Образование Великорусского государства.Очерки по истории

А. Е. Пресняков, 1918

Выдающийся российский и советский историк Л.Е. Пресняков (1870-1929) на страницах своей книги исследует внутренний строй Владимирского великого княжества и отношения между удельными князьями, потомками Всеволода Большое Гнездо, описывает борьбу Твери и Москвы за великое княжение «всея Руси». Профессор Пресняков прослеживает развитие великокняжеской политики Ивана Даниловича Калиты, направленной на сосредоточение власти в руках московского государя, освещает процесс объединения земель Северо-Восточной Руси и становления Великорусского государства. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Глава I

Владимирское великое княжение и вотчинные княжества в XIII в

I

В изучении владельческих отношений потомков Всеволода В. О. Ключевский, следуя точке зрения, установленной С. М. Соловьевым, считал возможным «забыть на некоторое время, что, прежде чем сошло со сцены первое поколение Всеволодовичей, Русь была завоевана татарами». По его мнению, «явления, которые мы наблюдаем в Суздальской земле после этого разгрома, последовательно, без перерыва, развиваются из условий, начавших действовать еще до разгрома в XII в.»^[100].

В этом суждении сказалось прямолинейное понимание идеи «органического» развития, характерное не для В. О. Ключевского, а для «юридической школы»; ее своеобразный социологический догматизм ведет к изучению эволюции форм и начал политического строя вне связи с общими условиями политической жизни. А между тем общие условия так глубоко изменились для всего Русского Севера после татарского разгрома и утверждения владычества Золотой Орды, что не могло это изменение не повлиять весьма сильно на уклад внутренних и внешних отношений Великороссии, а стало быть, на деятельность ее правящих сил и тем самым на их строй и положение в великорусской среде. Припомним общеизвестные факты.

Образование Золотоордынского царства подорвало болгарские отношения Суздальщины и если не совсем парализовало, то изменило резко к худшему условия поволжской торговли^[101]. Боевое наступление и колонизационное расширение Великороссии на восток надолго остановлены. Наглядным признаком значительного объединения Суздальщины в XIII в. является судьба ее церковного строительства: оно настолько заглохло, что «строительные традиции владимиро-суздальской архитектуры были уже прочно забыты» к тому времени, когда в Москве возникли опыты их возрождения^[102]. Связи с Поднепровьем почти вовсе оборваны, хоть и поддерживаются сношения с Юго-Западной Русью. Южный Переяславль исчез с исторической сцены; Черниговщина, погруженная в процесс быстрого распада, стоит — до поры до времени — вне суздальских интересов. Общее сужение кругозора и стеснение активной деятельности — необходимая предпосылка для изучения политического распада и измельчания внутренней жизни русского северо-востока. В стесненных условиях, подрывавших постановку более широких задач деятельности, падает значение владимирского великого княжения, слабеет централизующая политическую жизнь Суздальщины власть великих князей. На западе крепнет независимость Новгорода, несмотря на все усилия «низовских» князей поддержать свою власть в Новгороде; замирает на время их наступление к северу и северо-востоку, и Новгород не испытывает, как прежде, постоянного утеснения своих путей и даней. Время великих князей Ярослава Всеволодовича, его сыновей и внуков сложный период заката силы великого княжения владимирского. Постепенно назревает агония великокняжеской власти старого типа; агония эта вызвана упадком интересов, которые питали потребность объединения, давлением татарской власти, усилением самостоятельности Великого Новгорода. Эти явления вырывали у владимирских великих князей почву для усиления своей власти над младшими князьями и ее оправдания широкой политикой, которая была бы делом всей Северной Руси и питалась бы общими интересами Великороссии.

Мы почти лишены возможности учесть реальные последствия Батыева погрома. Его удары были направлены преимущественно на города; но и сельское население, поскольку не успевало укрыться в лесах, шло в полон, гибло от избиений, теряло скот и имущество, лишалось крова в пожарах. «Несть ни места, ни вси, ни сел тацех редко, идеже не воеваша в Суздальской земли» татарские загоны, твердят летописцы. Разорение было огромно. Но, как обычно бывает, единовременный, хотя и весьма тяжкий удар загладился бы сам по себе, сравнительно скоро. Тяжело легла на Великороссию с 40-х гг. XIII в. ордынская власть. Тяжкую память о ней наши источники усердно затушевывают. Однако надо признать, что в первое время она была много ближе и тягостнее для великорусской жизни, чем мы ее себе обычно представляем. По стольным городам водворились татарские баскаки с воинской силой, чтобы держать в повиновении князей и народ и обеспечить сбор дани^[103]. В орде русские княжества ведались даругами, чьи наезды на Русь, как и других «послов» ханских, были и разорительны, и унизительны. Тяжкий произвол чужой и чуждой власти навис над Северо-Восточной Русью. Попытки сопротивления насильникам, вспыхивавшие в 50-х и в 60-х гг. XIII в., вызывали новые наезды и суровые репрессии. Руси пришлось смириться перед властью хана и приспособляться к новым отношениям. Давление новых условий сказывается на судьбе Ярослава Всеволодовича и на деятельности Александра Ярославича.

Только что схлынула к югу татарская сила. Ярослав занял великое княжение после брата, погибшего на реке Сити, и тотчас вступает на прежние пути великокняжеской политики. В 1239 г. Ярослав защищает Смоленск от Литвы и водворяет на смоленском княжении местного вотчича — Всеволода Мстиславича. Защита западных пределов лежит на Ярославиче Александре. В 1239 г. он с новгородцами ставит город на р. Шелони, победоносно отражает в 1240 г. нападение шведов, в 1242 г. набег на Псков немецких рыцарей. Подобно прежней деятельности Ярослава — новгородского князя, эта западная борьба Александра — проявление политики владимирских великих князей. Дорожа «низовской» обороной, новгородцы тяготились неизбежным, при таких условиях, усилением своей зависимости от княжеской власти. Но в трудную годину выхода не было. Когда Александр, «распревся с новгородци», ушел в 1241 г. «со всем двором своим» из Новгорода в Переяславль, новгородцы тотчас послали к Ярославу просить у него сына на княжение; великий князь «дасть им сына своего князя Андрея», но они новым челобитьем просили прислать Александра, устрашенные набегом литвы, немцев и чуди; «великий же князь Ярослав дасть им сына своего Александра опять». На оборону Пскова Александр идет, «поим с собою брата своего и вся воя своя». Так и в 1245 г., когда Литва совершила набег на окрестности Торжка и Бежиц, против них свешать не только новоторжская и новгородская рати, но и «низовские» воеводы с тверичами и дмитровцами, а довершает победу Александр Ярославич, отпустив новгородскую рать, «своим двором»^[104].

Осенью 1242 г. (в конце 6750 — начале 6751 г.) врезывается в судьбы Великороссии новая сила — татарская власть. Ханский посол потребовал приезда Ярослава Всеволодовича на поклон хану Батыю в Золотую Орду; «и прииде пожалован»: хан признал за ним, по сообщению наших летописей, старейшинство над всеми князьями Русской земли. Ярослав ездил в Орду с сыном Константином, которому пришлось, по ханскому приказу, ехать в далекую Монголию на поклон великому хану. По возвращении Константина в 1245 г. Ярославу пришлось опять ехать к Батыю, и из Орды — в Монголию, где он «многое истомление подят» и на обратном пути умер «нужною смертью».

Новое основание княжеского права — ханское пожалование — коснулось не одного владимирского княжения. По возвращении из Орды великого князя Ярослава и, вероятно, в силу привезенных им ханских распоряжений поехали в Орду «про свою отчину» князья — потомки Константина Всеволодовича — Владимир Константинович, два Васильевича Борис и Глеб и Всеволодович Василий; Батый утвердил их отчинные права: отпустил их, «рассудив им когождо в свою отчину»^[105]. Во вторую ордынскую поездку великий князь Ярослав отправился «с своею братьею и с сыновци», а вернулись «из Татар в свою отчину» его братья, Святослав и Иван, с племянниками; Ярослав же был послан Батыем в Монголию, в путешествие, стоившее ему жизни^[106].

Батый утвердил внутренний распорядок княжого владения среди русских князей. Для Константиновичей их вотчиной были владения отца, который перед кончиной (1218 г.) дал сыну Васильку Ростов, а Всеволоду — Ярославль^[107]; о каком-либо наделении младшего — Владимира — нет упоминания в наших источниках^[108]; позднее видим его князем на Угличе. При великом князе Юрии эти ростовские отчичи выступают «за один», втроем^[109]. Василько и Всеволод погибли в татарское лихолетье, оставив малолетних сыновей: Василько — княжичей Бориса и Глеба, Всеволод — Василия. Юные князья ездили в 1244 г. с дядей Владимиром Константиновичем в Орду «про свою отчину», и Батый, по характерному выражению летописи, «рассудил», чтобы каждый из них ехал в свою отчину. Осторожнее не придавать решительного значения этому отдельному выражению^[110] и усмотреть в решении хана лишь утверждение status quo, согласно летописному тексту, который сообщает, что в «Ростове седоста Васильковичи Борис да Глеб на княжение» еще до первой поездки великого князя Ярослава в Орду; у нас нет сведений о спорности прав Васильковичей на Ростов^[111]; за ними признано их вотчинное право, как признавалось оно в старину за «Рогволожими внуками» на Полоцк или за Ольговичами на Чернигов. Василий Всеволодович остался при своем Ярославле; своеобразной судьбы этого княжества по его смерти (ум. в 1249 г.) придется коснуться ниже. Дядя этих князей, Владимир Константинович, который мог бы претендовать на старейшинство среди них, по-видимому, мирится со скромным положением углицкого князя^[112]; эта ветвь ростовского княжья сошла со сцены с Владимировыми сыновьями, и связь Углича с ростовской отчиной оказалась непорванной; эта отчина распадется, если не считать утраты Ярославля, только под московским давлением.

Младших сыновей — Святослава и Ивана — великий князь Всеволод Юрьевич поручил перед кончиной своей их брату Юрию. Юрий дал в 1212 г. Святославу Юрьев-Польский^[113], но о княжении Ивана Всеволодовича имеем лишь указание под 1298 г., что ему велиий князь Ярослав дал Стародуб^[114]. Эти княжения и стали вотчинами для потомства обоих князей.

Все остальные волости владимирского великого княжения — в руке великого князя Ярослава. Но в его власти и все княжие силы великого княжения; владельческий раздел в эту пору еще не знаменует политического распада. Семена этого последнего в недрах Владимирского великого княжества — те же, что в Киевской Руси времен сыновей и внуков старого Ярослава, а перевес великокняжеской силы над младшими князьями не меньше (скорее — больше), чем во времена Мономаха и Мстислава Великого; и перед ханом Батыем великий князь Ярослав выступает как старейшина «всем князем в русском языце»^[115], окруженный «братьями и сыновцами». Гарантия отдельных княжеских вотчин ханским пожалованием лишь утверждала права, признанные обычаями княжеского рода, и только в будущем грозила стать фактором политического упадка Владимирского великого княжества и поводом к усиленному вмешательству ханской власти в русские отношения^[116].

Стол владимирского княжения, с которым — со времен Всеволода Юрьевича — связано великокняжеское старейшинство, занял исключительное положение в ряду княжений Северной Руси, подобное тому, какое в старину занимал «золотой стол» киевский. В притязаниях на него сталкивались права на старейшинство в князьях русских с вотчинными воззрениями. Эта двойственность княжеских традиций и стремлений определила в значительной мере междукняжеские отношения по смерти Ярослава Всеволодовича. Бесспорной вотчиной его сыновей было только Переяславское княжество. Он получил его от отца еще при его жизни^[117], затем по его предсмертному ряду. «Летописец Переяславля Суздальского»^[118] поместил под 1213 г. рассказ о прибытии Ярослава в Переяславль с тем, что отец «удал» ему переяславцев, а его им «вдал на руце», и о том, как переяславцы ему крест целовали. Приходилось затем Ярославу княжить и в Новгороде и в Рязани, но Переяславль неизменно ему «свой» город. Та же ближняя связь сохраняется и во время великого княжения Ярослава: в Переяславле княжит старший Ярославич Александр, и город остался вотчинным владением его потомков, именно старшей линии, перейдя к сыну его Дмитрию и внуку Ивану. Однако, как еще увидим, тесная и длительная связь переяславского стола с великим княжением наложила особую печать на отношение князей к Переяславлю и придала ему несколько исключительное значение^[119]. По выделении Ростова в отчину Константиновичей особую связь с великокняжеским столом сохранил из более значительных городов — и Суздаль. Ярослав Всеволодович отдал его брату Святославу, но Суздаль не стал вотчиной для Святославичей, подобно Юрьеву-Польскому; по-видимому, Святослав его утратил вместе с великим княжением^[120], а сама передача Святославу Суздаля могла быть связана с рядом между братьями о будущей судьбе великокняжеского стола.

По смерти Ярослава «Святослав князь, сын Всеволожь, седе в Володимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, якоже бе им отец урядил Ярослав». Однако Ярославичи не примирились с переходом Владимира и всего великого княжения к дяде Святославу. Андрей Ярославич и вслед за ним Александр поехали в том же 1247 г. к хану Батыю, а хан послал их в Монголию «к Кановичам», наследникам великого хана. Святослав не дождался их возвращения на великом княжении; «седе лето едино» и согнал его с Владимирского стола третий Ярославич, Михаил Хоробрит.

По отрывочности дошедших до нас сведений об этой поре вопрос о ближайших мотивах смуты, о том, например, стоит ли она в связи с темной историей гибели Ярослава Всеволодовича, неразрешим, но, предположительно, как выше было указано, такая связь представляется вероятной. Впрочем, даже признание этой вероятности мало чему помогает, раз мы не знаем существа разыгравшейся в Орде интриги и содержания двукратных переговоров Ярослава Всеволодовича с ханом Батыем. Одно лишь поведение сыновей Ярослава может навести на предположение, что, быть может, уже их отец, утвердив свое положение относительно Золотой Орды, сделал попытку установить преемство на Владимирском столе, в обход притязаний боковых линий, за прямым своим потомством. Такие попытки — не новость в междукняжеских отношениях: если не вспоминать о старом Ярославе, примеры тому дают действия Владимира Мономаха, старшего Мономашича Мстислава, да и всей старшей линии Мономахова рода^[121].

Как бы то ни было, таковы притязания самих Ярославичей. И они имели успех, в несколько неожиданной (быть может, более неожиданной для нас, чем для них)^[122] форме. Дело, если судить буквально по летописной записи, какую дает нам Лаврентьевская летопись, решалось не в Золотой Орде, а при великоханском дворе. Хановичи «приказаша Олександрови Кыев и всю Русскую землю, а Андрей седе в Володимере на столе»^[123]. Как представлялся этот раздел на деле, трудно угадывать; видно только, что Новгород — под властью Александра, а Переяславль перешел от него к Андрею^[124]. Поездка Святослава Всеволодовича в Орду, если она имела целью добывание великокняжеского стола, не привела ни к чему; ему пришлось доживать свой век на Юрьеве-Польском. Так сложилось положение на Руси в 1249 г. На следующий год прибыл в Суздальскую землю из Киева митрополит Кирилл, и состоялась свадьба Андрея Ярославича с дочерью князя Галицкого Даниила Романовича; совершив венчание, митрополит ездил и к Александру в Новгород. А то были годы, когда Даниил Галицкий «рать держаше с Куремсою»: в начале 1250-х гг. наблюдаем сближение между Южной и Северной Русью, которое нельзя не связать с планами борьбы Даниила против татар. Князь Андрей «здума со своими боярами бегати, нежели цесарем [то есть ханам] служити», сообщает летописец под 1252 г., когда хан послал на Андрея рать свою с царевичем Неврюем. А в то же время «иде Олександр, князь Новгородский, в татары, и отпустиша и с честью, давше ему старейшинство во всей братьи его»^[125]. Александр не примкнул к замыслам брата, а поспешил в Орду, чтобы отклонить крушение своей власти и большую беду для Руси. Андрей, преследуемый татарами^[126], бежал в Новгород, а затем на время скрылся за морем, в Швеции. Александр Ярославич стал владимирским великим князем.

Волнения не утихли после бегства князя Андрея. Сквозь отрывочные записи, какие сохранили дошедшие до нас летописные своды, выступают черты напряженной тревоги и жажды противодействия, с какими Русь встретила первые моменты организации татарского владычества. С этими настроениями, а не с какими-либо междукняжескими счетами правильнее связывать известие о том, что в начале 1254 г. тверской князь Ярослав, «оставя свою отчину», ушел «с боярами своими» в Ладогу и во Псков^[127]. Отсюда его призвали к себе новгородцы, выгнав из города Александрова сына Василия. Василий удержался в Торжке до прибытия великого князя Александра, и новгородцы смирились, приняли его снова на княжение^[128]. Та черта этих волнений, что за Василия Александровича стояли бояре новгородские, а против него — черные люди, связывает их с дальнейшими событиями, когда на Русь явились татарские «численники». В татарское «число» были ими сперва положены Суздальская, Рязанская и Муромская земли, причем татары «ставиша десятники и сотники, и тысящники, и темники». Затем пришел черед исчислению Новгородской земли. По первым же вестям об этом «мятошася людие через все лето в Новгороде», а когда в Новгород прибыл великий князь Александр с татарскими послами, из Новгорода бежал во Псков сын его Василий. Александр вывел сына из Пскова, сослал его «на Низ» и сурово покарал его советников, «кои князя Василья на зло повели»^[129]. Однако новгородцы не допустили сбора «десятины и тамги»: «не яшася по то», хотя дали дары царю и послов отпустили с миром. Только через год страх нового татарского нашествия на Русь привел новгородцев к горькой покорности; и то «бысть мятеж велик в Новегороде», когда «раздвоишася людие и створиша супор: большие веляху меншим ятися по число, а они не хотяху»^[130]. Великому князю Александру пришлось дать стражу для охраны ордынских послов, но дело, в конце концов, уладилось: «окаянные» уехали «вземше число», а великий князь Александр посадил в Новгороде на княжение сына Дмитрия. Вскоре поднялось волнение против «насилия поганых» по городам «низовской» земли: народное восстание выгнало из Владимира и Суздаля, Ярославля и Переяславля «бесермен» — откупщиков татарской дани и их сборщиков. Великий князь Александр поспешил в Орду к хану, «дабы отмолил люди от беды». Энергия и власть великого князя удержали русских людей от безнадежной траты сил в разрозненных вспышках противодействия иноземному игу. Для этого пришлось преодолеть не только брожение народного негодования, но и глубокие разногласия в княжеской и боярской среде^[131]. Александр провел свою ордынскую политику: и в отношениях Руси к власти хана — он подлинный великий князь всей Северной Руси^[132].

Таким же носителем великокняжеской власти видим Александра Ярославича и во внутренних делах Северной Руси, и в ее внешних отношениях. Его сын Василий отражает в 1253 г. набег Литвы на новгородские владения; в 1256 г. Александр, по вестям из Новгорода, что шведы ставят укрепления на реке Нарове, ходил «со всею силою, с новгородци и суждальцы» и «повоева Поморие все»; в тяжелую годину восстания против татар Александр, уезжая в Орду к хану, отправил брата Ярослава и сына Дмитрия и «все полки с ними» воевать вместе с новгородцами и союзной Литвой на Юрьев против немцев^[133]. Неизбежная тягота борьбы с внешним врагом и невозможность вести ее на два фронта должны были сильно повлиять на политику Александра по отношению к татарам.

И внутри владимирского великого княжения еще не видно черт политического распада. Ростовские князья, братья Васильковичи, сыновья Василько Константиновича, по смерти отца «седоста в Ростове на княжении»; с 1251 г. младший, Глеб, княжит на Белоозере, но этим не разбито единство ростовской отчины^[134]. Князь Глеб участвует во всех ростовских делах нераздельно с братом, и только после его смерти (на Ростовском княжении) настанет выделение Белозерского княжества из Ростовского в особую отчину Глебовичей, не без борьбы, однако, с Борисовичами, стоявшими за единство владения ею. Ростовские Васильковичи при великом князе Александре Ярославиче всецело его подручники. Они, видимо, сразу примкнули к его политике. Князь Борис был в Орде, когда там разыгралось трагическое дело Михаила Всеволодовича Черниговского, и вместе со своими боярами уговаривал Михаила «сотворить волю цареву». Глеб Василькович был первым из русских князей, который «оженися в Орде»^[135]. Есть указания на особо близкие отношения Александра Невского к Васильковичам: с князем Борисом он посылает дары Улавчию, ордынскому временщику при хане Берке^[136]; в Ростов едет из Новгорода, уладив тамошнюю смуту, поделиться успехом с епископом Кириллом и ростовскими князьями^[137].

Великий князь играет первую роль в делах Ростовской епископии^[138]. Ростовское княжество — лишь особый элемент в составе владимирского великого княжения.

Судьба Ярославля, который также входил в состав ростовской отчины Константиновичей и выпал на долю Всеволода Константиновича, а после его гибели в татарское лихолетье перешел к Всеволодичу Василию, сложилась весьма своеобразно в момент кончины этого князя, при владимирском княжении Андрея Ярославича^[139]. Василий Всеволодович умер в 1249 г., оставив после себя вдову и дочь. Умер он во Владимире, где тогда же находились у князя Андрея — великий князь Александр и ростовские князья. На этом съезде князей и было, по-видимому, решено оставить Ярославль с волостями за вдовой-княгиней Ксенией и ее дочкой Марией Васильевной. Быть может, тогда же намечено было обручение ярославской княжны с Ростиславичем Федором, который княжил на Можайске^[140], а благодаря этому браку «достася ему Ярославль». Это событие навсегда вырвало Ярославль из состава ростовской отчины. При великом князе Александре Ярославиче и долго позже — в Ярославле нет местной княжеской власти, которая играла бы более или менее заметную и самостоятельную роль, но нет и основания говорить о выходе Ярославля из прямой связи с великокняжеской властью^[141].

В Угличе сидят третьестепенными князьями сыновья Владимира Константиновича, на которых и угасла эта линия ростовских князей^[142].

Владельческое положение самого Александра Ярославича и его братьев было определено предсмертным рядом их отца: Святослав Всеволодович, заняв великое княжение, «сыновци свои посади по городом, якоже бе им отець урядил Ярослав»^[143]. Мы не знаем содержания этого Ярославова уряженья, но предполагаем, что с ним совпадает распределение владений между Ярославичами при великом князе Ярославе, и позднее Александр на великом княжении сохраняет свое вотчинное отношение к Переяславлю, которое переходит и на его старшего сына, а на Переяславле он княжил еще при жизни отца. Есть основание признать, что Андрею Ярославичу назначены по «ряду» его отца — Городец Поволжский и Нижний Новгород^[144]; в 1256 г. сюда он вернулся, как «в свою отчину», а в следующем получил ханское пожалование, стоившее великому князю Александру немалых даров ордынцу Улавчию и самому хану. Притом соглашение с братом придало к его владениям еще Суздаль. Князь Андрей не играл при брате сколько-нибудь самостоятельной роли, ездил с ним в Орду и в Новгород, исчезая в среде окружающих великого князя Александра князей; он пережил брата лишь на несколько месяцев. То же самое можно сказать и о третьем Ярославиче — Ярославе. После бурных событий начала 50-х гг. XIII в. Ярослав княжит спокойно в Твери, едет в 1258 г. с Александром в Орду, идет в 1262 г. от него в поход на немцев^[145]. На Костроме сидел Василий Ярославич, которому в год кончины великого князя Александра лишь исполнилось 22 года; на княжение в Галиче мерянском умер в 1255 г. Константин Ярославич, ездивший от великого князя Ярослава Всеволодовича к великому хану в Монголию, а после него — его сын Давыд, о котором только и знаем, что скончался он в 1280 г., причем летопись называет его князем Галичским и Дмитровским^[146].

Существование всех этих княжеских владений по-прежнему не говорит еще о подлинном политическом распаде Владимирского великого княжества. Великий князь Владимирский в эпоху Александра Ярославича Невского единый и бесспорный представитель всей Северной Руси перед ордынской властью, защитник всех ее областей перед напором западных врагов, распорядитель всех ее боевых сил. Но на отдельных «волостях» великого княжества «княжат и владеют» местные князья, которые имеют на то право, не зависящее от воли великого князя, то «семейно-вотчинное» право, которое издревле составляло основной элемент «княжого права в Древней Руси». Это право вотчинное, наследственное, приобретено, в принципе, самим рождением и семейное, так как его существо в праве всех сыновей владетельного князя на отцовское наследие — общую этим сыновьям «отчину». Реализуется оно либо согласно «ряду» отцу, который определяет, какую именно долю получит каждый из сыновей, либо — особенно для сыновей, малолетних в момент отцовской кончины, их наделением по воле дяди или старшего брата, которому они отцом «приказаны» или даны «на руки». Доли князей наследников в общей их отчине будут позднее называться «уделами» (XIII в. этого термина еще не знает), князья станут говорить о долях своих, как об «уделах вотчины своея», но для данного времени ни в терминологии, ни в существе владельческих отношений князей не видно ничего принципиально нового сравнительно с основами «княжого права» в Киевской Руси. Вотчинные тенденции княжого владения еще слишком подчинены силе политического единства Великороссии, которое имело опору во власти владимирского великого князя, чтобы могла развернуться на их основе определенно иная система отношений. Время великого князя Александра Ярославича напоминает, однако, тот момент в истории Киевской Руси, когда во главе ее стояли Владимир Мономах и сын его Мстислав. При значительной силе объединяющей великокняжеской власти, во внутреннем строе земли уже закреплены основы владельческого обособления сложившихся местных вотчинных княжений. Ростовские владения Константиновичей признаны особой наследственной владельческой единицей; определились вотчинные владения для всех князей — Ярославичей и их потомства. И сам великий князь Александр вотчич на Переяславле-Залесском, который один только и составляет отчину, в строгом смысле слова, его сыновей. Великокняжеская власть еще лишена надлежащей территориальной базы, ее главенство — чисто политическое, и в этом причина ее слабости и упадка. Внутренние силы страны организованы вне ее прямого воздействия по поместным княжествам и легко могут стать из опоры общей политики великорусских князей под главенством владимирского великого князя — фактором разрушения этого главенства и всего объединения, в условиях внутренней борьбы. По этому разрушительному пути и пойдет история Владимирского великого княжества после кончины великого князя Александра Ярославича. Давление татарского владычества, установившееся при его правлении с таким напряжением внутренних отношений Руси, несомненно, сыграло крупную роль в развитии упадка великокняжеской власти.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

100

Там же. С. 414.

101

При суммарной характеристике «внутреннего состояния русского общества от кончины князя Мстислава Мстиславича Торопецкого до кончины великого князя Василия Васильевича Темного» (Соловьев С. М. История России. Т. IV. Гл. 3) С. М. Соловьев пришел к иному заключению о судьбах поволжской торговли в татарскую эпоху: «После утверждения татарского господства, ханы и баскаки их для собственной выгоды должны были благоприятствовать торговле русской… притом же, по прошествии первого двадцатипятилетия, тяжесть ига начинает уменьшаться, и после видим значительное развитие восточной торговли и волжского судоходства; даже с достоверностью можно положить, что утверждение татарского владычества в Средней Азии, также в низовьях Дона и вступление России в число зависящих от Орды владений — очень много способствовало развитию восточной торговли» (История России. Кн. I. С. 1234). Однако временем «самым благоприятным для восточной торговли» С. М. Соловьев признал «время от Калиты до Дмитрия Донского» и приводит пример, указывающий на торговую значительность Нижнего Новгорода. Некоторый подъем русской восточной торговли (как и начало возрождения колонизационного движения на восток и русской боевой силы на восточной окраине Великороссии) связан — ко второй четверти XIV века — с образованием Нижегородского великого княжества (тот же пример — характерен для недолговечной его самостоятельности). Но подъем этот — вне связи с татарским покровительством торговле, и едва ли есть у нас основание говорить о столь последовательной экономической политике ордынских властей.

102

Ф. Ф. Горностаев («Очерк древнего зодчества Москвы» — в «Путеводителе по Москве», изд. Московским архитектурным обществом) отмечает, что «за это время перерыва» известны лишь постройки — Святого Спаса в Даниловом монастыре под Москвой (в 1272 г.) и Святого Спаса в Твери (в 1280–1290 гг.).

103

Особняком стоит известие: «Приехаша численици, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязаньскую и Муромьску, и ставиша десятники и сотники и тысяицники и темники». Об этой организации больше нет сведений (Лаврентьевская летопись. С. 451; ПСРЛ. Т. VII. С. 161).

104

ПСРЛ. Т. VII. С. 140 и 152.

105

Лаврентьевская летопись. С. 447. Быть может, лучше чтение: «рассудив им комуждо свою отчину», как например, в Рогожском летописце (ПСРЛ. Изд. 2-е. Т. XV С. 31).

106

Конец Ярослава связан с глухим известием о каком-то доносе на него: «Обажен бо бысть царю Федором Яруновичем» (ПСРЛ. Т. VII. С. 156). С. М. Соловьев (Кн. I. С. 832–833) приводит рассказ Плано Карпини о том, что Ярослав был отравлен ханшей, и ставит его в связь с доносом Федора Яруновича, объясняя смерть Ярослава «наговором родичей, следствием родовых княжеских усобиц». В «Истории отношений между русскими князьями Рюрикова дома» (с. 262–263) Соловьев подозревал интригу ростовских Константиновичей. Но мы ничего не знаем о какой-либо вражде с ними Ярослава. Больше было бы поводов (хотя тоже недостаточно для определенного заключения) сопоставить эту темную историю с враждой Ярославичей против дяди Святослава и с тем, что, судя по нашим летописям, донос Яруновича совпал с первым приездом в Орду Святослава, когда князья все вместе предстали пред ханом. Ср. ниже — о неопределенности известий относительно владений Святослава.

107

Лаврентьевская летопись. С. 420. При великом князе Юрии Всеволодовиче Василько и Всеволод сидят на своих вотчинных столах послушными подручниками дяди — великого князя, участниками его походов; о временном раздоре в 1229 г. упоминалось выше.

108

Судя по известию, как в 1229 г. Ярослав Всеволодович «отлучи от Гюргя Константиновича три — Василька, Всеволода, Володимера», Владимир Константинович (15-летний) считается участником политических выступлений; вероятно, что он тогда же занял углицкий стол по «ряду» с братьей; может быть, согласно предуказанию отца, о котором говорят некоторые родословные (ср. Экземплярский. Великие и удельные князья Северной Руси. Т.П. С. 15 и 125).

109

Так в 1229 г. (см. выше); так в 1230 г. «благовернии князи Василько и Всеволод и Володимер послаша к отцю своему Гюргю и к епископу Митрофану но Кирила, игумена и архимандрита манастыря святые Богородица Рожества, дабы и пустил на епископство к Ростову» (Лаврентьевская летопись. С. 431).

110

Книжник-составитель Никоновской летописи так истолковал это выражение: Батый, «розслушав их о сем и разсудив, даде им вотчину их» (ПСРЛ. Т. X. С. 129).

111

ПСРЛ. Т. IV. С. 34. Текст так наз. «Летописи по Академическому списку» (изд. при Лаврентьевской летописи. С. 495): «отда Ростов, Суздаль брату Святославу» явно испорчен из: «отда Ярослав, Суздаль брату Святославу».

112

О нем крайне скудны упоминания. Владимир умер в 1249 г. во Владимире, «везоша его в его отчину на Углече поле и положиша и в церкви Святого Спаса» (ПСРЛ. Т. VII. С. 159). «На Угличи» умер сын его Андрей в 1261 г. (Там же. С. 162), а в 1285 г. умер «Роман Володимеричь Углечский» (Там же. С. 178). Об этих князьях ничего, кроме дат их смерти, не знаем.

113

ПСРЛ. Т. VII. С. 118.

114

Лаврентьевская летопись. С. 444; ПСРЛ. Т. VII. С. 144; возможно, что Иван и раньше княжил в Стародубе, что так представлял себе дело автор данной записи в Лаврентьевской летописи: «отда Ярослав Ивану Стародуб» вместо обычного «дасть», как выражаются (поправляют?) позднейшие тексты (например Воскресенская летопись).

115

Столь необычное выражение Лаврентьевской летописи (с. 447) как бы передает по своему татарскую фразеологию?

116

Быть может, в глухих указаниях летописной традиции о причинах гибели Ярослава Всеволодовича можно усмотреть намек на эту опасность. Но в истории Александра Невского увидим и другую сторону тех же русско-татарских отношений: политика ханов с ранних времен вступает на путь попыток утвердить ордынское владычество над русским улусом усилением великокняжеской власти в руках единого представителя Руси перед ханом Золотой Орды.

117

В 1206 г., когда Ярославу пришлось уйти из Переяславля южного, Всеволод «посадил» его в Переяславле-Залесском (Лаврентьевская летопись. С. 406); он участвует в отцовских походах во главе переяславцев (Там же. С. 410).

118

Там же. С. 110.

119

B. Экземплярский отмечает ту же особенность и для XII в.: «Нельзя не заметить, что Переяславль, по образовании великого княжества Владимирского, был как бы необходимой принадлежностью последнего: великие князья сажали в нем или сыновей своих или самых близких родичей», а по временам Переяславль примыкал «к личным владениям великого князя» (Указ. соч. Т.П. С. 4).

120

B. Экземплярский полагает, что Святослав владел Суздалем до самой смерти, то есть до 1252 г.; считает, что Суздаль по смерти Святослава присоединен к великому княжению, как «выморчный удел», хотя тут же сообщает о переходе Юрьева-Польского к Святославичу Дмитрию (Т.П. С. 257–258); говорит и о какой-то «принадлежности» Юрьева к Суздалю (С. 23. Примеч. 57).

121

Ср. Княжое право. С. 80–81; ср. о Всеволоде Ольгович (Там же. С. 89–91).

122

Представляется вероятным видеть тут черту ханской политики, искавшей способа утвердить за собой господство и над Южной и Западной Русью; однако форма могла быть подсказана только русскими людьми, но, конечно, не Александром Ярославичем.

123

Лаврентьевская летопись. С. 448.

124

Александр при дальнейших событиях — в Новгороде, а татарское нападение в 1252 г. настигает Андрея у Переяславля, и тут, в Переяславле, захватили и убили жену князя Ярослава Ярославича и его воеводу Жидислава, а детей его захватили в плен; по-видимому, князь Ярослав примкнул к планам брата Андрея (Лаврентьевская летопись. С. 449–450; ПСРЛ. Т. VII. С. 60). Ср. замечания С. М. Соловьева (Кн. I. С. 839).

125

Лаврентьевская летопись. С. 449. Никоновская летопись, а за ней историки XVIII и XIX вв. приняли сопоставление этих известий за основание приписать самое нападение татар на Андрея — проискам Александра. Однако поход Неврюя лишь часть предпринятых татарами операций: в 1253 г. Куремса начинает наступление на Даниила Галицкого, законченное затем Бурундаем. Татары в этот момент опасности для их владычества на Руси отнюдь не орудие княжеского соперничества.

126

Лаврентьевская летопись не говорит о битве, позднейшие своды смягчают впечатление обидной беспомощности, вводя в рассказ «сечу велику» (ПСРЛ. Т. VII. С. 159).

127

Лаврентьевская летопись. С. 450. Сама терминология этого известия вызывает на сопоставление отъезда Ярослава с бегством Андрея.

128

Там же. С. 450–451. Полнее ПСРЛ. Т. VII. С. 160–161.

129

Неясно, кто эти советники князя Василия. Новгородская I дает такой текст: «Князь Александр выгна сына своего из Плескова и посла в Низ, а Александра и дружину его казни: овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повел» (С. 278; то же Воскресенская летопись — ПСРЛ. Т. VII. С. 161); Никоновская летопись (т. X, с. 142) выпускает непонятного «Александра», и потому «дружина» стала в ее тексте дружиной князя Василия. Не новгородцы ли этот Александр и его дружина? Указатель «Новгородская летопись по синодальному харатейному списку» превратил этого Александра в «начальника дружины князя Василия Александровича»!

130

Полный горечи «менших», рассказ с жалобой на бояр, что при установлении дани они «творяху себе легко, а меншам бе зло» (ПСРЛ. Т. VII. С. 162). Хронология этих известий сильно спутана и несогласованна в разных летописных компиляциях.

131

Разногласия эти глубоко захватили влиятельные общественные группы: князь Андрей Ярославич «здума со своими бояры», что лучше покинуть княжение и родину, чем служить ханам; Ярослав бежал из «отчины» — «с боярами своими»; в Новгороде борются две партии: одна склоняет новгородцев к покорности требованиям хана и великого князя Александра, другая — наводит князя Василия Александровича на «зло» сопротивления политике великого князя-отца.

132

Крайняя скудость наших сведений о русско-татарских отношениях XIII и начала XIV в. (едва ли случайная, так как замалчивание или, по крайней мере, смягчение фактов, тягостных или противоречащих воззрениям и тенденциям книжника-летописателя, — характерная особенность наших летописных сводов) не дает возможности учесть результаты татарской политики Александра Невского. Быть может, ими объясняется отсутствие иных, кроме одного, приведенного выше, следов татарских десятников, сотников, тысяцких и темников? Вопрос о времени, когда сбор дани и выплата татарского «выхода» ордынским властям перешли в руки князей, неразрешим с достаточной определенностью. Не знаем, в чем состояла «ослаба от насилья татарскаго» по смерти хана Берке (ум. в 1266 г.), отмеченная в летописных записях (ПСРЛ. Т. X. С. 145). С. М. Соловьев отметил, что после 1269 г. (когда упомянут Амраган, великий баскак Владимирский) нет больше помина о баскаках; что после переписи 1275 г. — «не упоминается больше о перечислении — ясный знак, что ханы, по разным причинам, начали оказывать доверенность князьям и что последние взяли на себя доставку дани в Орду», что князь Андрей Александрович обвинял перед ханом брата, великого князя Дмитрия, в уклонении от уплаты дани. Соловьев говорит об «удалении баскаков, численников и сборщиков дани» без возможности датировать и различить моменты этого освобождения Руси от постоянного и непосредственного воздействия ордынских властей. Однако terminus post quem для этого процесса — время Александра Невского. Надо признать, что активная роль княжеской власти в удовлетворении татарских требований и постепенное вытеснение прямых агентов власти хана с Руси начались с его времени (см. Соловьев С. М. История России. Кн. I. С. 1158). Русская письменность сохранила память об Александре Невском как о «хранителе и заступнике» Русской земли (Мансикка В. Й. Житие Александра Невского. С. 101).

133

Новгородская I летопись. С. 274, 277 и 281; ПСРЛ. Т. V. С. 190; Т. VII. С. 163.

134

Никоновская летопись разделяет Ростовское и Белозерское княжение с 1238 г., переделав запись своего источника: «А в Ростове седоста Васильковичи Борис да Глеб на княжение» (см. ПСРЛ. Т. IV. С. 34) в такую формулу: «А князь Борис Василькович сяде в Ростове, внук Констаньтинов, правнук Всеволож, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнук Владимера Маномаха, пращур Всеволож, прапращур Ярославль, препрапращур великого Владимера, а брат его князь Глеб Василькович сяде на Беле езере» (ПСРЛ. Т. X. С. 113). Книжник, ее составитель, не согласовал этого с сохраненным и в его труде известием 1251 г.: «Князь Глеб Василькович [внук Константинов, правнук Всеволож, преправнук Юрья Долгорукого] иде на Белоозеро, в свою отчину» (Там же. С. 138; ср. Лаврентьевская летопись. С. 449; Т. VII. С. 159). A. B. Экземплярский полагает, что Белозерский «удел мог существовать даже ранее 1251 г., хотя Глеб и жил пока в Ростове» (Указ. соч. Т.П. С. 155, примеч. 455); понимать это надо так, что, возможно, предназначение князю Глебу Белозерского княжения — по «ряду» отца, если он успел его сделать, или по «уряженью» князей — родичей с великим князем относительно малолетних ростовских князей, когда они «посажены» на Ростовское княжение.

135

Лаврентьевская летопись. С. 451. Перед тем Глеб ездил в Монголию к великому хану. В 1276 г. братья ходили в Орду с другими князьями по зову хана Менгу-Темура в поход против Ясов. Борис умер в Орде перед походом, а Глеб вернулся на Ростовское княжение.

136

Лаврентьевская летопись. С. 451: в 1256 г. «князь Борис поеха в Татары, а Олександр князь послал дары; Борис же быв у Улавчия, дары дав и приеха в свою отчину с честью». Никоновская поняла по-своему: «Князь же Борис Василькович Ростовский иде в Татары со многими дары; также и Александр Ярославич посла послы своя в Татары со многими дары» (ПСРЛ. Т. X. С. 140–141).

137

Лаврентьевская летопись. С. 452. Возможно, что великий князь Александр нашел опору своей политики в духовенстве. Митрополит Кирилл, ставленник Даниила Галицкого, был, по-видимому, посредником в сношениях своего князя с Андреем Ярославичем, но затем остается в течение ряда лет на севере. В решительный момент — 1251 г. — оба Кирилла, митрополит и епископ Ростовский, ездили к Александру в Новгород, а затем митрополит встречает Александра «со кресты у Золотых ворот» во Владимире, когда тот вернулся из Орды ханским ставленником на великое княжение, и участвует в обряде посажения. Упоминается он во Владимире и в 1255 г., а в 1256 г. сопровождает Александра в Новгород (ПСРЛ. Т. VII. Т. 161; впрочем, известие это весьма сомнительно и не подтверждается другими летописями). Предположение Голубинского, что митрополит Кирилл, быть может, «после 1252-го и 1256 гг. не уходил из Северной Руси и провел в ней сподряд все время с 1250-го по 1263 г.» (История Русской церкви. Т.П. С. 57), — вероятно, тем более что в 1261 г. по его благословению решено дело об управлении Ростовской епархией, в 1262 г. состоялось поставление нового ростовского епископа Игнатия, а в 1263 г. митрополит Кирилл совершает обряд погребения тела великого князя Александра. Е. Е. Голубинский указывает и на то, что митрополит Кирилл только в 1274 г. поставил нового епископа во Владимир на место убитого татарами в 1228 г. Митрофана и склонен приписать Кириллу мысль если не о перенесении во Владимир митрополии, то об оставлении Владимирской епархии за митрополитами. На севере должно было состояться поставление епископа Митрофана на новую Саранскую епархию в 1261 г. — быть может, также момент в татарской политике великого князя Александра.

138

Так, например, в деле назначения архимандрита Игнатия в помощь престарелому епископу Кириллу (Лаврентьевская летопись. С. 452); по кончине епископа Игнатий стал его преемником.

139

Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 73–75. В Никоновской летописи (ПСРЛ. Т. X. С. 153–154) находим любопытную справку по поводу неожиданного появления под 1277 г. ярославского князя Федора Ярославича: «Подобает же о сем ведати како сей глаголется князь Федор Ростиславич Ярославский». Перед нами, очевидно, не воспроизведение какого-либо источника, а сводка сведений и соображений книжника-летописца, источники коих нам неизвестны и не поддаются проверке. Приемлемыми их можно считать только потому, что ничто в других источниках им не противоречит, а они пополняют пробел в истории Ярославского княжества. Предположительно можно источником этой «справки» считать данные о родословии ярославских князей, собранные в пору составления Никоновской летописи для Государева Родословца. Эта «справка» была, впрочем, известна и составителям Воскресенской летописи, которая дает краткую выписку (т. VII, с. 173) из ее редакции, еще не стилизованной в манере Никоновской летописи.

140

Этот брак, видимо, связан с западнорусскими отношениями ростовских князей. Василько Константинович был женат на дочери черниговского князя Михаила Всеволодовича; Всеволод Константинович женился в 1227 г. на дочери Олега Святославова, по-видимому князя Курского (ПСРЛ. Т. VII. С. 134; Т. X. С. 94; на с. 157 Никоновская летопись сообщает ее имя — Марина); Всеволодова княгиня надолго пережила мужа (скончалась, по Никоновской летописи, в 1279 г.) и могла играть роль в этом деле. Обручение малолетней четы (Марии было, по весьма вероятному расчету Экземплярского, года четыре, так как ее отец умер 20 лет, едва ли более, от роду; Федор Ростиславич до 1276 г. не выступает в летописных известиях, что дает некоторое основание считать его весьма юным; умер он в 1299 г.) фактически имело, а могло иметь и в намерениях старших князей, политическое значение, быть может, в связи с замыслами князя Андрея Ярославича, который искал объединения русских сил против татар. Вокняжение в Ярославле можайского отчича приводило Можайск в связь с великим княжением Владимирским, а с 1279 или 1280 г. Федор, хоть ненадолго, владел и Смоленском, оставаясь, однако, деятельным участником владимиро-суздальской политической жизни. Связи Федора Ростиславича с обеими половинами Руси закреплены и замужеством его дочерей: одну он выдал за галицкого князя (Давида Константиновича), а другую — за белозерского (Михаила Глебовича).

141

Долгая пассивность князя Федора Ярославича объясняется не только его юностью, но и для дальнейших лет тягостным семейным положением. Его житие, какое составил инок Антоний по поручению великого князя Ивана III и митрополита Филиппа, использовало, по всей видимости, семейные предания ярославских князей; по его рассказу, князь Федор был надолго задержан в Орде, а по смерти жены не мог вернуться в Ярославль, отвергнутый тещей и боярами, которые стали править именем его сына Михаила. Князь Федор вернулся в Орду, где пробыл несколько лет; тут он женился на ханской дочери (во крещении Анне), тут родились два его сына (Давид и Константин); только по смерти сына Михаила (попытка Экземплярского установить дату этой смерти дает 1289 или 1290 г. — т. II, с. 79–80) Федор занял стол ярославского княжения с татарскою помощью. См. житие в «Великих Минеях Четиих» под 19 сентября и в Степенной книге (ПСРЛ. Т. XXI. Ч. 1. С. 307).

142

Летописи отметили только даты кончины Андрея (1261) и Романа (1283 или 1285) Владимировичей (Лаврентьевская летопись. С. 452 и 458; ПСРЛ. Т. VII. С. 162 и 178).

143

Лаврентьевская летопись. С. 448.

144

Воскресенская летопись (ПСРЛ. Т. VII. С. 160) замечает при сообщении о бегстве Андрея в 1252 г. из Русской земли, что он, пробыв несколько времени в Швеции, «прииде в свою отчину»; под 1256 г. находим в Лаврентьевской летописи (с. 451) странную запись: «поехаша князи на Городец да в Новгород», и тогда же великий князь Александр послал Бориса Ростовского ублаготворять ордынца Улавчия дарами; и то же повторяет Никоновская летопись, без комментария, но два ее списка дают чтение «князь» (сохраняя, однако, «поехаша», т. X, с. 140). С 1257 г. князь Андрей появляется в ряду русских князей, едет в Орду с великим князем Александром и другими. Никоновская летопись впредь зовет его Суздальским и, по-видимому, права в своем заключении, хотя сама же спутала генеалогию суздальских князей (быть может, следуя родословной передержке князей Шуйских; весь спор об их происхождении от Андрея Ярославича или от Андрея Александровича, сына Невского, считаю разрешенным возражениями A. B. Экземплярского против С. М. Соловьева, см. Великие и удельные князья Северной Руси. Т.П. С. 388); поводом к этой путанице послужили судьбы Суздаля, Городца и Нижнего после смерти Андрея Ярославича. По-видимому, запись под 1256 г. надо действительно понять как известие о приезде Андрея на Городец и Нижний, что Воскресенская летопись и называет его возвращением «в свою отчину» (так понял и В. Н. Татищев: т. IV, с. 27). О кончине его и погребении Воскресенская летопись обобщает: «Преставися князь Андрей Ярославич суждальский, положен бысть в Суждали» (1263; т. VII, с. 164). Родословные материалы Никоновской летописи определенно указывали на происхождение суздальских князей от Андрея Ярославича (см. ПСРЛ. Т. X. С. 144), но под 1365 она дает иную, противоречащую этим материалам, генеалогическую справку (Т. XI. С. 4), руководясь ею и в других «поправках» (например, Т. X. С. 176). Предположение A. B. Экземплярского (Указ. соч. Т. II. С. 387), что князь Андрей Ярославич получил Суздаль вместе с Городцом и Нижним в 1247 г. от дяди Святослава Всеволодовича (стало быть, по «ряду» отца), не вяжется с позднейшими судьбами этих владений, как их сам Экземплярский излагает; не согласованы и указания о том, что произошло по смерти Андрея Ярославича. Причина всей этой путаницы, кроме редакционной работы книжника — составителя Никоновской летописи, не сумевшего преодолеть противоречия своих генеалогических материалов, также в необоснованном представлении, будто исконна связь Городца и Нижнего с Суздалем, как «пригородов» с главным, старейшим городом.\\\У Татищева находим (т. IV, с. 27) любопытное замечание, что Александр Невский, по возвращении Андрея Ярославича «из Немец», «хотяше ему Суздаль дати, но не смеяше Царя».

145

ПСРЛ. Т. VII. С. 163.

146

Там же. С. 174.