Германские встречи

Александр Александрович Телегин, 2022

Конец «лихих девяностых». Володька Кляйн с сестрой Алисой уехали из Сибири в Германию. Первый месяц они живут в переходном пограничном лагере в Брамше, затем в хайме небольшого саксонского городка С.... Володька инвалид и надеется, что тороватые немцы сделают ему хорошие новые ортезы. В Германии уже находятся два миллиона людей, ищущих лучшей жизни. Разные обстоятельства привели их сюда: одни бегут от нищеты, другие от правоохранительных органов и мести соседей, третьи надеются на хвалёную германскую медицину, четвёртых привели сюда последствия войны, которая разлучила их полвека назад. Сколько людей, столько судеб, переживаний, надежд. Володька с Алисой стоят перед выбором.

Шпехты

Три дня Володька с Алисой жили одни, сами себе хозяева. Всё это время было солнечно, по утрам чувствовался небольшой мороз. Заполнили анкеты — всё же по-немецки писать они умели. А в лагере умели не все, и к ним стали обращаться переселенцы из других комнат третьего дома. Из разговора с ними Владимир узнал, что в лагере сейчас около тысячи человек. Большинство живёт в спортзале — вместе мужчины, женщины, дети. В первом, втором, третьем домах — семьи с малолетними детьми, больные и инвалиды.

В последний день октября Алиса пошла в двадцать первый дом сдавать анкеты. Володька в рольштуле ждал её у выхода. Она вышла с двумя томами Алексея Константиновича Толстого (в одном стихи, в другом пьесы) и с тяжёлым томом стихов и сказок Пушкина в красивом лиловом переплёте. Оказывается, в этом доме находилась библиотека! Повезло!

Владимир только начал читать «Царя Фёдора Иоанновича», как жизнь их шумно переменилась. В комнату вошло несколько человек.

Впереди сухощавый рыжеватый мужчина нёс девочку в жёлтой куртке. Руки и ноги девочки безжизненно болтались, неестественно большая голова откинулась назад. Светловолосая женщина в белой куртке и голубой вязанной шапочке забежала вперёд:

— Сюда, сюда сажай, — сказала она, указывая на свободную кровать.

Мужчина опустил девочку на матрас. Солнце упало на её лицо. Глаза её под огромным белым лбом, казалось, фосфоресцировали, в них, словно, что-то переливалось, плыло, производя тяжелейшее впечатление. У двери в нерешимости стояла другая девочка лет восьми в бело-голубой курточке и синей шапочке с красным помпончиком.

— Раздевайся, Маринка! — сказала женщина. — Помоги мне Ирочку раздеть.

Марина не заставила себя упрашивать, сбросила на стул свою одёжку, и пока мать держала голову сестрёнки, быстро и ловко расстегнула пуговицы её куртки, и осторожно вынула из рукавов руки Ирочки.

В это время хаусмайстер принёс постельные принадлежности.

— Господин Шпехт, — сказал он, — вы видели, в коридоре стоят инвалидные кресла? Берите любое.

— Данке, — сказал господин Шпехт, принимаясь застилать постели.

Взяв Ирочку, он перенёс её на застеленную кровать и спросил жену:

— Что он сказал?

— Чтоб взяли инвалидное кресло в коридоре.

Из нескольких подушек женщина устроила для Ирочки гнёздышко, чтобы она полусидела, и её голова лежала покойно.

Вошли ещё два парня. Один был тонкий, черноволосый, ещё юноша; другой, постарше, — коренастый, сероглазый, светло-русый.

— Ну что, Ирочка? — спросил младший, подошёл к девочке и взял её руку.

Ирочка скользнула по нему взглядом, и в зелёных глазах её, снова что-то вспыхнуло и закружилось.

— Отойди, Андрей, не беспокой её. Видишь, устал ребёнок, может заснёт…. А вы как устроились?

— Устроились! Привезла ты нас! — сказал старший. — В спортивном зале живём! Там кроме нас пятьсот человек! Нары кругом, как в концлагере.

— Помолчи! Ты ещё не видел концлагеря, откуда тебе знать? И вообще, ведите себя потише — не дома. Здесь полиция знаете какая! Не станут с вами церемониться.

— Мам, ну ты… На пиво хоть дай. Здесь город рядом. Сходим в магазин.

— Я вам дам пиво! Отец, скажи ему!

— Да… Ты, Генка, не того! Не больно! — послушно сказал отец.

— А что не того! В Германию приехали и не попробовать пива!

— Успеете ещё попробовать! Не в первый же день! И давайте, идите отсюда… Ирочка, может, уснёт.

Парни потихоньку убрались из комнаты, но Ирочке заснуть не дали: пришёл рыжий врач или медбрат, спросил, в чём нуждается Ирочка. Мать торопливо выложила перед ним лекарства, которые рыжему, как показалось Володьке, были незнакомы. Он сгрёб их в пакет, чтобы заказать немецкие аналоги, и собрался уходить.

— Герр медицинер, герр медицинер! — остановил его отец. — Это… Как сказать?… Валентина! А памперсы-то ты забыла!

— Да, да, герр доктор, вир браухен памперсен.

Медбрат понял и ушёл.

— Эх ты! Медицинер!

— А как надо?

— Слово доктор забыл?

— Так это по-русски.

— Доктор и по-русски, и по-немецки одинаково.

— Мам! Ну дай ты нам на пиво! — сказал, вернувшись, Генка.

— Идите вы к чёрту! — взорвалась женщина.

Кляйны не стали ждать развязки семейной разборки, и потихоньку убрались из комнаты.

— Кажется, будет весело, — предположил Володька.

— Да уж! — ответила Алиса.

— У девочки гидроцефалия? Она отчего случается?

— Чаще всего она врождённая, но бывает и приобретённая. Причины самые разные: травмы головы, опухоли, даже паразиты — всё что нарушает отток ликвора. Страшная болезнь.

— Лечится?

— Такие болезни — как пожар: потушить можно, а восстановить сгоревшее нельзя.

Алиса долго возила брата по дорожкам. Они куда-то свернули и очутились на площадке, с трёх сторон окружённой деревьями. Это были дубы и клёны с пурпурно-красными, бледно-красными, бурыми листьями. Листопад только начался, и вся эта красота ещё крепко держалась на ветвях. Где такое увидишь в Сибири! А формы — каждый лист произведение искусства! Посреди площадки из досок были устроены загородки-кузова, доверху заполненные опавшей листвой. Так вот куда её свозят! Запах перепревающих листьев был изумительный.

— Лепота! — сказал Владимир, полной грудью вдыхая пряный осенний воздух.

Долго гуляли они, нарезая круги по красивой поляне. Потом выехали к северной границе лагеря. Солнце уже заходило, похолодало, небо над ними густо засинело, и беззвучно вспыхивали в десятикилометровой вышине проблесковые маячки самолёта. И также, как в первый день, ярко зажглись над бледным закатом две незнакомые им звезды.

За сетчатым забором, в ста метрах от лагеря строили дом. Стены и крыша уже были готовы. Двое мужчин, замесив раствор, в строительных носилках носили его в дом. По двору бегали две сторожевые овчарки, отпущенные с привязей по случаю приезда хозяев.

— Пятница, — сказал Володька, — рабочий день закончился рано, приехали поработать. Завтра, наверное, будут работать весь день.

— Хороший домик, — сказала Алиса.

— Не ахти какой. Одноэтажный, обыкновенный сельский домик.

— Высокая крыша, жилой чердак. Если бы у нас был такой, разве б мы с тобой сюда приехали!

После ужина продолжили гулять. Раздались резкие удары, будто в рельс колотили — это сзывали верующих на вечернюю молитву. Церковь здесь в доме номер девять.

Наступила ранняя осенняя ночь, зажглись фонари, и ели у шлагбаума стали похожи на огромных филинов с горящими глазами.

На одной из улиц увидели длинное здание. Здесь гуляло особенно много народа. В ярко освещённых окнах были видны бесконечные ряды двухъярусных кроватей. Володька догадался, что это и есть спортзал, в котором разместили сыновей Шпехта.

Домой они вернулись в девять часов. В комнате была только мать с Ирой. Познакомились. Женщину звали Валентиной.

— Это у вас от рождения, — спросила Алиса.

— Нет, до годика она была нормальным ребёнком, начала ходить. Повторяла отдельные слова. Мы так радовались: первая девочка после двух пацанов! А мы с мужем так хотели дочку! Но однажды она полезла на стул… Все были дома, сидели вокруг неё. Стул опрокинулся, и она затылком ударилась об угол печки… После этого и начала расти головка… Пока спохватились. Пока собрались. Поехали во Фрунзе, в Бишкек, то есть. Сказали, что поздно.

Ирочка в это время вскрикнула. И снова показалось, что зрачки её словно плавают в глазницах.

— Ты пить хочешь, моя сладенькая? На попей, попей доченька моя! — Валентина вставила ей в рот бутылочку с соской. — Сейчас ей одиннадцать лет. Не говорит, только кричит. Ручки и ножки контрактурами свело. Может здесь ей помогут. Говорят, можно сделать операцию.

— Вы из Киргизии? — спросила Алиса.

— Да, мы жили в совхозе. Далеко от Фрунзе. Поближе бы, может и… Да, видно, что Богом назначено, то и будет.

— У вас здесь родственники?

— Мама, два брата. Они давно здесь.

Вернулся муж Валентины.

— Ну что ты? Не утерпел?

— Да что же! Я совсем немного.

— А парни?

— Андрей ничего, а Генка… — муж махнул рукой.

— Маринку не видел.

— Играет на улице с ребятишками.

— Ну так приведи её. Время-то уже…

Муж вздохнул и вышел.

— Он кем работал в Киргизии? — спросила Алиса.

— Николай-то? Тракторист вечный. Генка, наш старший, комбайнёр. В этом году ещё молотил. Он наша беда — пьёт… Муж тоже любит, но может остановиться. Ответственность какая-то есть. А он… Боюсь, и Андрей по его дорожке пойдёт.

Пришла Маринка:

— Ну мам! Мы так хорошо играли!

— Умываться и в постель!

Первый день с новыми соседями кончился.

Потянулись долгие дни. Первого ноября начались дожди. Странен осенний дождь в Германии: он не хлещет струями, не падает с неба дождинками; он оседает на лице, одежде, на ветках и листьях деревьев. Вроде и нет его, а кругом всё мокро.

Но Кляйны всё равно ходили гулять. Сырость придавала воздуху особую резкость, острее чувствовались запахи опавших листьев. Часа три ходили в поисках вчерашних красных дубов и клёнов. Не могли вспомнить, где свернули с дороги. Зато в самом дальнем углу лагеря увидели огромную кедровую сосну. Высоко, высоко вознесла она в небо хвойные ветки. От этих высоченных деревьев и небо казалось высоким.

— Такая маленькая территория, а вот тебе и дубы, и клёны, и берёзы, и кедр, и барбарис, и какие-то кустарники.

Вернувшись в третий дом, встретили в коридоре старшего хаусмайстера, который чаёвничал на сон грядущий с уборщицей (оказывается, это его жена). Володька спросил, специально ли для эмигрантов построен этот лагерь.

— Нет, раньше это был военный городок голландского контингента войск НАТО. Разве вы не видели ангары, где стояла их техника.

— Нет, туда мы ещё не добрались.

Наконец, пятое число. Сегодня у брата с сестрой тест. Термѝн на одиннадцать часов тридцать минут, в доме номер двадцать четыре.

Пришли заранее, но, конечно, раньше срока их не вызвали. В кабинете сидел довольно молодой чиновник с яйцеобразной лысой головой. Он профессионально улыбался, то есть холодно и очень любезно.

Завязав с Кляйнами какой-то разговор, он убедился, что они его понимают, и отвечают по делу на достаточно правильном немецком языке.

— Вы в своей анкете написали, что в Баварии живёт ваша тётя, и…

— Четыре двоюродных брата, — подсказал Володька.

— Да. Только запомните: у нас нет двоюродных братьев и сестёр, у нас есть кузены и кузины. Вы выразили желание получить место жительства рядом с ними в Фюрстенфельдбрюке. Вы знаете, чем известен этот городок?

— Конечно. Там произошла трагедия с израильскими спортсменами во время Мюнхенской олимпиады. Но мы хотим туда не из-за этого. Там живёт единственный близкий нам в Германии человек — наша тётя.

— И сколько же лет вашей тёте?

— Семьдесят.

— Во-первых, тётя в Германии не считается близким родственником, во-вторых, не стыдно ли вам ждать помощи от тёти, которой семьдесят лет?

— Мы не ждём помощи, мы хотим…

— Понятно, чего вы хотите. Так вот что я вам могу сказать. Четвёртый параграф вы получите, тут сомнений нет, а к тёте мы вас не отправим.

— А куда?

— Это мы решим позже. Следующий термѝн у вас девятнадцатого ноября в четырнадцать часов. Тогда вы получите окончательное решение, в какую землю вас направят.

— Что же так долго!? Что мы будем делать целых две недели!? — Владимир прекрасно знал, что напрасно выражает недовольство. Но вырвалось.

Они в этом лагере неделю, которая кажется уже вечностью. И вот ещё две недели до решения куда их отправят!

Вышли подавленные.

— Чую я, фрау Линдер тешится моя, — сказала Алиса.

— Ты думаешь?

— Подозреваю. Здесь люди живут по пять, максимум десять дней, а мы три недели! Что мы ей не понравились, это однозначно. Хотя подозрение не есть уверенность.

— Пойдём уж пообедаем заодно.

Вахтенный Цербер ругала женщину, прошедшую, якобы не погасив талончика. Видно от природы бранчливая старушка.

После обеда пошли домой.

— Ты идиот! — услышали они, подходя к своей двери. — Давай сюда эту гадость! Ты сядешь! Ты надолго сядешь! — кричала Валентина. — Мало ты мне нервов дома помотал!

— Тихо! Эти идут! — видимо Николай услышал цоканье Алисиных каблучков.

Шпехты были в сборе.

— Ну так вот, — сказала Валентина, мгновенно переменив тон, — в субботу приедет мама.

— Одна? — также, как ни в чём не бывало, осведомился Генка.

— Ещё дядя Антон и тётя Элла с Рудиком и Любой, дядя Егор и тётя Фрида с детьми, не знаю только с Кларой или Костиком.

Алиса легла на кровать и стала читать Пушкина. Володька, сидя в Rollstuhl, смотрел в окно. Вдоль забора тянулись вереницы лагерных жителей: налево — порожняком, обратно с оттягивающими руки пакетами. Рядом с лагерем был расположен небольшой городок, в магазинах которого переселенцы спешили оставить деньги, заработанные в России, Казахстане, Киргизии. Из окна была видна окраина городка. Когда окно бывало открыто для проветривания, оттуда доносились петушиные крики. А на лугу перед крайним домом обыкновенно пасся жеребёнок и белый пони. Домик был похож на Володькин дом в Сибири, только он на одного хозяина, а не на два. На крыше матово белела круглая чаша телевизионной антенны.

В субботу, восьмого ноября, с утра было солнечно. Алиса нашла-таки поляну, окружённую красными дубами и клёнами, теперь уже они не забудут дорогу к ней. Там появился новый кузов для листьев. Другие уже были затянуты плёнкой. Погуляли. Потом в первый раз отважились выйти за ворота лагеря. Обогнув ограду, оказались у мостика через неглубокий ров, на той стороне которого, стояла табличка: «Город Х…. Основан в 1150 году». Всего на три года моложе Москвы!

В город вела дорожка, выложенная маленькими чистыми брусочками песочного цвета: словно не в город, а в дом входишь.

— Хочется даже обувь снять, — сказала Алиса.

По брусчатой дорожке вошли на улицу. Был выходной, городок словно вымер. Пользуясь может последними погожими осенними днями, жители куда-то уехали: кто на природу, кто в гости, да Бог знает куда: нет никого. Стоят открытые гаражи — люди уверены, что никто не зайдёт, ничего не возьмёт. Алиса с Володькой уже слышали об этом, а теперь сами видят. Дома хорошие, большей частью одноэтажные. Во дворах цветы, всякие декоративные кустарники — наверное, красиво, когда они цветут весной. В некоторых окнах видны лебеди, слоники, — всё то, что считалось когда-то на их Родине мещанством и безвкусием. У одного хозяина вместо обычных цветочных клумб Кляйны увидели капустную грядку. Круглые белые кочаны с футбольный мяч смотрелись тоже неплохо.

Хороший городок. Всё продумано: посередине улицы проезжая часть, по бокам тротуары: полоса коричневого цвета для велосипедистов, белая — для пешеходов. Вступили было на коричневую полосу: сзади «дзинь, дзинь» — велосипедист: долой с моей дорожки. Ба! Да это старушка из столовой рассекает — на работу спешит, чтоб не дай бог прожорливые русаки не утаили от погашения съеденную трапезу и не съели её ещё раз.

Вот и площадь с магазинами, русских тянет сюда как магнитом: вот уже идут с покупками. Такое впечатление, что сегодня в городке одни эмигранты.

Можно бы и Кляйнам в магазин заехать: пандус есть, но зачем — им ничего не нужно. Повернули домой.

На входе в лагерную калитку обнаружилось, что пробили колесо на рольштуле. Наверное, острый камешек попался. Что делать?

— Попадёт нам! — испугалась Алиса. — И как теперь гулять?

Шпехты ждали гостей. Если ещё не приехали, можно посидеть до обеда в комнате. Гостей не было. Дома только Валентина с Ирочкой.

Очень хорошо! Володька открыл том Пушкина:

«Если жизнь тебя обманет,

Не печалься, не сердись,

В день уныния смирись,

День веселья, верь, настанет!

Сердце будущим живёт,

Настоящее уныло.

Всё мгновенно, всё пройдёт,

Что пройдёт, то будет мило».

Неужели когда-нибудь сегодняшние дни будут ему милы?

— Мои опять пиво глушат, — пожаловалась Алисе Валентина. — Как бы того… Чего похлеще не отчебучили. В Киргизии Генку то и дело приходилось отмазывать. То подерётся, то… Вы случайно, не слышали вчера?

— Случайно слышали, но никому не скажем.

— Там начал баловаться. Он работящий, но попадёт шлея под хвост — дурак дураком. Не придумаю, что с ним делать. Мы из-за него чуть не погибли там… На Родине…

— А как?

— Избил одного блатного, и родственники пришли нас сжигать.

— Ничего себе! И что?

— Соседка защитила. Встала перед ними: «Кого хотите жечь! Девочку инвалида? Меня? Я же с ними сгорю! Наши дома рядом!» Генку искали, но не нашли. Успел уехать. У нас уже от мамы был вызов, документы готовы. А местные кричали: «Не покупайте у них дом! Уедут — нам всё бесплатно достанется!» Но всё же я продала! За копейки! Уехали ночью, тайно, в страхе. Генка к нам уже в аэропорту присоединился.

Пришёл Николай.

— Вы совесть-то поимейте! Сейчас мама приедет, а вы пьяные.

— Да мы ничего, разве мы пьяные. От банки пива — какие пьяные?

Пришёл Андрей. Подсел к Ирочке. Видно, что он её любит. Взял за ручку. Ирочка издала какой-то звук.

— Мам, давай я с ней погуляю.

— Потом, сейчас бабушка твоя приедет. Посиди, или сходи Генку позови, да Маринку загони, хватит ей бегать.

— Генка бухой, он не пойдёт!

— Горе вы моё! Ни помощи от вас, ни благодарности!

— А чего тебя благодарить? Я и дома неплохо торчал.

— Да уж! Так хорошо, что чуть не прибили вас, а заодно и нас.

На улице похолодало. Набежали тучи. Пошёл дождь. С обеда пришлось ехать домой. Гулять на спущенном колесе нельзя — можно пожевать камеру и погнуть обод. Но гостей Шпехтов ещё нет. Валентина нервничала:

— Давно пора им приехать.

— Ничего, приедут. Дороги хорошие, встречных на автобанах не бывает, — сказал Николай.

Он тоже пришёл из столовой:

— Иди пообедай, а я с Ирой посижу.

Володька лёг читать и заснул. Проснулся в три часа.

— Что же могло случиться? — Валентина, не находя себе места, ходила, заламывая руки. — Коля, посиди ещё с Ирочкой, я пойду позвоню.

Валентина вернулась нескоро:

— Что-то случилось. Никому не могу дозвониться.

— Вышли куда-нибудь, — равнодушно сказал Николай. — Не переживай. Приедут.

— Коля, — сказала Валентина ещё через час, — сил нет ждать. Пойду ещё звонить. Или Клара или Костя ведь должны быть дома.

На этот раз Валентина вернулась очень скоро. Её плачь мы услышали, когда она только вошла в дом.

— А? Правда случилось что-то! — испугался Николай.

— Разбились! Разбили-и-ись! — завыла Валентина, входя в комнату с Маринкой.

— Насмерть что ли?

— Не знаююю, никто ничего не знает. Друг с другом столкнулись. Клара сказала через час позвонииить! Марина! Беги за Андреем и Генкой.

Валентина рыдала. Ирочка тоже закричала.

— Ну что, что, доченька. Не буду, не буду плакать. Успокойся.

Пришёл Андрей:

— Генку хаусмайстер не пустил. Сказал: ты пьяный. Вызову, говорит, полицию, иди проспись.

Валентина ушла опять звонить. Все напряжённо ждали её возвращения.

— Друг с другом столкнулись. Антон ехал впереди и затормозил перед бензовозом. А Егор сзади в него врезался. Маме операцию сделали, у неё в животе что-то раздавлено. У Егора ребро сломано. Боже мой, мамочка! Семьдесят восемь лет, и живот раздавлен…

Последний раз Валентина ходила звонить Кларе, дочери Егора, в десять часов. Новость была успокоительная: мать пришла в себя. Врачи сказали, что опасности для жизни нет.

В понедельник Алиса повезла брата в пятый, медицинский дом. Ездить на рольштулe стало невозможно. Ехали с трепетом: что им будет за порчу государственного имущества Германии?! Скорее всего заставят заплатить.

— Извините, пожалуйста, — сказала Алиса их рыжему другу, никогда не слышавшему слова «полиомиелит». — Мы испортили инвалидное кресло. Прокололи колесо. Что нам делать?

— Оставить его здесь, и выбрать другое. Вон они стоят. Выбирайте. А этот Rollstuhl мы отремонтируем.

— И всё? Платить не надо?

— За что же платить? Конечно не надо.

Новая коляска оказалась удобней прежней, но за пределы лагеря Кляйны уже не выходили.

Злосчастья Шпехтов не кончились автомобильной аварией, в которую попали их родственники. Младший хаусмайстер не почёл за труд настучать на Генку по инстанции. Его с матерью вызвали в администрацию и предупредили, что достаточно ещё одного нарушения общественного порядка, чтобы он отправился назад в Киргизию.

Двенадцатого ноября Шпехты уехали к родственникам.