Дядьки с неба

Александр Бергельсон

Илья отправляется к чёрному колдуну Навиславу, чтобы раз и навсегда покончить с ним, виноватым, как считает Илья, в огромном количестве зла, на земле творимого. Илье предстоит встретить старца Фёдора, который оказывается вовсе и не старцем, а отставшим от космических пришельцев отроком, да и Навислав, как выяснится, вовсе и не злой чародей, как это Илье казалось…Ещё одна книга о приключениях Ильи, о временах его юности и о том, как появился мир, в котором предстоит совершать ему свои подвиги.

2. Изба наружная

— — — — — — — — — — — — — —

Избушка на курьих ножках: в славянской мифологии — место перехода из земного мира в потусторонний мир. Поворачиваясь, Избушка открывает свою дверь то в мир живых, то в мир мёртвых.

Материал из Википедии — свободной энциклопедии.

— — — — — — — — — — — — — —

Изба Навислава стояла посреди поляны дубравной, к лесу дверью, а к поляне — единственным, давным-давно немытым, оконцем.

Дикая была Изба.

Суровая.

Даже страшноватая.

Брёвна черны от времени, то ли мох на них ядовитый пророс, то ли плесень вековечная, всех известных видов, какие есть, а также и тех, которые только здесь, на бочарах Избы, и водятся.

От стен холод прям душу насквозь морозит, а крыша кривая так на глаза действует, что голова сама в себе болит и гонит одну беспрерывную мысль: иди отсюда!

Да брось ты даже думать о том, чтобы к Избе идти!

Ну её.

Заховаться надо, спрятаться подалее, чтобы себя как можно скорее и надёжнее обезопасить…

Илья сидел в кустах и смотрел на Избу уже с час.

За это время ни одна птица, да что там — птица! — комары с мухами, к Избе не подлетели ни разу.

Потому как не могли.

Нет, пробовали, конечно, многие, но словно бы натыкались на какую преграду невидимую, и, если не падали, разбившись, то летели прочь, больше даже не пробуя.

А потом на поляну вышел Страшила.

Илья его сразу признал, ибо знал: есть такие!

Про них Голован рассказывал, когда подробно объяснял, с кем или чем ватаге столкнуться вполне может быть придётся в поземельных ходах.

Страшилою становится обычный Домовой, ежели его Дома, где он Защитник и Хозяин волшебный, лишить насильно, тогда-то, недовольный случившимся и оскорблённый до всей своей сути, добрый Дух-Хранитель Жилища и всего, что в нем находится, удивительным образом перевоплощается из добродушного, заботливого старичка в уродливого сволочного гада, который готов на любую мерзость немыслимую, дабы только насолить столь подло обошедшемуся с ним Миру.

Особенно стоит отметить появляющийся у превратившегося из Домового в Страшилу склочный характер, замешанный на поношении любых деяний людских.

— Понаставили Изб-то, нелюди, где и жить нельзя! — Орал, надрываясь, Страшила, топоча ножищами.

Каждая ножища была величиною с колесо тележное, и отпечаток оставляла таков, что, по прикидке Ильи, весу в Страшиле получалось пудов двадцать.

Да и ростом был ужас ходячий под стать ножище: явственно чуть выше дерева стоячего, но, однозначно, малость ниже облака ходячего.

— Разве ж такая должна быть Изба? — Ревел Страшила. — Разве ж в лесу? Разве ж без огорода, без наличников на окне, без трубы дымоходной? Где всецело необходимоё? Как смеете жити в неправильном строении? Рушить! Ломать! Изничтожать!

И кинулся, со всей злобы, потрясая огроменными кулачищами, Избу крушить.

За что и получил.

Илья даже присвистнул.

Неподъёмную тушу Страшилы отбросило как раз в промежуток над соснами лесными и сводом небесным.

А когда Страшила на землю опять громыхнулся, то был уже вовсе и не Страшилою, а отвратительного вида и запаха кучей горелого мяса.

Изба тем временем повернулась.

Теперь она стояла не окном, а дверью к поляне.

— Ну, что за народ? — Голос у Избы был явно расстроенный. — Тысячу раз говорено: просьба не беспокоить! Заранее предупреждаю о возможных последствиях, вплоть до полного лишения, как жизни, так и сущности, — всё равно, лезут! Действительно: beata stultica aeternum: вечная, блаженная глупость. Видимо, нужны более действенные методы профилактики! Ничего не поделаешь: в конце концов, сами напросились…

Потом что-то громко щёлкнуло, и Илья почувствовал дикую боль в голове.

Одновременно с болью пришло чёткое осознание: и вправду, не пойду!

Жизнь дороже.

Но не тот Илья был человек, чтобы поддаваться.

Даже наоборот: боль в головушке лишь заставила Илью глубоко обдумать прямо счас перед ним происходящее.

Тем более что к Избе приближался новый гость.

Земля дрожала, деревья от страха словно бы стали ниже ростом.

Илья проверил засаду свою: надёжна ли?

Выходило, надёжней некуда.

И вышел на поляну Змей Горыныч; из голов его, числом три, вырывалось пламя, крылья, пошевеливаясь, лес шатали, будто сие — травинки.

Но Илья опять заметил некоторую странность.

Ничего из на пути попадавшегося, Змей не рушил.

Даже наоборот.

Шёл бережно, дышал осторожно, и хвостом шевелил с явным расчетом ничего вокруг не повредить вообще.

Встав в изрядной безопасной удалённости от Избы, Горыныч подал голос.

— О милости умоляю, дядюшка. — Проговорил Горыныч весьма просительным тоном. — Верните облик человечий! Сил нету более! Виноват я. Какое угодно наказание приму, только избавьте от облика драконьего и змейства!

— Нет. — Отвечала Избушка. — Сказано было: тридцать три века, изволь влачить существование соответственно проклятию. И вообще: раньше нужно было думать.

Изба замолчала.

Горыныч же заревел и заплакал во все три головы.

— Не трать время, племянничек. — Посоветовала Изба. — Что ты там должен делать по договору? Напомни.

— Напада-а-ать…

Горыныч утирал слёзы хвостом.

С хвоста капало на землю, ибо хвост уже был насквозь мокр.

— Вот и нападай.

Изба неожиданно куда-то исчезла, зато на её месте организовалось нечто круглое, явно неприступное даже на вид, цвета болотного и с дырками, из которых торчали устрашающего вида стреляющие штуковины.

Горыныч со вздохом напал, рыгая огнём.

Штуковины в долгу не остались.

Илья почувствовал сильный жар, и отполз подале: ну их, пусть выясняют без него, — мы это дело переждём в сторонке…

Огнём плевались взаимно и убедительно, рёв и грохот организовав такой, что уши у Ильи заложило напрочь.

— Первый! Первый! — Орала зачем-то Изба, ни к кому, на самом деле, не обращаясь. — Обходи справа! Не оголяй фланг! Не жди резерва! Атакуй!

Горыныч тряс головами, и тоже орал, причём, судя по крикам, остальные две головы считали свою левую соратницу исключительно редкой трусливой дурой.

— Опять она филонит! — Ругалась средняя. — Кто ж так огонь плюёт? Сколько раз тебе говорить: угол плевка рассчитывается по кривой, изогнутой куполом в небо! Чем кривее купол, тем дальше плевок!

— Не понимаю я всей этой дребедени. — Моргала левая длиннющими ресницами. — По мне, плевок — он завсегда плевок и есть.

— А чё ж тогда зажмуриваисси, плюяся? — Вмешивалась голова третья. — Ты ж даже и не глядишь, куды плювок целит!

— Естественная девичья робость перед войной. — Опять моргала левая. — Ах, как я устала от бессмысленной агрессии! Хочу на лужок! Хочу ромашку! Хочу, обрывая лепестки, тихонечко гадать: любит — не любит…

— Дура! — Хором отзывались средняя и правая. — Ду-у-ура!

Что, впрочем, совершенно не мешало военным действиям и Избы, и Горыныча.

Илья тихонечко хмыкнул.

Происходящее никак не походило на серьёзный бой.

Тем паче, что и никаких шибких последствий от сражения не наблюдалось, хотя вокруг давно уже должен был уже вовсю пожар бушевать, а воители славные исходить предсмертной мукой от ран.

— Играются! — Прошептал Илья. — Но зачем? Зачем?..

Тут огонь ударил по зарослям, где прятался Илья, да так плотно, что пришлось ему отползти подальше, ибо одёжа едва не вспыхнула, а лицо едва удалось защитить от ожога, рукой своевременно заслоняясь.

Впрочем, на лбу вскочил изрядный ожоговый волдырь.

Видимо, правила игры включали в себя любое баловство, с условием полного сохранения окружающей среды, но не включали безопасности подглядывающего.