Патриарх Никон

Александр Алексеевич Быков, 1891

Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.

Глава II. Священник и монах

Отец Никита зажил тихою и спокойною жизнью приходского священника в селе Колычеве. Безукоризненное исполнение им своих обязанностей снискали ему всеобщее уважение, а строгая полумонашеская жизнь еще более возвысила его в глазах прихожан, всегда отличающих тех батюшек, у которых слово поучения в церкви не расходится с частною жизнью поучающего. А прямолинейность отца Никиты заслуживала, действительно, полного внимания: раз придя к заключению в чем бы то ни было, он не считал возможным кривить душою и уклоняться с намеченного пути; слава о его неподкупности и беспристрастии разнеслась далеко, и о нем говорили с почтением не только в Колычеве и окрестных деревнях, но и в Нижнем Новгороде, куда Минову нередко приходилось ездить по разным делам. В то время как его ровесник, а может быть, и товарищ по детским играм Аввакум, сын григоровского священника, получивший приход одновременно с Никитою, подвергался целому ряду насилий и побоев за свой аскетизм и пуризм, Никита, несмотря на резкость в речах и поступках, никогда не подвергался личным оскорблениям, что в эту эпоху было не редкостью со стороны сильных карманом и властных людей. Крутой и властный в религиозных делах, Минов подкупал мягкостью и добротою в личных отношениях, и нижегородцы горячо расхваливали колычевского батюшку всем, кто приезжал в город по делам. Особенно сильное впечатление произвели эти похвалы на группу московских купцов, нередко являвшуюся в Нижний по торговым делам. Крайне недовольные своим приходским священником по разным причинам, они задумали переманить к себе в Москву Никиту. Немало пленяло их также то обстоятельство, что Никита очень часто говорил в церкви поучения, которые крайне нравились москвичам. Познакомясь лично, купцы стали убеждать Минова перейти к ним и наконец добились его согласия.

По выполнении некоторых формальностей Никита покинул с семьею свой приход и переселился в Москву, где его радостно встретили знакомые купцы. Сколько лет провел он на новом месте, сказать трудно, но перемена места службы своеобразно повлияла на отца Никиту; он стал задумываться, скучать и тяготиться своими обязанностями по приходу. Еще более усилилась его нервность после смерти третьего, и последнего, ребенка, которого он имел от Настасьи Ивановны. Впечатлительный священник, в котором, вероятно, воскресли приятные воспоминания о монастырской жизни, сопоставляя ее с московскою сутолокою, счел смерть детей за указание свыше, что ему необходимо покинуть суетный мир и отдаться молитве и размышлениям за оградою монастыря. С этой целью он так повлиял на любящую и кроткую жену, что та наконец согласилась отказаться от совместной брачной жизни и принять пострижение. Тогда он сам отвез ее в Алексеевский монастырь, дал за нее приличный вклад и оставил новопостриженной монахине Анфисе небольшую сумму на личные расходы. Покончив так решительно с любимою женою, Никита из всего имущества взял только свою библиотеку, состоящую из духовных книг, и, отказавшись от должности, отправился на далекий север в Соловецкий монастырь святых Зосимы и Савватия.

Основание Соловецкому монастырю, раскинувшемуся на диких островах Белого моря, положил св. Савватий (умер 23 сентября 1435 года), родом новгородец. Новгородская республика не любила граждан, выдающихся по уму, и вынуждала их покидать родину. Благодаря этому появлялись ушкуйники, покорившие Великому Новгороду обширные земли от Ильменя за Каменный Пояс, то есть за Уральские горы. Когда ушкуйничество прекратилось, даровитые новгородцы стали уходить на службу в Москву и Вильно, сделавшись родоначальниками знаменитых фамилий, например, Романовых, Шереметевых, Неплюевых, Колычевых, Мусиных-Пушкиных, Апраксиных, Салтыковых, Морозовых, Шеиных, Тучковых, Шестовых, Строгановых и других. Чувствовавшие больше склонности к созерцательной жизни уходили в дремучие леса и основывали монастыри, из которых многие знамениты до настоящего времени; их устроители причислены к лику святых. Из числа этих ревнителей строгого православия был и Савватий. Не удовлетворяясь дремучими лесами и непроходимыми болотами, он ушел на дальний север к океану и в лодке перебрался на один из Соловецких островов. Ему нашелся подражатель, св. Зосима (скончался 17 апреля 1478 года), и затем слава о строгой жизни островитян-отшельников разошлась по всей России. Соловецкий устав состоял из нескольких уставов, измененных сообразно потребностям того или другого скита; самые суровые правила были в Анзерском ските, расположенном на острове Анзере, в 20 верстах от собственно Соловецкой обители. Братия, которой в первой половине XVII века было в ските 12 человек, жила вместо келий в отдельных избах, разбросанных по всему островку и выстроенных собственными руками. В субботу вечером все сходились в церковь, и богослужение совершалось целую ночь, причем перед сидящими монахами читалась вся псалтырь, а с наступлением дня совершалась литургия. Затем все расходились по своим избам на целую неделю, обрекая себя на молчание, молитву и тяжелую физическую работу. Монахов, подвизающихся в таком суровом отшельничестве, уважали повсеместно, и поморские рыболовы считали своею обязанностью снабжать братию рыбою в виде подаяния. Богатые люди также не пропускали случая пожертвовать что-нибудь анзерским пустынникам, а из Москвы ежегодно шла царская руга, то есть царское жалованье живущим в ските: по три четверти хлеба на человека, иногда же и деньгами. Здесь подвизался боярский сын Федор Степанович Колычев, принявший схиму с именем Филиппа и достигший звания митрополита Московского (с 20 июля 1566 года по 8 ноября 1568 года) при Иване Грозном, который велел его задушить 9 января 1570 года.

В этот-то печальный и неприветный приют направился священник Минов, покончив свои дела в Москве. Он явился к настоятелю скита Элеазару и принял пострижение с именем Никона, безусловно подчинившись строгому уставу; все время проводил он в упорном труде и молитве, так что братия не могла им нахвалиться, свободное же время посвящал чтению духовных книг своей библиотеки, часть которой подарил скиту. Пострижение Никона произошло в 1635 году, и до 1641 года жизнь нового схимника шла ровно и спокойно, без всяких изменений. В 1641 году старец Элеазар, благоволивший также к Никону, решился взять его с собою для сбора подаяний на построение новой церкви; была у него при этом какая-нибудь цель или нет, сказать трудно за неимением сведений, хотя можно предполагать, что лукавый старец поступил так не без умысла. Сборщики прибыли в Москву и очень успешно выполнили свою обязанность, так что успели собрать до пятисот рублей тогдашней стоимости; затем Элеазар и Никон возвратились в скит. С этих пор между ними начались рознь и крупные неприятности. Корыстолюбивый Элеазар хотел хранить деньги в ризнице, ключи от которой были в руках преданного ему ризничего, а прямолинейный Никон, которому, вероятно, настоятель показал себя в настоящем свете во время поездки, настоятельно добивался, чтобы деньги, собранные на церковь, хранились в особом сохранном месте, “дабы их не отняли лихие люди”. Намек был очень прозрачен, так как про воров и разбойников в обители Савватия и Зосимы ничего не было слышно, но сторону Никона приняли некоторые монахи, и Элеазар был лишен возможности распоряжаться строительным капиталом бесконтрольно. Ссоры и перебранки дошли до того, что враги не могли равнодушно смотреть друг на друга, а настоятель, пользуясь своим положением, стал теснить Никона и громогласно заявлял братии, что Никон являлся ему в сновидении, и черный змей обвивал его шею, как бы собираясь его задушить. Для бывшего священника вернулась жизнь в Вельдеманове при мстительной мачехе, его преследовали и старались извести, тем более что Элеазар без стеснений говорил, что берет на себя грех убиения “строптивого”; такая расправа в “мужицком” монастыре, пополнявшемся почти исключительно из “новгородских мужиков”, была не редкостью на уединенном островке, и Никон стал серьезно опасаться за свою жизнь, но уступать было не в его правилах.

Как когда-то в Вельдеманове, так и в Анзере, Никон задумал бежать от преследований. Какой-то поморский богомолец, склонный сам к монашеской жизни и часто посещавший скит, вызвался помочь бегству; принял участье в этом еще один монах, единственный сторонник Никона, и то тайный. Втроем они оснастили лодку, доставленную богомольцем украдкою в закрытую бухточку, собрали провизии на несколько дней, уложили книги, составлявшие единственное богатство Никона, и темною осеннею ночью монах благословил двух отважных беглецов, покидающих навсегда Анзерский скит. Надо знать Белое море, его скалы и бури, его неисследованную прихотливость, чтобы понять всю безумную смелость попытки бежать неизведанным путем с островка. Пловцы отправились на юг по Онежской губе и выбрали длиннейший путь; на Лопарский или Летний берег было бы им ближе, но они рисковали попасть в безлюдную местность, тем более что Лопарский берег против устьев Кеми, Выга, Сумы, Ухты и Нименги усеян подводными скалами и голыми островками. С молитвою покинул Никон с богомольцем обитель, где он провел почти семь лет, и без компаса, по изредка мелькающим звездам, отправился в путь; больше трех суток носило их на лодке, наконец разразилась буря, и лодку с полузамерзшими гребцами выкинуло на обнаженный берег какого-то островка, верстах в пятнадцати от впадения реки Онеги в губу. Придя в себя, Никон в благодарность за свое спасение водрузил на возвышенном месте деревянный крест, а затем стал изыскивать с товарищем средства продолжать путь; оказалось, что лодка может еще служить, но из библиотечки уцелели только две книги. С этими пожитками странники перебрались с островка Кия на твердую землю и тут почему-то расстались. Одиноко продолжал Никон свой путь и вскоре прибыл в нынешний Каргопольский уезд Олонецкой губернии, на берег озера Коже, среди которого на островках возвышался Кожеозерский монастырь, или пустынь, упраздненная по штатам 1764 года. Игумен потребовал от странника вклад, без которого никто не принимался, и Никон отдал свои последние две книги.

Конец ознакомительного фрагмента.