72 часа

Александр N

«Меня зовут Александр Иванов. Я сажусь на скорый поезд, в котором через 72 часа произойдет преступление. Кроме меня в поезде будут находиться семь человек. Мне необходимо выяснить, кто из этих людей окажется преступником, и предотвратить сход поезда с рельсов. В моем распоряжении 72 часа». И если ты сможешь разгадать все загадки этой книги, наверняка ты сможешь разгадать тайну самого себя. Книга содержит нецензурную брань.

Вторые 10 часов. Черепаха

Я с трудом доковылял до своего купе. За окнами совсем стемнело, в корридоре горел приглушенный свет. И без того пустая атмосфера безлюдного поезда с приходом ночи превратилась в кладбищенскую. Поезд несся в темноту, освещая свой бег блеклыми фонарями — лишь несколько метров перед собой, а что было дальше — никто не видел и только «Вагон надежды» выкладывал пути перед колесами состава.

История началась стремительно, без раскачки. Я даже не успел еще осмотреться, а уже чувствовал страх, боль и неуверенность. События вокруг меня были странными, мистическими, неудобными. Я даже не могу определить, где мир бытовой, а где потусторонний. Меня окружал миф.

Я подошел к своей двери и косо улыбнулся, заметив на ней приклеенную бумажку, на которой было нацарапано: «Завтра будет еще лучше!»

На соседней полке уже спала, отвернувшись, моя попутчица. Я тихонько зашел в купе, стащил с себя плащ, повесил его на плечики и достал из кармана список. Положив бумагу на столик, я вновь принялся ее разглядывать, будто выискивал секреты в этих строках, которые сам же и написал. Света я не включал и потому надписи было видно, только когда проносящиеся мимо фонари озаряли столик, мои руки, список и полыхающие рыжие волосы моей соседки.

Я перевел глаза на нее. Она лежала на боку, завернувшись в качающееся от дыхания одеяло, которое обнимало ее тонкие плечи, впалую талию и точеные бедра. Вся спина была испещрена деталями и нюансами. Шея выскальзывала из-под тканей и терялась в волнистых локонах огня. Я видел скольжение щеки, уголок ресниц и хрупкие пальчики, ухватившие одеяло за холку. С обратной стороны этого изящества покоилась щиколотка на стройном перешейке голени. Пальцы на ножке походили на ожерелье, на мизинце почивала скромная незаметная родинка.

Она лежала, словно картина. Изо всех сил лежала. И только ее ровное незаметное дыхание выдавало в ней неидеальность, неискусственность. Я представил себе, будто мои пальцы врезаются в ее волосы и пригорают, приплавляются. И в этот момент, вдруг, она неожиданно поворачивает на меня свое чистое личико, поднимается обнаженная из-под одеяла и начинает усыпать меня поцелуями, пропускает руку мне в брюки и с какой-то исключительной женской нежностью ласкает меня ладонью, будто трогает за самое сердце. Беспомощность и страсть наполняют мое тело. Я гляжу на нее, на ее грандиозную грудь, на ее волшебный носик, на молящие глаза, пока она спускается на колени и, остановившись на мгновение и дав сердцу стукнуться в последний раз, обнимает мое тело губами. Я замираю весь. Я внутри.

Я перевел взгляд обратно на список. Фонари озаряли его узкой полосой. Было похоже на плавную смену кадров в кино. Я прочитал снова:

Ресторатор,

Продавец газет,

Проводница,

Машинист поезда,

Попутчица,

Сосед и

Кондуктор, и вычеркнул последнего.

Может, пойдем от противного, сейчас, наверное, рано думать о выводах. В поезде ночь и коль скоро моя попутчица спит, я думаю встретиться с кем-то еще, с кем-то, кто не спит. Машинист определенно не может сейчас спать, к нему я, пожалуй, и направлюсь. Я бросил еще один взор на ее тонкую шею и тихонько вышел из купе, задвинув за собой дверь.

Под моими ногами лежал лист бумаги, на котором виднелась надпись: «Осторожно окрашено». Я постоял, подумал немного, затем оторвал одну ногу от земли и посмотрел на подошву. Ничего не окрашено. Как ковер вообще может быть окрашен?

Перешагнув через листок, я направился по ходу движения поезда. Тихо ступая с пятки на носок, будто боялся кого-нибудь разбудить, хотя кроме соседнего купе, остальная часть вагона была совершенно пуста и будить было в полной мере некого. Поезд шатался, бросал меня от стены к стене, за окнами, меняя тональность, прожужжал колокольчик. Некоторые двери были открыты настежь, другие приоткрыты чуть-чуть, я заглядывал за каждую, надеялся заметить какую-нибудь особенность, да просто из любопытства. Но за каждой дверью ничего примечательного не находилось: пустая бутылка на полу, кусок газеты на полке, сорванная занавеска.

Но тут, в последнем купе у самого выхода в другой вагон, я встретил глазами проводницу. Это была пухлая женщина, небольшого роста, со средними светлыми неухоженными волосами. Ее белая кожа терялась на фоне темно-синей форменной одежды. Она сидела на кровати, низко свесив голову, которая раскачивалась согласно с поездом, ее руки лежали на коленях ладонями вверх. На груди висел старинный фотоаппарат в кожаном чехле. Ее облик источал уныние. Я не понимал, спит она или умерла уже вовсе. И тут я заметил на столике маленького лупоглазого белого с серым котенка, который стоял на краю и боялся спрыгнуть проводнице на колени. Этот маленький шерстяной носок был единственным, что не выглядело мертвым и таким чудовищно унылым в грязно-голубом свете привидений и призраков, осеняемых фонарями сквозь иллюминатор проводницкого склепа.

Холод бежал по моей спине. Ночь была черной. Вымершие вагоны чаровали и наводили животный страх. Металлические части состава скрежетали зубами и мучились под напряжением. Я застыл в оцепенении, боясь вспугнуть это навивающее ужас кладбище.

Котенок бухнулся на руки проводнице, и та открыла глаза, полные колоссального уныния и упадка. Я хотел незаметно сбежать, но понимал, что она чувствует мое присутствие.

— Что угодно? — спросила она, не поворачиваясь ко мне и натирая глаза костяшками пальцев.

— Здравствуйте, — сказал я, пытаясь придумать причину.

— Здравствуйте! — обернулась она и внимательно осмотрела меня, будто я сказал нечто удивительное, отстранившись шеей назад и убирая с колен котенка за пазуху, — Так что угодно?

От некоторой неожиданности, мне совершенно ничего не лезло в голову. Спросить: «что мы сейчас проезжаем» — было бы наибольшей глупостью.

— Что мы сейчас проезжаем?

Проводница живо подскочила и, бесцеремонно сдвинув меня рукой, уткнулась в пейзаж за окном.

— Росарио, наверное, или Ченнай. Который час?

Я посмотрел себе на запястье, — у меня нет часов.

— Ченнай, наверное, или Акюрейри!

На ее руке прямо перед моим лицом красовались часы.

— У Вас же вот часы!

— Эти? А они не ходят!

— Зачем же Вы их носите?

— Красиво! Красиво же? — и она спозировала с часами.

— Да, ничего, — смущенно сказал я.

— Знаете, колесная пара бьется о стыки рельс где-то раз в секунду. Так что если считать удары и знать время отправления, то можно прикинуть который сейчас час, — и она заливисто засмеялась, согнувшись вдвое и ухватившись за мою руку, чтобы не упасть.

Я совершенно не знал, как мне себя вести и потому просто стоял и ожидал, пока она успокоится.

— Ой! — оборвалась она, — а можно я Вас сфотографирую и немедленно начала распаковывать свою камеру.

— Нет, нет, не надо, я бы не очень…

Но она совершенно меня не слушала, подхватила объектив второй рукой и начала настраиваться на мое лицо. Я прикрывался рукой и неуверенно отговаривал ее от этой идеи — болтаться на пленке незнакомого человека мне совершенно не обещало ни малейшей радости. Между тем она спустила затвор прямо через мою руку, и мое отступающее лицо осело на серебристой пленке.

— Еще раз, — коротко выстрелила та и начала трещать механизмами, переводя кадр большим пальцем.

Я выпрямился, коль скоро мой отказ все равно не возымел силы, и попытался натянуть улыбку. Вид, конечно, представляю себе, у меня был совершенно не ко двору.

— Отменно-великолепно! — рапортовала проводница и начала суетливо прятать камеру обратно в толстый старинный чехол, крепившийся прямо к снизу фотоаппарата, — так, милый мой, что теперь?

Она осмотрелась в одну сторону, а потом в другую:

— Вы уже все тут исследовали?

— Более или менее, — ответил я.

— А я — нет, — озадаченно цокнула она, но тут же улыбнулась и утвердила:

— Идемте!

Она взяла меня за край рукава и потянула в другой конец вагона. Я вяло сопротивлялся, отдаваясь на милость дамы с котенком за пазухой, который торчал из разреза воротника и смотрел на все оголтело и затаившись. Я, надо приметить, тоже торчал из разреза воротника и выглядел так же.

Пробежав мимо всех дверей, проводница затормозила у туалета и эффектно поделилась: «тут у нас — туалет! Познакомьтесь», — и улыбнулась.

— Да, спасибо, — кивнул я.

— О! Кстати, сфотографируйте меня, пожалуйста!

— На фоне двери в туалет?

— Да, пожалуй, отличная идея!

И она начала распаковывать камеру. Сняла с объектива крышку, а затем скинула с шеи ремешок и вручила аппарат мне. Я совершенно не понимал, чего она пытается от меня добиться. Вместе с тем, ее беготня становилась все забавнее и забавнее и я покорялся ее просьбам, не находя возможности отвертеться, а скорее — я увлекся сам.

В видоискателе был кромешный мрак. Я посмотрел на объектив, все верно, он открыт, но в глазок я ничего не вижу. Ах, да, уж какой-то совсем серый силуэт начал проступать. Я прицелился примерно и нажал на кнопку. Фотоаппарат щелкнул — едва ли там что-то могло получиться.

— Отменно! У Вас определенно способности! — она забрала камеру из моих рук и, повертев колесиком, перевела кадр.

— Благодарю!

— Вы, кстати, в вагоне-ресторане не были случайно?

— Абсолютно случайно, — мотнул я.

— А зря! Наш «шеф», ну, Вы понимаете: «ШЕФ» — подает поразительный черепаховый суп! Я сама, правда, не пробовала. Но согласитесь, — раздосадованная, она прикусила губу, — черепаховый суп не может быть плохим?

Она заглядывала в мои глаза, и я, конечно, согласился:

— Определенно, не может!

— Значит, Вы попробуете?

— Непременно!

— Вы как к черепахам относитесь?

— Эм… с уважением…

— Попробуйте, и расскажите мне Ваши впечатления! Обещаете?

— Да, так точно, обещаю!

— Ну,.. я спокойна…

Уже говоря эти слова, она отвернулась, переметнув свое внимание на что-то еще. Несколько мгновений она стояла, размышляя и вглядываясь в темень вагонной пустоты, а потом хихикнула и понеслась в середину. Я устремился за ней, уже безо всякого принуждения.

Подбежав к купе моего соседа, она хитро посмотрела на меня, затем приложила указательный палец к губам и тихонько надавила на дверную ручку. Дверь не поддалась. Тогда она густо задышала, сдерживая смех, и залезла в карман за универсальным ключом. Я чувствовал себя хулиганом, который с молчаливого согласия втягивается в безобразную авантюру. Рядом с проводницей — я был «младшим». И мне это занравилось несусветно! Она тем временем хрустнула замочным механизмом и, налегая на ручку, образовала в дверном проеме щель.

— Гы, — прыснула проводница, с видом истинного гопника, — дрыхнет, старая калоша.

Она прикрыла дверь, изогнула шею, поцеловала обалделого котенка в маковку — промеж ушей-треугольников и в одно движение достала из нагрудного кармана блокнот и карандаш, помусолила на языке и размашисто накалякала: «Сегодня Вы самый великолепный!» Причем слово великолепный не влезало в ширину листа — было загнуто своим окончанием к низу и буквы тоже поменяли размер — стали меньше. Затем она сорвала лист из блокнотной пачки и пришпандорила клейкой стороной к двери старика-соседа, хорошо притерев по липкой полосе пальцем. Затем, оценив внешний вид всей двери и подмалевав кривоватую «е» в первом слове, она твердо кивнула и, конечно, теперь понятно откуда появляются эти листки на полу и повсюду.

Раздался щелчок и, обнажив свою хитрющую улыбку, проводница перевела кадр, на котором сохранилась дверь с листком и надписью поверх.

— Давайте и Вас на фоне двери! — она навела объектив на меня.

Я распрямился и подался поближе. Раздался щелчок и за ним затараторила трещетка перевода кадров. И я улыбался и любовался всем вокруг.

— Пойдемте теперь кондуктора напугаем! — захохотала проводница.

Я осекся. Хорошее настроение было застлано поверх дурным.

— Нет, вырос я немного из этих штук.

— Ой, не говорите глупостей! Какая Вам разница, во сколько лет становиться счастливым?

— Не знаю…

— У Вас был велосипед в детстве? — не остановилась она.

— У меня?.. Не помню, откровенно говоря.

— Вы не помните, был ли у Вас в детстве велосипед?

— Был, наверное.

— Такое ощущение, что у Вас детство было 1000 лет назад, что Вы его не помните.

— У меня — такое же ощущение.

— Ну, вот подумайте: «был у Вас велосипед», «не было у Вас велосипеда» — ну какая теперь Вам разница? Будьте счастливы сейчас — в эту минуту. Ваша прежняя жизнь, Ваши прежние удачи и неудачи — не мешают Вам быть счастливым в эту минуту.

— Наверное так.

— Да что «наверное»? Вот Вам загадка: девять раз подбрасывали монетку, девять раз она упала решкой, какова вероятность того, что и в десятый раз подкинутая, она упадет решкой?

Она скомкала губы и заглянула мне в глаза. Я смотрел ей в ответ.

— Прикиньте! — надавливала она, — девять раз уже бросили — и все решки! И чтобы десятый раз тоже решка — какова вероятность?

— Ну, это считать нужно, там пятьдесят на пятьдесят в первый раз, ко второму уже ноль, точка, двадцать пять, третья — ноль, точка, двенадцать…

— Да нет же! — прервала она, — не надо там считать!

Я смотрел недоумевающе.

— Пятьдесят на пятьдесят!!! Девять раз подкинули — все решки. И перед десятым броском вероятность выпадения решки — пятьдесят на пятьдесят!!!

— Да, — кивнул я, — верно.

— Не важно, что Вы выкидывали себе в прошлых бросках. Перед новым Вы — чистый лист.

Она замолчала и я вместе с ней. Мы стояли и смотрели друг на друга. Мимо нас пролетали города с морями и пустынями, а относительно друг друга мы были недвижимы. И в этой паузе я просто смотрел на нее. Удивительно, человек кажется таким пустым, пока ты ничего о нем не знаешь и таким наполненным, как только с ним разговоришься. И каждый раз ты допускаешь одну и ту же ошибку: считаешь что незнакомец тебя ничем не может удивить.

Щелчок, улыбка, трещотка.

— Конец пленки, — посмотрела она на камеру, — могу я попросить Вас об одном одолжении, помимо супа, конечно?

— Слушаю, — я был серьезен.

— Заберите пленку, проявите ее, пожалуйста, когда появится такая возможность, и напечатайте, если получатся удачные кадры.

Она, не дожидаясь ответа, начала откручивать рычажком пленку обратно в кассету. Затем бережно раскрыла камеру и, изъяв катушку, протянула ее мне. Я молча взял и упрятал ее в карман.

— Спасибо, — безо всяких витиеватостей сказала она. И вдруг, улыбнувшись, добавила, — и, знаете что, возьмите Глашу пожалуйста!

Она подхватила котенка за шкибот и махом вытянула из-за пазухи.

— Ой, не, не, не, — разулыбался я, — кошка мне совсем ни к чему!

— Это кот!

— Кот Глаша?

— Да.

— Женское имя же?!

— Коту-то не все ли равно? — прищурилась она, — красивое имя!

— У Вас дети есть? — перешел я в контрнаступление.

— Нет.

— Нет? — я удивился.

— Нету.

— Расскажете?

— Нечего рассказывать, не способна я иметь собственных детей.

— В приюте взять.

Она остановилась.

— Как качественно и бескомпромиссно Вы решили мою проблему, — отвела она глаза.

— Извините, — и я уперся взглядом в пол.

— Совершенно не беда! — она улыбнулась обратно, — кота берете?

— Нет.

— Почему? — наш разговор начал походить на перетягивание каната.

— Куда мне кота?

— За пазуху.

— Там уже все занято!

— Берите без разговоров!

— Я вообще тут с секретным заданием?

— Каким же, если не секрет?

— Секрет, но я скажу: я должен разобраться с этим чертовым черепаховым супом! И кот мне попортит карьеру агента.

— Глаша, ты слышал этого сквалыгу? Он Вам только поможет! Этот мелкий — крупный специалист по части еды!

— А почему Вам его себе не оставить?

— Я не могу.

— Почему?! — я начал наседать.

— Я, возможно, не доеду до конечной станции, — а она начала откручиваться и смеяться еще задорнее.

— Это почему это?

— По кочану!

— Это не ответ! Отвечайте, почему Вы не доедете до конечной? Поезд идет без остановок!

— Кота берете?

— Почему не оставите себе? Он блохастый?! — я распалился окончательно.

— Говорю же — могу и не доехать!

— Так с чего же не доехать можете?

— Рак у меня.

Она обмякла, опустила ресницы, водрузила на меня котенка.

— Рак.

Развернулась и, пошатываясь в такт поезду, растворилась в темном вагоне, оставив за собой ссадину на моем сердце и мяуканье голодного Глаши. Я оцепеневший стоял, смотрел в пустоту и прижимал себя к живому существу.