Завтра может не быть

Stas Vo, 2023

У неё завтрашнего дня может не быть, его завтрашний день, конечно, будет, но каким он будет, ему безразлично.Они оба встречают завтрашний день по инерции.Сможет ли один человек жить мечтами другого человека, если нет собственных?На что человек способен, оказавшись в безысходности?Всё это им предстоит узнать после случайно встречи.

1

Обшарпанная дверь, обитая лет тридцать назад коричневым дерматином, скрипнула, выпустив наружу запах спёртого воздуха. Что-то звякнуло возле порога, пустая бутылка катилась по выцветшему паркету, шелестя бряцанием, тукнулась в выщербленный плинтус, крутанулась замерев.

Скинув куртку на шаткую, пёструю груду вещей выросла на некогда обувной полке уже давно и даже рассыпа́лась несколько раз на куртки, пальто и ещё какие-то предметы верхней одежды, но снова собиралась, обратно создавая эдакие неистребимый холм грязного тряпья.

Ботинки втискивать в полку не стал, оставил как есть с комком прилипшей грязи стоять посреди коридора. Поддёрнул носки, протопал на кухню.

Свет был и в маленьком коридоре, и в ванной, и на кухне. Пятиметровое помещение, которое напоминала кухню лишь по наличию газовой плиты и холодильника. Освещённая тусклой лампочкой, плотно подёрнутой липким слоем осевшего никотина, жира и пыли уныло наполняло желтовато-коричневым оттенком помещение, демонстрируя всю прелесть недавнего застолья. На столе среди крошек, огрызков еды и грязной посуды теснилась полная окурков пепельница, примыкая к початой бутылке.

— Сегодня портвейн? — Ухмыльнулся, плеснув в чистый стакан, который пришлось отыскивать на полке. — Барствовали. Аренду получили.

Маханул половину стакана единым заходом, даже не поморщившись. Подкурил сигарету, распахнув форточку и потеснив банки, уселся на подоконник. Выкурил, потрескивая пылающим табаком сигарету, заполнив пять метров пространства густым дымом, едва ли испортив общий антураж или хотя бы воздух. Также шаркая, вернулся в коридор, повернул на лево. Свет горел и здесь.

В комнате похрапывая, посапывая, дрыхли вусмерть уставшие от веселья родители. Обычное состояние вот таких богемных жителей одного совсем не из дешёвых районов Москвы. Ухватив пульт со стёртыми надписями, переключил канал. Зачем? Просто привычка. Взять пульт, пару раз щёлкнуть, незачем, так, рефлекторно.

Пошарил по карманам сваленной на кресло одежды, ощупал спящего отца, потом мать, ничего не найдя, скрипнул покосившимся комодом, порылся в старинной ещё советской эпохе серванте, приподнял тарелки, что доставали когда-то на праздники, а когда праздники стали ежедневными и менее церемониальными, то некогда торжественная посуда накопила слой пыли, сменив цвет с белёсого на серо-дымчатый.

— Спрятали, значит. — Василий, отпрыск богемных москвичей, объединённых фамилией, Тереховы, пыхнул, глядя на убаюканных алкоголем родителей.

Перетряс ещё раз ворох каких-то совсем никчёмных вещей в кресле, заглянул под диван. Прощупал верх серванта, стряхнул прилипшую к пальцам пыль, обтёр руки о свитер. Копошился в шкафу, перетряхнул верхнюю одежду, но безрезультатно. Нашёл искомое аккурат за телевизором.

— Вот же фантазёры. — Усмехнулся, пересчитывая купюры. — Половина. Что же все не сняли? Ладно.

Отсчитал бо́льшую часть, а это три пятитысячных и примерно с десяток зеленоватых — тысячных купюр, шелестя, упихнул в карман, остальное небрежно швырнул обратно в угол, купюры рассы́пались небольшим ворохом. Одна из зелёных, залетела за портьеру жёлто-горчичного оттенка, по которой карабкался то ли паучок, то ли другое цепкое насекомое с длинными лапками.

Подмахнув остатки портвейна двумя глотками, влез обратно в ботинки, ком грязи чавкнув скатился на пол, где и был размазан.

На низкой изгороди палисадника за углом дома, столь излюбленной местной молодёжью, несмотря на то что к глубокой осени становилось унылым серым закутком, наполненным лишь серыми ветками, жухлыми листьями, брошенными окурками и прочим мусором от той самой местной молодёжи.

— Ну, что? — Хмыкнул, тот, что щупленький с обугленным красными пятнами проблемной кожи, что так сильно оттенял серенький пуховичок с засаленными рукавами и отворотами возле карманов.

— Норм.

— Серьёзно? Бухаем? — Тот, что покрупней в модных кроссовках на объёмной подошве, необычного контраста ярких оттенков пурпура, графита и жёлтых вставок. Не жалея стильной обуви, шваркнул об ограждение, скинул капюшон одним лишь движением головы.

— А как же твои соревнования по дзюдо?

— Чёрт с ними. — Радостно буркнул тот, что в модных кроссовках.

Хохот басистых голосов, уже окрепших мужскими оттенками, теми, что гудят под окнами невыносимым бурчанием заставляя обитателей окон и балконных дверей, затворять с нервным грохотом возможность освежить помещение прохладой улицы позднего октября. Очередной хлопо́к фрамугой рассерженного соседа и молодёжь, словно уловив сигнал, сорвалась с металлической жерди, поспешив в магазин, к тому же до одиннадцати часов оставался небольшой фрагмент времени, едва уместивший размеренный поход, пришлось торопиться.

— Вась, Вася. — Ты деньги брал?

— Отстань.

— Брал?

— Бать, уйди, пока голову не проломил.

— Это твой, тот упырь. Точно. — Мать шепелявила полубеззубым ртом, что было следствием семейных, пьяных стычек с мужем.

— Сынок, наш подрезал. Точно тебе говорю. Вырастили урода. — Пыхтел мужчина. — Деньги брал? — Изрёк отец грубо, вложив максимальную агрессивность в голос, что только мог.

— Да, успокойся ты. — Василий вскочил на тахте, что служила ему кроватью. Смятая серая простыня комком свалилась на пол. Отец, этот субтильный мужчина чуть за пятьдесят, опрокинулся задом на пол. — Долю свою взял. Квартира чья? Бабкина! Значит, на всех делим. Там ещё Лёнькина доля, так что давай иди… — И Василий очень крепко выругался.

— Вырастили. Вот, я тебе говорил. — Бубнил в полный голос папаша.

— Заткнись лучше. — Гаркнул сынок, поддёрнув трусы, что перекосились и давно уже требовали стирки. И отпрыск так резво устремился из комнаты, что мать лишь успела вжаться в дверной проём, рискуя быть снесённой.

— Ладно, Ген. Ладно, на карте есть же ещё. — Жена шептала, поглаживала щуплые плечи супруга, тот отмахнулся, и худущая женщина отлетела в сторону словно бумажный листок сильным порывом.

— И коммуналку оплатите. — Крикнул тот самый нерадивый сынок, шаря по стаканам на кухне. Чистых не нашлось, ополоснул один из тех, что был на столе. Струя воды наполнила ёмкость до краёв, вспенив остатки и обдав странных ароматом. Ополоснув несколько раз, наполнил водой, которая казалась чистой и без запаха. В один заход гикающими звуками заглотил воду. — Сейчас могут и выселить за долги. Слышите?

— Ты давай… — отец было ринулся на сына, но тот хоть и был роста вровень с отцом, едва ли сто семьдесят пять ростом, но зато телосложения хорошего. И плечи широкие, и руки сильные, да и в драках мог двум-трём за один раз ответить, да так, что устоять в равных.

— Сейчас дам, потом опять в травмпункт пойдёшь оттиск отдачи фиксировать.

Отец отступил, пыхтел, бубнил, пихнул жену в плечо, он только и мог что отыгрываться на субтильной супруге, выплёскивая своё негодование.

Позже, конечно, ей достанется, но не за сына, не за то, что призывала к миру, а просто компенсация бессилия мужа перед любым другим мужчиной. Так было всегда. Задерётся папаша на кого-нибудь, отхватит хорошенько, а потом уравновешивает ущемлённое самолюбие на супруге. Та терпела, а вот сын терпимостью не отличался, вспыхивал от малейшего эмоционального порыва словно спичка, которой чиркали о край коробка.

Ополоснув лицо прохладной водой, пригладив лоснящиеся немытые несколько дней волосы, Василий, натянул вчерашний свитер, те же самые штаны, игнорируя пятно на коленях, нашарил чистые носки, оба на правую ногу, натянул, минуя расхождение, влез в ботинки и снова ушёл.