Ледобой

Азамат Козаев, 2008

Бесконечно далек путь от изгоя, ненавидимого всеми, до подлинного героя, на которого хотят быть похожи босоногие мальчишки. Жизнь полна неожиданностей – при появлении в Сторожище его не удостаивают даже холодным «здравствуй», но тепло бросают вслед «прощай». Борьба сил Света и сил Тьмы идет своим чередом, он в нее не вмешивается. Не берется за исполнение сверхзадач, найдутся дела поважнее. Но отчего-то выходит так, что прожить жизнь становится труднее, чем дойти до края света и сокрушить непобедимых чудовищ. Кто бы мог предположить, что желание мирно осесть и вложить меч в ножны лишь породит вал злоключений и ожесточенных схваток? Провидением судьбы на руках оказывается загадочная дева, избитая до полусмерти, поиск своего места в жизни выходит бесконечно тернист, а лед отчуждения трещит под бешеным напором и тает от горячей крови, своей и чужой. Он – Безрод… Ледобой… воин.

Пролог

Рассветное солнце лениво куталось в молочную дымку, объявшую белый свет с востока до запада, а может быть, с полуночи до полудня — уж кому что ближе. Только-только истаяла сизая сумеречная пора, все сущее выше дальнокрая посерело, и лишь море осталось темно-синим, да почти черным. На носу ладьи впередсмотрящий на пределе сил трудил глаза, но простереть пытливый взгляд дальше нескольких шагов не удавалось.

— И то ладно, что тихо кругом, — шепнул кормщик бойцу в толстом бычьем доспехе, потемневшем от старости, пота и слитой крови, своей и чужой. — Ни парус хлопнет, ни весло хлюпнет. Скоро берег.

— То-то и оно, что скоро, — тем же шепотом отозвался бывалый воин. — Не нравится мне эта тишина. Нутром чую, не все ладно. Пустая лодка, что в море нашли — не просто так. И был бы привязной конец просто отвязан, так нет же — перерублен!

— Ты, Перегуж, как старый волчара, — беззвучно рассмеялся кормщик. — Нос да ухо кормят брюхо!

— Скажу иначе: тоньше нюхом — целее брюхом. — Перегуж назидательно воздел указательный палец. — Жаль, научить этому нельзя. Само с годами приходит.

«Берег». Впередсмотрящий сжал пальцы в кулак и поднял руку над головой — все немо, без слов. Перегуж сноровисто сбежал на нос ладьи и, перегнувшись через борт, вгляделся в мелкие пенные буруны. Берег здесь почти везде каменист и крут, но если повезет, поймаешь килем не острые валуны, а мелкие камни. Умерить бег ладьи веслами нельзя, тишина должна быть полной. На приливной волне корабль подходил к берегу, и только шелест бортов о прибрежную гальку могли себе позволить пришельцы. Ладья ощетинилась парой весел, что подобно рогам торчали справа и слева от головы морского змея на носу. Буде встанут на пути скальные стены — знай себе упирайся веслами, не давай разбить корабль.

Земля явилась из туманной дымки резко, будто отдернула покрывало-невидимку — даже «ох» не успеешь сказать. Завесу раздернуло набежавшим порывом ветра, и скалы разом взметнулись выше головы — мрачные, угловатые, острые. Повезло, небесным промыслом вошли в берега аккурат между двумя скальными выступами, не бросило корабль на каменные ножи, что торчали со дна моря. Как маслом мазаная, ладья скользнула в тихую заводь и, пропахав килем несколько шагов галечного берега, замерла.

Стрелки, державшие под прицелом скалы, медленно опустили луки. Пусто наверху, никто не ждет с недобрым умыслом. Подошли, действительно, тише мыши, ни одна собака и ухом не прянула. «Двое на берег, — жестами Перегуж отрядил дружинных в дозор. — Ты и ты. Один вправо, другой влево».

Парни стекли на берег бесшумные, как мед по стенке кувшина, и растворились в дырявом утреннем тумане. Оба унеслись вперед, туда, где кончалась галька, и начинались валуны, и скоро даже шороха под ногами слышно не стало. «Ждать, — приказал воевода и покосился на Ледка. — А ты ушки навостри, да ничего не пропусти».

Ледок молча кивнул и весь ушел в себя. Солнце уже высоко поднялось над дальнокраем, тот же сверкающий круг в молочном тумане, когда вострослух резко поднял руку. Стрелки дружно натянули луки и замерли в ожидании знака… но отпускать тетивы не пришлось. Почти одновременно, с небольшой разницей во времени, сначала один, потом другой, разведчики поднялись на борт.

— Тихо кругом. Можно говорить, — бросил Тяг.

— Что видел?

— Пуст берег. На пять перестрелов пуст. Ни одной живой души.

— На пристани был?

Тяг мрачно кивнул.

— Берегом подобрался — пусто. Ладьи нет. Вообще ничего нет.

— Ты что видел? — Перегуж повернулся к Извертеню.

— То же самое. Пуст берег по правую руку.

— Тихо, говорите, на пристани? — Воевода задумчиво огладил бороду. — Не нравится мне все это. Ох, не нравится! Снимаемся, парни! И чтобы трава под ногой не шорхнула! Даже дышать в полраза!..

Семьдесят дружинных сошли с корабля и тихо, молча растворились в тумане, необычно стойком в это время. А когда последний воин сошел с гальки и ступил на камни, даже подножный шорох перестал оживлять мертвенно-пустой берег.

— Может, на ладье ушли? — Тяг махнул в сторону причального мостка. — Потому и нет никого?

Дружина замерла неподалеку от пристани, в роще, откуда пытливому глазу в ясную погоду открывались узкий залив и невысокий холм с дружинной избой на вершине и прочими постройками, необходимыми для жизни, все, как водится, в кольце охранной стены. Сейчас же все затянула туманная завеса, и что там впереди, оставалось только гадать.

— Нет, — Перегуж покачал головой. — Хоть один да остался бы. Извертень!

— Туточки!

— В крепости бывал?

— Как не бывал! Разок довелось!

— Ровно молния метнись туда и обратно… Да, погоди ты, еще не все сказал! Нюхом, нюхом ведись! Знак подашь огненной стрелой. Ушел!

Извертень, беззаботно посвистывая, встал на тропу, а когда вышел из рощи на открытое, сменил шаг на рысь и, точно призрак, нырнул в туман.

— Поднялся на холм… подошел к стене… двинулся вокруг… встал перед воротами… — выдерживая нужное время, Перегуж озвучивал то, что происходило впереди, как будто видел сквозь мглистую завесу. Дружинные в лесу дышать перестали, даже через раз, как упреждал воевода.

Дозорного не было какое-то время — не много, не мало, а когда из тумана вылетела стрела с трепетным огненным «флажком» на древке и вонзилась в землю перед самой рощей, дружинные от недобрых предчувствий зубами заскрипели. Это значило только одно — путь свободен, но что предстояло увидеть в крепости?

— Быстро Извертень обернулся…

— Уж больно все там подозрительно…

— Пошли! — Воевода оборвал пересуды и потащил из ножен меч. — Смотреть в оба! И вперед, и взад, и в стороны!

Короткими перебежками, качая «пьяного», мореходы быстро «съели» открытое пространство, и пока бежали, чувствовали себя в поле неуютно. Будто овощи на блюде, хоть и туманно. Крепость отстояла далеко, из-за дымки видно было не ахти, но человека, выходящего из-за стены, разглядеть смогли — и даже то, что ноги тот передвигает еле-еле, а голову и вовсе на грудь повесил. Извертень остановился, поднял руки и несколько раз махнул крест-накрест. Потом бессильно привалился спиной к стене.

— Вроде цел, — пробормотал Тяг.

— Цел-то цел, — усмехнулся Моряй. — Но лица на нем нет.

— Ну, что там? Нашел кого?

— Нашел. Всех. — Извертень кивнул и сам белее белого повел дружину вокруг стены.

Сделав несколько шагов, пришельцы в изумлении остановились. Ворота безжалостно проломлены, но запаха гари нет. Ничто не горело, но людей не слышно. Дружина замерла, а Перегуж потянул носом.

— Кровищей пахнет, — буркнул воевода и первым нырнул внутрь…

Люди Перегужа мрачно ходили по крепости и вполголоса матерились. Не выжил никто. Вся застава полегла, как один. Парни лежали, где кого застала гибель — у двери дружинной избы, у амбара, у овина. От крови, щедро слитой наземь, солонил воздух, там и сям на утоптанной земле чернели подсохшие озерца. И вороны… Крикливая стая черноголовых, ругая живых почем зря на своем птичьем языке, неохотно покидала трупы.

— Ты гляди, обожрался так, даже взлететь не может, — сквозь зубы процедил Ледок и, не целясь, навзлет пригвоздил ворона стрелой к земле.

Дружинные как будто с цепи сорвались — остервенело похватав луки, избивали ненасытное воронье, пока тулы не опустели. Даже Перегуж не удержался и, стиснув зубы, подстрелил стервятника на лету.

— Ну все, уймитесь, парни! Уймитесь, я сказал! — Громогласный рев воеводы остудил горячие головы. — Зло избыли, и ладно. За дело! Рядяша, Неслухи, готовьте погребальные костры, Ледок, Извертень, сочтите всех до единого! Стрелы собрать! Моряй и ты, Щелк, держитесь подле меня. И никого не трогать!

Мореходы занялись делом, постепенно приходя в себя. Рядяша, братья Неслухи и еще с десяток бойцов, похватав секиры, отправились в рощу за дровьем — к закату все должно быть готово. Перегуж, Моряй и Щелк ушли на пристань, и там воевода внимательно оглядел берег.

— Что думаете, соратнички?

— А что тут думать? — развел руками Моряй. — Оттниры. Больше некому.

— Без сопливых скользко, — бросил Перегуж. — Дело говори! Что надумал?

— Мыслю так: три ладьи утром подошли к заставе, — подал голос Щелк. — Шли тихо, на приливной волне. Совсем как мы.

— Поясни, — усмехнулся Перегуж.

— Туман. — Щелк задрал голову. — Второй день висит. Оттниры тоже не дураками по морю ходят, не хуже нас знают: пал туман — иди тихо. Пройдешь дальше.

— Хорошо, врасплох не застали. — Моряй стиснул рукоять меча. — Судя по телам, аккурат вчера все и случилось.

— Пристали здесь. — Воевода взошел на дощатый настил и опустился на корточки у привязного столба. — Тремя ладьями пришли, ушли на четырех. Оттнирам также в сече досталось, и кровищи расплескали изрядно. Видите кровяные дорожки? Их четыре, потому что, ладей было четыре: три своих, одна — заставная. И на каждую внесли порубленных.

— Значит, стояли один-втрое… — Моряй оглянулся на крепость. — А заставную ладью, стало быть, в поводу увели, как осиротевшую собаку.

— Не бросать же добро. — Перегуж поднялся и двинулся обратно. — Мыслю, на пристани больше делать нечего. Айда назад. Там поглядим.

Крепостные ворота оттниры вынесли к такой-то матери тараном, что валялся рядом, словно почивший исполин. Как таковых, двустворчатых ворот на заставе не было вовсе. Сделанная наподобие волокового окна, массивная створка из цельных древесных стволов сколь могла долго сдерживала находников, но, в конце концов, сдалась, как сдается все под напором ярости и остервенелой злобы. Никакие петли не выдержали бы столь значительного веса, а если нашлись бы такие петли, закрывать ворота пришлось половиной дружины. Поэтому у ворот постоянно находилась пара тяжеловесных жеребцов, запряженных как для пахоты, только волокли не плуг и не борону, а огромную створку на колесах.

— Стрелами положили немало полуночников. — Моряй на ходу оглядел подъем к воротам. Там и сям жухлая осенняя трава пестрела бурыми пятнами. — Жаль, подъем не больно крут. Иначе таран вообще не подняли бы.

— Положили немало, а еще больше осталось, — буркнул Перегуж. — За щитами оттниры прятались, не иначе. А таран волокли на колесах, как телегу. Вон и станина, откатилась, у подножия холма стоит.

— Перед воротами много крови слилось. — Щелк присел у большого темного пятна в самом створе. — Лоб в лоб сошлись.

— Дыра невелика, ударили раз пять-шесть, не больше. — Воевода, примерившись, встал в пролом. Несколько бревен страшной силой вынесло из общего ряда, и, сломленные посредине, они половинчато щерились острыми сколами в сторону заставы. — Двое в ряд, не больше. Двое с этой стороны, двое с той.

— Потом еще двое, — процедил Моряй. — И еще двое. Человек десять-пятнадцать полегло у ворот. А внутри крепости совсем нет стрел!

— Вот они продавили. — Перегуж спрыгнул наземь и мрачно огляделся. — Хлынули внутрь, растеклись по заставе. Семеро наших парней полегло справа от ворот, двенадцать — слева. А стрел нет потому, что был туман. Туманище. Своих бы не подстрелить.

— Тощий Пес. Я знавал его. Несколько раз видел в Сторожище. — Щелк склонился над бойцом, на котором не осталось живого места. — Одна, две, три, четыре… Поймал четыре меча и три ножа.

— Глотка. — Моряй склонился еще над одним телом. — Семь ран. Пять мечей и два ножа.

— Чужаков не видно. Уходя, трупы забрали с собой. — Перегуж огляделся. — Ни одного не забыли. Хотя кровищи… как будто зарезали стадо быков.

— Да так и было, — хмуро бросил Моряй. — Бычье забили.

Подошел Барсук.

— Сосчитали всех. Пятьдесят два бойца, девять баб… — Дружинный замялся. — Трое мальцов.

— Никого не пощадили! — Моряй зло сплюнул.

Перегуж со Щелком переглянулись.

— А где двое последних, пятьдесят третий и пятьдесят четвертый?

Барсук пожал плечами.

— Не знаю. Если нет среди мертвых, значит, куда-то забились. Померли в какой-нибудь пыльной дыре.

— Ищите, — приказал воевода и жестом отпустил Барсука.

— Много парней полегло у дружинной избы и там… — Щелк показал на дальний конец заставы, где стену подпирала приступка, весьма похожая на лестницу.

— С дружинной избой понятно — там прятались бабы и дети, заставные стояли насмерть, — скривился Перегуж. — А у той стены…

— Дружина прикрывала гонца, или гонцов, что должны были уйти за стену и добраться до ладейки, — подхватил Моряй.

— Те самые пятьдесят третий и пятьдесят четвертый. За мной!

Дровье сносили во двор крепости. С наступлением темноты заполыхают погребальные костры, и пятьдесят два воина, девять жен и трое отроков навсегда обретут успокоение. Тела пока не трогали — воевода не велел, — лишь молча проходили мимо и скрипели зубами от бессильной злобы. Приступка, с которой гонец или гонцы должны были высигнуть за стену, скорее молнии унестись в рощу, а там, запутав след, уплыть в рыбацкой ладейке на большую землю, представляла собой настоящее поле брани. Семнадцать человек лежало у нижней ступени, и сколько на этом же месте должно было покоиться оттниров, Перегужу и остальным приходилось только догадываться.

— Гляди, полуночный меч. — Из-под горы тел за самый кончик рукояти Щелк потянул выщербленный клинок. — Весь в зазубринах…

— За стену! — Мельком оглядев меч, воевода первым поднялся по ступеням, а за ним, обходя убитых, поднялись Моряй и Щелк.

— Когда порубили заставных, оттниры припустили следом за гонцами, — спрыгнув со стены, Перегуж показал на вытоптанную площадь под самой стеной. — Человек двадцать.

Щелк мрачно присвистнул и покачал головой. Нет, гонцы не имели никакой возможности выжить. Наверняка раненные в схватке внутри крепости, они слабели с каждым шагом, а сзади, по горячим следам бежала свора распаленных кровью полуночников. Двадцать свирепых мореходов — это не шутка даже для свежих бойцов.

— Они уходили этой дорогой, — кивнул воевода под ноги. — А за ними неслась бешеная стая. И, сдается мне…

— Что?

— Оттниров тоже порубили за здорово живешь. Широко кровищей расплескались, очень широко. Слишком широко для двух гонцов. Уходим дальше!

Следопыты спустились по склону холма, пошли по низинке и, почти не глядя под ноги, уверенно двинулись к лесу. Ломать глаза, даже в клочковатом тумане, вовсе не приходилось: измятая трава и широкий кровяной след правдиво рассказывали все, что знали.

— Тут кто-то из находников споткнулся и лежал довольно долго. — Перегуж показал на кровяное пятно, значительно большее, чем все виденное раньше за стеной. — Оттого и натекло изрядно.

— Но поднялся и побежал дальше. — Щелк закусил ус. — Живуч, с-собака!

Вошли в лес. Листвяной навес уполовинил и без того скудный свет, поэтому пришлось кланяться в пояс, чтобы разглядеть под ногами следы. А через сотню шагов ждала первая неожиданность, если за таковую не считать полностью истребленную заставу — под корягой, в яме от вывороченного древесного ствола обнаружилось тело находника без малейших признаков жизни — от уха до уха на шее зиял разверстый зев.

— Чистая работа! — С довольством в голосе Перегуж обозрел рану. — Аккурат поверх доспеха.

— И готов поставить на кон собственную голову, этот труп не последний, — усмехнулся Щелк.

— Даже спорить не буду! — Моряй первым подхватился и унесся дальше по следам.

Через полсотни шагов нашли еще двоих. Вместо правого глаза одного из них чернела запекшаяся дыра, как раз по форме мечного лезвия, голову второго страшным ударом раскроило надвое — шлем валялся рядом, а со лба на затылок через самую макушку пролегла тонкая трещина в потеках высохшей крови.

— Ай, красавцы, — зацокал от восторга старый воевода. — Ай, молодцы! Знал Волочек, кого отряжать в гонцы!

— Все равно не успели бы доплыть, — покачал головой Моряй. — Виданное ли дело — рыбацкой ладейке тягаться с большой ладьей?

— Может быть, гонцы и опоздают. — Перегуж огладил бороду. — Но кто-то должен остаться в живых и сказать, как все было. Не-ет, что ни говори, гонец нужен всегда. Глядите… туда, за дерево! Мне кажется, или на самом деле что-то лежит?

В несколько прыжков перемахнули древесный завал, и за большой корабельной сосной следопыты потрясенные замерли — у дерева, привалясь к стволу, сидел мертвый оттнир и пустыми глазами таращился в полутемную чащу. Горла просто не было, разнесенное в ошметки, оно черными кусками висело на жилах и сухожилиях, как будто медведь когтистой лапой снес гортань к такой-то матери.

Какое-то время все трое молчали, переглядываясь друг с другом. Перегуж заговорил первым, разочарованно кривясь.

— Не-ет, все-таки один гонец ушел из крепости в лес. Вторым и не пахнет. И, похоже, отчаюга не поверил, что победа осталась за оттнирами. Ишь, лютует.

— Гляди, а руку вытер о рожу, — мрачно усмехнулся Моряй. — Вон, пятерня чернеет!

Пятипалый след, смачно залепивший мертвому оттниру лицо, как смертельная печать хищно распростерся по лбу, носу и бороде.

— Знал бы, кто он такой — в ножки поклонился. — Перегуж внимательно осмотрел тело. — Тут еще и в пузе дыра! Парень бьет и в бровь, и в глаз! На авось не полагается!

Моряй и Щелк переглянулись. Не иначе гонец посчитал своим долгом получить с оттниров сполна за порубленную заставу. Только где искать его самого?

— Не стоять, парни, не стоять! — рявкнул Перегуж, устремляясь дальше. — Голову ниже, глаза шире и нюхать, нюхать землю!

Оттнира, что умер, свернувшись комочком, они нашли через сотню шагов, на небольшой полянке. Распрямили с трудом — тот успел закоченеть и схватиться, — а, положив труп на спину, потрясенные долго молчали. Ожидать от измотанного воина того, что предстало глазам, не посмел бы никто — у неведомого гонца хватило сил и умения вскрыть брюхо полуночника от ребра до ребра. Тот и умер, пытаясь зажать дыру и не дать требухе вывалиться. Страшный разрез лег поперек бычьего доспеха, точнехонько под накладными пластинами.

— Становится горячее. — Перегуж оглядел лес, приложив руку к глазам. — Это который, четвертый?

— Пятый! — поправил Моряй. — Убирает по-одному. Режет, как заблудшую скотину.

— Скотина и есть. Сколько раз говорено — бычье должно стоять в хлеву!

— А в лесу быков режут волки, — усмехнулся Щелк. — Заметили, кругом заворачиваемся?

— Без сопливых скользко. — Старый воевода улыбнулся в бороду. — Он их растягивал и бил поодиночке. Ну же, вперед! Лес еще долог, ох, как долог! Еще бежать и бежать!

Двое. Лежат друг против друга. Убиты просто и без затей, в каждом всего по одной ране, но смертельной — первый убит точным ударом меча, отчего сердце разнесло надвое, жизнь из второго утекла через сквозную дыру: меч вошел в рот и вышел из затылка. Не помогли оттнирам кожаный доспех и кованый шлем.

— Шесть и семь, — на бегу прохрипел Моряй. Останавливаться не стали. — Будет кого бросить парням в ноги на погребальном костре!

— Кто говорил, что чудес не бывает? — отозвался Щелк. — По-моему, нашего гонца очень любят боги!

— По крайней мере, один из них! — Перегуж, бежавший первым, резко остановился и распростер руки. — Стоять! А этот долго полз. Вон вся земля кровищей изгваздана!

Широкий кровавый след вел куда-то в бурелом, как будто раненый тщился заползти поглубже и там отсидеться, невидимый и неслышный. Оттнир прополз под павшим стволом… там его Щелк и нашел.

— Ну, что? — Моряй и Перегуж в бурелом не полезли.

— Мертвее некуда! — Щелк вылез из укромного убежища, отряхнулся. — Жилу на шее разрубил. Оттнир умирал долго, пока кровь не вытекла. Ее там целое озеро — гляди, вот перепачкался.

— Одного не пойму, почему их зверье не потратило? — Моряй искоса взглянул на воеводу. — Заставных воронье поклевало, волки наведались, а этих…

— Сам гадаю, — помрачнел Перегуж. — Был бы ты волком, чего сторонился?

— Огня, медвежьего следа, кабаньей тропы…

— Всамделишный волчара не глупее нас с тобой, — усмехнулся воевода. — Чует опасность, потому и не лезет.

— Какая опасность от мертвяков?

— А сам отчего за меч уцепился, не оторвешь? Ведь кругом только трупы! И глаза круглые, как у совы!

— Жутковато.

— То, что жутковато, зверье раньше нас с тобой учуяло. Той жути, что вместе с кровью по лесу разлита, и боятся. Кстати, ты оттниров считаешь? Это который?

— Восьмой.

— Ох, чую, девятый недалеко. Бего-о-ом!

Девятый пренебрег доспехом, и неведомый заставный боец его просто-напросто вскрыл, как раковину, поперек груди. Нашли в кустах, справа от тропы. Десятого гонец прирезал со спины, под лопаткой остался торчать нож с рукоятью из бивня моржа.

— Его собственный. — Щелк вынул нож из раны и вложил в ножны, что висели на поясе оттнира.

— Обошел со спины, вырвал нож из ножен и уложил одним ударом. — Перегуж внимательно осмотрел траву вокруг. — А ведь наш ухарь тоже ранен! Вот глядите, подкрался с этой стороны, из-за дерева, выждал какое-то время, неслышно скользнул в самое подбрюшье и прирезал! А на стволе, пока таился, оставил свою кровь!

Пошли невысокие каменистые холмы. Одиннадцатого нашли внизу, под крутым обрывом, откуда тот никак не мог выбраться сам. Так и помер на камнях — со сломанной шеей долго не живут. Двенадцатый лежал на тропе шагах в двадцати, сжимая в руке окровавленный меч.

— Ох, не поберегся ты, парень! — покачал головой старый воевода. — Достал-таки оттнир! Меч в крови.

— Может быть, не его кровь? Вся застава кровищей изошла!

— Его, — мрачно бросил Перегуж. — Лезвием кусок рубахи вырвал, видишь, там на кончике? Было бы дело в крепости, от беготни по лесу клочок давно слетел бы.

— А ведь счет быкам пошел на второй десяток! — бросил Моряй и усмехнулся.

— Я уже ничему не удивлюсь. — Щелк присел на валежину. — А все же угадал Волочек с гонцом!

— У старого было чутье на таких. — Перегуж вытер испарину со лба. — Пусть ему сладко пируется в чертогах Ратника.

— Я не очень хорошо знал заставную дружину… — Моряй напрягся в потугах припоминания. — Знал несколько человек, но и только. Кто бы это мог быть?

Щелк пожал плечами. Пересекаться с заставными не приходилось. Видел нескольких в Сторожище, кое-с-кем водил шапочное знакомство, но тем дело и ограничилось.

— Я знал побольше вашего, но тоже не всех, — вздохнул Перегуж. — Гадать можно бесконечно. Солнце в полдень входит, а дел еще немеряно. Встали! К тринадцатому!..

Далеко за полдень, почти в самых сумерках нашли девятнадцатого и последнего. Лица на нем просто не осталось, пониже шлема застыла кровавая каша, ни губы, ни нос больше не просматривались. Полуночник застыл в нелепой позе у прибрежных камней — вытянул руку, будто тщился что-то ухватить слабеющими пальцами, — и от места схватки к морю тянулся теперь лишь один кровавый след. Бурая полоса обрывалась в прибрежных камнях, на гальке угадывался волок, словно к морю тащили ладейку… и все. Море не хранит следов. Давно растаяла пенная дорожка за рыбацкой ладейкой, а кровь, оброненная неведомым гонцом, давно смешалась с морской солью. Перегуж, Щелк и Моряй лишь переглянулись.

— Сдается мне, он еще появится. — воевода подкрутил ус.

— Станет обидно, если море не отдаст его земле. — Щелк прищурился, словно мог углядеть в туманной завесе черную точку. — Чарку-другую с ним я бы с удовольствием раздавил.

— Что теперь? — нахмурился Моряй.

— Война, — вздохнул Перегуж. — Будет война. Отсюда почти равно далеко до нас, до млечей и до соловеев. Куда ударят полуночники… не знаю. Нас не было восемь дней, вот сойдем дома на берег и попадем как кур в ощип — глядь, а в Сторожище уже оттниры хозяйничают. Не угадаешь. Посему закончим тут и тихонько двинемся восвояси. И вроде все ясно, большая беда стучит в ворота, а беспокойно мне от сущей мелочи.

— Какой? — в один голос вопросили Щелк с Моряем.

— Где пятьдесят четвертый?..