О-О

Алекс Тарн, 2012

Действие романа «О-О» происходит в Комплексе – огромном недостроенном здании, которое досталось нынешней реальности в наследство от прошлой – полной иллюзорных надежд на мир и благоденствие. Именно тогда в пустыне между Иерусалимом и Рамаллой приступили к строительству этого бетонного монстра, замышляемого как центр большого промышленного района, открытой экономической зоны, сердца Нового Ближнего Востока. Затем пришла война, надежды умерли, а здание осталось. Осталось как мираж в пустыне, как памятник виртуальной действительности, как призрак несбывшегося. Возможно, поэтому столь призрачны его нынешние обитатели… Роман «О-О» вошел в длинный список «Русской Премии – 2012».

4

Приемная Барбура — некоронованного короля, босса и хозяина Комплекса — представляла собой обширный зал с четырьмя окнами, выходящими на задний двор. На чисто выметенном полу вдоль стен были набросаны матрасы, булькал чайник на газовой плите, с потолочных крюков свисали несколько масляных ламп. В углу, за низким столиком, развалясь на подушках, возлежали трое: здоровенный бугай с бугристыми от мышц плечами, молодой напомаженный красавчик и человек неприятного вида и неопределенного возраста — тощий, плешивый, с маленькой головкой и остро нацеленным утиным носом.

— Привет, Барбур, — сказал Боаз, останавливаясь посреди комнаты и стряхивая с плеча рюкзак. — Это от Шимшона.

Тощий кивнул и легко поднялся с матраса. В его облике и впрямь было много такого, что напоминало лебедя: длинная шея, волнообразно, вперед-назад-вперед изогнутая спина, немигающий взгляд кругленьких глазок, нос клювиком. Отчего-то эти детали, вполне привлекательные в птице, выглядели отталкивающими в человеческом воплощении.

— А это, стал-быть, от тебя? — Барбур обошел вокруг Цахи. — Заезд на отдых, стал-быть. Тебе сколько лет, пацан?

— Шестнадцать, — спокойно отвечал Цахи.

— Мой кореш по интернату, — помог другу Боаз. — Давно в деле. В Рамат-Авиве наседкой сидел, пока не повязали.

Барбур с сомнением покрутил клювом.

— Давно в деле! — фыркнул из своего угла напомаженный. — На фига тебе малолетки, Барбур? Развел тут детский сад…

Хозяин Комплекса словно ждал этого вмешательства.

— А тебя, Кац, никто не спрашивал. Разве в годах дело? Ты вот на два года старше, а ума — чуть, одна борзость… — он снова повернулся к Цахи. — Только учти, пацан, отдыхать у нас не придется. Тут пахать надо.

— Слыхал, — кивнул Цахи. — Забесплатно в Комплексе только собаки лают.

Барбур удивленно крякнул.

— Молодец. Быстро усваиваешь… Стал-быть, так и решим. Поможешь пока гидам, а там посмотрим — может, и на что другое сгодишься… — он сделал знак парнишке-проводнику: — Бенизри, сгоняй-ка за Ромео.

— Бенизри туда, Бенизри сюда… — недовольно буркнул парнишка, который тем временем успел налить себе кофе и залечь на матрасы. — Что я тебе — йо-йо?

Кац наставительно поднял палец:

— Давай-давай, йо-йо. Босса уважать надо, слушаться. Учил я тебя, учил, а ты все никак не усвоишь…

Улыбался он нехорошо, словно нож вынимал — уголки рта не ползли вверх, к ушам, а резко раздвигались в стороны, открывая опасную острозубую щель. Вздохнув, парнишка отставил стакан и поднялся на ноги. Как видно, напомаженного Каца он побаивался куда больше, чем хозяина Комплекса. Цахи покосился на Боаза — компания Барбура выглядела не слишком приятной. К счастью, от них не потребовалось оставаться здесь. Пришедший через несколько минут длинный нескладный парень со странным прозвищем Дикий Ромео увел Цахи и Боаза к себе, на восьмой этаж корпуса Эй.

В комнате гидов было темно и тихо.

— Все спят, — вполголоса объяснил Ромео и посветил в угол на груду матрасов. — Ложитесь и вы. Одеяла там же. Утром поговорим.

Назавтра Цахи проснулся от почудившегося ему запаха домашнего уюта. Суть этого запаха угадывалась с безошибочной уверенностью — тем более удивительной, что Цахи никогда не знал ни особого уюта, ни настоящего дома. Лелея в себе это замечательное ощущение, он какое-то время лежал с закрытыми глазами и даже попробовал отступить назад, в сон, дабы продлить неожиданное счастье. Увы, диспозиция не располагала к подобному отступлению: солнце наотмашь хлестало по плотно зажмуренным векам, а неуклюжий маневр переворота на другой бок неизбежно потревожил бы хрупкую материю сна, а следовательно, и запаха. Вздохнув, Цахи сел, потянулся и открыл глаза.

Он сидел на полу большого, залитого солнцем зала — как видно, углового, потому что две его стены выходили — вернее, настежь распахивались — наружу, в пустыню, сияющую нестерпимо яркой голубизной. Казалось, что там, за голыми оконными проемами, играя огранкой, колеблется огромный кристалл, собирая и вновь разбрызгивая мириады цветных, исчезающе мимолетных световых пучков. Две другие стены и потолок были сплошь, как спина баскетболиста, татуированы цветными граффити. «Тали, Тали, Тали… — прочел Цахи. — Я люблю тебя, Тали… Тали, Тали, Тали…» — и снова, и снова, и снова. Других надписей в зале просто не существовало.

Зато запах… запах существовал!.. — и не только во сне, но и наяву! Он исходил от газовой плиты, рядом с которой, помешивая ложкой в кастрюльке, стояла пожилая женщина в халате и домашних туфлях. Ее длинные седые волосы были аккуратно заплетены в косу. Почувствовав на себе взгляд, женщина обернулась.

— Проснулся, Менаш? — сказала она, сопроводив эти слова улыбкой, такой же уютно-домашней, как туфли, халат и запах из кастрюльки. — Иди завтракать, мальчик.

Словно разбуженная звуком ее голоса, тень углового пилона качнулась, сдвинулась и превратилась в черного парня. Он поставил на пол бинокль и, шлепая по полу босыми ногами, подошел к Цахи.

— Привет. Проснулся? Ромео сейчас придет.

— Где Боаз?

— Уехал твой друг. Утром уехал. Шимшон тут рано проезжает, а другую попутку поди поймай. Не хотел тебя будить… — эфиоп протянул ладонь для рукопожатия. — Я — Чоколака. А ты?

Цахи пожал плечами:

— Не знаю. Говорят — Менаш…

— Менаш? — засмеялся Чоколака. — Не обращай внимания — Мамарита всех парней так называет.

Он оглянулся на свой бинокль.

— Извини, братан, мне надо… это… сторожить.

За хомячками глаз да глаз. Так и прут, даром что лохи…

— За какими хомячками?

— За обыкновенными, — Чоколака неопределенно помахал рукой и вернулся на свой пост. — В джинсах и кроссовках. Сейчас Ромео придет, объяснит…

При свете дня Комплекс выглядел совсем иначе — не так зловеще, как вчера, ночью, и Цахи сказал об этом Дикому Ромео, когда они вышли в коридор. Тот усмехнулся:

— В подвале всегда ночь. Да и на свету не все безобидно…

И действительно, даже проход по хорошо освещенным местам требовал здесь умения и детального знания здешней топографии. Если бы не Ромео, движения которого он повторял, Цахи пришлось бы немало повозиться, чтобы преодолеть провалы и препятствия. Ромео оглядывался, успокаивал:

— Ничего, братан, через недельку осмотришься и привыкнешь. Главное, что ты здесь. А то втроем совсем тускло.

— Втроем?

— Ну да. Я, Беер-Шева и Чоколака. Мамарита не в счет — она экскурсий не водит, и сторожить ее тоже не поставишь…

Из объяснений Дикого Ромео выходило, что, завладев Комплексом, Барбур превратил стихийные сталкерские прогулки в хорошо налаженный бизнес. Начав с починки забора силами бомжей и нелегалов, он оставил там всего лишь один лаз — удобный и хорошо просматриваемый с верхних этажей здания. Там, наверху, новый хозяин Комплекса учредил постоянный наблюдательный пост. При появлении во дворе сталкеров, которых Ромео презрительно именовал «лохами» и «хомячками», навстречу им высылался «гид» — один из работающих на Барбура подростков. Он объявлял незваным гостям, что те вторглись в запретную зону и теперь обязаны заплатить штраф. Впрочем, существовала и другая возможность: попасть внутрь здания в рамках организованной платной экскурсии.

На первых порах нередко возникали споры. Для их благополучного разрешения Барбур привез в Комплекс целую команду шпаны. Затем к новому порядку привыкли, конфликты почти прекратились, и скупой босс принялся сокращать штаты, пока не остался с одним русским быком по прозвищу Русли — немногословным фанатом фильмов кун-фу. Собственно, и прозвище его происходило от искаженного имени главного бычьего кумира — Брюса Ли. По словам Ромео, сейчас, когда всё наладилось, Барбур вполне мог бы обойтись и одним телохранителем, но недавно к нему прибились еще двое: неприятный восемнадцатилетний парень по имени Кац и его верная шестерка — шпаненок Бенизри. Сначала босс хотел определить их в гиды, но Кац наотрез отказался «работать фраером», и, к всеобщему удивлению, Барбур не стал настаивать. Он обычно пасовал, если сталкивался с настоящей опасностью — из чего можно было заключить, что от расслабленного облика Каца, от его прищуренных глаз и напомаженных колючек веяло реальным, а вовсе не наигранным беспределом.

Между тем людей у гидов действительно не хватало. Экскурсии пользовались растущим успехом — во многом благодаря разработанному Диким Ромео маршруту. Он начинался во дворе на рампе корпуса Эй. В коридоре первого уровня хомячков встречал передовой собачий отряд, яростным лаем защищавший свою территорию. Получив заряд адреналина, лохи усугубляли впечатление прогулкой по качающимся бетонным плитам перекрытий, а затем — проходом по карнизу шестого этажа. При этом гид подчеркнуто равнодушным тоном вел неторопливый рассказ о былых несчастьях:

— Вот в эту дыру в прошлом году провалилась девушка. Симпатичная такая блондиночка. Сейчас в больнице, парализована… А вон на те штыри падал паренек из Нетании… — видите пятно? Его кровь… Нет, с карниза падают редко — раз в месяц, не чаще. Что?.. — конечно, насмерть… — высота, что вы хотите…

Уже здесь часть экскурсантов отказывалась двигаться дальше, и группа останавливалась в ожидании помощника гида, который за особую плату вел слабонервных в обход. Остальные поднимались на седьмой уровень, где находилось святилище первой жертвы Комплекса — подростка, упавшего в шахту лифта. Там хомячкам устраивался перекур. Пока они галдели и фотографировались на фоне венков и граффити, экскурсовод, игнорируя скептические усмешки, повествовал о призраке погибшего, который, по слухам, до сих пор проживал на самом дне шахты. Одновременно гид тщательно следил, чтобы никто не отколупнул кусок бетонной крошки: сувениры со святого места продавались отдельно.

Далее маршрут пролегал по восьмому этажу корпуса Би к подножию внутренней лестницы, ведущей через расположенную на Би-девять резиденцию Барбура на верхние, глухие уровни, куда не рисковал подниматься никто. Эта часть экскурсии звучала наименее правдоподобно, хотя именно она представляла собой чистую правду — в отличие от прочих рассказов, в которых гиды не стеснялись примешивать к реальным событиям изрядную толику вымысла.

— Почему все-таки никто не рискует? — недоумевал какой-нибудь любопытный хомячок. — Неужели не интересно?

— Почему-почему… — мрачно отвечал гид. — Мне-то почем знать? Не возвращаются оттуда, вот почему.

— А что там такое?

Гид пожимал плечами и неохотно выдавливал:

— О-О.

— О-О? Что это такое — О-О?

— А черт его знает… — терял терпение гид. — Все, хватит, двигаем дальше.

— О-О… — повторяла какая-нибудь въедливая хомячиха. — Ведь и слова такого нет — «о-о», ни на каком языке.

— Вот именно, — отзывался гид. — Там, сестричка, что-то такое, для чего и слова-то нет. Потому что если для вещи слово есть, то ты эту вещь как бы уже и знаешь. Назвать словом — уже значит что-то узнать, так? А тут и этого нету… Короче, не хотите — не верьте. Я вот тоже не верю, но ходить туда — не хожу. И вы не пойдете.

Иногда, впрочем, попадались особо упертые экскурсанты, готовые рискнуть — хотя бы и за дополнительную плату, хотя бы и в одиночку, без сопровождения. Такие горячие головы приходилось остужать известием о том, что по дороге наверх необходимо пересечь владения босса. На первоначальном этапе борьбы за Комплекс Барбур и его шпана успели заработать весьма дурную репутацию среди сталкеров, и теперь эта вполне конкретная опасность выглядела намного убедительней, чем смутная угроза О-О, для которого — или для которой? — и слова-то не нашлось.

Дойдя до конца коридора, группа переходила в корпус Си, на верхний этаж которого Барбур пускал молодых наркоманок, готовых на все ради очередной порции. Этот уровень, именовавшийся на жаргоне Комплекса откровенным словом «ебаторий», придавал и без того запретному характеру экскурсии пряный запашок греха. Внутрь лохов не пускали; гид останавливал группу в коридоре, крест-накрест перегороженном двумя хлипкими досками, и многозначительно объявлял:

— Дальше нельзя. Си-восемь. Частный приват.

Хомячки и хомячихи, заранее наслышанные об этой достопримечательности, благоговейно кивали и вытягивали шеи, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть в боковых помещениях. Как правило, ебаторий пустовал — осторожный Барбур приводил своих девок на ночь и, во избежание проблем, отправлял восвояси уже на следующее утро после использования — но разыгравшейся фантазии хомячков вполне хватало и уголка матраса, чтобы живо вообразить все остальное.

Выждав достаточное время, гид вел раскрасневшихся лохов дальше — через препоны и ловушки корпуса Си — вниз, в царство бомжей и нелегалов. Их приближение улавливалось прежде всего носом. Подобно скунсам, беззащитные и запуганные обитатели уровней Си-один и Си-ноль располагали лишь одним средством обороны от жестокосердного мира — вонью и, нужно отдать им должное, использовали это средство на всю катушку. Казалось, сам воздух в коридорах представлял собой плотную, слипшуюся из миазмов субстанцию, которая настойчиво выталкивала прочь любые чужеродные тела. Стараясь дышать ртом, хомячки протискивались сквозь душные запахи застарелого пота, экскрементов и невообразимого варева, булькающего в огромных кастрюлях, — здесь не брезговали ничем, от скорпионов до крыс и собак.

По обеим сторонам коридора ворочалась — жрала, испражнялась, совокуплялась, рожала и снова жрала — бесформенная животная масса, отвратительная беспредельно, насколько может быть отвратителен лишь человек, лишенный всего человеческого. Внутри этого липкого комка плоти пузырились голод и похоть, позывы кишечника и жадный зуд гениталий — но наружу выдавливалось лишь одно-единственное чувство — страх. Больше всего тут боялись Барбура — до паники, до дрожи, и отсвет этого ужаса падал на любого захожего чужака.

Время от времени хозяин Комплекса совершал рейд по цокольному этажу корпуса Си, и рейды эти походили если не на громоподобное сошествие всемогущего божества, то уж по крайней мере — на выездную сессию Страшного суда. Наслаждаясь могуществом, Барбур шествовал по коридору в сопровождении нескольких апостолов-бомжей, специально прикормленных для этой задачи. Первоначальной целью обходов были санитарные соображения — босс опасался эпидемий, а потому требовал от проживающих на Си-ноль нелегалов абсолютного здоровья. Всем заболевшим прописывалось универсальное лекарство — изгнание из Комплекса.

Как и положено божеству, Барбур никогда не вступал в обсуждения — просто указывал клювом в нужном направлении, и послушные апостолы, подхватив под локти парализованную ужасом жертву, в два счета выносили ее из здания, через двор, за ограду. Никто не смел протестовать — да и способна ли на протест биомасса? Потеряв один из своих комков, вонючее людское болото тут же снова смыкалось, наползая на клочок освободившегося пространства, на подстилку, миску, самку…

А что до комка, то так ли уж худо было оказаться за забором? Выйдя на шоссе, он имел все шансы попасть в нормальные человеческие руки, в больницу, в душ, в постель… Отчего же тогда нелегалы столь панически боялись кивка барбурьего клюва? Вряд ли это был страх перед неизвестностью — многие обитатели уровня Си-ноль пришли туда через тысячи километров пустынь, перетерпев побои, людоедство и пулеметные дожди. Трус не отважится на такую дорогу. Тогда что же их так пугало? Неужели свобода? Неужели именно жизнь в Комплексе и была их истинной целью — сытое навозное бытие, возвращение в грязь, в глину, под пяту всевластного верховного существа? Уж не возносили ли они Барбуру молитвы где-то там, в вонючей глубине своего душного мирка? Во всяком случае, кто-то из гидов клятвенно уверял, что видел на цокольном этаже корпуса Си самодельного идола с подозрительно волнистой спиной…

Дойдя до середины коридора, группа, к великому облегчению экскурсантов, покидала Си-ноль и сворачивала налево, в корпус Би. Там, на цокольном этаже, в большом зале напротив запертого парадного входа размещался храм сатанистов. Вообще-то, на самом деле анхуманы исполняли свои кровавые ритуалы вовсе не здесь, а внизу, на втором уровне подземной автостоянки. Но к началу экскурсионного бизнеса доступ в подвал был уже перекрыт собаками, которые наотрез отказывались вступать в мирные переговоры. Поэтому, поразмыслив, Дикий Ромео решил, что историко-географические неурядицы не оправдывают полномасштабной войны, и без колебаний принес географию в жертву миролюбию.

Он сам взял в руки баллончики с краской и за несколько дней превратил невинный зальчик на Би-ноль в аналог пещеры анхуманов. В подвале Ромео не бывал ни разу, так что пришлось положиться на слухи и рассказы сомнительных очевидцев. Это несколько осложнило задачу, но в целом имитация получилась правдоподобной.

Порядком уже подуставшие лохи попадали в зал через узкий проход из ярко освещенного вестибюля. Пока они таращили глаза, привыкая к темноте, гид зажигал свечи, и хомячье сердце застывало в груди, как цыплячья гузка в морозилке. На робкие язычки огня слетались со стен нацистские орлы и сатанинские звезды, зловещими пауками ползли членистоногие свастики, а в торце зала над алтарем, сложенным из бурых — предположительно от крови — кирпичей, щурилась огромная рогатая морда с козлиной бородой и клыкастой ухмылкой. Ужасные потеки на стенах и темные пятна на полу лучше всяких слов свидетельствовали о совершенных тут чудовищных злодеяниях. Что и говорить, храм анхуманов был достойным завершением и без того удачной прогулки! Не чуя под собой ног, хомячки сбивались в кучку посреди зала и даже не осмеливались отколупнуть на память кусочек крашеной штукатурки. Наконец гид гасил свечки и выводил группу наружу, во двор.

За эту двухчасовую экскурсию с каждого хомячьего рыла взималось по шестьдесят полновесных шекелей — деньги немалые. Но, по общему мнению, удовольствие стоило того.

— Смотри, — сказал Дикий Ромео, вытаскивая из кармана потрепанный блокнот. — Иной день по три раза водим. У нас теперь просто так не придешь — надо заранее записываться, по телефону. Назначаю им время, говорю где, куда… Так удобнее.

Они сидели на полу напротив входа в сатанинское святилище. По стене над дверным проемом шла красивая надпись готическими буквами: «Ариман клаб». Сбоку, чуть в стороне, красовалось знакомое «Тали, Тали, Тали…»

Цахи полистал блокнот, усмехнулся:

— Да у тебя тут целый бизнес… Кредитки тоже принимаешь?

— Только кэш, — серьезно отвечал Ромео. — Четверть нам, остальное — Барбуру, так что лучше записывать, чтоб вопросов не возникало. Работы много. Чоколаку ты уже видел — он с биноклем сидит. Без этого никак — стоит расслабиться, тут же безбилетники полезут. Еще один пацан, Беер-Шева, группы водит — со мной в перемену. Один водит, другой в запасе, на телефоне. В общем, каждый чувак на счету.

— А меня куда?

Дикий Ромео пожал плечами.

— Туда же, гидом. Сначала с нами походишь, потом сам водить будешь… — он замялся. — Тут еще такое дело… лучше сразу сказать, чтоб ты потом не удивлялся. Я, братан, не всегда в форме. Типа болею.

— Болеешь?

— Ну да. Лунатик я. Слыхал о таком?.. — Ромео тоскливо вздохнул. — Короче, по три-четыре дня в месяц я вам не помощник. А бывает — и целая неделя вылетает. Вот так…

Он снова вздохнул и отвернулся.

— Зато экскурсию ты кайфовую построил, — сказал Цахи, чтобы сменить тему. — Правда, я знаю, о чем говорю. У меня мамаша тоже лохов разводит.

Лицо начальника гидов просветлело — Ромео действительно гордился своим детищем.

— Понравилось? Мне и самому нравится…

Цахи важно покрутил головой. Невольный участник мамашиных хепенингов и демонстраций, он ощущал себя экспертом по данному вопросу.

— Разве что онлайн-эффектов маловато. Но это легко добавить.

— Онлайн-эффектов? О чем ты?

— Пойдем, покажу… — вскочил на ноги Цахи. — Ты говорил, Беер-Шева как раз сейчас группу ведет? Где они, далеко?

Ромео на секунду задумался.

— Думаю, отдыхают. На Эй-семь, у лифта. Где когда-то паренек в шахту сверзился…

— Самое то, — кивнул Цахи. — Там же на дне его призрак, так?..

Когда Цахи Голан взвыл, тоненько и протяжно, и этот звук, усиленный трубой шахты, донесся до хомячков, сидевших на ее краю семью уровнями выше, стало не по себе даже самому Беер-Шеве — бывалому гиду, задурившему головы не одной сотне доверчивых лохов. Все повскакали с мест, и лишь немногие нашли в себе мужество сразу посмотреть вниз. Остальные подошли чуть позже. Побледневшее лицо Беер-Шевы добавило убедительности происходящему. В принципе, можно было бы удовлетвориться только этим, но Цахи не собирался останавливаться на достигнутом. Как утверждали мамашины тетки, звуковые эффекты хотя и важны, но сильно уступают зрительным. Поэтому он быстро вымазал щеки и лоб бетонной пылью и на секунду высунулся в шахту.

Всего на секунду — но результат превзошел все ожидания. Как утверждал потом Беер-Шева, столпившиеся у края шахты лохи немедленно впали в истерику разной степени тяжести. Исключением стали лишь две хомячихи, которые благополучно хлопнулись в обморок и потому не принимали участия в дальнейшей суматохе. Остальные же визжали, рыдали, кричали, плакали друг у друга на плече, а какой-то мрачный хомяк, уставившись в одну точку, еще долго — до самого спуска в вонючий ад нелегалов — продолжал повторять одно и то же слово: «Призрак… Призрак… Призрак…» — и тем ужасно надоел прочим экскурсантам, которые, в общем и целом, оправились несколько быстрее.

Странно ли, что после этого случая к новичку накрепко прикипело прозвище «Призрак»? Нет, не странно. Если уж удивляться, то лишь тому, что это прозвище нашло Цахи Голана так поздно. Разве не призраку застреленного чужого старика был он обязан самим фактом своего появления на свет? Разве не призраком — почти бесплотным от нежелания его замечать — стал он для своих собственных родителей? Разве не призраком этих же родителей считали его полицейские следователи, наглые репортеры у зала суда, судья в нелепой мантии, воспитатели в исправительном учреждении? Даже для Боаза — единственного друга-приятеля с низким лбом первобытного охотника, — даже для него Цахи был прежде всего призраком, красивым воспоминанием о школе, об интернате, о нескольких нормальных годах между беспризорным прошлым и тюремным будущим…

В новую жизнь Призрак вошел легко и основательно, быстро освоив секреты экскурсионного бизнеса. Дикий Ромео меж тем все больше и больше замыкался в своем горе. «Тали, Тали, Тали…» — как и все мантры на свете, эта вездесущая настенная формула по мере повторения необратимо утрачивала свой первоначальный смысл, мало-помалу превращаясь из локальной тоски по конкретной девице в глобальную жалобу на равнодушие мира перед лицом невыносимого человеческого сиротства.

Отчего это выражалось именно в лунатизме?

Не оттого ли, что принципиальная недостижимость луны лучше всего символизировала тщетность надежды на счастье? Обе они — и луна, и надежда — зарождались в полнейшей темноте — тоненьким лучиком, едва заметной светлой полоской. Обе затем росли, с каждым днем набирая силу, обрастая плотью, обнаруживая на своем теле пятна — неприятные, но пока еще терпимые. И обе предавали, отступали, сваливались на ущерб — и когда?! — в тот самый момент, когда наконец достигали желанного пика полноты, вожделенной степени совершенства! Но и это еще не все: предав и уйдя, обе обманщицы вскоре возвращались, чтобы снова повторить ту же мучительную пытку…

Так или иначе, но периоды недееспособности начальника гидов удлинялись, и это плохо согласовывалось с растущим спросом на экскурсии. А после того как Призрак ввел в программу несколько простых, но весьма действенных эффектов, популярность прогулок по Комплексу приобрела характер настоящего бума. Барбур, принимая ежедневную выручку, восхищенно крутил клювом: кто бы мог подумать, что доход удвоится от одного лишь тихого подвывания в глубине коридора или от легкого взмаха простыней в дальнем его конце? Интернетовские блоги сталкеров полнились теперь байками о населяющих Комплекс духах и привидениях. В недели полнолуния гиды выбивались из сил и не могли рассчитывать на Ромео — более того, необходимость следить за лунатиком превращала его в серьезную обузу.

Однажды вечером в комнату гидов на Эй-восемь заявился Барбур. Хозяин Комплекса подошел к матрасу, на котором лежал Дикий Ромео, наклонился и какое-то время безуспешно пытался поймать бессмысленный ускользающий взгляд лунатика. Затем он выпрямился и кивком лебединой шеи подозвал гидов.

— Совсем плох, а?

— Поправится… — пожал плечами Призрак. — Послезавтра полнолуние, потом еще два-три дня — и все придет в норму. Не впервой.

Барбур неопределенно скривился.

— Послезавтра… потом еще два-три дня… — повторил он. — А до этого еще неделя на матрасе. Это ж сколько, стал-быть, выходит? Полмесяца?

Гиды молчали, потупившись.

— Вы наши правила знаете, — назидательно произнес Барбур. — Комплекс не санаторий, тут работать надо. Да и больных мы не держим. Больные пусть в больничку идут. А это кто там?

Он показал большим пальцем за спину, где, прислонившись спинами к стене, сидели Мамарита и девушка, приблудившаяся к гидам за день до того. Она-то, скорее всего, и была причиной визита всевидящего хозяина Комплекса.

— Это Мамарита, — прикинулся дурачком Чоколака. — Чего, не узнал?

— Ты мне яйца не крути, щенок гуталиновый, — прошипел Барбур. — Я о телке толкую. О чужой телке. Сколько раз повторять: никого сюда не водить! Если кому потрахать приспичило — идите, стал-быть, в ебаторий. А тут бизнес делают, поняли? Чтобы завтра же чисто было, без чужих!

Беер-Шева открыл было рот, чтобы возразить, но Призрак остановил товарища.

— Погоди, босс, — сказал он спокойно. — Ты же видишь, у нас людей не хватает. Девочку эту Хели зовут. Вчера от группы отстала. Специально пришла, жить тут хочет, с Мамаритой. Говорит, прогоните — с крыши спрыгну. Зачем тебе здесь труп, сам подумай. А девка, кстати, сообразительная. Можно ее на бинокль посадить, а Чоколаку — в гиды. Мы-то с Беер-Шевой совсем с ног падаем — шесть групп в день, прикинь. Все равно от Ромео пользы сейчас никакой.

Барбур помолчал, обдумывая услышанное.

Бизнес и в самом деле нуждался в расширении. Наконец он неохотно кивнул.

— Ну, коли так, тогда лады. Коли заместо лунатика, то пускай попробует… — босс кивнул на Ромео. — А этому передайте, когда очухается: еще раз так ляжет — я его самолично на шоссе вынесу. Оттудова тоже луну видать…

Все знали, что Барбур не шутит, а это означало, что к следующему полнолунию нужно срочно придумать, как спасти товарища от изгнания. И изобретательный Призрак нашел выход, построив на лунатизме Дикого Ромео захватывающее вечернее шоу. Причем доход шел даже не от самого шоу, хотя стоило оно недешево — в конце концов, сколько можно собрать с одного представления в месяц? Но несколько полнолуний головокружительной публичной беготни по карнизам корпуса Эй превратили несчастного влюбленного в одну из главнейших достопримечательностей Комплекса.

Конечно, лишь немногим посчастливилось воочию увидеть смертельно опасный номер лунатика, услышать его пронзительный зов, обращенный не то к любимой, не то к ночному светилу. Но и рассказов этих немногих оказалось вполне достаточно для того, чтобы чувствительные хомячихи обмирали от одного вида стен Комплекса. А уж надпись «Я люблю тебя, Тали», только-только вышедшая из-под руки «того самого» Ромео, и вовсе ввергала девушек в состояние транса.

Говоря языком патлатых пропагандисток из компании Ариэлы Голан, это был настоящий прорыв с точки зрения новой целевой аудитории. Прежде в Комплекс стремились лишь адреналиновые наркоманы, фанаты потусторонней чертовщины и любители садистских баек про злодеев-анхуманов. Красивая любовь Дикого Ромео добавила в чересчур пряное экскурсионное меню голливудскую ваниль подростковой романтики. Даже испытанная временем шекспировская драма бледнела рядом с живым образом парня из корпуса Эй, и уже трудно было сказать, который из двух Ромео удостаивался большего интереса, внимания, восхищения.

Призрак увеличил численность групп и поднял расценки, но это лишь подогрело ажиотаж. Телефон для приема заказов включался всего на два часа в сутки, тут же принимался трезвонить и не умолкал до самого выключения. Расписание экскурсий заполнялось с пугающей быстротой — клиенты записывались на полгода вперед. Девочки плакали в телефон, умоляя продвинуть очередь; парни, понизив голос, предлагали удвоить, утроить, упятерить плату. Барбур, не считая, принимал из рук своего удачливого менеджера невиданные барыши, молча прятал в карман пачки кредиток, смятенно покачивал клювом. Во взгляде его пуговичных глазок читались одновременно и радость, и страх: опыт настоятельно рекомендовал бояться всего чрезмерного, жадность не позволяла окоротить предпринимательскую инициативу Призрака.

Не откусывай больше, чем можешь проглотить; бери ношу по себе; знай свое место — эти простые, но мудрые правила не раз спасали хозяина Комплекса от неприятностей. Серьезные деньги — серьезным людям, а он, ничтожная рыбешка, привык довольствоваться малым, безопасным гешефтом, не привлекающим внимания крупных хищников. Кому-то — планктон тоннами, а кому-то и червячка хватает, личинки, стрекозы залетной. Все правильно, все справедливо. Уж больно деликатным было нынешнее положение Барбура… таким деликатным, что и не расскажешь никому. А деликатность требует незаметности, тишины требует. Потому-то и опасен этот шум-бум вокруг Дикого Ромео… — опасен, но при этом как выгоден, мать-перемать!.. — бабки так и плывут, так и плывут — поди откажись! И он брал деньги — поеживался от плохих предчувствий, но брал, ничего не говорил Призраку.

И все-таки ближе к осени его прорвало, хотя и как-то нерешительно, в полноги. Сунув за пазуху очередную пачку, хозяин Комплекса придержал Призрака за локоть, замялся смущенно.

— Ты чего? — не понял Призрак.

— Не пора ли притормозить, пацан?

— Ты о чем?

Барбур снова замялся.

— Обо всем… чересчур это… много, стал-быть.

— Много чего? Денег?

— Шуму много, — пояснил Барбур. — Не люблю я шума. И тебе он тоже, наверное, ни к чему.

Призрак хмыкнул. Зная своих родителей, он не сомневался, что те не станут его разыскивать, а напротив, сделают все, чтобы замять дело во избежание излишней огласки. По части нелюбви к шуму они не уступали Барбуру. Но и самому Призраку встреча с полицией вовсе не улыбалась.

— Ясно, ни к чему, — подтвердил он. — Ты, может, объяснишь, о чем речь, а то я не въезжаю.

— Ромео… нехорошо это… — после паузы выговорил Барбур.

Его непроницаемые черные глазки смотрели прямо на Призрака. Тот смущенно потупился. Нехорошо… — еще бы. Беер-Шева — так тот прямо говорил, что только подлецы станут извлекать барыши из болезни друга. Но с другой стороны — Призрак изобрел полнолунное шоу не для барышей. Тем самым он спасал Дикого Ромео от изгнания. Кроме того, одно дело — услышать такие упреки от Беер-Шевы, и совсем другое — от Барбура. Разве не сам босс угрожал выкинуть парня на шоссе? Тогда угрожал, а теперь что — совесть проснулась? Гм… совесть? Совесть и Барбур? Как-то не вяжется… Призрак снова взглянул на хозяина Комплекса и вдруг осознал, что, говоря «нехорошо», тот имел в виду что-то совсем другое.

— Можно конкретнее, господин Барбур? Я намеков не понимаю.

— Какой я тебе господин… — пробормотал босс.

— Лишний тут Ромео. От него весь шум.

— Лишний? А деньги, которые он тебе приносит, — не лишние?! — выкрикнул Призрак. — Ты что, опять его выкинуть хочешь? Совсем сдурел? Не будь дураком, босс. Уйдет Ромео — уйдем мы все, обещаю. На нас тебе, ясное дело, наплевать, но деньги тоже уйдут. Дикий Ромео теперь — легенда Комплекса! А без легенды — кому он на фиг сдался, этот твой короб бетонный?!

Набычившись, тяжело дыша и сжав кулаки, он стоял напротив хозяина Комплекса. Тот отвел взгляд, вздохнул, примирительно крякнул:

— Ты это… чего, пацан? Я ж так просто, перетереть. Чего в бутылку-то лезть? Пацан ты еще, горячий. Это… Никто, стал-быть, никого не выкидывает. Я чего говорю — скромней надо. Скромность, она, стал-быть, здоровье бережет.

— Тогда так, — решительно сказал Призрак. — С ночными шоу заканчиваем, хватит.

Барбур поднял бесцветные бровки.

— Постой-ка… ты ведь это… бабки вперед взял.

— Ну, взял, — кивнул Призрак. — За одно представление, через две недели. Деньги вернуть можно.

Барбур задумался. Призрак молча ждал решения босса. Наконец тот отрицательно крутанул клювом.

— Нельзя бабки вертать, плохая примета. Давай так — пускай будет еще один раз, последний. А потом уже всё, завяжем. Годится?

Призрак снова кивнул. Потом, вспоминая этот разговор, он будет не раз спрашивать себя, изменилось бы что-нибудь, если бы он ответил иначе? Если бы он настоял на своем или просто, не спрашивая Барбура, вернул бы клиентам деньги — пусть даже свои, если бы отменил последнее представление, полнолунное шоу осеннего месяца мархешван. Тогда уж, конечно, он не пас бы хомячков во дворе, а находился бы рядом с другом и наверняка смог бы остановить его, не позволить уйти наверх, во владения О-О, и еще дальше — на крышу корпуса Би, в роковую прогулку, которая оказалась для Дикого Ромео действительно последней.