Амлет, сын Улава

Адель Гельт (2024)

В тот год, когда прекрасная Гундур берет в спутники и супруги Улава Аудунссона, хотя иные рассказывают, что это случилось наоборот, могучие бонды и вольные викинги Исландии собираются на первый для этой земли альтинг… …Через девять лун после того, как в стреху крыши первого дома вбили железный гвоздь, в семье Улава Аудунссона и Гундур Тюрсдоттир родился мальчик рыжей масти (в отца) и с отчаянно-голубыми глазами (в мать).

Глава 8. Из города в город.

Ветры бывают разные — и речь не о тех, которым люди, живущие в иных краях, дают всякие имена, в виду имея одних и тех же воплощенных духов.

Самый простой, неодушевленный, ветер, может быть опасен не только тем, с какой силой он дует, но даже и самим своим направлением.

Страшен ветер, дующий в лицо: в Нижних землях он зовется Левентик, и это не имя, а просто такое слово. Этот ветер не даст ладье двигаться во всю силу, иной раз и вовсе погонит назад: в таких случаях толковому морскому конунгу следует притвориться, что ему срочно потребовалось плыть в обратную сторону, должным образом пересадив гребцов-рёси и переставить большой парус, тогда Левентик обернется своей противоположностью и приведет викингов к цели, пусть и новой.

Ветер, дующий в спину, коварен. Имя ему — на том же языке — Фордевинд, и он уверенно несет ладью вдаль, и часто столь быстро, что воины могут сушить весла, так сильно его могучее дуновение. В том две беды: первая из них — о человеке. Свободный человек, которого постоянно подталкивают в спину, очень скоро разучится что идти быстрым шагом, что выбирать направление. Вторая беда — о корабле, ведь если ладья разгонится слишком сильно, незнакомые воды обязательно приведут ее на острые камни: тут всей дружине и погибель.

Ветер Галфвинд дует слева или справа, он сбивает с пути, и больше о нем ничего нет.

Так много сказано словами Нижних Земель потому, что будущность их видится ясно, как ночные звезды в хорошую погоду. Мирные жители, нынешние мельники и огородники, совсем скоро станут они лучшими мореплавателями на свете, северная же звезда к тому времени почти что канет в закат, и это тоже принесет ветер.

Снорри Ульварссон

Поучение о ветре — Виндсинсбок (фрагмент)

Реликварий Балина, Истарх АН СССР, Казань

Меня не пустили на весла.

— У тебя, сын, иная судьба, — сообщил отец в ответ на вопрос мой, огорченный и недоуменный. — Видел ли ты когда-нибудь знатного скальда, сидящего на гребной скамье?

Улав прав. Гребущий скальд — зрелище невиданное, означающее, пожалуй, что из здоровых и способных ворочать веслом рёси осталось так мало, что всякая пара рук идет в дело. У скальда иной урок: он смотрит вперед и по сторонам, угадывая по сложным знакам грядущую бурю, коварные подводные скалы или прожорливых морских животных.

Еще скальд часто поет Песнь, направляя в нужную сторону ветер и вселяя в воинов задор при неминуемой схватке. Если битва была удачной, но не все раненые погибли, он же, скальд, в меру своего гальдура, будет врачевать павших не до конца, и на это тоже нужны немалые силы, колдовские и нет.

По требованию отца и с согласия всей временной дружины, я привыкал быть скальдом на боевой ладье, но делал это недолго: путь от Исафьордюра до Рейкьявика занимает всего три коротких дня, пусть даже и с ночными стоянками.

В этом пути с нами был Игги, сын Остерберга, прозванный за живой и веселый нрав Вспышкой. Он и сам когда-то учился на Сокрытом Острове, пусть и длилось обучение недолго: чем-то прогневал Остербергссон великого скальда Снорри, считавшегося вздорным стариком уже в те древние годы: почти десять лет назад!

Поэтому Вспышке было, о чем мне поведать, а я слушал его с вниманием неослабевающим: о том, каковы порядки на Сокрытом Острове, с кем стоит проявить вежество, кому же — сразу свернуть скулу, и главное — о том, как не прогневать Великого Скальда.

Зашла речь и о том, кого при жизни звали бы на наш лад Хетьяром, сыном Сигурда.

— Ты смел, юный Улавссон, — шел второй день плавания, впечатления потускнели, дела особенного не было: подкралась скука. Мы с Игги сидели вдвоем на той оконечности лангскипа, что была сейчас носом, и беседовали о своем, о скальдьем, не особенно приглушая голос. Дружина, часть которой сейчас бездельничала, ошивалась поодаль, не стремясь войти в пределы слышимости: так было заведено.

— Кто-то усомнился в моей храбрости? — горделиво подбоченился я, не кладя, впрочем, руки на кинжал. — И сам я, и отец мой, и мать моя, славная иными деяниями…

— Речь не о воинской храбрости, юный Улавссон, — возразил скальд. — Оной тебе не занимать, но я сейчас о том почти безрассудстве, что ты проявил, призвав духа-покровителя во второй раз за один день!

Понимания в моем мохнатом лице Игги не нашел, сообразил что-то, и принялся объяснять.

Я уже и без того знал — частью услышал от Хетьяра, частью додумался сам, что так призывать духа-покровителя, особенно такого сильного и умного, как Строитель, надо не очень часто, и лучше не делать этого вовсе.

— Дело в том, Амлет, что каждый воплощенный призыв духа пусть немного, но ослабляет силу самого скальда, потому и потребен перерыв: гальдуру нужно время на то, чтобы сгуститься, — пояснил и без того почти понятное старший и более опытный товарищ. — Впрочем, мы, скальды крайней Полуночи, предпочитаем говорить так: тебе нужно время на то, чтобы сгустить гальдур.

— Он ведь учит меня, Игги сын Остерберга, — напомнил я уже сказанное некоторое время назад: сейчас мы беседовали не впервые. — Учит вещам удивительным тем более, что совершенно мирным. Его словам сложно верить, но за всю свою жизнь он ни разу не обращал оружия против живого человека!

— Если бы не то, что духи не способны лгать, я бы тоже усомнился в речах столь странных, — поддержал меня Игги. — Но дело не в том, чему он тебя учит и учит ли вообще.

Скальд посуровел лицом, и я предпочел насторожиться, всем существом своим обратившись в слух и зрение: речь зашла о важном, и нельзя стало упустить ни звука, ни жеста.

— Он ведь умер, Амлет. Твой Хетьяр — жил, и больше не живет. Если бы не ты сам и кто-то из могучих асов, поддержавших тебя в твоем стремлении к новым знаниям, он ушел бы в никуда: в Вальгалле его — не воина — никто не ждал, Нильфхейм тоже не принял бы человека, не верящего ни в каких богов… Сейчас его странную не-жизнь поддерживает твой гальдур, и то, что ты готов его терпеть при себе.

— Это все мне хорошо известно, — решился я прервать ставшую немного скучной речь: ничего нового Игги, покамест, не сообщил.

— Имей терпение выслушать до конца, юный Улавссон! Я ведь не обязан тебе ничего рассказывать: сейчас замолчу, и мучайся потом предположениями! — скальд немного разозлился, ведь я, по правде сказать, повел себя со старшим невежливо.

— Прости, Игги, — я выставил перед собой ладони в примиряющем жесте. — Ты старше меня и опытнее, а я веду себя как мальчишка. Впрочем, я и есть мальчишка…

— Именно поэтому я не стану молчать, а расскажу все до конца, только ты меня больше не перебивай, — немедленно подобрел скальд.

Мы прервались: парус хлопнул раз, другой, но не повис совсем — ветер очень редко стихает вдруг и вовсе, если, конечно, его не глушит чья-то злая воля.

Викинги, тем не менее, рассаживались по скамьям: предстояло немного поработать.

К разговору вернулись уже на следующий день, почти в виду Рейкьявика, и вышел он похожим на лист пергамента, на который совсем было нанесли огамические штрихи, но передумали и скомкали основу вместо того, чтобы отскоблить и написать что-то иное.

Запомнились по-настоящему только последние слова Игги Остербергссона, прозванного Вспышкой: «И получится скальд огромного умения, но вовсе лишенный сил. Что толку будет от Песни, если ты не сможешь сгущать гальдур?»

После этой, последней в той беседе, фразы, знатный скальд принялся петь ветру, и я понял: ему не до меня и моего непонимания важных вещей.

Один я, меж тем, не остался: из глубин моей головы явился Хетьяр, сын Сигурда, и сделал это страшно вовремя.

— Знаешь, Амлет, а это даже хорошо, — начал он, не поздоровавшись: глупо делать вид, будто первый раз за день видишь того, кто и так постоянно с тобой. — Хорошо, что есть некие, эмм, ограничения.

— Чего ж хорошего? — искренне возмутился я. — Так бы призывал бы тебя в лихую минуту, и не было бы никого, способного победить нас двоих!

— Герой бы получился такой, знаешь, неравновесный, — пояснил Строитель. — Мало того, тебе бы еще и было все время скучно.

Я решительно поднялся и пошел от одного борта к другому: моих шагов здесь было ровно десять, и я принялся вышагивать их один за другим, разминая немного затекшие ноги. Всякому известно: здоровый мужчина должен делать не менее десяти тысяч шагов в день, вот только непонятно, как их, шаги, считать. Десять тысяч — это ведь не десяток и даже не сотня, нипочем не досчитаешь, непременно собьёшься!

Конец ознакомительного фрагмента.