Счастливого дня пробуждения

Paracosm (2025)

Готический роман с вайбом пустого побережья, старинного особняка и ненавязчивым русреалом, а еще детальным описанием экспериментов над жизнью и смертью и философскими размышлениями о том, что стоит за любым открытием. В мрачном особняке на побережье, где наука граничит с одержимостью, а жизнь — со смертью, пробуждается эксперимент. Это создание даже не осознает, что стало частью плана гениального доктора, который творит историю, вооружившись скальпелем. Но что, если эксперимент поймет, что за пределами палаты есть огромный мир, а его создатель — не тот, кем кажется? Для кого эта книга Для аудитории Young Adult. Для поклонников творчества ParaCosm. Для любителей фэнтези.

Глава 3

Незаметно пришла зима и оказалась ещё красивее, чем мне представлялось, — сверкающая, чистая, белоснежная. Моя первая зима. На морозе на ярком солнце сугробы переливаются серебряной пыльцой. Меня так веселит хруст снега под подошвами, и можно вытаптывать на нём всякие рисунки и надписи, словно на огромной восковой дощечке. Вот цветочек, вот треугольник, вот огромная цифра пять!

— Небольшой минус и высокая влажность. — Доктор зачерпывает снег и немного мнёт его. — В такую погоду, как сейчас, из снега можно лепить. Смотри. — Он протягивает мне ладонь, на которой лежит белый шарик.

У меня просто дыхание спирает от восторга. Это же невероятно! Это же вода! Которая мнётся, словно пластилин!

— А мне… Мне можно? — осторожно спрашиваю я. — Николай мне даже за один вопрос об этом затрещины раздавал.

— Конечно, давай, — подбадривает доктор. — Знаешь, снег ведь на самом деле не белый. Нам это только кажется из-за того, как в нём рассеивается отражённый от солнца свет. — Он подкидывает на ладони снежок, задумчиво глядит на него, а потом сминает в руке. — Это солнечный свет в видимом спектре белый, а сами кристаллы воды прозрачные.

— А снег, выходит, состоит из кристаллов? — Я озадаченно смотрю на мягкую холодную субстанцию в руках. Кристаллы — для меня это что-то твёрдое, имеющее конкретную форму. А снег мягкий. Как моя подушка.

— Из очень мелких. Которые легко ломаются. Но в основном из воздуха. Смотри. — Он подносит ко мне свою руку и показывает что-то на тёмном рукаве пальто. Снежинка, словно крохотная звёздочка. — Шестиконечная. Потому что у молекулы воды гексагональная структура. Вот эта красивая. В основном, конечно, снежинки формируются дендритами. — Он указал на ветки кустарников. — Древовидными структурами. Как и всё в природе, даже формирование снежинок — очень сложный, многоплановый процесс. Их форма зависит от сотен факторов: атмосферное давление, температура, скорость ветра, относительная влажность, вокруг какого ядра она будет формироваться, будет ли у неё вообще ядро, скорость фазового перехода, широта и долгота, упругость водяного пара, сила гравитации и так далее. Если минус будет небольшой, то снежинки будут похожи на иголочки. А если почти около нуля, как сейчас, то на хлопья. И нам очень повезло, что мы сейчас здесь нашли вот такую красивую снежинку. Это редкостная удача. — Снова он указывает взглядом на ровную звёздочку на обшлаге рукава. — Природа настолько сложна и изменчива, что ни одной похожей снежинки в ней нет. Они все уникальны.

— Ни одной? — на секунду пугаюсь я и оглядываюсь вокруг.

Выходит, всё вот это, вся вот эта красота — она настолько хрупкая, и её жизнь так коротка, а я просто топчусь по ней и ломаю в своих руках всю эту уникальность? Вмиг становится стыдно. Вот бы законсервировать все эти сугробы, чтобы они никогда не таяли, чтобы хоть как-то сохранить им жизнь, чтобы кто-то их увидел и запомнил. И так хочется забрать эту редкую прекрасную снежинку, но ведь стоит мне её коснуться — и она исчезнет. Так что я таращусь на неё, почти не моргая, пытаюсь вобрать в себя каждую линию — единственная такая, и скоро её не станет.

— Ни одной, — кивает доктор. — Всё в природе уникально. От каждой снежинки, каждого дерева и каждого листа на нём до целых планет. Наша планета в каком-то роде та же снежинка, ей повезло сформироваться именно так, что здесь возникла разумная жизнь. И это куда более редкая удача, чем шестиконечная форма при текущей погоде. — Он смахивает снег с рукава, и с этим коротким движением исчезает целая снежинка-планета, такая редкая, что на её шести лучиках есть разумная жизнь. — Но и она неизбежно исчезнет. Всякая жизнь скоротечна. Это можно назвать глупостью, но мне хочется побороться со временем.

Пусть, говоря всё это, доктор и смотрит на меня, но говорит он вовсе не со мной.

* * *

— Хватит спрашивать! — ворчит Николай. — Доктор уехал.

— Как уехал? Куда? — Я потерянно смотрю в спину ползающего на карачках старика, который вытирает сырой тряпкой пыль с батарей под подоконником.

— Тебя это не касается. — Он с кряхтением поднимается с колен и ковыляет к следующей батарее. — По делам.

— По каким делам?

— По важным!

К зиме ему стало ещё тяжелее ходить: похоже, у него болят суставы, и он едва подволакивает за собой ноги, отчего и настроение испортилось пуще прежнего.

— А когда вернётся? — пугаюсь я. Никогда ещё доктор не покидал особняка, а вдруг он больше совсем-совсем не приедет?

— Займись делом! — скрежещет старик.

Дни стали короче, ночи — длиннее. Из-за темноты чаще клонит в сон, за окном из-за вечных снегопадов практически мёртвая стылая тишина и такая же мгла: во всём саду лишь два убогоньких фонаря возле разрешённого мне для прогулок пятачка. Каждый следующий день похож на предыдущий, будто время замкнуло в круг. Подъём, умывание, зарядка, капельница, прогулка, учёба, анализы, чтение, инъекции, немножко игр, купание, укол снотворного, отбой. Почти всё моё время проходит в классной комнате за чтением и решением арифметических и геометрических задачек из оставленных доктором учебников. И иногда мне ещё удаётся побегать по коридору, пока старик не видит.

Стало совсем одиноко. С Николаем даже изредка не поговорить, он всегда огрызается. Если вопрос ему не нравится, может и ударить. А вопросов у меня скопилась целая гора, но самые животрепещущие касаются даже не биологии или географии, а происходящего кругом. Зачем на окнах решётки? Почему мне нельзя покидать больничное крыло? Почему нельзя выходить за территорию дома? Что там находится? Когда я смогу увидеть других людей? Где они все? Что на других этажах?

Раньше это казалось мне чем-то само собой разумеющимся, частью жизни — как воздух или сила земного притяжения. Даже если бы посреди коридора вдруг появилась лошадь в клоунском колпаке, меня бы это не удивило: она отпечаталась бы в моём сознании как деталь внешнего мира по умолчанию. Но теперь чем больше я узнаю, тем больше вещей не понимаю. Решётки ведь нужны, чтобы кто-то не сбежал? Ну, или чтобы что-то извне не прорвалось внутрь и не навредило. Но никто не пытается сбежать — во всяком случае, я не пытаюсь, и снаружи нет угроз, только тёмный тихий лес.

Я роняю голову на парту. Хоть доктор и запретил мне так делать, но его рядом давно нет, и потому я на пальцах считаю дни с его отъезда: двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два. Это примерно одна пятая всей моей жизни — я теперь и дроби знаю. И не то чтобы мне скучно — мне всегда есть чем заняться. Учёба не кончается, и Николай очень внимательно следит за моими успехами, даже, скорее, за неудачами, и хлещет линейкой по пальцам за неправильные ответы. Из-за его вечного бдения, криков и наказаний пропала вся радость от новых знаний. Он прямо-таки нависает надо мной грозовой тучей, и если я ошибаюсь, что я делаю часто из-за страха перед ним, то он никогда не объяснит, что непонятно, не поправит мягко, как доктор, он сразу начнёт кричать, что я глупое недоразумение и извилин у меня меньше, чем у ленточного червя.

На самом деле, старик, похоже, тоже много знает, раз так легко определяет, где я допускаю ошибки, и стоит признать: его замечания дельные. Кажется, он хорошо образован, и всё же он жестокий и грубый, и от его тирании хочется сбежать. Я ведь ничего плохого не делаю, но он явно меня не любит. Вот бы его как-то задобрить… Но что вообще может порадовать такого человека? А что бы порадовало меня? Я смотрю на разложенные на парте книги, карандаши и листы бумаги. В моих карманах жёлуди, с которыми я никогда не расстаюсь. И мне приходит блестящая мысль. Ведь наверняка будет очень здорово нарисовать нас всех вместе! И сделать сюрприз!

Я не умею красиво рисовать, и у меня не выходят такие ровные чертежи, как у доктора, но я стараюсь изо всех сил. Фигуры кривоваты и чуть заваливаются в сторону, но всё равно нас можно узнать. Доктор высокий и важный, в тёмном пальто, в волосах немного седины. Моя кожа покрыта стежками, на голове — пушистая шапка, я весело мну снег в руках. А Николай чуть скрученный, в длинном плаще и полосатом шарфе. При мне Николай никогда не улыбался, но я всё равно рисую ему широкую, добрую улыбку. И вовсе не рисую морщин и заплаток на одежде. Пусть он будет красивым.

Конец ознакомительного фрагмента.