Шведский эксперимент в демографической политике

Алан Карлсон, 2008

Американский исследователь института семьи Алан Карлсон в предлагаемой вниманию читателей книге показывает как в межвоенный период молоды исследователи Гуннар и Альва Мюрдали, воспользовавшись временно обострившейся в Швеции проблемой депопуляции, внедрили с общественное со знание идею необходимости государственного вмешательства в дела семьи, заложив основы социальной политики Швеции. Супруги Мюрдали выступили пионерами использования общественных наук в политике и злоупотребления их авторитетом: автор подробно документирует как научные данные использовались для создания кризиса и для превращения этого кризиса в государственное вмешательство. Он полагает, что Мюрдали использовали интерес проблеме народонаселения для маскировки решения совсем иной задачи: строительства новой Швеции. Их подлинной целью было торжество новых идей институтов над старыми: феминизма над старым социализмом, разума на традицией, центрального правительства над провинциями, медицины над моралью, и самое главное – государства над семьей.

Глава 1

Социальная и идеологическая обстановка

Мюрдали со своим новым подходом к проблеме падения рождаемости появились на уже основательно заполненной шведской сцене, выдержавшей шестьдесят лет энергичных споров о политическом смысле демографических изменений.

Для полноты картины важно учитывать и значительные экономические перемены. В начале XIX в. в Швеции посредством огораживания общинных полей была разрушена старая система сельского хозяйства. В тот период Швеция, которую нередко и весьма точно называли «укрепленной хижиной», испытывала застой заработной платы и явное обострение нищеты в сельской местности. Но фундамент нового экономического порядка был уже заложен. В 1846 и 1864 гг. парламент принял законы, отменившие систему гильдий и упростившие регламентирование промышленности. Закон о бедных 1847 г. превратил помощь беднякам из благотворительной милостыни в упорядоченную систему общественного призрения. В Швеции началась эпоха буржуазного либерализма, продлившаяся с 1850 г. по 1930 г.

В период 1850—1870-х годов в ответ на общий подъем хозяйственной деятельности в Европе в Швеции началось расширение лесозаготовительной и лесопильной промышленности. Но настоящая индустриализация началась только в 1870-е годы, сопровождаясь хорошо известными явлениями — обезлюдением сельских районов, урбанизацией и массовой эмиграцией. В то же время в городской культуре на первый план вышли интересы деловых кругов и буржуазная сентиментальность. Еще в 1870 г. 72,4 % шведского населения проживало в сельской местности. К 1880 г. эта доля упала до 67,9 %. И это было только началом процесса миграции из деревни. К 1910 г. в сельской местности проживало уже менее 50 % населения страны^[16].

Миграционные потоки, и прежде всего молодежи, направлялись в города и в Северную Америку. В 1900 г. 21,5 % шведов были горожанами. К 1935 г. таковых стало 34 %^[17]. Эмиграция в Северную Америку началась еще в 1840-х годах, но массовый характер приобрела только к середине 1860-х годов. За период 1840–1930 гг. около 1,1 млн шведов — примерно четверть населения страны — перебрались в Северную Америку, а пики миграции пришлись на 1866–1874, 1878–1884, 1896–1893, 1902–1907 и 1924–1926 гг.^[18]

Массовой миграции способствовал ускоренный рост населения Швеции, которое удвоилось за 1720–1840 годы и еще раз удвоилось к 1930 г. До 1800 г. общие показатели рождаемости и смертности почти не менялись, но относительно мирное столетие после 1700 г. ознаменовалось уменьшением числа катастрофических всплесков смертности, что и отразилось в неуклонном росте населения. Общий коэффициент смертности начал уменьшаться в Швеции после 1800 г. и от среднегодовой величины 28,4 на 1000 жителей в 1801–1810 гг. снизился до 21,7 в 1851–1860 гг., до 15,5 в 1901–1905 гг. и до 12,1 в 1926–1930 гг. При этом, в соответствии с классической моделью демографического перехода, рождаемость оставалась стабильной и даже выросла от 30,9 на 1000 населения в 1801–1810 годах до 34,6 в 1821–1830 гг. и все еще составляла 29,1 в 1881–1890 гг.

Однако после 1890 г. рождаемость в Швеции начала снижаться так же, как снижалась смертность на протяжении всего XIX в. Она упала до 26,1 в 1901–1905 гг., до 21,2 в 1916–1920 и до 15,9 в 1926–1930 гг. В 1933 г. общий коэффициент рождаемости достиг в Швеции 13,8 и стал самым низким для мирного времени для современной страны. Абсолютное число рождений за год увеличилось с 51 900 в 1721–1840 гг. до 135 800 в 1881–1890 гг. и упало до 87 400 в 1930–1935 гг.

В 1934 г. наблюдатели могли отметить и существенное изменение коэффициентов брачности, брачной рождаемости, внебрачной рождаемости и младенческой смертности в Швеции. Например, коэффициент брачности, отражая модель, общую для стран Северо-Западной Европы, снизился за период 1750–1870 годов наполовину, а к 1900 г. стабилизовался примерно на уровне 60 на 1000. Коэффициент брачной рождаемости (число рождений на 1000 замужних женщин в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет), сохранявшийся на одном уровне до 1900 г., с 274 в 1900 г. понизился до всего лишь 114 в 1933 г., т. е. на 60 % всего за 30 лет. При этом коэффициент внебрачной рождаемости (рождений на тысячу незамужних женщин в возрасте от пятнадцати до сорока пяти лет) подскочил от 11,0 в 1750 г. до 45,0 в 1912 г., когда началось снижение, и к 1933 г. он опустился до 23,0^[19].

Наблюдателей особенно тревожил упадок института брака в Швеции. Если в 1830 г. были женаты 25 % мужчин в возрасте до 25 лет и 48 % в возрасте от 25 до 30 лет, то к 1880 г. эти показатели понизились до 8 % и 40 % соответственно. Аналогичное, хоть и менее резкое падение имело место среди женщин. По общему мнению, до 1850 г. причиной позднего вступления в брак было огораживание общинных земель и распространение мелких индивидуальных фермерских хозяйств, а впоследствии повышение мобильности и неблагоприятное соотношение полов как в сельской местности, так и в городах заставило еще больше ограничивать и откладывать браки.

Более понятной была причина повышения уровня внебрачной рождаемости в период с 1750 по 1912 г. В некоторых сельских районах Швеции существовала достаточно строгая система регулирования половых связей у молодых, вместе с тем допускавшая добрачный секс. Эта практика, известная как frieri — или «ночное ухаживание», — гарантировала, что в случае беременности виновник будет известен и дело почти наверняка кончится свадьбой. Поскольку после 1850 г. жизнь в деревне радикально переменилась, добрачные связи стали более рискованными. После 1912 г. внебрачная рождаемость понизилась, что было результатом распространения знаний о контрацепции и нелегального использования противозачаточных средств.

В конце XIX в. происходили и другие социальные изменения, подготовившие почву для уникальной инициативы Мюрдалей в области демографической политики. Шведское общество, в котором в 1800 г. еще господствовали знать, король, духовенство государственной церкви и жесткая классовая система, постепенно созрело для восприятия новых идей и для народных политических движений. Массовая миграция шведов в Северную Америку после 1845 г. стимулировала мощный приток заокеанских идей и нравов, что разрушающе действовало на традиционный образ жизни. Письма из США, эти бесчисленные Amerikaböker, т. е. «американские сборники», наполненные рассказами о достоинствах свободных и тучных новых земель за океаном, и влияние эмигрантов, которые после десяти или двадцати лет пребывания в Соединенных Штатах возвращались домой в американской одежде, с американскими манерами и презрением к старой жизни, — все это разрушало влияние традиционной народной культуры. С 1840-х и до конца 1920-х годов прогрессистские американские идеи и подход к жизни почти безраздельно владели воображением шведских крестьян и рабочих. Тогда говорили, что дети «растут, чтобы уехать». Как записал наблюдатель в 1907 г.: «Многие побывали в Америке и вернулись — об этом догадываешься, когда идешь по дороге и видишь на полях мужчин в американской одежде и шляпах с полями, одетых как где-нибудь на ферме в Миннесоте. Многие, и молодые и старые, учат английский язык, чтобы было легче, когда они «попадут» в Америку. Все выглядит как подготовка к эмиграции. Такова и цель образования, и на билет в Америку занять денег легче, чем на дорогу в Стокгольм»^[20].

Вместе с людьми в страну приходили новые идеи и движения. Например, влиятельное движение «Миссия Завета»^[21] обрело законченную организационную форму только в 1878 г. с созданием Шведской конференции «Миссии». Но в США еще девятью годами ранее была организована Шведская евангелическая лютеранская миссионерская ассоциация Чикаго, и американское движение начало присылать в Швецию множество проповедников, которые привлекали людей на свою сторону и спровоцировали позднейший раскол государственной лютеранской церкви. Или вот похожая история. Хотя у ширящегося религиозного неприятия пьянства корни были чисто шведскими, движение за запрет алкоголя сформировалось в шведской общине в Америке, где в середине 1870-х годов был создан Орден добродетельных храмовников (Good Templar Order)^[22]. В 1879 г. эта организация пересекла Атлантику и в одном шведском селе был устроен первый из сотен центров Добродетельных храмовников. К 1907 г. в рядах возникшего в Америке Международного ордена добродетельных храмовников состояло более двухсот тысяч шведов, активно боровшихся за запрет продажи пива, вина и крепких спиртных напитков^[23].

Во-вторых, эти народные движения — так называли профсоюзы, движения за трезвость, независимую церковь — сами разрушали традиционный жизненный уклад Швеции, пробивая бреши для нового видения жизни и истины. Как объяснил историк Свен Лундквист, они служили инструментами замены «вертикальных лояльностей», коренившихся в Gemeinschaft, т. е. в традиционном обществе, «горизонтальными лояльностями», обычными для Gesellschaft, т. е. для современной модели общества^[24]. Эти успешные протестные движения представляли собой фундаментальный вызов традиционным лояльностям, и их успех означал, что среди трудящихся города и села утвердился новый образ жизни. Уже к 1920 г. в этих движениях числилось, по их собственным данным, 830 000 взрослых членов, и многие их участники состояли сразу в нескольких организациях. В городах профсоюзные клубы служили местом отдыха и индоктринации, а в сельской местности помещения Добродетельных храмовников превратились в центры общинной жизни, где люди, решившие воздерживаться от алкоголя, собирались на лекции, танцы и развлечения.

Народные движения способствовали политизации шведского общества. Каждое из них считало, что старое Шведское королевство аморально и что возродить страну можно только с помощью новой нравственности. И каждое предлагало альтернативные «системы нравственности», требовавшие политических реформ. Работа в политических партиях, в движениях трезвости и в независимой церкви давала замечательные плоды в виде продвижения своих кандидатов во Вторую палату Риксдага, шведского парламента. К 1911 г. четверть парламентариев были членами «независимой церкви», а почти ²/₃ входили в общество трезвости. Движение за трезвость добилось не только права «местного вето» — возможности запрещать продажу алкоголя с помощью референдума, но и ввело в шведскую жизнь всеобщее избирательное право и прямую демократию^[25].

В-третьих, волна религиозного энтузиазма, поднявшаяся в середине XIX в., к 1900 г. выродилась в тяжелый случай секуляризации. Взбунтовавшись против безличной теологии и классовой по своей сути государственной церкви, в 1830 — 1840-х годах религиозные миряне обратились к запрещенному законом кружковому изучению Библии и распеванию гимнов. Несмотря на случаи арестов (а возможно, и благодаря им), число таких незаконных тайных собраний множилось, вызвав к жизни секты разного толка. В 1873 г. им удалось-таки продавить через риксдаг закон, даровавший Швеции свободу вероисповедания. Получив новый жизненный импульс от движения за трезвость, в течение следующих 35 лет независимые церкви продолжали расширять свою активность и привлекать новых членов, достигнув пика численности примерно к 1910 г. Однако государственная церковь продолжала претендовать на лояльность подавляющего большинства шведов, и уже в 1880-х годах наблюдатели отметили первые признаки истощения религиозного энтузиазма и нарастающего охлаждения к религии. Преисполнившись решимости не просто сохранить прихожан, но и завоевать их, государственная церковь быстро изменила вероучение в соответствии с модными либеральными принципами: были изданы сборники новых гимнов, новые молитвенники и катехизисы, отвечавшие требованиям пиетистов. Но эта стратегия не сработала. Даже в сельских районах, исторически отличавшихся консервативностью и пылкой приверженностью лютеранству, наблюдатели отмечали рост безразличия к религии, часто приписывая это влиянию импортированного из США материализма. В ХХ в. усиление секуляризации продолжилось, и число еженедельно приходящих к причастию сократилось с 17 % населения в 1890 г. до всего лишь 5,6 % в 1927 г.^[26]

Наконец, последствия революции в промышленном и сельскохозяйственном производстве начали разрушать натуральное хозяйство шведской семьи, объединявшей несколько поколений. При всех региональных различиях расширенная семья оставалась общей характеристикой традиционного шведского образа жизни, особенно среди крестьян-землевладельцев. Изучение двух приходов середины XIX в. показало, что почти ²/₃ семей прошли через фазу расширенной семьи, когда под одной крышей обитало три поколения (хотя в любой данный момент лишь треть семей можно было отнести к категории расширенных). В таких семьях дети оставались ценным экономическим активом, а сохранение земли для потомства было признанным обязательством старших^[27].

К 1890 г., однако, появились признаки ослабления уз привязанности к расширенной семье и наследственному участку земли. Например, к этому году число расширенных семей резко сократилось: теперь 52 % крестьянских вдов жили одни, а столетием раньше таких было всего 25 %. Возможно, это выделение стариков из семьи было связано с растущей практикой undantag, неформального варианта системы пенсионного обеспечения, когда крестьянская чета передавала хозяйство сыну или племяннику с обязательством содержать их до конца жизни. По мере того как сокращалась доля независимых землевладельцев, свою роль могло сыграть и распространение системы statare, при которой землю сдавали в аренду издольщикам. Не менее значительными были последствия того, что у людей исчезало благоговейное отношение к земле, так как старый крестьянский обычай передавать все хозяйство одному сыну стал жертвой притязаний других детей на некоторую часть семейного наследия. Обычным итогом этого была продажа земли с торгов и переезд всей семьи в города или в США^[28].

К началу 1930-х годов в центре интеллектуальных споров оказался вопрос о причинах падения рождаемости в шведских семьях. Более быстрое, чем в любой другой стране Европы^[29], падение рождаемости в Швеции отчасти можно объяснить необычно низким коэффициентом брачности, а отчасти — стремительной индустриализацией после 1870-х годов. При этом Швеция в годы Первой мировой войны оставалась нейтральной, что позволило ей избежать самых разрушительных социально-экономических последствий. Да и Великая депрессия затронула Швецию не столь значительно, как другие западноевропейские страны. Тем не менее к 1933 г. страна оказалась в самом низу международной демографической шкалы.

Подобные явления возбуждают политические дебаты. В начале XIX в. демографические изменения привлекли интерес академических кругов, а в центре внимания оказалась масса бездомных и неприкаянных «излишних» сельских рабочих. У теории Томаса Мальтуса нашлась восприимчивая аудитория. Но после 1850 г. мальтузианство пошло на убыль. Появлявшиеся в тот период работы (например: C. E. Ljungberg, Sveriges befolknings for hallanden (1857)) просто повторяли старые аргументы^[30]. В конце 1870-х годов в Швеции возникло неомальтузианство^[31], вызванное к жизни массовым оттоком сельской молодежи в города и в США, заметным ростом числа внебрачных детей и серьезным экономическим спадом. Порывая с пессимизмом и религиозным морализаторством Мальтуса, неомальтузианцы доказывали, что рост населения можно замедлить с помощью разумных мер ограничения рождаемости. Исходный импульс пришел из Великобритании, где в 1876 г. состоялся судебный процесс над Чарльзом Брадло и Анни Безант, обвиненными в переиздании трактата о методах ограничения рождаемости, что обеспечило английскому движению шумную славу, превратив его в международную силу. Созданный в следующем году Мальтузианский союз занялся переводами и изданием основных неомальтузианских сочинений.

В Швеции ключевой фигурой нового движения стал молодой экономист из Упсальского университета Кнут Викселль. В основе его социально-политических взглядов лежали либеральные идеи Джона Стюарта Милля. Проблемой численности населения Викселль заинтересовался в 1878 г., прочитав анонимную брошюру (написанную Джорджем Драйсдейлом), которая была незадолго до того переведена и издана на шведском языке под названием «Основы социологии» (George Drysdale, Samhällslärans grunddag). Она оказала глубокое и устойчивое влияние на его восприятие социальных проблем. Есть указания и на то, что Викселль мог еще до 1880 г. прочитать работы Драйсдейла «Проблема народонаселения» (Population Question) и Анни Безант «Закон народонаселения» (Annie Besant, Law of Population). Дополнительное влияние могло исходить от группы немецких социалистов, в частности от Карла Каутского, стремившегося примирить социализм с модифицированным мальтузианством^[32].

Днем настоящего «прорыва» для шведского мальтузианства стало 19 февраля 1880 г., когда на собрании движения за трезвость в Упсале Викселль прочел лекцию о причинах алкоголизма. Доказывая, что люди обращаются к пьянству вследствие бедности, а не по причине моральной распущенности или неверия в Бога, он затронул попутно вопрос о том, почему средний брачный возраст шведов так высок, сделав вывод, что и тут все дело в бедности. При этом Викселль доказывал, что способ справиться с бедностью есть, что он достаточно эффективен и уже доказал свою действенность во Франции: добровольное ограничение числа детей.

Викселль провел различие между абсолютным и относительным перенаселением. И если первое трудно диагностировать, то о втором можно говорить всякий раз, когда экономика оказывается не в состоянии удовлетворить потребности людей. Подняв вопрос о мерах сдерживания рождаемости, Викселль заявил, что ни одна женщина не должна вынашивать более двух или трех детей. Для «разумного прироста населения» достаточно в среднем 2,5 ребенка на семью, и при этом большее число людей смогут завести семью, не создавая явного избытка населения^[33].

В замкнутой академической атмосфере Упсалы лекция произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Писали, что студентов она «взбудоражила так, как редко когда бывало», и еще было отмечено, что лекция была «глотком свежего воздуха в затхлой атмосфере». Университетское начальство пригрозило Викселлю увольнением. Но не прошло и месяца, как он повторил ту же лекцию в битком набитой университетской аудитории. Он также оплатил перевод на шведский язык еще одной брошюры Драйсдейла^[34], в которой развивалась та же мысль о связи между пьянством и чрезмерным количеством детей. Ученый А. Г. Хёгборн, вспоминая о своей жизни в Упсале, связывает радикальные перемены, наступившие после 1880 г., с двумя событиями: с выступлением Арнольдсона в пользу свободы вероисповедания в 1882 г. и с лекцией Викселля об алкоголизме, бедности и проблеме избыточного населения. Эти события, пишет Хёгборн, стали рубежом между двумя эпохами в жизни университета^[35]. В следующие несколько десятилетий Викселль, поддерживаемый, в частности, университетским коллегой Яльмаром Эрваллем, продолжил кампанию за легализацию мер по ограничению рождаемости. Послание Викселля звучало все громче, но оставалось неизменным. Источником таких острых социальных проблем, как бедность, алкоголизм и проституция, является относительная перенаселенность. Самым простым решением является добровольное ограничение численности семьи с помощью противозачаточных средств. В последующих экономических работах Викселль, опираясь на идеи Милля, разработал теорию «оптимальной численности населения» как идеального равновесия между числом людей и возобновляемыми ресурсами земли^[36].

По мере того как Викселль раздувал в интеллектуальных и радикальных кругах неомальтузианские настроения, зазвучали и голоса консерваторов, выступавших за высокую рождаемость. Типичным представителем последних являлся историк Понтус Фальбек, который заявил, что семья с двумя детьми стала причиной гибели Греции и Рима. Европейские народы, предостерегал он, вступили на ту же дорожку, в отличие от «цветных народов» мира. Неомальтузианство, заключал Фальбек, представляет собой национальное самоубийство^[37].

В первые годы нового столетия шведские демографы пришли к выводу, что падение брачной рождаемости носит устойчивый характер, и это обеспечивало Швеции место в ряду других «культурных народов». Густав Сандберг, начальник одного из отделов шведского Центрального бюро статистики, проследил падение рождаемости до 1888 г. и предположил, что страна входит в совершенно новый и весьма беспокойный период демографического развития^[38].

Встревоженный риксдаг в ходе расследования причин продолжающегося оттока шведов в Северную Америку собрал большой объем информации об условиях жизни в стране. В отчете 1913 г. был сделан вывод, что эмиграция порождается материальной нуждой, что еще больше укрепило позиции неомальтузианцев. Такие консервативные критики, как Фальбек, отвечали, что в основе этих социальных проблем вовсе не перенаселенность, а нерациональное использование ресурсов^[39].

Тесную, хоть и неофициальную связь шведских радикалов с неомальтузианством еще больше укрепила агитация Хинке Бергегрена, лидера синдикалистского Социал-демократического Союза молодежи. В знаменитой лекции «Любовь без детей», впервые прочитанной группе женщин в 1910 г., Бергегрен шокировал буржуазных шведов и восхитил юных радикалов открытым отстаиванием освобождения женщин, добрачного секса и ограничения рождаемости и в том числе откровенным разговором о разных способах контрацепции.

Указав на нуждающихся женщин, которых «шведские христиане» отправляют за решетку за попытку прокормить свою ораву детей с помощью мелкого воровства, и на доведенных до отчаяния шведок, которым приходится сообщать своим безработным мужьям, что они опять ждут ребенка, Бергегрен предложил выход из положения — любовь без детей. Он отверг и свободную любовь, и воздержание в браке, а также обрушился с нападками на двойной стандарт в отношении добрачных связей для мужчин и женщин. Сексуальное влечение у женщин, заявил он, ничуть не меньше, чем у мужчин, и требует равного признания.

Сексуальных партнеров Бергегрен призвал отказаться от легкомысленного отношения к рождению детей. Принимая решение завести ребенка, нужно помнить о высокой детской смертности и об опасности врожденных уродств. Он признавал, что любовь к детям вещь замечательная и может дополнять любовь родителей друг к другу. Незамужние матери, тут же добавил он, должны быть защищены законом в той же мере, что и замужние, а закон об абортах нужно сделать более понятным и менее суровым. А главное, утверждал Бергегрен, женщинам, замужним и незамужним, в существующих условиях необходимо использовать противозачаточные средства: «В великой проблеме секса самое важное — предохраняться, предохраняться и предохраняться».

В своем подходе к демографическому вопросу Бергегрен был непреклонен. Он отметил, что чем беднее социальный класс, тем больше у него детей. Больше всего шведских детей рождается в темных, нездоровых, перенаселенных городских квартирах. Он отверг старые аргументы, что предохранение противоречит слову Божьему, что оно греховно, противоестественно или вредно для здоровья, и он напомнил слушателям, что регулирование рождаемости — это не аборты. Потом он перешел к откровенному обсуждению методов предохранения, включая метод естественного цикла, прерывание полового акта, презерватив, противозачаточный колпачок, маточное кольцо и спринцевание. Бергегрен особенно рекомендовал использование презервативов и противозачаточных колпачков, потому что они позволяли женщине контролировать половой акт. В заключение он заявил, что «любовь без детей… это лучше, чем дети без любви»^[40].

В ту же точку били и другие радикальные неомальтузианцы. В сочинении «Бедность и дети» Антон Нюстрем подчеркнул, что, решая завести ребенка, родители прежде всего должны думать о его благополучии. Он указал на доказательства связи между числом детей в семье и бедностью, перенаселенным жильем, высоким уровнем детской и женской смертности и болезнями. Он не соглашался с тем, что единственная причина бедности коренится в неправильном устройстве общества — стоит заглянуть чуть глубже, и становится ясно, что у бедных слишком много детей. Выход, заключил он, только в ограничении рождаемости. Если заводить детей позже и рожать меньше, браки станут счастливее, а социальное бремя бедности снизится. По сути дела, ограничение рождаемости было профилактической социальной политикой: «От медицины мы ждем не только помощи в случае болезни, но и — по мере того как расширяются наши знания об их причинах — предотвращения болезней, и точно так же следует не только помогать бедным, но и стремиться с помощью разумных мер предотвращать бедность, когда это возможно»^[41].

Между тем остальные социалисты оставались верны классическому марксизму, отвергающему «перенаселенность» как понятие-обманку^[42]. Рикард Сандлер, позднее ставший в социал-демократическом правительстве премьер-министром и министром иностранных дел, писал в 1911 г., что причина бедности и эмиграции шведов — не перенаселение, а неравное распределение доходов и недостатки общественного устройства. Природа в изобилии наделила Швецию полезными ископаемыми, заключил он, и страна прокормит куда большее население^[43].

Отто Гримлунд, опубликовал в «Tiden» (политический ежемесячник социал-демократов, особенно влиятельный в среде молодых интеллектуалов) анализ последних данных о народонаселении Франции. Он заключил, что источником падения рождаемости во Франции является несправедливость капитализма. Когда утвердится социализм, продолжал он, дети будут расти в безмятежности, в атмосфере родительской любви и общественной заботы. Каждый ребенок будет принят как потенциальный труженик, который в свое время сделает общество еще более богатым и счастливым, еще более целомудренным, чистым и благородным. У Гримлунда не было уверенности в том, насколько прекращение роста населения отвечает интересам рабочего класса. С одной стороны, пролетариату суждена победа именно благодаря его многочисленности, а с другой — чрезмерное количество детей ослабляет выносливость пролетариата и лишает его сил^[44].

В ответ на растущий напор неомальтузианцев и во имя христианской благопристойности консервативное правительство по инициативе премьер-министра Арвида Линдмана в 1910–1911 годах утвердило две поправки к закону: так называемые законы «против регулирования рождаемости». Во-первых, к 18-й главе шведского уголовного кодекса был добавлен параграф 13, запрещавший публичную демонстрацию предметов, предназначенных для «непристойного применения» или для предотвращения последствий полового акта. Во-вторых, была изменена глава 8 Закона о свободе печати, который теперь запрещал рекламу, распространение или упоминание этих предметов в публикациях^[45].

В следующие два десятилетия демографические дебаты в Швеции разделились и пошли по пяти разным руслам.

Неомальтузианцы

В ответ на законы против регулирования рождаемости активисты неомальтузианского движения усилили агитацию и добились немалого успеха в левых кругах. В 1911 г. был создан Шведский мальтузианский союз. Через несколько лет возникла Национальная ассоциация полового воспитания (Riksförbundet för sexuellupplysning), к 1933 г. насчитывавшая 40 тыс. членов.

Социалист из Гётеборга Йон Андерссон в своем неомальтузианстве дошел до крайности. Рабочий класс, заявил он, обречен на ожесточенную и безжалостную классовую борьбу. Многодетность ослабляет рабочих и стесняет свободу рабочего движения. Именно многодетные чаще всего оказываются в роли штрейкбрехеров: «Во многих случаях они предавали дело рабочего класса, потому что не могли не откликнуться на плач своих голодных детей».

Это бедность, продолжал Андерссон, побудила рабочих к обсуждению проблемы народонаселения. Родители не имеют права рожать детей, чтобы обречь на страдания, ожидающие их в существующих условиях. В семьях рабочего класса, обвинял он, дети не приносят счастья своим родителям. Больше детей означает больше голодных ртов, больше нужды в одежде и больше тесноты в грязных, мрачных, нездоровых городских квартирах. В рабочих кварталах очень велика детская смертность. Он особо подчеркнул, что промышленность использует дешевый женский труд, законы о найме малолетних не соблюдаются и смертность в бедных слоях намного выше, чем среди богатых. «Капитализм с его системой эксплуатации массами убивает наших детей». Капиталисты поощряют высокую рождаемость, заявил Андерсон, чтобы наращивать численность «резервной армии» безработных. Нужно больше детей, потому что нужны будущие налогоплательщики и пушечное мясо для ведения империалистических войн.

Андерссон отвергал призыв «некоторых немецких социалистов» рожать больше детей в рабочих семьях, потому что они станут солдатами революции. Этот путь сулит лишь дальнейшее ухудшение положения рабочего класса. Только «уменьшив число детей, рабочие, и мужчины и женщины, смогут превратиться во вполне сознательных индивидуумов… и деятельных социалистов»^[46].

Другие использовали более традиционные неомальтузианские аргументы. Яльмар Эрвалль предостерегал, что Швеция не может позволить себе такого же удвоения населения, как в XIX в. Целью должна быть неизменная численность населения, соответствующая наличию земельных ресурсов. Он считал, что замедление роста населения будет способствовать установлению мира во всем мире, потому что цивилизованным народам больше не нужно будет сражаться за место под солнцем. Тех представителей высшего класса, которые выступают против ограничения рождаемости исходя из националистических и экономических соображений, но сами не хотят иметь много детей, Эрвалль обвинял в ханжестве. Он приветствовал уже начавшееся в Швеции падение рождаемости как «удовлетворительное» развитие событий^[47].

Кнут Викселль до своей смерти в 1926 г. продолжал активную пропаганду идей неомальтузианства и укрепление его связей со шведским социализмом. В лекциях перед Неомальтузианским обществом и в радикальной «Clartesection» в Лундском университете он неустанно подчеркивал три главные цели: позволить родителям рожать меньше детей, чтобы лучше обеспечить уже имеющихся; установить более гармоничное соотношение между численностью населения и природными ресурсами Швеции; бороться с проституцией и другими «сексуальными отклонениями», чтобы позволить каждому вести более здоровую, естественную и счастливую жизнь. Он отмечал, что вторая цель предполагает более всеохватные действия, в том числе совершенствование законов, регулирующих половые отношения, и обобществление всех секторов экономики, где наблюдается склонность к монополизму. «Но, с другой стороны, — продолжал он, — все эти усилия останутся втуне и будут простым сотрясением воздуха, если одновременно не добиться разумного решения вопроса о численности населения»^[48].

В более общем плане Викселль приветствовал снижение рождаемости во всей Западной Европе, полагая, что это обернется повышением уровня жизни для всех, а особенно малообеспеченных слоев, и станет положительной мерой для установления мира во всем мире. Если растущее население ищет возможности увеличить свою территорию и ресурсы, то стабильное или сокращающееся население сможет удовлетвориться имеющимися ресурсами. В самом деле, продолжал Викселль, в настоящее время хозяйственная жизнь Западной Европы, построенная на обмене своей промышленной продукции на сырье и продовольствие, привозимые из-за океана, «крайне неестественна». Когда заморские страны создадут свою промышленность, Западной Европе придется довольствоваться собственными ресурсами. Он утверждал, что падение рождаемости необходимо для восстановления равновесия и избавления от перенаселенности. Этот аргумент, заявлял он, безусловно справедлив для Швеции, которая слишком сильно зависит от импорта сырья и продовольствия. Сокращение уровня рождаемости и численности населения представляет собой жизненно важное приспособление к экономическим реалиям. Викселль радовался тому, что законы, направленные против регулирования рождаемости, не достигли цели, и восхвалял Хинке Бергегрена за его пропаганду в среде рабочего класса. Вместе они, констатировал Викселль, предотвратили появление на свет еще одной стотысячной резервной армии безработных^[49].

Викселль принял участие и в дискуссии об абортах, где доказывал, что в существующих условиях аборт бывает необходим. Заметив, что общество не может решать, когда аборт «необходим», а когда он не обязателен, Викселль предложил предоставить решение тем, кто в нем заинтересован, разрешив аборт в первые три месяца беременности^[50].

Сходные аргументы преобладали в дискуссиях между молодыми социалистическими интеллектуалами. Г. Вестин Силверстолпе в статье в «Tiden» доказывал, что установление ограничений на въезд такими странами, до сих пор принимавшими иммигрантов, как США, представляет собой поворотную точку для Европы. Он предостерегал читателей, что население Западной Европы вышло за пределы «оптимального». Падение рождаемости, предположил он, было благотворным и неизбежным приспособлением к этой реальности^[51]. В книге Folkmängd och välstånd Силверстолпе сформулировал проблему яснее: «Если принимающие иммигрантов земли заполнены, то ясно как день, что земли, поставляющие эмигрантов, переполнены». Он доказывал, что падение рождаемости уже начало вносить стабильность в экономические, социальные и политические отношения в Европе. Он призвал отменить законы, препятствующие ограничению рождаемости, и открыть людям доступ к противозачаточным средствам из соображений «демографической политики»^[52].

Франс Северин, опять-таки в «Tiden», повторил аргумент Викселля, что, поскольку индустриализация уже преобразила старые колонии и они больше не нуждаются в европейских товарах, следует привести численность населения Европы в соответствие с ее природными ресурсами. Он превозносил благотворное влияние падения рождаемости на духовное и экономическое положение рабочего класса^[53]. Экономист Свен Брисман, выступая в 1925 г. в Стокгольме перед собранием Национального экономического общества (National ekonomiska föreningen), доказывал, что Швеция — с населением 6 млн чел. — «несомненно» превысила оптимальный уровень. Он полагал, что продолжение эмиграции и дальнейшее сокращение рождаемости приведут к повышению среднего уровня жизни^[54]. Бертиль Могард подошел к анализу мальтузианской проблемы с точки зрения доступности сельскохозяйственных земель. Опыт XIX в., когда, благодаря индустриализации и наличию свободных земель в обеих Америках и Австралии, Европа смогла позволить себе высокие темпы роста населения, он назвал особым случаем. В нынешних условиях, полагал он, необходимо сокращение населения^[55].

Им вторили и другие видные социалисты. Нильс Карлебю, молодой и очень влиятельный интеллектуал, включил обсуждение демографической проблемы в свою главную работу «Социализм: лицом к лицу с реальностью» (Socialismen inför verkligheten). Хотя в ней Карлебю говорит преимущественно о миграции, он признает, что угроза перенаселенности продолжает «окрашивать» тревоги столетия^[56]. Ева Вигфорс, адаптируя предложенную Г. Д. Коулом «семейную заработную плату» к шведским условиям, задалась вопросом, не приведет ли эта самая семейная заработная плата к повышению рождаемости. Она доказывала, что, судя по французскому и итальянскому опыту, стимулировать рождаемость не так-то просто. Она признает, что пособия, растущие пропорционально числу детей, все же могут повысить рождаемость.

И в связи с этим, заключает она, они окажутся нежелательным побочным эффектом предлагаемой схемы^[57].

Под влиянием неомальтузианцев оказался самый центр социал-демократической партии. Эрнст Вигфорс, муж Евы и министр финансов в ряде социалистических правительств 1920—1930-х годов, в 1930 г. подготовил рукопись о взаимосвязи между заработной платой, процветанием и ростом населения, а основой всех построений была идея «оптимальной численности населения»^[58].

Марксистские сторонники высокой рождаемости

Несмотря на то что социалистические круги явно находились под влиянием неомальтузианских идей, в Швеции имелась и небольшая группа сторонников старого взгляда на Мальтуса как на лакея капитализма. П. Й. Велиндер, повторяя аргумент Маркса, отверг «распространенное мнение», что у рабочего класса есть единственное решение — радикальное снижение численности населения. Он отметил, что рабочему классу внушают мысль о перенаселении в то самое время, когда промышленность извергает на рынок предметы роскоши, а фермеры жалуются на перепроизводство. Велиндер обвинил последователей Мальтуса в том, что они в очередной раз заставили рабочий класс поверить в то, что его собственный труд не стоит ничего и рабочие сами являются причиной собственной бедности: «Я принял социалистический взгляд на мир, потому что обнаружил в нем жизнеутверждающий принцип. Я понял его как стремление утвердить суверенитет человечества над всем живущим, признание достоинства человека как высшей ценности, а не как исчезновение человечества. Если я ошибся, если социализм — это синоним самоубийства человеческого рода, что ж, тогда мне придется бороться с этим движением»^[59].

Отвергая мальтузианские экономические теории, Велиндер доказывал, что ресурсы земли неограниченны и что труд и усилия каждого поколения увеличивают материальное и научное наследие, передаваемое в будущее. Причина бедности и страданий — не перенаселение, а капиталистические производственные отношения, лишающие рабочий класс плодов его труда. В Бельгии плотность населения в 29 раз выше, чем в США, объяснял он, но в обеих странах рабочие подвергаются одинаковой эксплуатации. Он указал на то, что после 1914 г. в Европе рост населения практически остановился, и спрашивал, стала ли жизнь рабочего класса в результате этого лучше.

Велиндер подтверждал полезность регулирования рождаемости и планирования семьи, но отвергал «бездумную» жизнененавистническую пропаганду неомальтузианцев. Материнство — не пытка и не наказание, а естественная функция, дающая женщине удовлетворение. Половой акт дает только мгновенное удовольствие, а настоящим и устойчивым источником радости, заключал он, являются дети^[60].

Консервативные сторонники высокой рождаемости

Смешивая христианские, меркантилистские, расовые и националистические аргументы, шведские консерваторы активно выступили против неомальтузианской угрозы. Самым выдающимся результатом их усилий были принятые в 1910–1911 годах законы против регулирования рождаемости. Консерваторы вносили в риксдаг предложения об установлении особого налога на холостяков в 1892, 1893, 1908, 1915 и 1916 годах. В последнем случае, например, речь шла об особом подоходном налоге на холостяков, бездетные пары и семьи с одним или двумя детьми. Консерваторы говорили о богатых природных ресурсах Швеции и о социальной, экономической и «национальной» потребности в растущем, здоровом работоспособном населении, предупреждая о серьезных последствиях уменьшения числа браков и рождаемости. К счастью, говорилось далее, в сельской местности еще сохранилось достаточное число больших шведских семей, но эти ячейки общества нуждаются в защите^[61].

Поскольку после 1920 г. падение уровня рождаемости в Швеции продолжилось, так называемые «буржуазные»^[62] экономисты усилили критику неомальтузианства. Давид Давидсон опубликовал в 1926 г. в газете «Aftonbladet» статью, в которой критиковал теорию «оптимальной численности населения». Обществу вредно, заявил Давидсон, когда самые передовые расовые группы ограничивают рождаемость в то время, как другие, более примитивные народы, продолжают размножаться. И умножение вторых со временем станет источником угрозы для целостности и богатства первых. В серии газетных статей в «Svensk tidscrift» Эли Хекшер подверг критике одновременно и экономическую логику, и моральные основы неомальтузианства. Использование методов предотвращения беременности, заявил он, слишком часто основывается на похоти и гедонизме. Хекшер защищал семейные ценности и необходимость идти на жертвы ради детей^[63]. Й. Гэншар и Г. Силен, применив к шведским данным новый нетто-коэффициент воспроизводства (Net Reproduction Rate, NRR), обнаружили, что в 1926 г. значение NRR для Швеции составило всего 0,95 (1,0 означает нулевой рост). Для Стокгольма они насчитали шокирующую величину 0,389^[64]. Экономист Бертиль Улин, ставший впоследствии лидером шведской Либеральной партии, выступая в 1929 г. перед Копенгагенским союзом студентов, предупреждал их о последствиях падения рождаемости в Скандинавии^[65]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

16

Самым известным обзором этой темы является Eli F. Heckscher, Svenskt arbete och liv. Från medeltiden till nutiden (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1941). О демографических изменениях см. в особенности с. 171–184, 240ff., и 362–364. Существует английский перевод: An Economic History of Sweden (Cambridge: M. I. T Press, 1954). См. также: Karin Koch, “Nymalthusianismens genombrott i Sverige,” Studier i ekonomin och historia till agnade Eli F. Heckscher på 65-årsdagen den 29 november 1944 (Uppsala: Almqvist and Wiksell, 1945), pp. 79–80; Carl-Erik Quensel, “Landbygdens avfolkning och fl ykten från jordbruket,” Ekonomisk tidskrift 42 (September 1940): 137–154; Erland von Hofsten, Hur den svenska landsbygden avfolkas (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1940).

17

См.: Jane Moore, Cityward Migration: Swedish Data (Chicago: University of Chicago Press, 1938); Staff of the Institute for Social Science at Stockholm University, Population Movements and Industrialization, Swedish Counties, 1895–1930 (Stockholm: Norstedt, 1941); Gösta Ahlberg, Befolkningsutvecklingen och urbaniseringen i Sverige, 1911–1950 (Stockholm: Stockholms Kommunalförvaltning, 1953).

18

См.: Florence Edith Janson, The Background of Swedish Immigration, 1840–1930 (Chicago: University of Chicago Press, 1931); A. Friedrich, “Schwedens Geburtenmangel und Auswandererschwund,” Archiv für Wanderungswesen und Auslandkunde 1 (Autumn 1942): 93–96.

19

Литература о демографической ситуации в Швеции очень обширна. В дополнение к указанным выше источникам см. также: Ernst J. Hoijer, Svensk befolkningsutveckling genom tiderna (Stockholm: Svenska Bokförlaget, 1959); Gustav Sundbärg, Bevolkerungsstatistik Schwedens, 1750–1900, Einige hauptresultate (Stockholm: P. A. Norstedt och Söner, 1907); Erland Hofsten and Hans Lundstrom, Swedish Population History: Main Trends from 1750 to 1970 (Stockholm: National Central Bureau of Statistics, 1976); Statistiska Centralbyrån, Historisk statistik för Sverige. Part II: Befolkning andra upplagen, 1729–1967 (Stockholm: Statistiska centralbyran,1969); Eva Bernhardt, Trends and Variations in Swedish Fertility: A Cohort Study (Stockholm: Statistiska centralbyrån, 1971); Sven Wicksell, Ur befolkningsläran (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1931), особенно pp. 13–58; Norman B. Ryder, “The Infl uence of Declining Mortality on Swedish Reproductivity,” Current Research in Human Fertility (New York: Milbank Memorial Fund, 1955), pp. 65–81; Carl Erik Quensel, Den äktenskapliga fruktsamheten i Sveriges städer 1911–1953 efter äktenskapets varaktighet och hustruns alder (Lund: Statistiska Institutionen, 1956).

20

Gerhard Magnusson, цит. по: Florence Edith Janson, The Background of Swedish Immigration, 1840–1930 (1934; New York: Arno Press and the New York Times, 1970), p. 434. ^* Имеется в виду Mission Covenant Church of Sweden, т. е. Шведская церковь Миссия Завета. — Прим. перев.

21

Имеется в виду Mission Covenant Church of Sweden, т. е. Шведская церковь Миссия Завета. — Прим. перев.

22

Известен также как Великая ложа Скандинавии и др. — Прим. перев.

23

Janson, The Background of Swedish Immigration, pp. 208–209, 219.

24

Sven Lundkvist, Folkrörelserna i det svenska samhället, 1850–1920 (Stockholm: Almquist and Wiksell, 1977).

25

Ibid., p. 299; Sven Lundkvist, “Popular Movements and Reforms, 1900–1920,” in Steven Koblik, ed., Sweden’s Development from Poverty to Affluence, 1750–1970 (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1975), pp. 180–193.

26

Janson, The Background of Swedish Immigration, pp. 213–219; Göran Gustafsson, Religionen i Sverige: Ett sociologiskt perspektiv (Stockholm: Norstedts Tryckeri, 1981), p. 41.

27

См.: Ingrid Eriksson and John Rogers, Rural Labor and Population Change: Social and Demographic Development in East-Central Sweden During the Nineteenth Century (Stockholm: Almqvist and Wiksell, 1978), pp. 161–166.

28

Ibid., pp. 161–171.

29

Только в Австрии рождаемость падала быстрее, чем в Швеции, но Австрия в полной мере испытала военную и послевоенную разруху и «потерю целеустремленности», так что это особый случай. См.: Ivar Iverus, Versuch einer Darstellung der Zusammenhanges Zwischen Bevölkerungsentwicklung, Familienpolitik und öffentlichen meinung in Sweden (Helsinkikir: Japaino o. y. Sana, 1953), pp. 20–21.

30

См.: Karin Koch, “Nymalthusianismens genombrotti i Sverige,” Studier in ekonomie och historia tillägnade Eli F. Heckscher på årsdagen den 24 November 1944 (Uppsala: Almqvist and Wiksell, 1945), pp. 84–88.

31

Термин неомальтузианство, введенный в 1879 г. вице-президентом Международного мальтузианского союза С. ван Хутоном, выражал веру в способность человеческого разума поставить рождаемость под контроль с помощью противозачаточных средств. См.: D. V. Glass, Population Policies and Movements in Europe (Oxford: Clarendon Press, 1940), note IAA, p. 425, and pp. 30–46. См. также: F. H. Amphlett Micklewright, “The Rise and Decline of English Malthusianism,” Population Studies 15, no. 1 (1961–1962): 32–51.

32

Torsten Gardlund, Knut Wicksell: Rebell i det nya riket (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1956), p. 46; также см.: Koch, “Nymalthusianismens genombrott i Sverige,” p. 84. В число основных работ Каутского входят: Der Einfl uss der Volksmehrung auf der Fortschritt der Gesellschaft (Vienna: Boch and Harbuck, 1880) и Vermehrung und Entwicklung (Stuttgart: J. H. Dietz Nachf, 1910).

33

«Каковы наиболее серьезные причины алкоголизма и как их можно устранить?» Позднее на основе лекции была издана брошюра: Knut Wicksell, Några ord om samhällsolyckornas virktigäste orsak och botemedel med särskilt afseende på dryckenskapen (Uppsala: n. p., 1880).

34

Charles R. Drysdale, Om fattigdom såsom orsak till förtidig död samt nödvändigheten af nativtetens inskränkning (Uppsala: Esaias Edqvist, 1880).

35

См.: Gårdlund, Knut Wicksell, pp. 49–54, 68–69; Koch, “Nymalthusianismens genombrotti i Sverige,” pp. 75–76; Georg Borgström, Malthus om befokningsfrågan (Stockholm: LT’s Förlag, 1969), p. 215.

36

Knut Wicksell, De sexuela frågorna: Granskning af hrr Emil Svensens, Bjornstjerne Bjornsons samt professor Seved Ribbings brochyrer (Stockholm: Kungholms Bokhandel, 1890), в особенности pp. 56, 58; а также Wicksell, Föreläsningar i nationalekonomi (Lund: Gleerup, 1928).

37

Цит. по: Gustaf Alegård, Befolkningsrågan genom tiderna (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1926), pp. 69–70.

38

Sundbärg, Befolkningsfrågan genom tiderna, pp. 71–75.

39

См.: Alegård, Befolkningsfrågan genom tiderna, pp. 71–75.

40

Hinke Bergegren, Kärlek utan barn (Stockholm: Ungsocialistiska Partiets Förlag, 1910), pp. 8—17, 30–31, 48.

41

Anton Nystrom, Fattigdom och barnalstring (Stockholm: Björck and Börjessen, 1911), p. 15.

42

См.: Karl Marx and Friedrich Engels, Marx and Engels on Malthus, ed. Ronald Week (London: Lawrence and Wishart, 1953).

43

Richard Sandler, Samhället sådant det är (Stockholm: Frams Förlag, 1911), pp. 6—11, 27–38, 51–86.

44

Otto Grinlund, “Några ord i befolkningsfrågan,” Tiden 4 (1912): 272—77.

45

См.: Ulf Cervin, “Kris i befolkningsfrågan,” in 1900-talet: Vår rids historia i ord och bild (Helsingbort: Bokfrämjandet, 1975), p. 46.

46

John Andersson, Barnalstringsfrågan och arbetarklassen (Gothenburg: John Andersson Förlag, 1916), pp. 6, 19, 31.

47

Hjalmar Öhrvall, I vår befolkningsfrågan (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1917), pp. 11–12, 20–21, 24–26.

48

См.: Knut Wicksell, “Befolkningsfrågans nuvarande lage,” Tiden 16 (June 1924): 193–208.

49

Wicksell, “Befolkningsfrågans nuvarande lage,” pp. 195–200. Этот памфлет был также переиздан как Barnalstringsfrågan: Föredrag, hållet vid nymalthusianska sällskrapet (Stockholm: Federatives Förlag, 1925).

50

Knut Wicksell, Fosterfördrivning: Några refl ektioner till en aktuell rättsfråga (Stockholm: Bokförlaget Brand, 1927), pp. 5, 7–8.

51

См.: Westin Silverstolpe, “Malthus och nutidens nationalekonomi,” Tiden 19 (January 1927): 11–20.

52

G. Westin Silverstolpe, Folkmängd och välstånd (Stockholm: Bokförlaget Brand, 1926).

53

Frans Severin, “Fackföreningsrörelsen och befolkningsfrågan,” Tiden 19 (June 1927): 206, 216–217.

54

Цит. по: Alegård, Befolkningsfrågan genom tiderna, p. 85.

55

Bertil Mogård, “Folkökning och försörjning,” Tiden 19 (June 1927): 218—23.

56

Nils Karleby, Socialismen inför verkligheten: Studie over socialdemokratisk åskådning och nutidspolitik (Stockholm: Tidens Förlag, 1926), pp. 271–272.

57

Eva Wigforss, Arbetsinkomst och familiförsörjning (Stockholm: P. A. Norstedt och Söners Förlag, 1929), pp. 6–7, 9—12, 18, 25, 55–56. В 1920-е годы были опубликованы и другие работы о «семейной заработной плате»: Eva Wigfross, Familje försörjning för industrinsarbetare (Fackföreningsrörelsen pamphlet no. 25 (1925); Ella Anker, Modralön, familjetillägg (Stockholm: Stockholms Fackliga kvinnliga samorganization, 1929).

58

Непронумерованная рукопись, датированная 4 февраля 1930 г., хранится в архиве EVW (Eva Wigforss Collection), Arbetarrörelsens Arkiv, boxes 68–69.

59

P. J. Welineder, Fattigdom och folkökning (Gothenburg: Arbetarekurirens Förlag, 1928), p. 4.

60

Ibid., pp. 14–15, 26, 37–39.

61

Цит. по: Alegård, Befolkningsfrågan genom tiderna, p. 76.

62

Здесь термин буржуазный (по-шведски borgerliga) имеет особое политическое значение, поскольку обозначает политиков и экономистов, располагавшихся в политическом спектре справа от социал-демократов. Сюда включали консерваторов, «манчестерских» либералов и сторонников аграрной партии, но не крайне правых, исповедовавших идеологию фашизма или ультранационализма.

63

Цит. по: Alegård, Befolkningsfrågan genom tiderna, pp. 79–80, 85–86.

64

J. Guinchard and G. Silen, En befolknings generationsreproduktions förmåga (Stockholm: K. L. Beckmans Boktryckeri, 1929).

65

Bertil Bohlin, Memoarer: Ung man blir politiker (Stockholm: Albert Bonniers Förlag, 1972), p. 132.