Предтеча. Роман

Александр Анатольевич Бабчинецкий

Русь, середина десятого века. Набеги кочевников. В русском народе пока нет объединяющей силы. Её может дать только общая религия. Прекрасно понимая это, киевская княгиня Ольга принимает христианство по греческому обряду и ищет поддержки в Византийской империи. Но интрига, затеянная родным сыном, не даёт завершить всё начатое. Вторая линия романа – история о подростке, который ищет уведённую в рабство родную сестру. У него свой путь к христианству. Лексика романа историческая и архаическая.

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Предтеча. Роман предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

← Глава третья. Княгиня и монах

Глава пятая. Город →

Глава четвёртая. В пути

Ещё с вечера посвежевший ветер пригнал обрывки чёрных облаков, которые сгрудились в огромную грозовую тучу. Ночью небо раскололось на куски, исчерченное гигантскими молниями. Самая большая попала в вековой дуб, росший на берегу Безымянки и выжгла его до корня. Люди говорили, что боги за какие-то провинности наказывают славян, а Перун пустил стрелу из лука — радуги, чтобы земные жители не запамятовали о существовании всесильных небесных владык. Следом, словно из реки, хлынул ливень.

Вокша ещё загодя перетащил трупы родителей в избу: решил ночевать вместе с ними мёртвыми. Почти сразу же с Пешком невесть откуда пришли и братья. Почти всю ночь проворочался Вокша, вздрагивая при каждой дребезжащей вспышке; почти всю ночь простоял на коленях Пешок, творя молитвы и крестные знаменья: «Ты зришь моё сердце, ведаешь мои мысли, Господи! Помоги этому вьюношу розыскать сестру и всем им и мне вкупе с ними добраться до стольного града, найти там приветное слово и доброжелательство взамен убиенных ворогами отцов и матерей наших».

Голос мальчика иногда срывался с шёпота на звук, порой снова возвращался к шептанию, но истовость просьб была прежней и искренней. Пешок от всей души хотел для Вокши всего того, что можно было пожелать в их довольно незавидном положении. Вокша всё это слышал и даже иногда завидовал подростку, который умел разговаривать с Единым Богом и читать некоторые молитвы на чужом языке. В этот миг он даже поклялся себе, что если удачно доберётся до города и найдёт сестру, обязательно примет греческую веру.

Взошедшее солнце осветило страшные картины пожарищ и опустошения. Печенеги ушли, захватив богатую добычу и полон; оставили повсеместно разбросанные трупы в грязно-красных лужах крови и воды да мучавшихся раненых.

Вокша поднялся первым и сразу осмотрел всё хозяйство, разорённое набегом. В хлеву и конюшне опустело, что не было съедено, забрали или увели. В амбаре осталось зерно прошлого урожая, годное только на корм животным. Он попробовал несколько зёрен. Прогорклые. Да, таким хлебом сыт не будешь. Видимо, поэтому степняки его и не тронули.

Братья встали чуть позже и рассказали о своих злоключениях: о том, как отец принёс убитую мать, а вскоре пришли поганые, стали всё грабить и скотину забирать. Мальцы живо смекнули, что надо спасаться и забрались в большой зарод за амбаром. Оттуда и наблюдали за всем, а когда степняки ушли, вылезли. Пешок подтвердил слова мальчишек. Он видел, как они, словно тати, воровато озираясь, прошмыгнули в избу, забрались на полати и печку.

— Ин ладно, — махнул рукой Вокша. — Добро на добро не меняют. Теперь надо подумать, где Малинку искать станем: либо среди убитых, либо живых.

— Такую девку навряд ли убили. Могла сопротивление оказать поганым, тогда и убиенной быть. Не иначе с полоном угнали к Сурожу. Иди по людям, спрашивай, чиниться не след, опричь доброго ничему не бывать.

Оставив мальцов на попечение Пешка, Вокша пошёл по городищу выполнять отцовский наказ. Даже не зная, с чего начинать поиски, он подошёл к развалинам и обгоревшим частям бревенчатой стены.

— Дай напиться, сынок, губы уже потрескались.

Вокша наконец нашёл говорившего. Смолятич лежал под грудой трупов на спине, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.

— Покличь-ка Звягу, отроче! Он в подмоге не откажет, да и залекарит раны мои. В спину ведь поразил, басурман проклятый, сего ради здесь и лежу.

Вокша не стал искать ремесленника, а попытался сам хоть что-то сделать. Получилось. А когда стаскивал труп здоровенного печенега, появились люди с носилками и волокушей. Они собирали убитых и раненых.

— Вот ещё один! — указал какой-то селянин, ведший коня.

— Небось, ты, вьюнош, откопал вояку сего, ну, признавайся.

Говоривший сразу подошёл к раненому, пытаясь поднять его. Тот открыл глаза, лицо растянулось в улыбке.

— А ведь я отроку наказал сыскать тебя, чтобы ты меня вытащил из-под трупов, а он уже и сам справился.

Звяга повернулся к Вокше и окинул его пристальным взглядом.

— А ты что тут? Родителей потерял или ещё что?

— Побили родню мою, — прошептал, кривя губы. — Сестру вот ищу, может, видел кто её.

— Уж, часом, не Малинку ли? — осведомился подошедший незнакомец с белой тряпицей на плече.

— Её, её, родимую, её, мою матушку, — подросток закивал головой, заискивающе улыбаясь, а из глаз покатилась непокорная слеза.

— Плачь, отрок, не стыдись, не зазорно сие. Угнали сестрицу твою поганые с полоном. Всех угнали.

Голос незнакомца задрожал, кулаки сжались, желваки заиграли.

— Как ворвались степняки в городище, сестрица твоя только рану целить мне кончила. Бабы, какие тем же занимались, с криком побежали, Малинка — последней. У корчмы ей аркан набросили, повязали. Не рыдала, не рвалась, только крикнула: «Убегу!» Да, хороша, девка, шустра, — закончил незнакомец.

— Небось, к Сурожу пошли, бедолаги, — добавил Звяга.

И тут же обратился к Вокше с вопросом, что он думает делать с погибшими родителями? Юноша и сам не знал, удручённо разведя руками. Ремесленник на это высказал предложение снести тела на общее кострище, да и справить там завтра утром тризну по убитым селянам, а заодно и по угнанным селянкам, ибо из рабства ещё никто не возвращался.

— Прости уж, Смолятич, что водицей не напоил.

— Не кручинься сим, отроче. Куда же ты теперь?

— Пойду в Киев, как тятька наказывал. Может, оттуда удастся сестрицу сыскать.

— И то верно, вьюнош. Надежду не след терять, она нам жизнь облегчает, с нею и лихо — мёд. Ступай, родимец, чаю, радость ты там встретишь.

Вокша повернулся и побежал к дому. И только тут, чуть завернув за угол недогоревшей избы, он смог наконец дать волю своему нестерпимому горю и вольным слезам. В плаче и рыданиях твердил ласковые слова сестре, которая была ему и нянькой, и сиделкой, а порою даже мать заменяла. Вспоминал самое лучшее, что было связано с нею. Тут же, сжав кулаки и повернувшись на восход, поклялся Перуном непременно найти дорогую Малинушку, где бы она ни была, живою или мёртвою.

Придя домой, обнаружил, что дети уже накормлены Пешком и спят, а сам он тоже поел и дожидался возвращения хозяина.

— Ты бы тоже перекусил что, сытый ведь голодного не разумеет.

За столом Вокша, не торопясь, поведал другу обо всём, что удалось узнать у ратников о сестрице. И опять невольная наследница пережитого увлажнила щеку, глаза запеленило мутной поволокой.

— Не надо, не стоит сейчас. Может статься, сыщется. Слыхал я ономнясь у одного страдника дочь умыкнули тати заезжие. Родители гореванили не можно словом передать. Искали везде, куда богам было угодно указать. Год уж прошёл, а они продолжали поиски с доброй надеждой на удачу. Настойчивость и вера были вознаграждены. Отыскалась дочь его в Ромейской державе, служила в прислугах у тамошнего купца. А тот купил её у хазарина. Посоветовался страдник с роднёй да друзьями. Собрали, какие могли, гривны³¹ и выкупили девушку. Купец не жадным оказался.

Почти всю ночь снилась Вокше Малинка. Будто находилась она в страшном и сыром подвале, что-то там делала и одета в невероятно рваное рубище, которое и одеждой-то срамотно назвать, коль груди совсем голые. Сестрица часто смахивала ладонью капающий со лба пот. А где-то высоко, над её головой, виднелось злобно смеющееся лицо отвратительного толстяка с трясущимся подбородком.

Ещё до зари Пешок пробежал по уцелевшим, но пустым избам, где сохранился домовой обиход³² и раздобыл что можно на завтрак и в дорогу.

После подъёма все плотно позавтракали и приготовились к позднему обеду.

— Как же город тот искать станем? — спросил Пешок, дожёвывая кусок отварной говядины с ржаным хлебом.

— А вот прислоняй слух да суди: прав я или ты что предложишь. Я же смекаю идти с полудня на полночь да по дороге расспрашивать всякого встречного да поперечного, как сестрица сказывала: «Язык до Киева доведёт».

— Не всуе ли хлопоты? Небось, и здесь бы со временем обжились, а заодно и Малинку не торопясь искали.

— Вот сего ради и идём в Киев. Оттуда и за море виднее.

Сразу после всего собрались и направили стопы по северной дороге. Чуть отошли от Ратицы, Пешок встал на колени и, оборотясь на восход, творил щепотью непонятные Вокше знаки, шептал неведомые словеса. В докончание произнёс уже громче:

— Сохрани и помилуй, оборони горемычных!

Молча, почти без разговоров, шли до ближайшего поселения, но и там побывали проклятые. Вороньё тучами носилось над местом страшного разоренья и разбоя. Здесь, видимо, даже трупы некому было убрать: всюду лежали уже распухшие убитые, изрубленные, обезглавленные, источавшие нестерпимое зловоние. Кое-как всё же удалось найти съестное. Но лишь отойдя на порядочное расстояние, путники, вымученные трудным переходом, смогли наконец отдохнуть и пообедать в тени огромного дуба, росшего подле дороги. Рядом, к счастью, обнаружили родник, который раздвинул песчаное взгорочье студёными струями. Напились из него освежающей прохлады и даже соснули часок, другой. А когда встали, быстро направились дальше, но только к вечеру, уже ввиду какого-то селения решились остановиться на ночлег. И без ужина, более желающие сна, нежели пищи, уснули под неумолчный звон мошкары да комаров.

Утром отправились к людям с просьбой о помощи.

— Сам не бывал в стольном, но ведаю, что торной дорогой ступаете, отроки. Сейчас я ещё зятя поспрошаю, он уж точно знает, даром что два раза ездил туда на ярмарку.

Хозяин подворья, мужчина с окладистой бородой и живыми голубыми глазами, быстро поднялся по лестнице на сеновал. Некоторое время слышались приглушённые мужские голоса.

— Точно вам пояснил, — более вежливо добавил незнакомец, засовывая в торбу Пешка с десяток яиц. А после вынес один каравай и напоил ребят парным молоком.

В другой избе разжились репой и бобами и похлебали ржаного киселя с блинами. В третьей — дали снасти для ловитвы. Пешок с Вокшей пошли в указанном направлении, выйдя к реке, нашли заводь и в скором времени в их распоряжении было до дюжины крупных рыбин. После возвращения снастей подростки получили немного ядрицы³³ и полбы³⁴, а также лук, чеснок и укроп.

Довольные своими припасами, двинулись дальше.

— В лесу поищем грибов да ягод, в накладе не будем, чай, не зима.

Вокша хорошо умел собирать эти лесные дары и никогда не обманывал ожидания своей наставницы, Малинки. Это она обучала брата всем сноровкам да житейским хитростям. Это благодаря ей он мог сытить себя и мальцов.

И действительно, в лесу путники живо набрали рыжиков, боровиков и прочей грибной снеди. Детвора со смехом лакомилась кнежанкой да малиной. Почти день шли беженцы, отдыхали час — полтора для восстановления сил. Только к вечеру два подростка и два мальца остановились в безлюдной местности на ночлег. Солнце клонилось к закату. Вокша стоял, оглядывая окрестности. Направо от дороги темнел листвою дубово-сосновый бор, а левее — опушка леса давала хороший обзор, сторожась травянистым безлесьем.

— Здесь переночуем, Пешок, добывай полымя! Я с братьями хвороста натаскаю да сварю уху для вечери.

Весело трещит на сухих полешках огонь, разбрасывая щедрым всплеском звёздные сполохья искр, от которых порой вспыхивает близлежащая трава. Мальчики отчаянно тушат огненные игрища, рискуя обжечься. Звонким бульканьем в горшке возвестила скоро закипевшая вода. Брошены полба и соль, а спустя некое время — рыба с луком да укропом. Ароматное варево щекочет нюх, пленяет желудок. Есть хочется, страсть!

Три странные фигуры разорвали звёздный круг, лица людей осветились светом пламени.

— Рыба, чаю, переварилась. Проснитесь, отроци! — громко поведал один из пришельцев, самый молодой монах, на ременах (плечах), которого висела подпоясанная узким ремешком почти новая рака³⁵. Такими же были и блестевшие от пламени костра поршени³⁶, в которые обулись и остальные монахи. Однако порты их разнились. Второй, постарше, облачился в фелоньх³⁷ из тёмной шерсти и стоял, опершись на дубовый посох. В чугу³⁸ оделся третий, он выглядел старше всех, возможно, таковым и являлся.

Пешок живо сунул очищенную ветку в горшок.

— Благословен Господь! — поднял глаза на монахов. — Куда направляете стопы, святые отцы? Подсаживайтесь!

Младший снял с головы чёрную скуфейку и первым подсел к огню, его примеру последовали и другие.

— Идём на полночь, поначалу в Киев, а после — на Еленскую гору, поклониться гробу Господню.

— Это что ж, в самый Иерусалим направляетесь? — зацокал языком подросток, выказывая тем своё восхищение.

— Не можно, чтобы каждый христианин не зрил Голгофы³⁹, не ведал страданий Божьего Сына и Его сподвижников, — пояснил старший монах.

— Просим отведать ушицы вкупе с нами, — пригласил Вокша, подавая каждому ломоть хлеба.

— Хороша уха, навариста! — нахваливал младший, уписывая за обе щеки ароматное варево.

Монашеская братия, поддерживая приятеля и отдавая должную благодарность гостеприимству, молча уничтожала содержимое горшка. После ужина придвинулись ближе к свету, и монашек достал из сумы книжицу в коричневом кожаном переплёте. На верхней обложке тиснёный золотом сверкал восьмиконечный крест. Пешок воззрился на страницы.

— Помолимся, братие, Господу нашему, Иисусу Христу!

Монахи дружно осенили себя крестным знамением, губы шептали молитву. Раскрытая книга лежала на коленях. Пешок не сводил с неё восторженных глаз, рука непроизвольно потянулась к манящему сокровищу. Монашек позволительно упустил из вниманья это движение. А подросток уже раскрыл обложку, губы зашевелились, лицо выражало истинное удовольствие.

— Ведаешь ли грамоту, отроче?

Пешок, увлечённый чтением, не слышал вопроса.

— Читает он, — кивнул головой Вокша. — Ещё в Ратице, что ни попадись ему в руки, прочитывал и также глох, когда чтение нравилось. Говорили, будто даже ромейский немного ведает

— В таком возрасте, а уж столь учён есть. От Бога сие.

— А есть ли Он, Бог? И какой Он? — осторожно осведомился Вокша, но не верил, что услышит что-либо ответное.

— Бог есть, — ответствовал старый монах, — но Его никто никогда не видел.

— Верно, и не увидит?

— Возможно, зане Бог у каждого в душе.

— Господь хранит ходящих в незлобии. Пусть же не будет оскудения в сумах ваших и в доброхотстве. Слава Господу, Иисусу Христу, пресущественной Троице и всем святым угодникам.

Наконец все насытились, и Пешок аккуратно убрал всё на место. Вокша уложил братьев спать и сам прилёг рядом. Монахи сразу устроились на отдых, и скоро дружный храп раздавался с противоположной стороны костра. Пешок осторожно пробрался к уже начавшему гаснуть огню и заботливо укрыл мальцов, а сам некоторое время лежал, вперив взгляд в небо. Что он там видел? И видел ли что, а, может, просто мечтал о чём?

— Либо зрак не зрит, либо очи ангелов чаще мигают, — прошептали губы.

А веки постепенно слиплись, покорённые усталостью и сном.

Взошедшее солнце разлило по округе жаркий цвет, коснулось кончиком луча носа спящего мальца. Он сонно перевернулся на левый бок. Яркое пятно тут же перескочило на другое лицо, оно растянулось в довольной улыбке и открыло глаза. То, что скрывала темнота ночи, утром оказалось более юным. Монашек сел, лукаво озираясь. В его небесного цвета глазах блестели озорные искорки. Поочерёдно тормоша своих собратьев, он наконец разбудил всех.

В это время проснулись и Вокша с Пешком, которые живо вздули пламя, сунув туда горшок с остатками ухи. Вскорости и завтрак приспел. Когда были разбужены братья, Вокша пригласил всех к еде. Мальцы спросонья таращили глаза, монашек весело хохотал, глядя на ребят. Наконец все уселись. Старший монах вытащил из сумы блины с ягодой, раздал каждому по паре и по варёному яйцу.

— А куда же вы идёте? Какое дело пытаете?

— В Киев надо нам, — быстро пояснил Пешок, опередив друга. — А что там? Будем дядьёв евойных искать, а с их помощью и сестрицу. Печенеги её увели вкупе с полоном, а родителей порешили.

Пешок кивнул на вконец поникшего Вокшу.

— Мы тоже из селенья ушли, — откровенно начал монашек. — Не смог наш воевода отвратить печенежский набег. В раздоре он с тиуном. Казна его от воровства богатеет, а ум от жадности скудеет. Недоумком был, ему по-насердке облыгать кого, али опалиться, что скрозь зубы плюнуть. На той седмице шед мимо его хоромин блаженный слепец. Встал у окна и всю правду высказал воеводе: почему досель не помогает бедным, опричь худого никто не видел от него. А воевода как раз сел сорочинское пшено с пресным мёдом обедать⁴⁰. Громкие словеса слепца вынудили приклонять слух⁴¹. Воевода выглянул в окно и узрел тщедушного старика. А когда услышал речи его охальные, повелел отрокам своим убрать блаженного с глаз долой. Тащат его слуги, а слепец вопиет на всю улицу, дескать, прежде бывало господа заботились о селянах, хлебосольствовали, яко добрые пастыри, боронящие овцы их. А ныне крест на криве целовали⁴², не убоятся ни языческих истуканов, ни Вечного Судьи. Покричал эдак старик, да и сгинул, досель про него не ведаем. А вскорости ночью поганые напали, да всех и порешили, токмо полон вживе оставили, а нас, грешных, Господь от гибели и пленения оборонил.

— В Киев правильно ступаете, но сестру должно искать в Ромейской державе. Немытые чаще туда людей продают, особливо молоденьких девок, — пояснил средний монах. — Купно пойдём, так веселее, да и пищу добывать сподручнее, а кольми паче⁴³ от худых людишек оборонять себя.

Так они и сделали. Шли вместе без всяческих неудобств и оскудения в пище, покуда не увидели издали черневшие громады крепостных стен, а за ними — большой город.

Глава пятая. Город →

← Глава третья. Княгиня и монах