

Именно этот гвоздь и овеян многочисленными легендами. Во-первых, этот гвоздь вовсе не гвоздь, а удила (элемент упряжи). Почему удила: согласно легенде, один из гвоздей (а по другим версиям — три), которыми был распят Иисус Христос, был обнаружен в Иерусалиме матерью византийского императора Константина — Еленой. Из этого гвоздя она приказала сделать удила для лошади Константина, чтобы оберегать его на поле боя.

По прошествии веков эти самые удила оказались в соборе Карпантра. Но называют их все же иногда и гвоздем — Святым гвоздем, — потому что гвоздь этот совершил, по преданиям, множество чудес. Во время эпидемий чумы жители Карпантра использовали его как талисман — прикосновение к гвоздю исцеляло больных и одержимых. Факты чудесных исцелений официально признаны Ватиканом. И самое главное чудо — гвоздь из собора в Карпантра за почти два тысячелетия существования не заржавел — говорят, что его пытались позолотить, но позолота отставала.

Существует мнение, что эти удила на самом деле не имеют отношения к крестным мукам Христа, и что на самом деле они были изготовлены здесь же, на месте, древними галлами. Но так этот или нет — неизвестно. В любом случае металл, из которого изготовлены удила из собора Карпантра, не окисляется самым чудесным образом, тогда как с гвоздем из Нотр-Дама никаких чудесных историй или легенд о чудесных исцелениях не связано. Более того, нотр-дамский гвоздь — ржавый.

«Нет ли вестей от Лаперуза?»

После гибели капитана Кука французское правительство, ревниво следившее за удачами англичан, решило захватить пальму первенства в исследованиях Тихого океана. Маршрут кругосветного плавания, предписанный Жану Франсуа де Гало де Лаперузу, превосходил все, что было известно до той поры: из Бреста идти к Канарским островам, обогнуть мыс Горн, сделать остановку на острове Пасхи, затем на Сандвичевых островах, потом идти вдоль американского берега на север, снова спуститься к югу; от американского побережья направиться в Японию и достичь Китая; вдоль азиатского берега идти на север, потом снова повернуть к югу и плыть до Новой Голландии (Австралии); вернуться во Францию через Молуккские острова, Иль-де-Франс (остров Маврикий) и мыс Доброй Надежды. Все плавание предполагалось завершить в четыре года.

1 августа 1785 г. Лаперуз вышел из Бреста с двумя фрегатами — «Буссоль» и «Астролябия». В состав экспедиции входило 242 человека, в том числе 17 ученых различных специальностей. Среди них были академики-астрономы Монж и Лепот Дежеле, географ Бернире, ботаник и врач де ла Мартиньер, физик Ламенон, натуралист и естествоиспытатель Дюфрен. Связь экспедиции с Парижем поддерживалась благодаря специально разработанной программе доставки вестей.

В феврале 1787 г. в Версаль прибыла первая корреспонденция, отправленная из Монтеррея (в испанской Калифорнии) и содержавшая несколько писем. Лаперуз сообщал: «За четырнадцать месяцев мы обогнули мыс Горн, проплыли вдоль всего американского берега до горы Сент-Эли; исследовали этот берег с большой тщательностью и 15 сентября прибыли в Монтеррей. Мы устраивали стоянки на разных островах Южного моря и прошли по параллели Сандвичевых островов пятьсот лье с востока на запад. Я простоял сутки на острове Мауи и прошел новым проходом, который англичане не смогли обследовать».

Людовик XVI и Жан Франсуа де Гало де Лаперуз

В октябре 1787 г. фрегат «Проворный» доставил во Францию новую почту. Удалившись от берегов Филиппин, весной 1787 г. Лаперуз начал обследовать берега Восточной Азии, постепенно продвигаясь на север. Французы нанесли на карту берега Восточно-Китайского и Японского морей, поднявшись на север почти до 40° с. ш. Утром 7 июля с борта «Буссоли» заметили полосу гористой суши, протянувшуюся в меридиональном направлении. Вскоре на море пал густой туман, и французы, считая, что перед ними побережье Йессо (остров Хоккайдо), двигались на север практически наугад. Через пять дней оба фрегата бросили якорь в удобной бухте. Из объяснений местных жителей и чертежа, набросанного ими, Лаперуз понял, что находится на острове, который называется Сахалин, отделенном от материка и острова Йессо проливами.

Корабли продолжили плавание к северу по Татарскому проливу (название дано Лаперузом).

Пройдя вдоль берега Сахалина на юг, Лаперуз проследил более 700 км побережья острова вплоть до южной оконечности, названной им мысом Крильон. После кратковременной стоянки у мыса Крильон Лаперуз вышел из Японского моря в открытый океан проливом, впоследствии получившим его имя, затем прошел вдоль дуги Курильских островов и 7 сентября 1787 г. прибыл в гавань Петропавловска-Камчатского. Здесь «Буссоль» была встречена приветственными выстрелами из пушек.

Новые вести от Лаперуза пришли в Париж только через год. Почту на этот раз доставил Бартоломей Лессепс — единственный участник экспедиции, вернувшийся на родину. Он добирался с Камчатки через Сибирь на собачьих упряжках, на телеге и даже на верблюде. Из почты явствовало, что от берегов Камчатки оба фрегата ушли в Южное полушарие. Теперь вестей от них не ожидалось до самого прибытия к берегам острова Маврикий, намеченного на декабрь 1788 г. Поэтому Людовик XVI был удивлен, получив почту из Новой Голландии (Австралии), куда Лаперуз прибыл 26 января 1788 г. Сообщив о своих новых открытиях в Полинезии, начальник экспедиции писал, что собирается посетить острова Меланезии, в том числе Санта-Крус, обогнуть Новую Голландию и идти к острову Иль-де-Франс (Маврикий).

— Что ж, подождем следующей почты, — сказал король, прочитав доклад Лаперуза.

Но вестей от Лаперуза больше не было… В июле 1789 г. во Франции началась революция. Эти бурные события затмили собой все остальное, и о Лаперузе вспомнили только спустя два года. В феврале 1791 г. Национальное собрание признало «необходимость спасения Лаперуза и его моряков». Спустя семь месяцев из Бреста отплыли два корвета под начальством контр-адмирала Жозефа д’Антркасто.

В течение двух лет экспедиция д’Антркасто искала следы Лаперуза. Но никаких следов Лаперуза и его спутников не было…

…Майской ночью 1793 г. вахтенный матрос заметил остров по левому борту. При свете звезд видна была пена разбивавшихся о подводные скалы волн. Д’Антркасто, уже заболевший лихорадкой, которая вскоре свела его в могилу, посмотрел на карту: этого островка на ней не значилось. Не задумываясь, адмирал пошел дальше. Однако ему захотелось дать этому островку название, и он написал: «остров Поиск» — по названию своего корвета. Если бы не болезнь, адмирал, может быть, приказал бы осмотреть этот атолл. Тогда бы он, вероятно, назвал его островом Находка, и не пришлось бы ждать до 1827 г., чтобы раскрыть тайну исчезновения Лаперуза…

21 июля 1793 г. тело умершего адмирала д’Антркасто со всеми почестями опустили в море неподалеку от берегов Новой Бретани. Ровно за шесть месяцев до того в Париже скатилась на эшафот голова короля Франции Людовика XVI. Садясь в повозку, которая должна была доставить его на казнь, король спросил своего палача:

— Нет ли вестей от Лаперуза?

Но вестей не было…

…34 года спустя английский фрегат с тем же названием «Поиск» подошел к атоллу Ваникоро (из группы островов Санта-Крус), который после смерти д’Антркасто никто не называл островом Поиск. Командир судна Питер Диллон много лет исследовал Коралловое море. В этих краях для него больше не было тайн — кроме одной, в которую он и хотел проникнуть. Дело в том, что незадолго до этого на острове Тикопия, где он пробыл несколько месяцев, туземцы продали ему серебряную гарду от эфеса шпаги. На ней был выгравирован герб. Питер Диллон почему-то решил, что это герб Лаперуза. Имя великого мореплавателя к тому времени знали все моряки мира.

Туземцы рассказали Диллону, что в последние годы рыбаки с далекого атолла Ваникоро часто привозили к ним на Тикопию серебряные ложки, топоры, чайные чашки. Продавая эти сокровища, они рассказывали историю двух кораблей белых людей, которые когда-то, очень давно, сели на мель у их берегов. Одни утверждали, что моряки с кораблей утонули, другие — что они были убиты.

Диллон хотел немедленно отправиться к Ваникоро, но его ждали в Пондишери, и он не решился отклониться от курса. По прибытии в Индию Диллон рассказал обо всем, что слышал, показал гарду шпаги и обратился к Ост-Индской компании с просьбой послать его на место предполагаемого кораблекрушения. Эта просьба была удовлетворена, и в 1827 г. из Пондишери вышло судно «Поиск».

7 июля «Поиск» подошел к острову Ваникоро.

На дне моря, совсем недалеко от берега, англичане обнаружили бронзовые пушки и корабельный колокол, на котором можно было разобрать надпись: «Меня отлил Базен. Брест, 1785». Туземцы продали Диллону дощечку с вырезанной на ней королевской лилией, подсвечник с гербом (это был, как потом стало ясно, герб Колильона, одного из ученых-натуралистов, бывших в экспедиции Лаперуза) и другие мелкие предметы.

Насколько можно было понять рассказы туземцев, корабли Лаперуза в сильный шторм разбились о рифы. Погибло много членов экипажей (их тела затем выбрасывало волнами на берег), но часть команды благополучно добралась до берега. Некоторые моряки, чтобы их не смыло в океан, привязывали себя к мачтам затонувших кораблей, которые еще возвышались над водой, и утром товарищи помогали им спастись. Белые люди построили деревянную крепость и начали строить большую лодку. При этом они жаловались, что у них нет железа и железных топоров. Часть людей села в лодку и уплыла на ней, а те, кто не поместился, остались их ждать, но за ними никто не вернулся. Через несколько лет моряки, потерпевшие крушение, увидели в море два больших корабля (вероятно, это были корабли д’Антркасто) и, зажигая костры, пытались привлечь их внимание, но на кораблях не заметили этих сигналов.

Французы много лет прожили на уединенном острове. Они умирали от болезней, воевали и мирились с туземцами. Когда у них кончились боеприпасы, туземцы взяли их в плен, ограбили и оставили жить в своих деревнях. Последний из спутников Лаперуза умер всего за несколько лет до того, как Диллон посетил Ваникоро.

Позже французский мореплаватель Дюмон-Дюрвиль нашел остатки форта, где жили уцелевшие в кораблекрушении спутники Лаперуза. За его деревянными стенами стояли семь покосившихся хижин, в одной из которых была найдена доска с надписью «Буссоль». А среди скал, окружавших остров, Дюмон-Дюрвиль и его спутники увидели тот самый злополучный проход, где нашли свою гибель корабли Лаперуза. Издали казалось, что в этот пролом в коралловом рифе легко может пройти большой корабль, но на дне прохода лежали огромные подводные камни. Они и стали причиной трагедии…

Но куда ушли люди, построившие на острове Ваникоро лодку? Какова их судьба? И какова судьба самого Лаперуза? Погиб ли он в кораблекрушении, ушел ли на лодке в море, умер ли на острове или был убит туземцами?

Никому до сих пор не удалось ответить на эти вопросы.

(По материалам В. Малова)

Никакого штурма Бастилии не было!

Порой, если бы не легенда, сложившаяся вокруг того или иного события, о нем, быть может, давно бы забыли. Так обстояло дело и с одним из самых известных событий новейшей истории — «штурмом Бастилии», проходившем 14 июля 1789 г. С него начиналась Великая французская революция, революция, которая завершила эпоху деспотизма и возвестила людям свободу, равенство, братство. Каждый год в этот день, 14 июля, французы выходят на улицу, радуются, танцуют, празднуют годовщину штурма ненавистной «цитадели деспотизма».

Представьте себе человека, решившего разузнать, почему же в день своего национального праздника люди танцуют на улицах. Ему расскажут о пятнадцати пушках Бастилии, непрерывно паливших в народ, о многочисленных жертвах, о том, что погибло около ста человек, что раненых было тоже не меньше сотни, что полтора десятка из них скончались затем от ран. Он прочитает об ожесточенной перестрелке, продолжавшейся много часов, о бреши, пробитой в стене, о людях, ворвавшихся сквозь нее в ненавистную темницу, чтобы освободить узников, изнывавших в казематах, о невинных жертвах тирании, «мучениках королевского деспотизма», которых позже с триумфом провели по парижским улицам. Естественно, он прочтет о героях, победителях или — впоследствии это стало официальным титулом — «участниках штурма Бастилии». 863 парижанина были удостоены права носить этот титул, а кроме того, их наградили почетной пенсией. Некоторым из них ее выплачивали долгие годы, вплоть до глубокой старости.

Крепость-тюрьма Бастилия в Париже

Все это написано черным по белому. И однако 14 июля 1789 г. все происходило совсем по-другому. На самом деле штурма Бастилии не было. Вот что говорит один из самых знаменитых участников «штурма» офицер Эли из полка «королевы»: «Бастилию не брали приступом; она капитулировала до того, как на нее напали…» Унтер-офицер Гийо де Флевиль, один из защитников Бастилии, также сообщает, «что Бастилию никогда не брали штурмом». И это — не единственные свидетельства.

Впоследствии же об этом было сложено множество легенд — не только о «штурме», но и о самой Бастилии. Она якобы была «зловещей темницей», веками держала в страхе и ужасе жителей Парижа — такое нередко повторяют и поныне. Однако на самом деле к концу XVIII в. Бастилия почти уже утратила свое значение — даже как тюрьма.

Поначалу Бастилия была вовсе не тюрьмой. Она являлась составной частью укреплений, возведенных в XIV в. для защиты Парижа от англичан. Фундамент ее был заложен в 1370 г., примерно в середине Столетней войны. Сперва построили две башни, между собой они были соединены стенами; стены связывали их и с другими, уже имевшимися укреплениями. Позднее добавились еще две башни, а в 1383 г. Карл IV велел пристроить четыре новые башни. Теперь их было уже восемь, их связывали высокие стены, внутри же образовался просторный двор. Высота крепости составляла примерно 23 метра.

Во время Столетней войны Бастилия сыграла выдающуюся роль. Владевший этой крепостью владел Францией. В 1418 г. ее захватили англичане; они удерживали ее восемнадцать лет. Впоследствии, при Людовике XI и Франциске I, в Бастилии устраивали пышные празднества.

Тюрьмой же крепость стала лишь в XVII веке, во времена кардинала Ришелье. Содержали здесь знатных особ: Бастилия была своего рода привилегированной тюрьмой, предназначалась она для высшего общества. Туда заточали герцогов, князей, маршалов, членов королевской семьи, высокопоставленных офицеров. Никаких цепей или мрачных подземелий. Никаких камер. Заключенные жили в комнатах и могли свободно передвигаться по всему зданию. При них были слуги, они навещали друг друга; нередко их даже выпускали в город. Лишь на ночь их водворяли в комнаты.

На содержание каждого узника правительство выделяло определенную сумму, которая, разумеется, очень зависела от чина и состояния человека, от сословия, к которому он принадлежал.

Перечень знаменитых узников Бастилии очень велик, мы упомянем здесь лишь некоторых из них. Пожалуй, самым знаменитым был «человек в железной маске». О нем сложено немало легенд, написано немало романов.

Очень дорого обошлось казне содержание в Бастилии кардинала Рогана, епископа Страсбурга (он стал одним из самых дорогих узников в ее истории). Его арестовали за несколько лет до начала революции; он был замешан в так называемой истории с ожерельем. Обвиняемого содержали в одной из роскошных камер, издавна предназначавшихся для важных особ. Король Людовик XVI распорядился сделать его пребывание там как можно более приятным. Каждый день комендант Бастилии выдавал церковному сановнику 120 ливров.

Вместе с кардиналом Роганом в Бастилию попал и один из самых знаменитых людей XVIII столетия: Алессандро, граф Калиостро, пресловутый авантюрист, чья судьба легла в основу таких произведений, как «Духовидец» Шиллера (1789) и «Великий Кофта» Гёте (1791). Калиостро был заклинателем духов, магнетизером, алхимиком; он жил магией и махинациями, а порой не гнушался и «давать напрокат» свою жену. Он извлекал золото и изобретал эликсиры красоты.

Незадолго до Калиостро и кардинала Рогана в Бастилию попал и маркиз де Сад. Скандально известный писатель (слова «садизм» и «садист» — производные от его имени) часто сиживал в тюрьмах — всего он провел за решеткой 27 лет. Сперва его ограждали от общества за сексуальные преступления, потом стали наказывать за его шокирующие сочинения. Кстати, маркиз вполне мог оказаться среди тех, кого освободили 14 июля. В том году он сидел в Бастилии, и лишь после ряда проступков — в июне он с кулаками набросился на часового; в начале июля, схватив переговорную трубу, обрушил на коменданта Делонэ поток площадной брани (происходящее собрало у стен Бастилии толпу зевак) — 4 июля 1789 г. маркиза решили перевести в дом для умалишенных. Вот так в триумфальном шествии, устроенном вечером 14 июля 1789 г. рядом с освобожденными «жертвами деспотизма», рядом с героями «взятия Бастилии» не удалось пройти самому де Саду.

В собрании документов, выпущенном еще в 1789 г., была опровергнута легенда о штурме Бастилии. Произошло это во втором издании книги. «Предложив новое издание, мы самым достойным образом вознамерились подтвердить подлинность всех фактов, относящихся к взятию Бастилии. Чтобы добраться до истины, мы не проводили никаких новых исследований. Бастилию не взяли штурмом; ее ворота открыл сам гарнизон. Эти факты истинны и не могут быть подвергнуты сомнению».

Однако свою святыню революция сохранила до наших дней: 14 июля, день взятия Бастилии, — событие, которого никогда не было.

«Пигмей, ставший исполином», или Мумия, нашедшая покой

Когда Бонапарт взял власть, на следующий день после государственного переворота 18 брюмера, он намеревался хорошо закончить революцию, продуктом которой, по сути, являлся, и это приписывало ему некоторую законность действий.

Он собирался учредить некую новую форму общественного и политического устройства, чтобы украсить режим, хозяином которого он стал и который формировал бы в своем собственном стиле. Стиль, конечно, был позаимствован им из различных элементов, похищенных у великих каролингских и меровингских династий, но в то же время представлял некую смесь, которая и составляла блеск Первой империи. И поскольку для Наполеона все будущее виделось всегда через призму отличной армии, благодаря которой он сумел удовлетворять мало-помалу свои территориальные притязания, нужно было, чтобы каждый солдат в этой армии боготворил своего главнокомандующего и знал, кто в мире хозяин. Эта мысль должна была дойти до самого скромного пехотинца, у которого в ранце лежал маршальский жезл Франции. И в этом был закон долгой неувядаемой славы и мощи его армии. Но подлинной славой покрыли себя не только солдаты, но и высшие офицеры — полковники и генералы его армии, подвиги которых были больше на виду, поскольку они оказывались ближе к императору.

Маршал Ланн

Особая история произошла с маршалом Ланном, боевым товарищем Наполеона, одним из немногих военных, имевших право говорить ему «ты» и для кого после смерти на поле битвы при Эсслинге 22 мая 1809 г. была предназначена судьба быть… мумифицированным на вечные времена.

Однако история распорядилась иначе.

Жан Ланн родился в 1769 г. в Лектуре, сегодняшний департамент Жер. С детства он избрал военную карьеру и в 1792 г. вступил в батальон добровольцев Жера. Через три года он уже бригадный генерал и вместе с Бонапартом завоевывает Италию и Египет. В обоих походах он ранен. Бонапарт быстро приметил перспективного военного и позволил ему войти в состав эскорта, с которым он покинул армию в Восточном Средиземноморье, чтобы делать более важные дела на родине.

Таким образом, Ланн вошел в так называемую консульскую охрану императора, которая была неотлучно при нем на всех полях битв Европы. Когда была провозглашена империя, он стал одним из маршалов Франции, и в 1808 году, в то время как Наполеон заканчивал формировать новое французское общество, основанное на дворянстве, куда он помещал наилучших своих храбрецов, Ланн получил императорское звание герцога Монтебелло.

Он был действительно храбрецом. В разные годы мы обнаруживаем его в первых рядах бойцов в Ульие и Аустерлице, Йене и Фридланде, сражался он и в Испании, хотя политика территориальных захватов, проводимая Наполеоном, не всегда была ему по вкусу.

В конечном счете сражение под Эсслингом, проведенное против австрийцев в мае 1809 г., оказалось для него роковым.

С самого утра, когда он отправился к острову Лобау, чтобы занять позицию, герцога Монтебелло донимали зловещие предчувствия. За час до начала боя, к шести часам, у него возникла мысль подняться на холм, чтобы осмотреть в подзорную трубу движение австрийских войск. Именно на этой позиции его и сразило вражеское ядро, которое разбило ему левое бедро и коленную чашечку левой ноги. Находясь в сознании, несмотря на сильный болевой шок, он увидел, что теряет много крови и что ему остается жить считанные минуты. Поднятый адъютантами на носилки, он просит, чтобы его отнесли к палатке императора, чтобы попрощаться с ним.

Увидев своего друга и соратника в таком состоянии, Наполеон разрыдался. Несколько минут, пока они были вместе, Ланн шептал ему какие-то слова о том, что пора прекратить завоевания и установить мир. После этого его понесли в деревню Эберсдорф, всю заваленную трупами солдат, где лучшие хирурги армии пытались спасти ему жизнь, ампутировав ноги, чтобы остановить заражение крови. Но ничто не помогло, и маршал после недели агонии тихо скончался 31 мая 1809 г. За то время император много раз навещал Ланна и всячески ободрял его.

В день смерти маршала его тело было передано хирургам Ларрею и Кадету де Гассикуру с указанием мумифицировать останки, чтобы затем захоронить тело маршала в Париже.

Интересно, что мумия, которой Наполеон обещал отдать невиданные почести в Париже, побывала еще и в Страсбурге, где с мужем пожелала попрощаться его вдова. По ее просьбе гроб, установленный на постаменте в мэрии Страсбурга, был открыт. Знала ли жена маршала и герцогиня об обстоятельствах гибели мужа и препарировании его тела? Скорее всего, нет, ибо попросила открыть гроб, несмотря на протесты официальных лиц. Герцогиню вовремя подхватили генералы, и единственное, что она могла произнести, было: «Господа, как он изменился!»

Надо сказать, она так никогда и не простила Наполеону приказа мумифицировать маршала, хотя он оказывал ей всяческие милости, приблизив ко двору и введя в близкое окружение супруги Жозефины.

10 июля 1810 г. Ланн получил наконец соответствующие почести в парижском Пантеоне. Из Страсбурга до Парижа мумия в гробу из твердого, покрытого воском дерева путешествовала только по ночам по освещенной факелами дороге в сопровождении эскорта солдат. Похороны состоялись в церкви Святой Женевьевы в Пантеоне, и прах Ланна, которого Наполеон называл «пигмеем, ставшим исполином», нашел наконец свой покой.

Король-робинзон из Бордо

В марте 1824 г. в цирковом балагане, стоявшем на площади захолустного европейского городишки, под куском рваной парусины умирал от холода и простуды простой французский матрос Жозеф Кабри, он же король Кабрили I, правитель тихоокеанского острова Нукагива, одного из островов Маркизского архипелага.

В январе 1804 г. корабли первой русской кругосветной экспедиции — «Нева» и «Надежда» — обогнули мыс Горн и вышли в Тихий океан. Переход не прошел даром: оба шлюпа получили серьезные повреждения и вдобавок потеряли друг друга из виду. Но место встречи — Маркизские острова — командор Иван Федорович Крузенштерн определил заранее, и 25 апреля «Надежда» бросила якорь в бухте острова Нукагива.

Корабль требовал ремонта, да и неизвестно, сколько времени понадобится Ю.Ф. Лисянскому — капитану «Невы», чтобы добраться до точки рандеву. Так что в любом случае необходимо в первую очередь наладить дружеские отношения с местными аборигенами.

А аборигены не заставили себя ждать. Не прошло и часа с момента постановки шлюпа на якорь, как из полосы прибоя выскочило несколько каноэ, которые с приличной скоростью помчались к русскому судну. Моряки с некоторой тревогой поглядывали на приближающиеся легкие лодчонки. На память приходили страшные истории о кровавом «гостеприимстве» туземцев тихоокеанских островов, их чисто гастрономическом интересе к путешественникам.

Однако приближающиеся лодочки не внушали большого опасения. Судя по богато украшенной перьями и цветами головной посудине, в гости к русским морякам направлялся сам правитель острова и, возможно, с добрыми намерениями. Так оно и оказалось. Царек и его многочисленная свита соизволили подняться на борт «Надежды», остальные лодки скромно кружили возле борта.

Маркизские острова

Выказывая уважение к местной власти, Крузенштерн сделал несколько шагов навстречу прибывшему повелителю и на хорошем английском вкратце обрисовал ситуацию: судно нуждается в ремонте, к тому же необходимо дождаться еще одного корабля, который прибудет через день-другой. Не будет ли любезен правитель острова предоставить морякам право сойти на берег, чтобы пополнить запасы воды и провизии?

Царек помолчал некоторое время, затем произнес несколько неразборчивых английских слов, откуда можно было разобрать, что он является верховным правителем острова и что величать его Кабрили I, после чего вдруг бодро перешел на вполне сносный французский язык.

Пока повелитель аборигенов тараторил по-французски, выказывая всяческое уважение и сыпля приглашениями посетить королевский вигвам, Крузенштерн пристально вглядывался в его лицо. Что-то здесь было не так. Вождь отличался от своей свиты не только яркостью украшавших его перьев, густой татуировкой и количеством побрякушек. Его кожа явно не была смуглой от природы, скорее это очень глубокий и прочный загар. Да и в самом лице правителя явственно проглядывали черты европейца. И откуда, в конце концов, на затерянном в Тихом океане острове такое знание французского языка?

Заинтересованный командор пригласил правителя в капитанскую каюту — разделить трапезу. Разговорившись за рюмкой коньяку, Кабрили I поведал свою историю.

За восемь лет до описываемых событий, в 1796 г. французский матрос из Бордо Жозеф Кабри участвовал в боевых действиях против Британии и волею судьбы попал в плен к англичанам. Выбор у него был небогат: гнить на берегу в качестве военнопленного в ожидании окончания войны или отправиться на край света матросом китобойного судна. Жозеф выбрал второе и, как ему сначала показалось, жестоко ошибся. Судно, на которое он попал, едва выйдя в Тихий океан, потерпело крушение. Из всей команды спастись удалось только двоим: Жозефу Кабри и англичанину по имени Робертс.

Волны вынесли моряков на маленький необитаемый клочок суши, где через день их обнаружили аборигены с острова Нукагива и перевезли в свой поселок. Их поселили в разных хижинах, и о дальнейшей судьбе англичанина Жозеф долго ничего не знал. Сам Кабри, как он рассказал, пришел в себя только через несколько дней и, поняв, у кого он находится, уже ничего хорошего не ожидал от своих спасителей. Ему оставалось только гадать: принесут ли его в жертву неведомым богам или просто изжарят на костре в качестве деликатесного блюда.

Но тут французу несказанно повезло — на него «положила глаз» дочь правителя острова. Мнения Жозефа никто не спрашивал, да и вряд ли бы он стал долго раздумывать над тем, что лучше: стать зятем местного короля или закуской для его придворных.

Очень быстро король понял, что его дочь не ошиблась в выборе супруга. В многочисленных битвах с иноплеменниками француз показал себя сильным и находчивым воином. Не прошло и года, как король назначил Кабри начальником своей армии, а вскоре и своим преемником. И вот уже два года французский матрос Жозеф Кабри носит титул Кабрили I и мудро правит жителями целого острова. В память о своем чудесном спасении Кабрили I гостеприимно относится ко всем посещающим его владения путешественникам и китобойцам и всегда оказывает им радушный прием. Что касается англичанина, то он также благополучно выжил и женился на местной аборигенке, но остался простым рядовым членом общины.

Несмотря на внешние проявления симпатии к русским морякам, «дикий француз» не вызвал положительных эмоций у командора. Однако Крузенштерн отметил главное: можно продолжать ремонт и спокойно дожидаться Лисянского, нападения аборигенов на экспедицию в ближайшем будущем не предвидится.

Через несколько дней припыл шлюп «Нева», и еще через месяц оба корабля были готовы к продолжению путешествия. В день отплытия француз гостил на «Надежде», когда вдруг поднялся сильный ветер. Команда была вынуждена сняться с якоря и покинуть бухту, чтобы не разбить корабль о камни. Кабрили I умолял командора вернуть его на остров, но идти против шквала не было никакой возможности. Шлюп держал курс на север и, благодаря сильному попутному ветру, вскорости достиг Камчатки. «Похищение» островного правителя отмечено в докладе участника экспедиции графа Резанова Александру I: «Сей одичавший европеец — был неутешен, разлучаясь со своим семейством: он даже хотел пуститься в море на доске, но множество акул остановили смелость его. Итак, против чаяния, сей бордоский уроженец умножил собой число наших спутников. Доставя Камчатке нового гражданина, долгом себе поставляю донести Вашему Императорскому Величеству».

На Камчатке Жозеф задерживаться не стал и сухопутным путем прибыл в Петербург в надежде получить аудиенцию у императора Александра I, чтобы тот вернул его хотя бы в родную Францию. Журналист Фаддей Булгарин встречался в Петербурге с Кабрили I и записал свои впечатления о тихоокеанском царьке: «Кабри был небольшого роста, сухощавый, смуглый, неправильного очерка лица, изуродованного наколотыми узорами темно-синего цвета. Взгляд его выражал врожденную свирепость, и он имел все кошачьи ухватки. Когда он улыбался, то казалось, что хочет укусить человека. Ум его был во всех отношениях ограниченный, и он мог говорить порядочно только о своем любезном острове Нукагива. Впрочем, весь остальной мир казался ему недостойным внимания».

Однако, несмотря на свое пренебрежение к миру, во Францию Кабри рвался настолько искренне, что даже смог добиться аудиенции у императора. Александр I обещал помочь французу, но не раньше, чем закончится война с Наполеоном.

Два года Жозеф Кабри пробыл в России, кормясь работой в шкиперской школе — он обучал плаванию будущих морских офицеров. И только 26 июня 1817 г. он наконец-то попал на свою родину, которую покинул более 20 лет назад.

Но Франция встретила своего блудного сына крайне неприветливо. Попытка короля безвестного острова Нукагива получить аудиенцию у Людовика XVIII закончилась полным провалом. Французского монарха не интересовал самозваный правитель затерянного в Тихом океане маленького клочка суши и его амбиции. Родители Жозефа Кабри давно умерли, друзей не было. У него остался только один выход: заработать столько, чтобы хватило на обратную дорогу к любезным его сердцу дикарям. Кабри устроился в цирковой балаган и начал путешествие по провинциальным городам Европы, демонстрируя любопытной толпе свои татуировки и имитируя на арене «кровавые обычаи тихоокеанских людоедов». Он даже смог скопить небольшую сумму, но судьба окончательно отвернулась от островного государя — пространствовав семь лет, Жозеф Кабри после очередного выступления в продуваемом сквозняками балагане заболел и вскоре скончался от простуды…

(По материалам К. Карелова)

Три воплощения Альфонсины Дюплесси

«Была высокой, очень худощавой, темноволосой, с бело-розовой кожей. Небольшую голову украшали живые и быстрые глаза — немного раскосые и продолговатые, как у японки. Алые и очень красивые губы. Была похожа на саксонскую фарфоровую статуэтку…» — так Александр Дюма-сын описывал прелести своей любовницы, которую позже обессмертил в романе.

Ее звали Альфонсина Дюплесси, но она предпочитала, чтобы ее звали Марией. В историю вошла как Маргарита Готье, Виолетта Валери, или — если хотите — Дама с камелиями, или Травиата.

Альфонсина-Мария, дочь торговца тканями из провинции, приехала в Париж в возрасте пятнадцати лет. Вращалась в кругах богемы, студенчества; днем работала продавщицей в магазине, ночью была дамой полусвета. С удивительной быстротой сделала карьеру, последовательно становясь содержанкой все более богатых парижских аристократов. Была так привлекательна и элегантна, что своим поведением могла сравниться с настоящей принцессой. У нее всегда был в волосах цветок камелии — первые 25 дней месяца — белый, следующие дни — красный.

Грета Гарбо в роли Дамы с камелиями

Дюма познакомился с Альфонсиной летом 1844 г.; во время приема в собственной квартире та неожиданно упала в обморок. Потом начались кашель и кровохарканье. Дюма так искренно озаботился ее состоянием, что благодарная Альфонсина сделала его своим возлюбленным. Однако идиллия продолжалась недолго: писатель не мог обеспечить ей роскошную жизнь, к которой она привыкла. Они расстались достаточно бурно.

Мария очень скоро в Лондоне выйдет замуж за виконта де Перриго. Однако вскоре виконт получает письмо, в котором Мария сообщает ему, что он может делать то, что ему заблагорассудится. После этого краткого супружеского эпизода больная виконтесса ездит с одного курорта на другой. Но уже поздно. В феврале 1847 г. Альфонсина Дюплесси умирает от туберкулеза в возрасте 23 лет. Дюма уезжает за границу, чтобы забыться.

Уже в следующем году он успокаивается настолько, чтобы описать свой роман в «Даме с камелиями». Вдохновленный необыкновенным успехом книги, переделывает ее в пьесу с тем же самым названием. Однако цензура задерживает ее постановку на три года.

Действительно ли Альфонсина Дюплесси имела манеры принцессы? Очень сомнительно. Сам Дюма, описывая в романе начало их отношений, рассказывает, что прием, на котором Арман и Маргарита признаются друг другу в любви, на деле был обычной вечеринкой, на которой присутствовало пять человек. Как Маргарита, так и ее подруги вели себя в этот вечер абсолютно вульгарно. А объяснение в любви Маргаритой состояло во вручении Арману красной камелии с предложением, чтобы тот явился к ней снова, когда цветок побелеет. Уезжая с Арманом в деревню, в его имение, Маргарита не порвала со своим образом жизни, который ее вполне устраивал.

Аристократические манеры она приобрела только в театральной драме, став настоящей «Дамой с камелиями». Прием, на котором она знакомится с Арманом, — это бал по-настоящему великосветский. А жизнь в деревне — идиллия вдвоем, сопровождающаяся полным разрывом с парижскими приятелями и предыдущим содержателем.

Пьеса произвела фурор. За короткое время она обошла театральные сцены всего мира. В роли Маргариты Готье, вызывая энтузиазм публики, выступали многие знаменитые актрисы. По мнению американских критиков, Хелен Моро была в «Даме с камелиями» безупречна и достигла «безошибочной утонченности, особенной нежности и абсолютного совершенства». И так — повсюду. В течение ста лет пьеса Дюма вызывала слезы у лучшей половины очередных поколений театральных зрителей. Но теперь ее ставят исключительно редко.

Не прошло и года от театральной премьеры, а Альфонсина Дюплесси добилась триумфа в третий раз, теперь уже на оперной сцене. Верди и его либреттист Франческо Мария Пиаве создали из повести о «Даме с камелиями» универсальную легенду, которая могла бы стать сюжетом как классической греческой трагедии, так и современной пьесы. Ни одна из опер Верди не поднялась над своим временем, как эта. Нет ничего удивительного, что «Травиата» пользуется неослабевающим успехом, и каждый год ее ставят сотни оперных театров во всем мире.

(По материалам С. Первушина)

Случай в Малом Трианоне

Многие хотели бы шагнуть назад, в историю, и своими глазами увидеть, как жили люди прошлых столетий. Конечно, нам еще в школе разъяснили, что подобное невозможно и современная наука не допускает и мысли, что человечество когда-либо сумеет создать машину времени. Однако некоторые избранные иногда испытывают нечто такое, что назойливо противоречит всему, что ученые знают о времени и физическом строении мира.

На пасхальные каникулы 1901 г. англичанки — школьные учительницы средних лет Анни Моберли и Элеонор Джоурден — отправились в тур по Парижу и его окрестностям. Обе женщины никогда прежде не бывали во Франции и пришли в совершенный восторг от великолепия архитектуры самой прославленной из европейских столиц. И как раз во время экскурсии по Версальскому дворцу с женщинами и случилось то странное происшествие, что осталось в их памяти на всю жизнь. Осмотрев главное здание и изучив все его укромные уголки, мисс Моберли и мисс Джоурден направились через знаменитые сады к Малому Трианону, любимому домику Марии-Антуанетты, который располагался где-то неподалеку на обширной дворцовой территории.

Малый Трианон

Однако, не имея подробного плана, англичанки сбились с пути. Вскоре они наткнулись на двух мужчин, наряженных в костюмы по виду XVIII в.: путешественницы приняли их за переодетых служителей и спросили по-французски дорогу. Вместо того чтобы помочь, оба незнакомца как-то странно взглянули на них и простым взмахом руки указали куда-то вперед. Когда учительницы прошли еще несколько метров, им пересекли дорогу молодая женщина и девочка, которые опять же были одеты в явно старомодные платья, но на этот раз — в удивительно скверном состоянии. Однако ни одной из учительниц не пришла в голову мысль, что творится что-то странное, до тех самых пор, пока они не добрались до павильона Тампль д’Амур, в котором собралась еще одна компания в одеждах прежних времен; разговор шел на незнакомом им французском диалекте. Как только женщины приблизились к Храму Любви, им стало ясно, что их собственный вид изумляет присутствующих. Тем не менее один из мужчин повел себя дружелюбно и с помощью жестов направил их к Малому Трианону.

Они нашли его, перейдя деревянный мостик, перекинутый над небольшой лощиной.

Но, добравшись до своей цели, туристки были гораздо менее поражены самим зданием, чем видом дамы, которая сидела рядом, рисуя в альбоме видневшийся вдали край леса. Поразительно красивая, в высоком парике, наряженная в длинное платье, типичное для аристократок XVIII столетия, дама сама, казалось, более подходила для портрета, чем для роли художницы. Анни Моберли и Элеонор Джоурден удалось подойти ближе к аристократической особе, прежде чем та обернулась. Они приветливо улыбнулись, однако дама уставилась на них с ужасом и изумлением. И только тогда англичанки наконец осознали, что они каким-то образом попали в прошлое.

Описывая свои ощущения, мисс Моберли вспомнила, что все, что ее окружало тогда, было в какой-то степени неестественным. «Даже деревья казались плоскими и безжизненными. Не было эффекта светотени… ветер не покачивал веток», — написала она позже. Но как только они очнулись от своего неведения, эта жуткая застылость, казалось, всколыхнулась и все — и цвета, и весь окружающий их мир — вернулось к нормальному состоянию. В мгновение ока благородная художница испарилась, и на том месте, где она была, глазам англичанок предстала совсем иная сцена: вполне современный гид проводил для группки женщин экскурсию по Малому Трианону.

Хотя Анни Моберли и Элеонор Джоурден и потеряли дар речи на весь остаток времени, проведенного ими во Франции, они все же сумели договориться друг с другом не рассказывать о пережитом никому, опасаясь насмешек.

Однако десять лет спустя, в 1911 г., когда обе стали преподавать в оксфордском колледже, дамы объединили усилия и написали подробный отчет о своем необычайном путешествии во времени. Когда в следующем году отчет был опубликован, то авторы даже стали знаменитостями среди местного братства медработников. К тому времени учительницы подробно изучили историю Версаля и много передумали, прежде чем пришли к выводу, что они действительно проникли в прошлое благодаря какому-то временному сдвигу или пройдя через невидимые ворота между измерениями. Год, в который они, по их расчетам, попали, был 1789-й. По их мнению, непонятные «садовники», скорее всего, были швейцарской стражей, которая, как известно, охраняла двор Людовика XVI, а женщина и девочка, с которыми они пересеклись, были одеты в лохмотья, которые могли принадлежать французским крестьянкам, проживающим на окраинах дворцовой земли. Леди, рисовавшая лес, была определена ими с большой вероятностью как сама Мария-Антуанетта.

Скептики — а их было множество — принялись потешаться, настаивая на том, что учительницы просто сочинили всю историю из корыстных побуждений. Эти критики поспешили указать, что ни одна деталь теперь, в будущем, по отношению к XVIII в. не может быть проверена. Более того, поскольку ни в одном из доступных источников по истории дворца в XVIII в. не упоминалось о деревянном мосте, перекинутом над оврагом, эта существенная для всей истории подробность представлялась несовместимой с известными фактами, а тем самым и разоблачала все как неловкую выдумку.

Однако как раз тут скептики были посрамлены. В 1920-е гг. была найдена спрятанная в заложенной кирпичом каминной трубе старого дома в близлежащем городке копия плана дворца королевского архитектора. И что самое примечательное, в плане архитектора значился деревянный мост над лощиной, который, как и говорили учительницы, им довелось перейти. Неудивительно, что тут пострадавшие от насмешек англичанки заявили, что они наконец-то отомщены и спорить теперь, мол, нечего. И хотя эпизод с мостом не так уж решительно удостоверял, что они на самом деле проникали в прошлое, по крайней мере, стало гораздо сложнее сбросить со счетов сам инцидент.

Происшествие в Версале остается, возможно, самым известным примером того, как перед глазами человека XX столетия вдруг живьем появляются сцены прошлого, но оно никак не единственное…

Смертельный прыжок Жана Думье

«Стремление к новому — есть первая потребность человеческого воображения». Эти слова французского писателя Стендаля, казалось бы, никак нельзя отнести к его соотечественнику Жану Думье — убийце, приговоренному к смертной казни в Париже в 1777 г.

А между тем теплое туманное утро, когда стража вывела бледного, исхудалого смертника из грязной сырой камеры на тюремный двор, стало одной из страниц Великой Книги, которую (если бы она существовала) можно было назвать так: «Повесть о том, как человек познавал мир, как научился летать, и которой никогда не будет конца».

Думье развел освобожденные от кандалов руки и судорожно вздохнул, словно всхлипнул… Но смертника вели на казнь. Думье предстояло прыгнуть с парашютом. Впрочем, балахон из тяжелой грубой ткани, который нес впереди узника профессор Дефонтаж, походит на парашют не более, чем, скажем, шлем средневекового рыцаря на скафандр космонавта. И все-таки это был парашют — средство против падения. А Жан Думье — его испытателем. Изобретатель с трудом отыскал добровольца в тюрьме. Длительные поиски в Париже и его предместьях, несмотря на обещанную награду — кошелек, туго набитый золотыми, не принесли успеха…

Но посмотреть на невиданное зрелище народ собрался: мальчишки, нищие, монахи, солдаты, торговцы, ремесленники…^[2]

Содрогаясь от бившего его озноба, Думье взошел на крышу Оружейной башни — приют диких голубей и ласточек…

Он поднимался сюда, как на эшафот. Дефонтаж помог смельчаку надеть «летающий плащ» и со словами ободрения легонько подтолкнул его в поясницу…

Думье подошел к краю парапета. В туманной дымке он увидел черепицу крыш, голубую полосу Сены, а внизу, под ногами — каменные мокрые плиты площади и запрокинутые лица маленьких человеческих фигурок.

Что еще ожидало его внизу? Смерть? А может быть — жизнь и обещанная свобода? А позади? Топор палача.

Выбора не было. Думье прыгнул. Он раскинул руки в стороны как можно шире (так учил его Дефонтаж) и полетел вниз. Вернее, стал падать вниз. Ему казалось, что этому падению не будет конца, что оно длится вечность. На самом деле это заняло две-три секунды.

Две-три секунды на фоне потемневшей кирпичной стены летел вниз, нелепо раскинув руки, человек, и над ним хлопали и болтались полотняные крылья…

Но — стоп! Остановим, как это делают в кино, изображение падающего Думье.

Это 1777 год. Уже через пять лет Жозеф и Этьен Монгольфье запустят в небо первый воздушный шар. Но только сто лет спустя потомственный моряк и инженер Александр Можайский, задыхаясь от восторга, побежит по болотистому лугу вслед за своим ковром-самолетом, гигантским змеем из желтого шелка, жужжа мотором, оторвется от земли, немного, чуть-чуть, но он летит, летит!

А потом придет время, когда в России впервые разобьется авиатор Лев Мациевич, и свидетель его гибели актер и изобретатель Глеб Котельников начнет рисовать на ватмане первые чертежи своего парашюта…

Еще все впереди. Жан Думье не знает, что придет время, когда человек сможет находиться в воздухе не считанные секунды, а долгие часы, сутки, и одним из первых этого добьется сын волжского крестьянина Валерий Чкалов, а спустя несколько десятков лет человек с лицом упрямого и веселого мальчика — Юрий Гагарин уже будет, полулежа в своей кабине, нестись по загадочным просторам космоса, а еще через несколько лет молчаливый американец Нейл Армстронг впервые начнет сходить по лесенке на Луну, весьма непочтительно повернувшись к ней спиной.

Ничего этого еще нет. Есть Париж конца восемнадцатого века, толпа зевак и падающий с башни смертник.

Думье повезло. Он, как принято выражаться, благополучно приземлился и, не веря своим глазам, ощупал себя. Да, чудо свершилось: странный крылатый балахон, сшитый из лоскутов профессором Дефонтажем, помог человеку спуститься с высоты и остаться в живых.

Изобретатель награждает храбреца деньгами, узнику даруют обещанную свободу. Но здесь следы Жана Думье теряются в истории так же бесследно, как и он сам в тот день, когда, шатаясь от пережитого потрясения, сжимая в кулаке кошелек с золотыми, он поспешил покинуть место своего подвига и скрыться в узких улочках старого Парижа…

(По материалам А. Козака)

Русское турне Александра Дюма

В поселке Мартышкино, что в окрестностях Санкт-Петербурга, есть тихая и незаметная улица. Название ее, однако, звучит довольно странно для этих мест — улица Дюма. Какое отношение знаменитый французский романист может иметь к этому дачному поселку?

1858 год. Александр Дюма-отец находится в зените своей литературной славы. Весьма популярен он и в России, где его книги зачитываются до дыр, а многочисленные поклонники заваливают почтовый ящик мэтра сотнями писем. Почти в каждом из них — приглашение посетить Россию. Но французский писатель не торопится, слишком разные слухи ходят об этой загадочной стране. К тому же совсем недавно закончилась Крымская война, и штурм Севастополя французскими гренадерами вызывает самые различные ассоциации в обществе.

Но на одном из светских раутов в Париже писатель знакомится с графом Г.А. Кушелевым-Безбородко — петербургским аристократом, меценатом, не чуждым литературной богемы. Сблизило их также увлечение спиритизмом. Дюма не может отвергнуть приглашение нового русского друга и соглашается на далекое путешествие.

Романтик по натуре, Дюма был заинтригован, — ему собственными глазами предстояло увидеть Петербург, Москву, проплыть по всей Волге вниз до Астрахани и посетить Кавказ, где еще шли бои с мятежными горцами. Как показали дальнейшие события, Дюма не обманулся в своих ожиданиях. Впечатления романиста о поездке составили довольно объемный «Русский роман», кстати, совсем недавно переведенный на русский язык.

Александр Дюма-отец — знаменитый писатель и путешественник

Дюма прибыл в Россию морским путем, и первым городом, который он увидел, стал Кронштадт. Город на острове очень понравился писателю. Он был в восторге от его европейской планировки, свежего морского воздуха, молодцеватых русских моряков и по-военному четкой жизни города.

Затем романист переехал на пароходе в Петербург и поселился в загородном имении Г.А. Кушелева — Полюстрове. Роскошный особняк графа и огромный прилегающий парк поразили Дюма. Но еще больше его удивила безалаберная атмосфера, царившая в этом доме. Вращавшаяся вокруг Кушелева-Безбородко богемная публика превратила графский особняк в какое-то подобие караван-сарая. Здесь постоянно обитали начинащие поэты, художники, артисты, клоуны, гипнотизеры, медиумы…

Прибытие известного французского писателя в Петербург вызвало настоящий ажиотаж, принимавший порой достаточно неприличные формы. А. Герцен в сентябре 1858 г. писал: «Со стыдом, с сожалением читаем мы, как наша аристократия стелется у ног Дюма, как бегает смотреть “великого курчавого человека” сквозь решетки сада, просится погулять в парк к Кушелеву-Безбородко».

Более спокойно реагировал на это литератор И. Панаев, записавший в своем дневнике: «Петербург принял г. Дюма с полным русским радушием и гостеприимством. Да и как же могло быть иначе?» Именно на даче Панаева в Старом Петергофе произошла историческая встреча французского романиста с известными русскими писателями. Дюма очень хотел пообщаться с кем-нибудь из русских литераторов первой величины.

Д. Григорович, вызвавшийся быть добровольным гидом французского романиста во время пребывания в Петербурге, так вспоминал об этом: «Дюма рад был встрече со мной и просил дать ему случай познакомиться с кем-нибудь из настоящих русских литераторов. Я назвал ему Панаева и Некрасова. Он радостно принял предложение к ним ехать». Теплым июньским утром небольшие дрожки, в которых сидели Григорович и Дюма, въехали в ворота петергофской дачи Панаева. Знакомство состоялось.

«Некрасов удовольствовался тем, что встал и подал мне руку, поручив Панаеву извиниться за свое незнание французского языка, — вспоминал позднее Дюма. — Я внимательно вглядывался в него. Это человек 38 или 40 лет, с болезненным и грустным лицом, с характером мизантропическим и насмешливым».

Серьезного разговора писателей на петергофской даче не получилось. Обед на веранде прошел скомканно. Дюма и Григорович поспешили откланяться. Впрочем, это было одно из немногих разочарований Дюма во время его «русского путешествия». Достаточно прочитать несколько страниц из его путевого дневника, и картина турне сама собой возникает перед глазами.

«Я не знаю путешествия более легкого, покойного и приятного, чем путешествие по России, — писал романист. — Услужливость всякого рода, приношения всякого вида всюду сопутствуют вам. Каждый человек с положением, офицер в чинах или известный коммерсант говорят по-французски и тотчас отдают в ваше распоряжение свой дом, свой стол, свой экипаж. Денежные детали для путешественников по России, в особенности для иностранных артистов, не существуют. С того момента, как вас узнали или снабдили вас хорошими рекомендациями, путешествие по России делается одним из самых дешевых, какие я только знаю… Почти в каждом городе являлись местный князь и полицмейстер с приглашениями на обеды и с подарками».

Из Санкт-Петербурга французский писатель поездом отправился в Москву, где его со всеми почестями принял граф Нарышкин. Следующим пунктом путешествия стал Нижний Новгород, так как Дюма очень хотел своими глазами увидеть знаменитую Нижегородскую ярмарку. Местный генерал-губернатор Александр Муравьев познакомил писателя с бывшим декабристом Анненковым и его супругой, которых Дюма, никогда не видев, сделал героями своего романа «Записки учителя фехтования».

Из Нижнего Новгорода писатель проплыл пароходом вниз по Волге и вскоре оказался в Acтрахани. Здесь француза с распростертыми объятиями встретили астраханские казаки и калмыки. «Я ночевал в палатке посреди степи и пировал с очаровательным человеком, господином Беклемишевым, атаманом астраханских казаков, — писал в дневнике Александр Дюма. — Из Астрахани привезли солончакового барана, в сравнении с которым нормандские бараны ничего не стоят. Хвост нам подали отдельно, он весил 14 фунтов… Я немного поохотился на берегах Каспия, где в изобилии водятся дикие гуси, утки, пеликаны, как на Сене — лягушки. Возвратясь, я нашел у себя приглашение от князя Тюмена. Это в некотором роде калмыцкий царь, у него 50 тысяч лошадей, 30 тысяч верблюдов и 10 тысяч баранов… Затем мы переехали на другой берег Волги и приняли участие в соколиной охоте на лебедей».

Впрочем, французский романист довольно часто позволял себе и довольно некрасивые пассажи. «Нам показали 60 верблюдов, — писал он, — на которых без седла сидели калмыки в возрасте от двадцати лет, один безобразнее другого. Если бы приз присуждали не за скачки, а за уродство, князю пришлось бы наградить всех».

У образованой русской публики визит французского писателя вызвал двойственные чувства. Ф. Достоевский откровенно иронизировал по поводу Дюма: «Cxватив первые впечатления в Петербурге, выучив мимоходом царских бояр вертеть стол, он решил, наконец, изучить Россию основательно, в подробностях».

Общественное мнение, первоначально благожелательное к романисту, стало меняться не в лучшую сторону. И лишь название большой улицы в пригороде Петербурга напоминает о том, что автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» когда-то побывал в России.

(По материалам А. Никитина)

Сокровища французских королей на острове Оук

Есть среди многочисленных рассеянных в мире «островов сокровищ» один, почти не известный во Франции, зато знаменитый в Америке. Любопытно, что остров этот, может быть больше иных достойный своего романтического титула, исторически связан как раз с Францией. Мало того, что он целое столетие оставался французским владением, но самое интересное — не исключено, что именно здесь спрятано бесценное для французской истории сокровище — сокровище французской короны.

Эту гипотезу, какой бы дерзкой ни показалась она большинству историков, горячо поддерживал человек, сам по себе оставивший в истории весьма заметный след, — президент США Франклин Рузвельт, известный, в частности, тем, что никогда не увлекался легендами, мало похожими на правду.

Франклин Д. Рузвельт не просто на словах «поддержал» предположение о «сокровищах французской короны». Он пошел дальше: вложил собственные деньги в финансирование одной из экспедиций, которая должна была проверить истинность гипотезы, а проще говоря, попытаться отыскать сокровище.

Было это в 1909 г., когда Рузвельт еще не был президентом Соединенных Штатов, но если бы сокровище французской короны нашлось тогда в Канаде, слух об этом непременно бы, как говорится, просочился. Правда, кое-кто уверяет, что королевские ценности, собственно говоря, никогда и не числились в числе пропавших, так как после того, как ими завладел Наполеон, они неоднократно продавались и перепродавались, причем даты ряда сделок известны официально.

Денежный колодец на Дубовом острове

Как бы там ни было, присутствие исторических ценностей на маленьком канадском «острове сокровищ» можно было бы объяснить следующим образом. Когда Людовик XVI спешно бежал из Парижа, ему все-таки хватило ума бросить в дорожную карету сокровища короны. В Варенне королевская чета была задержана, но ценностей при ней не оказалось. Очевидно, сокровища казны и личные украшения Марии-Антуанетты удалось в суматохе ареста спрятать одной из служанок королевы, которая затем с ними бежала. Спустя несколько месяцев она — предположительно вместе с сокровищами — появляется в Луисбурге, бывшем французском королевском порту Новой Шотландии, бывшей французской Аркадии. Появляется, чтобы тут же загадочно исчезнуть. Если предположить, что прямо из Луисбурга эта отважная дама, прятавшая под кринолином сокровища короны, направилась к югу, то скорее всего, она спешила к самому надежному из тайников, которому могла доверить свой бесценный груз — к «колодцу сокровищ» острова Оук.

Дубовый остров — английское название Oak Island — это один из 350 островов и островков, рассеянных в заливе Мейхоун. В длину он тянется на 1200 м, в ширину — на 400 м. Впервые он стал известен под именем «Остров № 28», зарегистрированным в геологическом отчете за 1785 г., затем назывался островом Глостера, но в конце концов закрепилось нынешнее название — остров Оук, потому что из всех 350 островов залива Мейхоун он — единственный, на котором растут дубы.

Благородные эти деревья не только подарили свое имя «острову сокровищ» в Новой Шотландии. Дуб играет исключительно важную роль во всей истории «Money Pit» — «денежного колодца», как называют главное сооружение неведомых строителей тайника. По всей 30-метровой глубине колодца (диаметр которого равен 12 футам, или около 3,65 м) через каждые три метра расположены горизонтальные перегородки из дубовых бревен толщиной от 15 до 20 см. Анализ, проведенный канадскими экспертами-лесоводами, позволяет утверждать, что тайник был построен между 1700 и 1750 г. Количество использованных бревен указывает на то, что прежде дубы росли на острове в изобилии, потому что сегодня их осталось здесь едва столько, чтобы оправдать название острова.

…Стояла весна 1795 г. Трое молодых парней из Честера — Дэниэл Мак-Джиннис, Джон Смит и Энтони Вогэн — охотились на острове на куропаток и случайно наткнулись на колодец.

Троица охотников хорошо помнила местное предание, согласно которому именно на этом острове пираты в давние времена прятали свои сокровища. И в ближайшие недели они приступили к раскопкам колодца. Раскопав вначале первую, а за ней и вторую из уже упоминавшихся перегородок (пространство между ними оказалось засыпано рыхлой землей), они за неимением средств вынуждены были прекратить работу — первопоселенцы Новой Шотландии были в основном людьми бедными.

Впрочем, новость о любопытной находке постепенно распространялась все шире, и в 1804 г. была основана первая компания по исследованию «колодца сокровищ» на острове Оук. Колодец разрыли до 30-метровой глубины, и тут в скважину внезапно хлынула морская вода. Рабочие, которые трудились на дне, едва успели спастись.

Именно в ходе этих первых серьезных раскопок были извлечены на свет те самые деревянные перегородки, о назначении которых пока приходилось только гадать. Искателям пришлось также пробиваться сквозь слой смолы, слой древесного угля, слой стружек кокосовой пальмы, вызвавший особое удивление своим присутствием. Кроме того, был найден плоский камень, испещренный «неразборчивыми значками». Последний стал предметом еще одной, дополнительной, загадки. Куда девался этот камень впоследствии — неизвестно.

Затем «Money Pit» предали забвению до 1849 г.

Во время раскопок 1849–1850 гг. установили, что колодец сокровищ напрямую сообщался с морем через один или даже два искусственных канала. Именно по ним вода проникала в колодец и затопляла его до уровня, соответствовавшего уровню воды в океане. Искатели пытались зондировать колодец и в результате открыли так называемую камеру-сокровищницу, из которой были извлечены три звена золотой цепочки — неопровержимое вещественное доказательство того, что в тайнике действительно имеется драгоценный металл. Многие выдающиеся специалисты исследовали найденные фрагменты украшения, но установить точную дату изготовления последнего так и не смогли.

Отдельные попытки зондировать «Money Pit» позволили достичь почти 50-метровой отметки, откуда на поверхность по-прежнему извлекали обломки дубовых досок, стружку кокосовой пальмы и древесный уголь… А тайна острова продолжала прятаться глубже, чем опускалась самая глубокая из скважин.

После целого ряда многочисленных, но бесплодных попыток наиболее заметный след в поисках загадочного сокровища оставила компания «Oak Island Treasure Company», действовавшая с 1893 по 1899 г. Главная идея инженеров компании заключалась в следующем: вместо того чтобы стараться вычерпать Атлантический океан, не лучше ли блокировать сообщение между ним и колодцем? Идея на первый взгляд простая до гениальности.

Компания была богата и могущественна, а потому вскоре на острове высадилась небольшая армия рабочих и пришвартовалось несколько кораблей с оборудованием. В колодце и вокруг него закипела работа. Бурили скважины, рыли землю и возводили насыпи, но «перекрыть воду» компании так и не удалось. Цель снова не была достигнута.

Компания «Сокровище» углубилась в колодец до 52 метров. Этот результат не был превзойден и в дальнейшем и до сих пор остается «рекордным» за всю историю этой, если позволительно так выразиться, «битвы». Зонды, достигшие максимальной глубины, натолкнулись на металлическую поверхность и извлекли на свет божий железные опилки. Гораздо большую историческую ценность представляла другая добыча, полученная с помощью тех же зондов, — обрывок пергамента, на котором черными чернилами были начертаны некие значки, напоминающие буквы: то ли «ui», то ли «vi», то ли «wi»… Фрагмент исследовали специалисты по палеографии из Бостона, которые заключили, что он выделан из овечьей кожи, а значки написаны тушью и гусиным пером.

Наконец, в мае 1909 г. создается компания, одним из «партнеров» которой стал Франклин Д. Рузвельт. Компания носила самое романтическое название: «Old Gold Salvage and Wrecking Company», что примерно означает «Компания по поиску затерянных кладов и старинного золота». Рузвельт был тогда адвокатом в Нью-Йорке и впервые услышал о сокровище острова Оук на другом острове — Кампобелло, что в заливе Фанди, там располагалась летняя вилла его матери. История вызвала в нем живой интерес, и он потратил немало времени на ее изучение, в результате чего пришел к убеждению, что наличие на острове сокровища можно считать реальным фактом.

Рузвельт и его компаньоны оценивали стоимость клада более чем в 10 млн долларов, а вложили в предприятие 250 тыс. долларов капитала, что означало сразу две вещи: во-первых, то, что у них имелись серьезные основания верить в существование клада, а во-вторых, то, что прибыль в 4000 % никогда не пугала американских капиталистов.

Увы, ни Рузвельту, ни его компаньонам не пришлось думать, во что обращать свои доллары, поскольку предприятие не только не принесло дохода, но и съело вложенный капитал, хотя недра острова благодаря бурной деятельности компании были буквально изрыты вдоль и поперек.

Так кто же все-таки закопал клад на острове Оук? И что означала надпись на утерянном камне? Для чего колодец через каждые три метра перекрыли дубовыми перегородками? Откуда взялась кокосовая стружка, смола (для клейкости?) и древесный уголь? Кто задумал строительство Денежного колодца и кто его осуществил? На какую глубину уходит он под землю? Ни на один из этих вопросов до сих пор нет удовлетворительного ответа.

Как мы уже видели, Франции принадлежит исторически почетное место в «деле острова Оук», «владелицей» которого она так долго была. Версия о сокровищах французской короны — хоть и самая захватывающая, но далеко не единственная из «французских» гипотез, толкующих о возможном происхождении богатств Денежного колодца. Быть может, на дне колодца высится груда ящиков или бочек, наполненных золотыми монетами, которые Франция отправляла в Канаду для финансовой поддержки своей колониальной компании. Так или нет, но это вложение капитала, бесспорно, одно из самых неудачных в нашей истории.

В 1710 г. французы отказались от своей колонии в Новой Шотландии и предприняли «стратегическое отступление» на Королевский остров (ныне остров Бретонского мыса). Отказ был закреплен Утрехтским актом от 1713 г., а с 1715 по 1745 г. французы выстроили на острове мощный форт под названием Луисбург, предназначенный для защиты оставшихся французских владений в Канаде. Вокруг свободного ото льдов форта они соорудили укрепления и бастионы — по тем временам чудо военной техники, от которого ныне остались лишь некоторые, хотя весьма впечатляющие следы, так как англичане, вторично захватившие город в 1760 г., практически сровняли его с землей. Называться он стал американским Дюнкерком.

В период с 1713 по 1745 г. французская королевская казна отправила в Луисбург по меньшей мере 20 «золотых кораблей», на которых везли деньги, необходимые для ведения войны: жалованье солдат и офицеров, а также целой армии рабочих и предпринимателей, трудившихся над сооружением Луисбурга.

Сокровище могло также оказаться золотом, захваченным на одном из кораблей большой флотилии герцога д’Анвильского, которого Франция послала в 1746 г. попытаться отбить Луисбург — после первой осады города, имевшей место в 1745 г. Эскадру разметало штормом. Погибло много кораблей. Другие укрылись в бухте Чебукто. Вполне возможно, что один из груженных золотом кораблей попал таким образом в залив Мейхоун, и офицеры, поняв, что не сумеют снова выйти в море, решили спрятать сокровища на каком-нибудь подходящем острове… Например, на том, которому предстояло стать Оуком…

Загадка гибели «Ондины»

«Ондина» была первой французской подводной лодкой новой серии; весила она 770 тонн, а в длину имела 64 метра; ее спустили на воду в августе 1925 г. Конструкцию лодки разрабатывали достаточно долго, как это зачастую бывает с опытными образцами, так что заключительные испытания она прошла только осенью 1928 г.

И вот наконец 1 октября 1928 г. «Ондина» вышла в пробный рейс из Шербура в тунисский порт Бизерту, оттуда — в Аяччо, на Корсику, и затем в Тулон. Лодка шла на малой скорости и на дизельном двигателе, окутанная клубами серого дыма и увенчанная радиотелеграфной мачтой. На борту «Ондины» находились тридцатитрехлетний капитан 1-го ранга Брейтмайер, командир лодки, его старший помощник и сорок человек матросов, в том числе старшины и боцман.

Брейтмайер участвовал во всех ходовых испытаниях «Ондины», прошедших довольно успешно, и надеялся не ударить в грязь лицом и во время пробного рейса, который должен был продлиться неделю. По всем расчетам приход «Ондины» в Бизерту ожидался 9 октября. Но она не пришла…

Молчание «Ондины» можно было объяснить либо неисправностью бортовой радиостанции, либо помехами в эфире — неблагоприятные условия наблюдались как раз с 3 по 6 октября. К тому же подводные лодки прибрежного действия типа «Ондины» были оборудованы маломощными радиопередатчиками.

Бизерта. Современный вид

По крайней мере, именно такие предположения выдвигались поначалу. И они во всяком случае, не были лишены основания, тем более что утром 6 октября молчание нарушилось. Что же случилось? Да, в общем, ничего особенного: подводную лодку якобы видели на траверзе Орана^[3], и Брейтмайер, по сообщениям оттуда, проходя мимо, просигналил на берег семафором.

Утром 7 октября об «Ондине» опять не было никаких вестей.

«Похоже, она идет с опозданием на сутки», — рассуждали штабисты французского ВМФ.

Однако, судя по всему, «Ондина» шла с опозданием уже на двое суток, потому как восьмого числа ее тоже никто не видел. Тогда в Шербуре решили отправить телеграмму в Тулон.

«Такая задержка, естественно, кажется странной, — думали в Шербуре, — тем более что подлодка и в самом деле как будто в воду канула, и не где-нибудь, а вблизи берега, на оживленном судоходном участке».

9 октября двум сторожевикам — «Кале» и «Дордони» — было предписано обследовать воды на всем протяжении от Бизерты до Гибралтара в двадцатимильной прибрежной полосе, в то время как три эскадренных миноносца должны были идти параллельным курсом и мористее.

Между тем из Тулона вышли еще три эсминца — «Пантера», «Шакал» и «Тигр», им надлежало обследовать воды у северного побережья Средиземного моря, хотя было маловероятно, что «Ондина» вдруг ни с того ни с сего решила изменить курс.

Второму дивизиону во время поисков, судя по всему, должно было повезти больше, поскольку потом он получил задание идти вдоль берегов Испании — курсом «Ондины», только в обратном направлении.

Наступило 11 октября. Участь «Ондины» по-прежнему была окутана тайной. Стали появляться всевозможные домыслы и предположения. Быть может, на лодке вышел из строя двигатель? Но тогда она должна была бы послать в эфир сигнал бедствия. Или сломался радиопередатчик? И это было вероятнее всего: по крайней мере, в таком случае можно было объяснить, почему лодка молчала двое-трое суток. А что, если «Ондина» потерпела кораблекрушение? Ведь в Бискайском заливе немного штормило. Да, но урагана-то как такового не было. Во всяком случае, даже если он и был, подлодке не составило бы труда укрыться у берега.

Нет, здесь могло быть только одно объяснение: «Ондина» ушла под воду — вышла из строя система продувки балласта, и лодка не смогла всплыть на поверхность. Однако на эту версию тут же нашлись возражения: согласно рейсовому предписанию, подлодка не должна была совершить ни одного учебного погружения. В этом рейсе «Ондине» предстояло показать свои возможности во время плавания только в надводном положении. И капитану Брейтмайеру вряд ли могло прийти в голову рисковать лодкой, совершая погружения на мелководье.

11 октября Министерство военно-морских сил Франции решилось огласить факт исчезновения «Ондины». В заявлении тем не менее оговаривалось, что надежда найти лодку еще не потеряна, поскольку, как известно, бывали случаи, когда подводные лодки не давали о себе знать в течение десяти дней, а то и больше. Однако «Ондина», увы, побила все рекорды молчания, что, собственно, и вызывало тревогу.

Между тем эсминцы продолжали вести поиски. Все отчего-то решили, будто необъяснимая авария, повлекшая за собой исчезновение «Ондины», произошла в Атлантике. Впрочем, такое предположение основывалось на том, что «Ондина» должна была послать контрольное радиосообщение при подходе к Средиземному морю. Значит, она могла исчезнуть где-то между Эль-Ферролем, откуда от нее пришло последнее «радио», и Гибралтаром.

Но исчезла ли «Ондина» на самом деле? И если да, то как и почему? Чтобы ответить на эти вопросы, надо было отыскать хоть какой-нибудь след или свидетельство очевидца. Однако ни того, ни другого найдено не было — невзирая на все усилия экипажей эсминцев, продолжавших с упорством и настойчивостью бороздить море. Корабли несколько раз прошли по маршруту подводной лодки-призрака — туда и обратно, но на море было пусто. При встрече поисковые корабли поднимали флаги, обмениваясь одними и теми же сигналами: «Видели “Ондину” — «Нет…»

А потом поступило сообщение с греческого сухогруза «Екатерина Гуландрис». В его судовом журнале упоминалось, но довольно туманно, о том, что во время рейса судно столкнулось с обломками какого-то корабля в районе Гибралтара.

Разговор с греками не принес в эту историю ничего определенного. «Екатерина Гуландрис», следовавшая по маршруту «Ондины» — в обратном направлении, наскочила на неопознанный предмет, но доказать, что этим предметом могла быть подводная лодка, не удалось.

В один прекрасный день в министерство ВМС Франции поступило еще одно сообщение, имевшее прямое касательство к делу об исчезновении «Ондины». Только на сей раз не от какого-то неизвестного из Роттердама, а от господина Вакье — окружного администратора по учету и призыву моряков рыболовного и торгового флотов в Руане. К Вакье попал рапорт капитана французского сухогруза «Альберта-Леборнь», в котором тот докладывал, что вечером 3 октября его судно находилось как раз в тех водах, где «Гуландрис» столкнулся с обломками неизвестного корабля.

— А вы случайно не заметили там что-нибудь необычное? — спросил Вакье у Карона, капитана «Альберты-Леборнь».

— Если вы имеете в виду обломки, на которые наскочила «Гуландрис», то должен вам сказать, я их не видел. И все же… — Произошла одна странная штука — думаю, она поможет вам кое-что прояснить. Я имею в виду «радио».

— Какое «радио»?

— Вот я и говорю. 4 октября, утром, Мариани, наш радист, поймал сообщение. Передавала радиостанция на мысе Финистерре^[4]. Честно говоря, это было даже не сообщение, а скорее навигационное предупреждение.

— Оно что, имело отношение к интересующему нас делу?

— В эфире в этот раз были сплошные помехи. Да, точно, как раз подошло время — было ровно восемь утра — всем торговым судам выходить на связь со своими судовладельцами. Мариани показалось — финистеррская станция предупреждала, что столкнулись два корабля. И просила все проходящие мимо суда идти в район столкновения — с такими-то координатами. В том районе «Гуландрис» и наскочила на обломки.

Сообщение финистеррской радиостанции уже само по себе казалось странным. В нем явно прозвучала просьба идти на поиски. Значит, капитан — виновник столкновения, решил, что на пострадавшем корабле, возможно, есть жертвы. В таком случае почему он не сообщил на берег ни название своего судна, ни порт приписки?

Министерство ВМС Франции запросило радиостанцию на мысе Финистерре. Тамошние радисты ограничились лишь тем, что повторили сообщение капитана, виновного в столкновении, — и название своего судна тот действительно не указал.

Соответствующее уведомление было направлено в штаб-квартиру Ллойда, в Лондон, однако большого значения ему там не придали. Единственно 5 октября в Ллойдовском бюллетене о случившемся факте вышло короткое сообщение — в рубрике «Морские катастрофы».

Однако, за исключением станции на мысе Финистерре, ни одна другая береговая радиостанция — ни в Португалии, ни в Испании — и слыхом не слыхала, уж не говоря о том, чтобы принять, о печально знаменитом «радио». Из Порту^[5] сообщили только, что до них дошли едва различимые сигналы бедствия — они звучали в эфире между 20 часами и полуночью, то есть спустя полсуток после вероятного столкновения. Но кто подавал эти сигналы?

Капитан «Гуландрис» ни словом не обмолвился о том, что посылал в эфир «радио». Во всяком случае, то, что он не просил находившиеся поблизости суда идти на поиски обломков, это точно. К тому же, если бы он действительно послал такое «радио», он наверняка предупредил бы всех капитанов о том, что в точке с такими-то координатами дрейфуют неопознанные обломки.

А мог ли капитан греческого судна что-нибудь напутать — и принять подводную лодку за обломки кораблекрушения? Нет — и уж тут он был тверд в своем мнении, — поскольку ни одного сигнального огня на неопознанном корабле видно не было.

— В любом случае ходовые огни можно было бы заметить даже у подводной лодки, — подтвердил капитан «Прадо», другого грузового судна. — Я видел «Ондину» у берегов Португалии в ночь с 3 на 4 октября. Ее огни были заметны на расстоянии трех миль. Помимо судовых огней — зеленого и красного, на радиомачте у нее горел белый сигнальный фонарь.

— По-вашему, выходит, подводную лодку просто нельзя было не заметить?

— В безоблачную погоду — да. А в ту ночь видимость была хорошая.

И снова — уже в который раз — следственная комиссия вернулась к исходной точке в этом чересчур запутанном деле.

Итак, в ночь с 3 на 4 октября на траверзе Порту находились: подводная лодка «Ондина»; греческий сухогруз «Екатерина Гуландрис»; французский сухогруз «Альберта-Леборнь». Из трех означенных судов исчезает подводная лодка — после того как с «Прадо» видели, что она идет нормальным ходом. Это — единственный, доподлинно установленный факт. И притом прискорбный.

Дальше греческий сухогруз сталкивается с неопознанными обломками.

«Альберта-Леборнь» получает «радио», в котором якобы идет речь о каком-то столкновении. При этом, однако, остаются неизвестными ни характер обломков, ни первоначальный отправитель радиосообщения.

Быть может, тут произошло случайное совпадение — и на самом деле перечисленные три факта не имеют между собой ничего общего. Однако не исключено также и то, что все три факта совпадают. В таком случае кто-то из двух капитанов — «Екатерины Гуландрис» или «Альберты-Леборнь» — говорит неправду.

В Роттердаме следственная комиссия вновь допросила капитана Киртатаса — его судно все еще стояло в сухом доке.

Киртатасу сказали про «радио», полученное «Альбертой-Леборнь».

— А вы не получали похожего сообщения? — спросили греческого капитана.

— Вы имеете в виду «радио», где упоминалось про столкновение с обломками кораблекрушения?

— Вот именно.

— Ну да, — сказал Киртатас, — речь, наверно, идет о том самом «радио», которое послал я.

— Значит, вы все-таки послали в эфир сообщение?

— Понимаете, после того как произошло столкновение, я решил предупредить другие суда, что в тех водах дрейфуют неизвестные обломки: ведь они же представляли опасность для судоходства.

Члены следственной комиссии в недоумении переглянулись.

— Вы помните точный текст вашего сообщения?

— Нет. Я составил его впопыхах и тотчас отдал радисту. Но сам текст у него не сохранился.

Ответ капитана казался довольно странным, тем более что все судовые радисты обязаны хранить тексты как передаваемых сообщений, так и получаемых.

— Ну ладно, капитан Киртатас, подумайте хорошенько и постарайтесь вспомнить хотя бы то, о чем вы собирались предупредить другие суда.

— Повторяю, я хотел их предупредить о возможной опасности — об этих чертовых обломках.

— Но ведь вы же просили другие суда выйти на поиски обломков — почему?

— Что-то не припоминаю, чтобы я просил их об этом.

— И все же в сложившихся обстоятельствах поиски были необходимы — разве не так? А вы даже палец о палец не ударили…

— Я же говорил — мы дали стоп.

— Вы четко видели обломки?

— Настолько, насколько позволяли условия: ведь темень стояла, хоть глаз выколи.

— Вы можете их описать?

— Это было похоже на корпус корабля с плавными обводами, только без надстроек.

— Вы уверены, что это была не подводная лодка?

— Точно сказать не могу.

— Следовательно, это вполне могла быть подводная лодка?

— Ну да, возможно, — признался Киртатас и отвернул голову. А потом прибавил: — Но это вы так решили, а не я.

После слов Киртатаса члены следственной комиссии оторопели — но не от удивления, а скорее от возмущения. Еще бы! Прошло столько времени, а греческий капитан лишь сейчас соизволил признаться, что его судно, «возможно», столкнулось с подводной лодкой, которой, вне всякого сомнения, могла быть только «Ондина».

— Как долго вы пробыли в том месте, где произошло столкновение? — спросили Киртатаса.

— Часа два.

— Почему вы не стали ждать, пока рассветет?

— Почему? Да потому, что после столкновения могло произойти одно из двух: обломки или сразу пошли ко дну, или их унесло слишком далеко — попробуй разгляди. Все, что я мог сделать, так это предупредить по радио другие корабли.

— А что, если это действительно была подводная лодка?

— Повторяю, тогда мне это и в голову не могло прийти.

Поведение Киртатаса изменилось. Он уже не свидетельствовал, а защищался.

В самом деле, теперь против него выдвигались сразу два тяжких обвинения: во-первых, по вине вахтенных, допустивших навигационную ошибку, его судно наскочило на подводную лодку; во-вторых, после столкновения он не предпринял никаких мер, чтобы отыскать следы корабля, потерпевшего крушение по его же вине.

Однако Киртатас все отрицал, причем на редкость упорно, и некоторые члены следственной комиссии уже засомневались — а виновен ли он на самом деле. Сомнения их основывались главным образом на том, что нельзя объяснить причину столкновения одной лишь рассеянностью вахтенных «Екатерины Гуландрис»… И греческого капитана подвергли очередному допросу.

— Каким образом вы столкнулись с обломками?

— Кормовой частью правого борта.

— То есть вы хотите сказать, что наскочили на них кормой?

— Выходит, так.

— С какой стороны ваше судно получило повреждения?

— Со стороны носовой части правого борта.

— Следовательно, по вашим словам, получается, что подводная лодка — если только это действительно была она — шла вам наперерез?

— Вот именно. И это еще раз доказывает, что мы столкнулись не с «Ондиной».

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что французская подводная лодка, тем более военная, навряд ли могла совершить такую ошибку при маневрировании.

— Но ведь лодка могла вас просто не заметить?

— Исключено. У нас на борту горели все ходовые огни.

Киртатас говорил уже более уверенно. Конечно, он догадывался, что члены следственной комиссии считают его виновным. К тому же ни для кого не было секретом, что греческие моряки систематически нарушают международные правила судоходства…

Однако, если вопрос об истинном виновнике столкновения так и остался невыясненным, участь «Ондины» не вызывала никаких сомнений: жестокая, бесспорная правда заключалась в том, что обломки лодки навсегда исчезли в бездонных глубинах Атлантического океана, откуда их уже вряд ли удастся извлечь.

(По материалам Р. Лакруа)

Гибель «Нормандии» — диверсия или халатность?

В начале Второй мировой войны французский пассажирский лайнер «Нормандия» нашел убежище в порту Нью-Йорка и вскоре был конфискован американским правительством. После трагедии в Пёрл-Харборе командование ВМФ США очень нуждалось в больших транспортах для перевозки войск. «Нормандию» решили переделать в военное транспортное судно, а заодно сменили и его имя — корабль стал называться «Лафайет». В феврале 1942 г. работы по его переоборудованию вступили в завершающую фазу и судно должно было выйти в море, но случилось непредвиденное…

Днем 9 февраля на судне начался пожар. Огонь возник в огромном центральном салоне, где устанавливались койки для американских солдат и находились сваленные в беспорядке спасательные пояса, и стал быстро распространяться по всему судну. Сбить пламя не удавалось. Судно начало крениться на левый борт, и к полуночи крен достиг 40 градусов. А 10 февраля в 2 часа 39 минут потоки воды хлынули во внутренние помещения и корабль лег на бок прямо у причала. Входивший в первую тройку самых крупных и быстроходных судов мира, способный принять на борт целую стрелковую дивизию с полным вооружением, корабль в самый разгар войны, когда американское военное командование испытывало огромную нужду в войсковых транспортах, был выведен из строя.

Гибель «Нормандии»

Нелепая гибель «Нормандии» по-прежнему таит немало загадок и продолжает привлекать к себе внимание историков и специалистов. Причина пожара до сих пор не выяснена, но некоторые факты указывают на диверсию немецких агентов или… американских гангстеров!

С того момента, когда 29 октября 1932 г. лайнер «Нормандия» был спущен на воду, европейская пресса не переставала поражать воображение читателей великолепными характеристиками этого корабля. В свой первый трансатлантический рейс по маршруту Гавр — Нью-Йорк «Нормандия» вышла 29 мая 1935 г. и сразу завоевала знаменитый приз скорости «Голубая лента Атлантики», совершив переход из Европы в Америку за четверо суток 3 часа и 14 минут.

«Нормандия», построенная на верфях компании Пиньо в Сен-Назере, считается гордостью французского судостроения 1930-х гг. Однако французской была только шикарная внутренняя отделка. Основная заслуга в появлении на свет столь выдающегося судна принадлежит русским эмигрантам, инженерам-кораблестроителям.

По всем своим выдающимся качествам «Нормандия» стала в предвоенные годы воплощением национального престижа Франции.

1 сентября 1939 г. «Нормандия» должна была выйти из Нью-Йорка в Гавр. Но выход в море не состоялся: 30 августа по приказу президента Франклина Рузвельта в портах США были задержаны и подвергнуты тщательному досмотру немецкие, французские и даже английские суда.

Позднее стал ясен смысл этой акции. Намереваясь официально сохранять нейтралитет, правительство США тайно поддерживало Великобританию и Францию и в преддверии грядущих событий под всякими предлогами задерживало в нью-йоркском порту немецкий лайнер «Бремен» до подхода британских боевых кораблей. И когда 31 августа «Бремен» все же вышел в море, за ним сразу устремился в погоню крейсер королевского флота «Бервик». А на следующий день Германия напала на Польшу и началась Вторая мировая война.

Хотя Великобритания и Франция официально объявили войну Германии 3 сентября 1939 г., они не спешили вступать в активные боевые действия. Пока в Западной Европе тянулась девятимесячная «странная война», 14 французских кораблей, включая «Нормандию», продолжали оставаться в портах США.

Странные события произошли 15 мая 1941 г. В этот день береговая охрана одновременно заняла все французские корабли и выставила на них вооруженную охрану якобы для защиты от возможных диверсий. Одновременно с этим актом в американской прессе стали появляться статьи, в которых открыто обсуждались возможности переделки «Нормандии» в авианосец или войсковой транспорт. А популярный журнал «Лайф» опубликовал даже схему «Нормандии», переделанной в авиадесантный корабль.

Свет на эти странные события пролила газета «Нью-Йорк геральд трибюн» от 16 июля 1941 г. «Официальные лица в Вашингтоне считают, что “Нормандия” — слишком ценное судно, чтобы простаивать без дела, и что правительство США в нем сильно нуждается и готово купить его. Эти лица заявили также, что США давно хотели завладеть “Нормандией”, но не решались на это из опасений ухудшить отношения с Францией», — писала газета в передовой статье.

А через полгода Америка просто забрала лайнер себе.

Переименовав «Нормандию» в «Лафайет», военные приступили к переделке лайнера в войсковой транспорт. В феврале 1942 г. работы по переоборудованию в основном были закончены, и 15-го числа транспортно-десантный корабль должен был выйти в море.

9 февраля на борт принимали судовое снаряжение, как вдруг в 14 часов 30 минут на главной палубе раздался истошный крик: «Пожар!» Первые языки пламени побежали по груде спасательных поясов, в беспорядке сваленных в центральном салоне судна, а уже через 19 минут со всех концов Нью-Йорка, завывая сиренами, мчались к южной оконечности Манхэттена к причалу «Френч лайн» пожарные и санитарные машины.

На окутанный клубами дыма корабль пожарные направили мощные потоки воды, но пламя, раздуваемое сильным северо-западным ветром, не унималось. Хотя на подмогу подошли еще и пожарные катера порта, к 15 часам 30 минутам огонь охватил бывшую прогулочную палубу. Примерно в это же время гигантское судно начало крениться на левый борт.

Рабочий Эндрю Салливан, оказавшийся в самом центре событий, так описывает происшедшее: «Я находился в гранд-салоне и проверял состояние линолеума. Несколько сварщиков работали здесь с ацетиленовыми горелками, вырезая стальные колонны. Примерно в сорока футах от них находились тюки, как мне показалось, упаковочной стружки или пеньки. Около них стоял человек и отгораживал их щитами от летящих из-под горелок искр. Несмотря на эти предосторожности, я почуял: что-то горит! И сразу же бросился к выходу. Все это заняло не более 10 секунд, но тут мне показалось, будто сразу вспыхнула вся палуба у меня под ногами, и я услышал вопль: “Пожар! Пожар!”»

Попытки погасить огонь собственными силами не увенчались успехом. Автоматизированная пожарная система не работала, поэтому трем тысячам человек, находившимся внутри корабля, был передан по громкоговорящей связи приказ: «Покинуть судно!» Однако выполнить его было не так-то просто. Большинство из этих людей не были знакомы с внутренним строением лайнера, не имели определенных обязанностей на случай пожара, и все они оказались совершенно беспомощными перед огненной стихией. Появились обожженные и раненые.

Огонь распространялся с невероятной быстротой.

Вечером 9 февраля руководитель спасательных работ адмирал Эндрюс сообщил собравшимся корреспондентам, что 128 рабочих получили тяжелейшие ожоги и доставлены в городской госпиталь, а 92 из них по всей вероятности умрут. Тогда же он сделал и первое официальное заявление о причине пожара: «Один газорезчик срезал с колонны канделябр в главном салоне, и искры из-под его резака случайно попали на груду спасательных поясов. Капка очень горюча, поэтому огонь и распространился так быстро по палубе, заваленной поясами».

Через несколько минут после интервью накренившийся уже на 12 градусов «Лафайет» оборвал все швартовые канаты, связывающие его с причалом. Перепуганный адмирал Эндрюс приказал открыть кингстоны и затопить судно, надеясь, что оно сядет на грунт на ровный киль. Но было слишком поздно. Тысячи тонн воды, налитой пожарными на верхние палубы, начали скапливаться в левой половине трюма, и огромный корабль, потеряв остойчивость, стал быстро заваливаться на бок.

К 23 часам 30 минутам крен судна достиг уже 40 градусов и продолжал увеличиваться. А 10 февраля в 2 часа 39 минут ночи мутные потоки грязной воды и жидкого ила со дна Гудзона хлынули в трюмы самого дорогостоящего лайнера в мире. Правый борт, поднявшийся выше уровня воды, все еще продолжал гореть…

«Нормандия» затонула в прямоугольном ковше, при этом носовая часть длиной 76 метров легла на гранитный выступ, а вся остальная — в жидкий ил и грязь Гудзона. Громадный руль судна, выломав 5 свай, зарылся на полтора метра под основание причала. Для подъема судна потребовалось 22 месяца и 5 миллионов долларов.

Только 2 августа 1943 г. началась откачка воды из корпуса судна, а полностью поднять «Нормандию» удалось лишь 15 сентября.

До окончания войны судно простояло в бруклинских доках, а в 1946 г. правительство США продало «Нормандию» частной компании по цене металлолома всего за… 162 тысячи долларов.

Проведенное американскими властями официальное расследование так и не установило точной причины возникновения пожара на «Нормандии».

Жак I, император Сахары

Из всех криптархов — воображаемых монархов недолговременных королевств — можно выделить одного, заслуживающего особого внимания.

Все началось 3 мая 1903 г. в Париже с незначительного на первый взгляд инцидента с наследником огромного состояния сахарного магната. Жак Лебоди, один из трех братьев, действительно унаследовал сказочное богатство умершего отца. Причем все трое могли спокойно жить своей жизнью и не вмешиваться в работу отлаженного предприятия, созданного отцом.

Увлеченный воздухоплаванием, один занялся дирижаблестроением. Второй интересовался только скачками, а третий, Жак, переняв способности отца, играл на бирже и умножал семейные капиталы. Но что-то не хватало ему в жизни — его внутреннее «эго» не находило выхода, ему недоставало какой-то дополнительной миссии, которая позволила бы ему вырезать свое имя на скрижалях истории…

Сахара — земля, которая долгое время толком не принадлежала никому и мало кого интересовала

Он терялся в раздумьях, когда произошло событие, в корне изменившее его жизнь.

Именно в тот день 3 марта консьержка, не в силах больше выдерживать издевки и замечания жильца, в очередной раз отчитавшего ее за какую-то мелочь, бросила в него пиалу. И именно в этот момент Жак Лебоди почувствовал, что сей мир недостоин его и его необходимо обследовать на предмет поиска собственной империи. Там он сможет делать все, что захочет.

Он нашел теплоход, достойный своих целей, и сам нанял членов экипажа. Так этот Колумб новейшего времени направился в сторону Канарских островов со своим маленьким войском, которое было также командой, из 20 человек, не зная наверняка, в какую сторону уведет его судьба. По дороге ему пришла в голову идея получить во владение целую Сахару, землю, которая в то время толком не принадлежала никому и, впрочем, мало кого интересовала.

Таким образом, в начале мая Жак взял курс к берегам Мавритании, где намеревался высадиться и отправиться на завоевание новых областей. Он сообщил об этом своему экипажу, который отныне выполнял функцию королевского двора, а хозяина именовал «генералом». Несколько часов спустя Жак передумал, решив, что звание генерала слишком ограничивает его полномочия, и поменял титул на «сир». Так за считанные часы пришло решение стать королем неизведанной пустыни, где он царил бы в качестве неограниченного хозяина под именем Жака I, императора Сахары.

Проницательный властитель знал: это освоение будет сопровождаться аннексией территорий и подчинением населения. Здесь никаких опасностей не намечалось, поскольку населения не наблюдалось, за исключением нескольких кочующих племен бедуинов. Он предложил своим людям премию за каждого взятого бедуина, поскольку понимал: может статься, бедуины не захотят подчиняться новому режиму. Эта идея мгновенно превратила его свиту и команду в морских пехотинцев, сформированных в экспедиционный корпус его величества.

Таким образом, императорский теплоход бросил якорь аккурат у мыса Юби, напротив Канарских островов, и первые пять завоевателей высадились на берег с палатками и несколькими карабинами «Винчестер». Пейзаж, который ожидал их на берегу, был далек от идиллического, несмотря на полоску белого песчаного пляжа, омываемого бирюзовым морем. Страшная жара и сухость даже вблизи океана не обещала ничего хорошего по мере продвижения вглубь территории.

Желая сохранить в памяти потомков место первой высадки, император решил возвести столицу именно в этой точке побережья с оригинальным названием Троя.

Для установки первых архитектурных элементов своей новой столицы его величество отдал приказ строить сборно-разборную конюшню, где надлежало производить новую породу животных, которую он признавал единственно годной для жизни в пустыне, а именно продукт скрещивания верблюдицы и лошади, то есть в естественной среде невозможный.

Покинув девственные земли в пустыне, король направился вдоль побережья на юг. Новые берега, столь же пустынные, что и предыдущие, вдохновили его на основание второго большого города его империи — Полиса. (Почему у императора была такая привязанность к греческим названиям, так и осталось загадкой для потомков.)

В этом районе берега, украшенном оазисом, имелось уже больше жителей, главным образом семей бедуинов, занятых незаконной торговлей оружием и рабами. Его величество смогло познакомиться с местным шейхом, представителем одного из знатных родов, который отныне призван был управлять населением от имени его, короля. Вождь говорил только на диалекте арабского и не понял, что его величество предлагает ему в жены его же дочь — для продолжения знатной династии шейхов новой империи.

Оставив нескольких моряков в двух пунктах побережья, Жак I отбыл на пакетботе в Лас-Пальмас, чтобы закупить продовольствие для новых поселенцев. Вернувшись в Трою, он обнаружил, что гарнизон исчез. На месте остался только один человек, который видел, как его товарищей увели люди каида Тарджафа.

Каид согласился вернуть четверых моряков, но за определенную сумму — 2 тысячи франков за всех.

Жак I понял, что завоевание новых земель не пройдет так гладко, как он задумал. Оставив свое потрепанное воинство в плену, он снова взял курс на Канары, на этот раз намереваясь оттуда по телеграфу предупредить мировое сообщество не только о создании новой империи, но и о временных сложностях, с которыми он столкнулся. В то время, а был июль 1903 г., история эта серьезно подпортила и без того сложные отношения между Францией, Германией и Великобританией. Так как Сахара в то время действительно не принадлежала никому, идея высадки там нового императора и абсолютно бессмысленные прожекты на новых землях показались всем нелепой затеей, граничащей с безумием.

Поэтому Жака заставили покинуть судно, поставив его на карантин, и посадили в принудительном порядке на пакетбот, идущий в Гамбург.

Таким образом, империя Сахары исчезла через несколько недель после своего возникновения.

Сойдя на берег в Гамбурге, вместо того чтобы поумнеть в результате этой серии приключений, Жак Лебоди обрядился в тогу императора в изгнании и решил начать судебную тяжбу в Гааге, где уже тогда находился арбитражный суд по вопросам о концессиях и территориальным притязаниям. Затем переехал в Лондон, где поднял шум в среде министров и послов, а также хитрецов и прихвостней всех мастей, призывая всех их на его деньги вернуть ему «его владения».

В 1905 г. женщина, не покидавшая его с самого начала сахарской эпопеи, подарила ему дочку, и семья перебралась в США как раз к началу Первой мировой войны. Его несостоявшееся величество сразу же предложило Франции военную помощь, которой она пренебрегла. А потом началось самое печальное. Психическое здоровье экс-императора, и без того, как мы помним, не отличавшееся стабильностью, началось ухудшаться. Решив, что для продолжения династии Лебоди ему необходим наследник, он не придумал ничего лучшего, как, по примеру египетских фараонов, соединить себя узами брака со… своей 14-летней дочерью и произвести на свет потомка мужского пола. Мать девочки «почему-то» воспротивилась такому экзотическому решению главы семейства и в январе 1919 г., когда отец попытался силой ворваться к комнату девочки, разрядила в него барабан своего револьвера, с которым не расставалась последние месяцы.

Так была поставлена последняя точка в этой странной, похожей на злую сатиру, но абсолютно правдивой истории, служившей темой для пересудов, кривотолков и… шансонье еще долгий десяток лет.

Но эта драма была абсолютно неизвестна у нас в стране!

Тайна гибели Сент-Экзюпери

26 сентября 1998 г. марсельский рыбак Жан-Клод Бьянко обнаружил в сетях необычный предмет. Очищенный от донных наслоений, предмет оказался серебряным браслетом, принадлежавшим Антуану де Сент-Экзюпери. Так было положено начало разгадке тайны гибели знаменитого писателя, автора «Маленького принца», который во время разведывательного полета к Южному побережью Франции 31 июля 1944 г. бесследно исчез… А в 2008 г. мир услышал признание человека, сбившего самолет Экзюпери.

Униженная, растоптанная фашистским сапогом Франция была незаживающей раной в сердце Антуана де Сент-Экзю-пери. Он не мог оставаться в стороне и прилагал максимум усилий, чтобы участвовать в боевых действиях.

С 8 ноября 1942 г. — дня, когда союзники высадились в Северной Африке, писатель настойчиво добивался назначения в военно-воздушные силы «Сражающейся Франции». 6 апреля 1943 г. он прибыл в Алжир. В Северной Африке собрались уцелевшие французские летчики, рвавшиеся в бой с коричневой чумой. Среди них оказался и Сент-Экзюпери.

Антуан де Сент-Экзюпери

Наконец, просьба Антуана удовлетворена: он попал в 1-ю эскадрилью разведывательной группы 2/33 при 78-й американской армии, базировавшейся в авиационном лагере Марса около Туниса. Первый его разведывательный полет проходил над Францией, но с задания летчик вернулся грустным: он видел родную страну, в которую пока не может вернуться…

Второй вылет состоялся через пять дней. При посадке Антуан немного не рассчитал, и самолет проскочил посадочную полосу, остановившись в винограднике, и получил незначительные повреждения. Этого оказалось достаточно, чтобы отстранить Сент-Экзюпери от полетов.

Осенью 1943 г. полковник Шассэн, друг писателя, стал командиром 31-й эскадрильи бомбардировщиков и добился назначения Экзюпери своим заместителем. Антуан совершил несколько боевых вылетов, но ему претило сбрасывать бомбы на построенные его соотечественниками мосты, железнодорожные станции и здания.

Шассэн понимает, что вывести Экзюпери из депрессии может только назначение в его прежнюю часть 2/33. Наконец друзьям удается добиться благоприятного решения: Антуану позволено вернуться в 1-ю разведывательную эскадрилью, правда, разрешено совершить всего пять полетов.

Сначала судьба хранит Сент-Экзюпери, но… посылает предостережения. Один раз отказывает мотор, и Антуану едва удается уйти от «мессершмитта». В другой раз на большой высоте из-за неполадок с оборудованием он буквально задыхается, теряет сознание и приходит в себя только на высоте 4 тыс. м. С трудом справившись с управлением пикирующего самолета, видит немецкий истребитель! К счастью, фашист его попросту не заметил…

Однако смерти отважный летчик не боится и, совершив пять разрешенных полетов, просит дать новое задание. Отказа не встречает…

Перед последним, девятым, полетом он, словно предчувствуя гибель, напишет в письме: «Если меня собьют, я ни о чем не буду сожалеть». Утром 31 июля 1944 г. самолет Экзюпери взмывает в небо…

Командир эскадрильи, переживавший, что ему приходится рисковать таким человеком, успокаивает себя: это последний полет писателя.

В 12 часов 50 минут летчики и механики собираются на летном поле, ожидая возвращения Антуана. Но время идет, а самолет не возвращается. Все понимают: что-то случилось. Друзья не хотят верить в его гибель, надеясь, что он совершил вынужденную посадку или, в худшем случае, сбит и попал в плен. Однако самолет вместе с летчиком бесследно исчез в голубом июльском небе…

В апреле 1948 г. Сент-Экзюпери был официально признан погибшим.

Говорят, гениальные писатели и поэты обладают даром ясновидения и способны заглянуть в будущее. Когда-то один редактор спросил Экзюпери, какую смерть он бы предпочел. Антуан составил список вариантов, одним из которых был — смерть в воде…

26 сентября 1998 г. марсельский рыбак Жан-Клод Бьянко обнаружил в сетях необычный предмет. Очищенный от морских отложений, предмет оказался серебряным браслетом, на котором были выгравированы фамилия Экзюпери, имя его жены, а также фамилия и адрес американского издателя, выпустившего книгу «Маленький принц». Находка стала сенсацией. Прежде всего обратились к наследникам писателя. Фредерик де Жиро д’Аге, внучатый племянник писателя, вспомнил, что Экзюпери действительно носил такой браслет. Подлинность находки подтвердили и эксперты.

Вскоре в прессе стали появляться сообщения, будто браслет фальшивый. Досталось и марсельскому рыбаку, которого представляли как активное действующее лицо заговора негодяев, решивших погреть руки на имени знаменитого писателя. В подлинности браслета засомневались даже его наследники. Дело едва не кончилось судебным процессом по обвинению Бьянко в мошенничестве…

Однако нашлись люди, посчитавшие браслет путеводной ниточкой, которая может привести к месту гибели Сент-Экзюпери. Там, где сети рыбака выловили браслет, начались поиски. В мае 2000 г. французский аквалангист Люк Ванрель обнаружил в море, недалеко от Марселя, обломки самолета типа «Лайтнинг П-38» и сообщил в Департамент археологических подводных изысканий, что нашел самолет Экзюпери.

Между тем не было никакой уверенности, что это обломки того самолета. Во время военных действий у побережья Франции в море упали 12 самолетов типа «Лайтнинг П-38», четыре из них были той же модификации, что и машина Экзюпери.

Прежде чем делать окончательное заключение, следовало удостовериться, что найденные обломки принадлежат самолету Экзюпери. А пока решили ход поисковых работ огласке не предавать.

Вскоре на поверхность удалось поднять обломок с заводской маркировкой, на котором четко видны четыре цифры — 2734. Это заводской номер, нанесенный на левое крыло самолета Сент-Экзюпери. Значит, 31 июля 1944 г. самолет писателя упал в воды Марсельской бухты. По заключению экспертов, машина Экзюпери на большой скорости почти вертикально вошла в воду, а последующий за этим взрыв сильно деформировал обломки и разметал их по дну…

На этом закончились и мытарства рыбака Жана-Клода Бьянко. В одном из интервью он сказал: «Уже шесть лет я выношу насмешки и издевательства, теперь им пришел конец. Я счастлив, что моя находка помогла в поисках самолета Сент-Экзюпери».

Исследователи не теряли надежду разгадать тайну гибели знаменитого писателя. В марте 2008 г. все ведущие мировые информационные агентства сообщили: бывший пилот люфтваффе Хорст Рипперт признался, что это он сбил самолет Экзюпери.

Раскрыть тайну удалось французским журналистам.

Когда 31 июля 1944 г. около 8 утра самолет Экзюпери поднялся в воздух, с базы люфтваффе вылетел истребитель «Me-109», управляемый пилотом Хорстом Риппертом. Над морем, в 200 м под собой, немецкий летчик увидел французский истребитель. Пилот, похоже, не заметил противника и не предпринял никаких маневров, чтобы уйти от «мессершмитта» или принять бой. Хорст с первого захода поразил французский самолет. Это был последний (28-й) самолет, сбитый Риппертом в той войне.

Разумеется, потом он понял, чей самолет сбил, но решил никому об этом не говорить. «Поначалу он хотел сохранить тайну, — говорит немецкий тележурналист Николай Пихота, общавшийся с Риппертом, — но потом пошла лавина расследований, и он понял, что правда выйдет наружу. К тому же к 88 годам он решил: пора подвести итог жизни, пусть даже мучительный».

Признание Рипперта журналистам было сделано под нотариальное обязательство с их стороны не разглашать его имя, пока он жив. Бывший пилот люфтваффе решил облегчить душу и всенародно покаяться, объяснив все почитателям Экзюпери: «Я не видел пилота. А если бы даже видел, не смог бы узнать Сент-Экзюпери. Я очень долго надеялся, что это был кто-то другой. В годы моей молодости все читали и обожали его книги. Если бы я знал, что это он, я бы не стрелял…»

Благодаря книгам Сент-Экзюпери Хорст полюбил небо и стал пилотом. Кошмарный парадокс войны — благодарный читатель сбивает любимого писателя…

(По материалам В. Голубева)

Жуткая тайна катакомб Монтеролье

Не будем зря стараться и утверждать, что в такой стране, как Франция, все давно известно и недра ее не содержат неразгаданных тайн. Следующие события докажут нам обратное. Вот что произошло в 1995 г. в местности неподалеку от маленькой нормандской деревушки Монтеролье, расположенной в департаменте Приморская Сена, к северо-востоку от Руана.

Именно тут находится месторождение известняка, служившее с древних времен центром добычи ценного строительного материала для окрестных жителей. Подземные ходы и галереи, во множестве сохранившиеся тут с галло-римских времен, всегда привлекали местных мальчишек, игравших там в казаков-разбойников с утра до вечера.

Одна из таких галерей и стала центром описываемых трагических событий.

Там, внизу, во время Второй мировой войны немцы создали мощные укрепленные складские помещения, где хранили снаряды «Фау-1» для бомбардировки Лондона. После войны карьеры опустели и там изредка находили лишь обломки стабилизаторов и всякие хозяйственные мелочи времен войны. И вот наступило 26 июня 1995 г. В тот день в двух семьях деревушки хватились детей-подростков. Отцы предположили, что ребята заигрались в карьерах — так же, как они сами в своем детстве. Но вечером, когда стало совсем темно, обеспокоенные не на шутку родители отправились с лампами к предполагаемому месту игр.

Ракета «Фау-1»

В тот же вечер команда пожарных, поднятая на ноги матерями еще пятерых детей, также вошла в каменоломни. Трое пожарных взяли с собой респираторы (отметим этот факт на будущее).

Как этого требуют правила подземных спасательных работ, только четверо из них проникли в галерею, в то время как другие остались снаружи для подстраховки. Им пришлось ждать долго — ни один из пожарников так и не появился на поверхности… Значит, что-то случилось там, внутри, где не раз в детстве бывали они сами и их товарищи.

Срочно обратились к военным. Те прибыли через несколько часов с огромными вентиляторами и после продувки галерей вошли внутрь. Первыми на их пути попались три детских тела, распростертые вокруг догоревшего костерка в одной из галерей, а не доходя до них — двое отцов, словно сраженные невидимыми силами зла, и четверо пожарных, трое из которых были снабжены масками для работы в отравленной атмосфере.

Учитывая число жертв, быстро был назначен следователь. В результате его дознаний выяснилось, что трое подростков некоторое время провели в галерее, попытавшись разжечь на почве, чтобы лучше видеть и согреться, небольшой костерок. В конечном счете этот незначительный огонь и вызвал взрыв окиси углерода, который и стал причиной гибели девяти людей.

Эта версия казалась весьма правдоподобной и была официально принята. Но запротестовали общественность и журналисты, и новая комиссия после тщательного расследования установила, что такой ход событий абсолютно невозможен. Учитывая затронутые площади галерей, понадобилось бы такое количество газа, что его нельзя было бы произвести, даже сжигая вагон древесины. Причем непрерывно в течение нескольких часов.

Окись углерода была явно ни при чем.

И затем имелись свидетельства выживших пожарников, которые около входа в пещеру, несмотря на их дыхательные аппараты, почувствовали, как у них «задрожали ноги». Все упомянули совершенно незнакомый запах, не имеющий ничего общего с окисью углерода, абсолютно не имеющей запаха. Запах, способный проникать под плотные маски. Как будто все галереи внезапно оказались охвачены боевым отравляющим веществом.

Как ни странно, никаких дальнейших расследований французскими властями в этой области проведено не было. Но вот что удалось узнать американскому писателю и историку Дэвиду Ирвину, когда тот работал над биографией Германа Геринга. Ирвин ознакомился со множеством документов, составленных по результатам допросов маршала во время Нюрнбергского процесса. Упоминая «удивительные по своей мощи боевые отравляющие вещества», которые были предназначены для «Фау-1», он тем самым признавал их существование, подчеркивая их «невероятную вредность». «Ни один из ваших противогазов вас не защитил бы. Этот газ был столь опасен, что я не разрешил его вторую демонстрацию», так как, согласно ему, первое испытание, проведенное на поле с огромным стадом баранов, повлекло за собой мгновенную гибель тысяч этих животных. Геринга спросили о запасах газа, и он ответил: «Я знаю, что этот газ держали в тылу, и налет американцев на хранилище был бы по своим последствиям катастрофическим».

Давайте вспомним молниеносное воздействие этого газа на пожарных в современных масках… Кроме того, это заявление Геринга говорит о том, что в конце войны вермахт производил крайне вредное боевое отравляющее вещество. Вполне очевидно, такое оружие не могло быть использовано в боях на открытой местности без того, чтобы не поразить обе воюющие стороны. Значит, оно было предназначено для перемещения на значительные расстояния, например с помощью ракет «Фау-1».

Явно он находился в подземных хранилищах. Не осталась ли эта начинка для боеголовок «Фау-1» в катакомбах, зарытая наспех союзниками, не успевшими и не умевшими нейтрализовать такой страшный яд?

Эта гипотеза, подтверждаемая заявлениями самого Геринга, представляется единственно верной из числа тех, что выдвигались на сей счет.

Самое жуткое в этой истории то, что, возможно, на территории Европы имеются и другие подземные логова, доступ в которые еще абсолютно свободен, и там хранятся огромные запасы этого жуткого газа — настолько мощного и трудноуправляемого, что его панически боялись сами нацисты…

Катакомбы Парижа

Сотни километров таинственных галерей, известных как парижские катакомбы, — это древние каменоломни, откуда средневековые жители города брали материалы для строительства соборов и роскошных дворцов для знати. Затем катакомбы превратились в огромное кладбище, где обрели вечный покой большее число людей, чем живет в нынешнем Большом Париже…

Катакомбы Парижа — это сеть туннелей и пещер, которые тянутся больше чем на 300 километров под городом. Для возведения города был нужен материал. Римляне оказались первыми, кто добывал известняк в этом районе на рубеже тысячелетий, однако те карьеры были открытого типа — римляне только раскапывали породу, которая была незащищена. Поскольку город рос и занимал все большие места, туннели продолжали копать для добычи строительного материала. В 1180 году н. э. Филипп-Август стал королем. Он был главным сторонником копания туннелей и добычи известняка для строительства из него валов для защиты города, и именно при его правлении появилась эта сеть туннелей.

Оссуарий в парижских катакомбах

Сегодня катакомбы являются частично результатом перезахоронения многих парижских кладбищ, и в первую очередь кладбища Невинных в 1785 г. Однако они занимают очень небольшую площадь по сравнению с подземными галереями Парижа. Оссуарий был освящен 7 апреля 1786 г. Неизвестные останки были захоронены все вместе; рабочие укладывали их в виде стен. Все кости были самым тщательным образом продезинфицированы, обработаны, уложены, и бывшие подземелья обратились в модную достопримечательность. Черепа и большие кости образовали некий декор, сопровождающий посетителя на протяжении всего пути по этому захоронению.

Часто посетитель не догадывается, что, спускаясь в длинные узкие галереи, ведущие к оссуарию, он оказывается на глубине 20 метров. Недалеко от спуска находится основание акведука Аркёй. Подняв голову, посетитель заметит на сводах карьера следы былых работ и черную черту, «нить Ариадны», позволявшую до проведения электричества ориентироваться в катакомбах. Затем он вступает в зону так называемого ателье, часть карьера, мало изменившуюся со старых времен. Обточенные столбы служили опорой для свода. Раньше захоронение было украшено копиями скульптур и барельефов дворца Пор-Маона, главного города острова Минорка на Балеарских островах. От скульптур сейчас ничего не осталось, но сохранились барельефы, выполненные одним из первых рабочих главной инспекции карьеров, Декюром, старым ветераном армии Людовика XV.

Оссуарий представляет собой 780 метров галерей, составляющих кольцо, вписывающееся в квадрат улиц Алле, Даре, д’Аламбер и авеню Рене-Коти. В целом здесь захоронены останки 6 миллионов человек.

Большинство каменных разработок Парижа находилось на левом берегу Сены, но в X столетии население перемещается на правый берег, недалеко от старого города периода Меровингов. Поначалу добычу камня вели открытым способом, но к концу X века его запасов стало не хватать.

Первые подземные разработки известняка находились под территорией современного Люксембургского сада, когда Людовик XI пожертвовал землю замка Воверт для вырубки известняка. Новые шахты начинают открываться всё дальше и дальше от центра города — это районы нынешней больницы Валь-де-Грас, улиц Гобелен, Сен-Жак, Вожирар, Сен-Жермен-де-Пре. В 1259 г. монахи близлежащего монастыря приспособили пещеры под винные подвалы и продолжили подземные разработки.

Расширение жилой части Парижа в эпоху Ренессанса и позже — при Людовике XIV — привело к тому, что к XV в. земли над каменоломнями оказались уже в черте города, а значительная часть жилых районов фактически «повисла» над пропастью. Самыми опасными местами были «пригород Святого Виктора» (от восточной окраины Рю-дез-Эколь на юг до Жоффруа Сент-Илер), улица Сен-Жак и, наконец, пригород (тогда небольшой город возле замка) Сен-Жермен-де-Пре.

В апреле 1777 г. король Людовик XVI издал указ о создании Генеральной инспекции каменоломен, которая существует и поныне. За более чем 200-летний период работниками этой инспекции проведена колоссальная работа по созданию укрепительных конструкций, способных задержать или даже полностью предотвратить постепенное разрушение подземелья. Проблема укрепления вызывающих опасение участков подземной сети решается одним, не требующим значительных финансирований способом — всё подземное пространство заполняется бетоном. В результате бетонирования исчезли такие памятники истории, как гипсовые каменоломни на севере Парижа. И все же бетонирование является временной мерой, потому что подземные воды Сены рано или поздно найдут выход в других местах.

По сложившейся христианской традиции усопших старались хоронить на прилегающей к церкви земле. В начале периода Средневековья католическая церковь всячески поощряла захоронения возле церквей, получая немалые прибыли за отпевание умерших и за места на кладбище. Поэтому христианские кладбища располагались в центре населённых пунктов не только в Париже, но и по всей Европе.

Например, на 7000 квадратных метрах кладбища Невинных, функционировавшего с XI в., хоронили прихожан из 19 церквей, а также неопознанные трупы. В 1418 г. Черная смерть, или эпидемия бубонной чумы, добавила еще около 50 000 трупов. В 1572 г. кладбище вместило тысячи жертв Варфоломеевской ночи. Поскольку к середине XVIII в. кладбище стало местом погребения двух миллионов тел, слой захоронения уходил в глубину иногда на 10 метров, а уровень земли поднимался более чем на два метра. В одной могиле на разных уровнях могло находиться до 1500 останков разного периода. Кладбище стало рассадником инфекции, оно испускало зловоние, из-за которого, как говорили, скисали молоко и вино. Однако священники выступали против закрытия городских кладбищ. Но, несмотря на сопротивление представителей церквей, в 1763 г. парламентом Парижа был издан указ о запрете захоронений внутри крепостных стен города.

В 1780 г. стена, отделявшая кладбище Невинных от домов на соседней улице Рю де ля Лянжри, обрушилась. Подвалы близлежащих домов наполнились останками умерших и огромным количеством грязи и нечистот. Кладбище закрыли окончательно и хоронить в Париже запретили. В продолжение 15 месяцев каждую ночь конвои в черном вывозили кости, чтобы затем продезинфицировать, обработать и уложить в заброшенные карьеры Томб-Исуар на глубине 17,5 метра. Позже было решено очистить еще 17 кладбищ и 300 культовых мест города.

Сегодня вход в каменоломни находится возле входа на станцию метро Данфер-Рошро (ориентир — знаменитый лев работы скульптора Бартольди, автора статуи Свободы). Там находится небольшой павильон. Это и есть вход в знаменитые парижские катакомбы.

Патрулирует катакомбы специальная спортивная бригада полиции, созданная в 1980 г. с целью соблюдения закона от 2 ноября 1955 г., запрещающего всем посторонним находиться в подземных карьерах Парижа вне туристских зон.

В катакомбах были похоронены многие знаменитые французы: Дантон, Кольбер, Марат, Робеспьер, Николя Фуке, Лавуазье, Паскаль, Перро, Рабле, Расин.

Еще в XIX в. в подземные галереи было проведено электричество. Император Наполеон III любил принимать здесь важных гостей. Сегодня для посещения туристов оборудовано 2,5 км подземных ходов. При посещении катакомб некоторые, по желанию, могут ограничиться лишь исторической экспозицией, без посещения самого оссуария.

Сторож церкви Валь-де-Грас Филибер Аспер, в поисках винных погребов, пытался исследовать катакомбы, протянувшиеся на сотни километров. В 1793 г. он заблудился в этом лабиринте, и его скелет нашли только через 11 лет, опознав по ключам и одежде.

Во время Второй мировой войны на левом берегу Сены, в одной из каменоломен был оборудован сверхсекретный бункер немецкой армии, а всего лишь в 500 метрах от него в августе 1944 г. располагался штаб командиров движения Сопротивления…

В период холодной войны в подземных галереях Парижа были оборудованы бомбоубежища на случай ядерной войны.

Примечания

1

Пилтдаун — местечко в Англии, где в 1912 году были сделаны сенсационные палеоантропологические находки, истинность которых оспаривается до сих пор.

2

Кроме него, единственным французом, о котором доподлинно известно, что он совершил спуск на парашюте, был уроженец города Савойи француз Лавен. В 20-х годах XVII века Лавен за какое-то преступление был заключен в крепость Мольянс. Решив бежать, он тайно изготовил себе парашют из сшитых вместе простыней с прикрепленным к ним китовым усом, не дававшим куполу свернуться. Ночью Лавен поднялся на высокую крепостную стену и прыгнул с нее в воды реки Изер. Спуск прошел совершенно спокойно, но стража заметила беглеца и задержала его.

3

Оран — город и порт в Алжире.

4

Финистерре — мыс на северо-западном побережье Испании.

5

Порту — город и порт в Португалии.