Змей, умеющий говорить

Александр Буховцов, 2023

Сыщики Герман и Фемел расследуют серию загадочных и жутких убийств в столице Восточной империи подвергшейся нападению войск Запада. "Кровавая дорожка" приводит их в логово древних чудовищ, потомков ветхозаветного Каина.

Глава 1

Большая рыба с непропорционально маленьким хвостом и короткими плавниками медленно плавала в мутной воде. Лениво поворачиваясь то направо, то налево, она смотрела почти человеческими глазами. Мелкие рачки, обрывки водорослей, медузы с изорванными бурей телами, длинная мурена, оскалившая пасть, кружили вокруг большой желтой рыбы. Солнечные лучи упирались в мириады мириадов песчинок, подвешенных в воде, и не проникали на глубину, туда, где плавала желтая рыба. Волнение воды усилилось. Отчаянно взмахивая короткими плавниками, желтая рыба пыталась справиться с течением, подхватившим ее и повлекшим наверх к солнечному свету.

— Вставайте, господин, — смутно знакомый желтой рыбе голос донесся откуда-то сверху. — Валяется, как деревянный чурбан, а потом будет говорить, что я вовремя не разбудил. Вставайте, господин, — не сдавался голос.

Человек застонал, вынырнул из сна и сел на узкой кровати. Его левая рука болезненно онемела, а голову заполнила густая муть.

— Подай вина, — попросил человек хриплым голосом и сплюнул на пол. — Проклятье… Зачем ты меня разбудил?

Нервно плясавший маленький язычок пламени, вырывавшийся из носика глиняного светильника, выхватил из сумрака руку, протянувшую деревянную кружку с разбавленным водой вином. Отпив несколько крупных глотков, человек опустил ноги на земляной пол. Массируя левую сторону груди и левую руку, он морщился от боли, красные воспаленные глаза смотрели из-под припухших век на плясавший язычок пламени.

— Хорошо бы сдохнуть во сне… Погрузиться на грязное дно мутной реки и больше не слышать твой мерзкий голос, и не видеть эти мерзкие рожи. Эти хари… Зачем ты меня разбудил посреди ночи?

— Убийство.

— Убийство… — человек отпил из кружки. — Ну и что!? Кто-то не хотел расставаться с вещами, поножовщина в харчевне или ревнивый муж свою благоверную забил до смерти? — человек поставил кружку на пол, тяжело повалился на кровать и со стоном опустил голову на грязную подушку.

— Обескровленный труп. Ни капли крови. Как хорошо выжатая мокрая тряпка.

— Опять!? — человек встал с кровати, взял светильник и осенил себя крестным знамением глядя на образ Христа Спасителя, висевший над кроватью, зашептал слова молитвы. Помолившись, он опустил светильник на стоявший около кровати маленький деревянный стол топорной работы, поднял кружку с вином и протянул ее стоящему во мраке комнаты разбудившему его человеку.

— Выпьешь, Фемел?

— Вы же знаете, что я не пью вино, господин.

Человек достал из-под подушки большой нож варварской формы, в кожаных ножнах, повесил его на пояс, завязал шнурки сандалий и накинул на плечи шерстяной коричневый плащ.

— Я готов… — со вздохом проговорил человек.

— Я тоже, — ответил Фемел, поправляя кожаный пояс, стягивающий его далматику. — Я провожу Вас, господин Герман.

— Конечно, проводишь! Между прочим, где это произошло?

— На постоялом дворе, недалеко от Бронзовых ворот.

— Идти далеко.

Ущербный месяц плохо освещал столицу мира. Дома в четыре этажа стояли так близко друг к другу, что из окон напротив можно было поздороваться за руку. Нечистоты, выплескиваемые из окон, давно уже не впитывались в землю, а стекали в низинки, ямки, канавки и образовывали зловонные лужи.

Несмотря на поздний час, когда добропорядочные граждане обязаны были находиться дома и имели право покидать жилище только в двух случаях: призвать лекаря, для спасения тела, или священника, для спасения души, в столице мира было достаточно людно и шумно. Беженцы с западных окраин империи не хотели жить в пригороде, справедливо опасаясь дальнейшего продвижения войск запада и пытались добыть, всякими правдами и неправдами, хотя бы уголок за городскими стенами и под крышей, соглашались на любую цену. Большие и маленькие площади, и достаточно широкие улицы были заселены обездоленными, не нашедшими себе другого жилища. Они сваливали свой скарб в кучи около стен домов. Овцы лежали рядом с вещами, их ноги были связаны, они жалобно блеяли, ослы орали дикими голосами, верблюды флегматично молчали. Дети плакали или развлекали себя нехитрыми играми. Женщины разводили небольшие костры для приготовления пищи, перебирали вещи, занимались детьми. Мужчины собирались в кружки, с важным видом о чем-то беседовали. Старики безучастно наблюдали за происходящим. Кражи, грабежи, изнасилования, убийства стали обычным явлением.

— Найти убийцу в этом столпотворении все равно что найти отца ребенка портовой потаскухи, принимавшей по сорок клиентов в день. Может быть это досадное недоразумение: брился человек и неосторожно перерезал себе горло? Такое случается сплошь и рядом… Что думаешь, Фемел? — с надеждой спросил Герман.

— Я думаю, что магистру уже доложили.

— Да… Наверняка уже доложили. У нашего магистра сотни пар глаз и столько же пар ушей по всему городу. Пусть процветает дом магистра Антония, пусть он служит многие годы на благо империи и нашего великого, солнцеподобного василевса! Правильно я говорю? — сказал Герман и сплюнул на сторону.

— Вне всякого сомнения, господин.

— Сколько же их, а… Расползлись по всему городу как саранча, сжирающая все на своем пути. Саранча размером с человека, а вместо крыльев у нее баулы, корзины и узлы, набитые всякой дрянью. Старая и молодая саранча, высокая и низкая, худая и тонкая, мужская и женская. Саранча на любой вкус… — ворчал Герман зыркая по сторонам. — Вы что же это делаете, сограждане!? Зачем вы овцу режете прямо на улице? — Герман остановился около длиннобородых, закутанных в длиннополые грязные одежды мужчин с вымазанными овечьей кровью руками. Они разделывали овцу на снятой с нее шкуре бросив ее внутренности на середину дороги. — На этих кишках кто-нибудь может поскользнуться и упасть. Вам не кажется, что ваше поведение несколько недальновидно? — продолжал возмущаться Герман.

— Иди куда шел, а то и тебе кишки выпустим! — один из длиннобородых вытащил из-за широкого пояса кривой кинжал и перебрасывая его из руки в руку сделал шаг в сторону Германа. Гортанный говор выдавал в нем горца.

— Не опозорим “многоглазых”, — сквозь зубы проговорил Герман, медленно вытаскивая свой нож из ножен. Мельком глянув на Фемела, он увидел, что тот уже стоит в боевой стойке с ножом в руке.

Несмотря на численное превосходство, горцы замахали руками, загалдели, оттащили своего вооруженного товарища к стене дома, около которого они разделывали овцу, и убрали овечьи кишки с дороги.

— Благодарю вас, сограждане. Благодарю вас! — Герман прижал левую руку к груди и отвесил поклон. Спрятав оружие, он и Фемел отправились дальше.

— И эти дикие животные тоже ромеи, такие же, как и мы, мой дорогой друг, — сказал Герман освещая путь факелом.

Невдалеке плясали серые тени, выворачивали ноги, взмахивали руками, хрипло выдыхали невнятные звуки из черных раззявленных ртов.

— Ааа… бей… падаль… на… сука…ааа… на… — плясали тени на перекрестке трех улиц, кружа хоровод.

— Покой и порядок! — Герман громко выкрикнул обычный для мирной жизни призыв-напоминание ночной стражи, совершавшей обход города в ночное время. После наплыва беженцев ночная стража в город не выходила.

Серые тени остановили танец и быстро растворились во тьме кривой узкой улицы.

— Так мы и до утра не доберемся. Над кем это они кружили? Посмотри, — приказал Герман Фемелу.

— Это женщина, — ответил Фемел склонившись над лежащим на земле телом. — Закрывала голову руками, но помогло это мало. Лицо в крови и синяках, и скоро так распухнет, что родная мать не узнает.

— Жива?

— Кажется да… — Фемел перевернул женщину на спину и приложил ухо к ее груди. — Жива. Дышит. Оставим ее здесь?

— До утра она может не дожить, да и эти могут вернуться. Давай подхватим под руки и дотащим до башни у Бронзовых ворот, а там кликнем лекаря и… Ладно, не будем терять время. Взяли!

— Нет, — сказал Фемел, — вы держите факел, тащить вдвоем будет неудобно. Лучше я взвалю ее себе на плечи. Быстрее будет.

— Как хочешь. Нужно быстрее выбираться из этих закоулков, похожих на разбойничий притон или вражеский лагерь. Того и гляди пырнут ножом исподтишка. До Средней улицы рукой подать.

— Да, до нее не далеко, — ответил Фемел с натугой взвалив себе на плечи бесчувственное тело женщины. — Тяжелая и какая-то… костлявая. У нее под туникой доспехи, что ли!?

— Потом поговорим, Фемел. Пошли.

Пройдя шагов триста Фемел остановился перевести дух и аккуратно спустил женщину на землю.

— В сознанье не пришла? — спросил Герман.

— Нет. И дышит как-то хрипло. Не знаю, долго ли она протянет.

— Где-то здесь, недалеко, живет лекарь. Смотри, над той дверью пучок сушеных трав.

— Над какой дверью? — спросил Фемел.

— На той стороне улицы, — ответил Герман. Сейчас… — он перешел улицу и осветил деревянную дверь, обитую железом. Над закрытым квадратным смотровым окошком был закреплен небольшой пучок высохших полевых цветов.

— Откройте! Нужна помощь! Откройте! — Герман колотил в дверь свободной рукой. — Если не откроете, я сорву дверь с петель! — угроза была пустой, массивная дубовая дверь, обитая железом, могла выдержать и удары тарана.

Спустя продолжительное время дверца смотрового окошка открылась, и из него высунулся блестящий кончик арбалетной стрелы.

— Я лекарь Афинодор из Харакса и, клянусь седой кудрявой бородой великого Гиппократа, мраморный бюст которого стоит у меня в смотровой, эта стрела пробьет твой головной мозг, в наличии которого у тебя я сомневаюсь, и ты умрешь почти мгновенно. Вместо того, чтобы будить меня, лекаря Афинодора из славного города Харакса, а также и моих соседей, иди и утопись в реке Ликос, и пусть твое тело всплывет в Элевтерийской гавани, а потом снова уйдет на дно, чтобы быть съеденным крабами и донными рыбами. Я почти не покидаю больницу, в которой, не смыкая глаз, лечу больных, убогих и увечных, а таковых сейчас великое множество, и, как только мне выпала свободная минутка для того, чтобы сомкнуть уставшие глаза в собственной постели, как сразу же какой-то недоумок начинает стучать в дверь и орать дурным голосом. Что тебе от…

— Нужна срочная помощь! Женщина умирает! — перебил лекаря Герман.

— Какая еще женщина? Я вижу здесь только тебя, и должен заметить, что ты мне очень не нравишься! И дверь я тебе не открою, пока не взойдет солнце! Убирайся, пока цел!

— Хорошо, я сейчас уйду, но тело несчастной, которая не дождалась твоей помощи, я положу на пороге, и пусть все соседи, о покое которых ты беспокоишься, увидят, как жестокосерден лекарь Афинодор из Харакса.

За дверью воцарилось минутное молчание.

— Хорошо! Сейчас я открою дверь. Но если ты плел лукавые речи для того, чтобы убить и ограбить меня, пусть твоя черная душа попадет на самое дно серного адского озера и мучается там в его кипящих водах бесконечное число лет. Пусть…

— Да открывай ты уже эту треклятую дверь! — закричал Герман, окончательно потеряв терпение.

Кончик стрелы исчез, дверца смотрового окошка захлопнулась, лязгнул засов и дверь отворилась, заскрипев давно несмазанными петлями.

На пороге появился старик в белом ночном хитоне и белом тюрбане на голове. Его седая борода была аккуратно подстрижена.

— Где же эта женщина, которой нужна срочная помощь? — спросил лекарь. Небольшой арбалет он положил на столик изящный работы, стоявший около двери, в руках он держал зажженную масляную лампу.

— Фемел, неси ее сюда, пока господин лекарь не передумал.

Взвалив бесчувственное тело на свои плечи, Фемел медленно перешел улицу.

— Несите ее в смотровую, — распорядился лекарь.

— А где она? — спросил Фемел, повернувшись боком, чтобы пройти в дверь.

— Сейчас я провожу вас, а ты, — лекарь обратился к Герману, — затуши факел, оставь его у входа и проходи в дом. Не забудь закрыть дверь на засов.

Герман воткнул рукоять факела в отверстие бронзового кулака, прикрепленного к стене справа от входной двери, и пошел за лекарем по коридору, пол которого был выложен мрамором, а стены выкрашены в красный цвет. Замыкал шествие Фемел с бесчувственным телом на плечах.

— Заносите ее сюда, вот на эту кушетку, — распорядился лекарь. — Света маловато… Сейчас я зажгу еще одну лампу. Осторожнее клади ее! Возможно, у нее сломаны ребра, а вы несете несчастную, как мешок с капустой. Да что же ты стоишь в стороне, помоги своему товарищу! — приказал лекарь Герману. — Вот так! Хорошо. А теперь мне нужна вода и ветошь. У той стены стоит кувшин с водой, большая глубокая тарелка и чистые тряпки, несите все это сюда, — распорядился лекарь и сел на стул, стоявший около низкой кушетки. — Очень хорошо. Выливай воду из кувшина и смочи кусок ткани. Так… Сейчас я оботру ей лицо. Ага… А что там у нас во рту… Один зуб выбит, все в крови… Там же на столе, где ты взял кувшин с водой, стоит фляга с травяным настоем, неси сюда.

— Какая из них? — спросил Герман. — Их здесь пять штук.

— Кожаная фляга. Да, именно эта. Сейчас я волью ей в рот несколько глотков целебного настоя. Глотает, это хорошо, — женщина натужно закашляла. — Ага… Кровь из трахеи, значит сломанные ребра повредили легкие. Это ваша вина, тащили ее как мешок с капустой! Нужно разрезать одежду чтобы осмотреть. Подайте нож, короткий и тонкий, на том же столе.

Герман сделал знак глазами Фемелу: «ты принеси этот треклятый нож».

— Сейчас аккуратно разрежем и… А это что такое!? — удивлено воскликнул лекарь Афинодор.

Под одеждой на теле женщины был закреплен широкий, в несколько раз шире обычного, пояс для хранения денег. Судя по покатым бокам пояса, он был плотно забит монетами.

— А по виду обычная нищенка, — сказал лекарь. — Впрочем, настали такие времена, что удивляться чему-либо не приходится. Где он отстегивается?

— Давайте я вам помогу многоуважаемый лекарь Афинодор, — сказал Герман и ловко отстегнул пояс. Он открыл один из клапанов пояса и осторожно высыпал на ладонь несколько серебряных монет.

— Кем, вы говорите, вам приходится эта женщина? — спросил лекарь.

— Это моя жена Апрелия, — быстро ответил Герман.

— Зачем же вы ее отправили в поздний час с такими деньгами? Это было очень странное и безрассудное решение. И… подозрительное.

— Вы правы, господин Афинодор. Мы, то есть я, моя жена Апрелия и мой племянник Фемел собрались уехать из города, предварительно распродав все наше достояние. Апрелия нарядилась в нищенку, нам казалось, что так безопаснее. Она должна была нести деньги. Так получилось, что Апрелия вышла из дома раньше, а я и мой племянник несколько замешкались. Так вышло. Моя несчастная жена попала в засаду, устроенную моими врагами, которые прознали о нашем отъезде с деньгами из города. Но все это не важно! Вы лучше скажите, она выживет?

— В этом нет никаких сомнений. Пояс с деньгами защитил ее внутренние органы, но у нее сломаны несколько верхних ребер. Синяки и ссадины на лице, руках и ногах — это мелочи. Я наложу на ее грудь тугую повязку, а на ссадины целебную мазь. Чтобы вы понимали, мазь, которую я собираюсь использовать, состоит из пятидесяти пяти ингредиентов. Эту мазь изобрел мой дед, который тоже был лекарем, но не в столице мира, а в моем родном городе Хараксе. Я не чета моему деду, хотя кое-что и смыслю в медицине. Вот мой дед, лекарь Досифей, был настоящая величина! — Афинодор встал со стула и подошел к шкафу, стоявшему в смотровой. — О чем это я? Ах, да… мой дед…Где же эта мазь? Вот же она. Полюбуйтесь на эту баночку для мази. Она из слоновьей кости. Какая тонкая работа! — Афинодор взял баночку, вернулся на свое место и начал аккуратно втирать мазь в раны. — Мой дед передал мне многие секреты врачебного ремесла. Впрочем, ремесло, это не подходящее слово. Более подобающим словом будет — искусство! А как вы думали!? Именно искусство.

— Господин Афинодор, я хочу преподнести вам в дар пятьдесят пять кератиев, по числу компонентов вашей чудесной мази, — Герман достал из пояса пятьдесят пять серебряных монет и поставил их стопками на столе.

— Вы что, не слушали, что я вам говорил? — возмутился Афинодор, продолжая обрабатывать раны. — Это не моя мазь, а моего деда, великого лекаря Досифея. Я обратил внимание на наличие у вас неприятных для собеседника отрицательных черт. Вы все время перебиваете и не желаете слушать. Впрочем, это одно и тоже. Вы бы… забыл, как вас зовут…

— Меня зовут Герман.

— У меня прекрасная память! Я помню, что вас зовут Герман. Какое все-таки у вас варварское имя. Так вот! С наличием этих отрицательных черт вы не смогли бы работать лекарем. Настоящий лекарь, это хорошо настроенный, очень сложный и прекрасный инструмент. Инструмент, настроенный на точное определение, то есть диагностику заболевания. А для того, чтобы точно диагностировать, необходимо два умения. Первое — не перебивать и второе — умение слушать! Впрочем… это, возможно, одно и тоже.

Герман и Фемел переглянулись.

— Мой дед…

— Прошу простить меня, господин Афинодор, что я снова вас перебиваю, но могу ли я попросить вас утром отправить мою бедную жену в больницу, ту, в которой вы работаете, где она сможет находиться до своего полного выздоровления. Я заплачу любую сумму, в пределах разумного.

— Нет, нельзя. Больница рассчитана на сто мест, а больных, которым посчастливилось находится там на излечении, сто двадцать. Несчастные лежат на соломе в коридорах, и ваша жена там не поместится.

— Очень жаль… Но, возможно, я смогу оставить ее у вас до утра. Мне и моему племяннику требуется решить некоторые вопросы, связанные с выездом из города. Необходимо найти лошадь или мула, и телегу, для того чтобы перевезти мою несчастную жену.

— Это пожалуйста. Утром придет служанка. Она посидит с вашей женой, до вашего возвращения. Я вас провожу к выходу.

— Эта сумасшедшая ночь когда-нибудь закончится? — спросил Герман у Фемела, когда они оказались на улице.

— Ночь как ночь, ничего необычного, — ответил Фемел.

— Тогда в путь. Кто обнаружил труп? — спросил Герман, освещая дорогу факелом и внимательно глядя под ноги.

— Хозяин постоялого двора, — ответил Фемел. — Он и кликнул воинов, как будто уже не было поздно, и они могли кого-то схватить. Бежал по улице в ночном хитоне, вопил во все горло, колотил руками и ногами в городские ворота. Стража решила, что начался штурм. Бросили несколько зажженных факелов со стены, кто-то уже наложил стрелу на тетиву. Одним словом, битва шутов и фигляров.

— Ты допросил стражников? — удивился Герман.

— Около четырех часов назад, — ответил Фемел.

— А хозяина постоялого двора?

— К моему сожалению, на тот момент это было невозможно. Он был бледен, как некрашеное полотно, таращил глаза и открывал рот, словно выброшенная на берег рыба, а сказать ничего не мог. Я приказал двум воинам проводить его домой и дать ему немного неразбавленного вина, если таковое найдется. Легче найти бродягу без вшей, чем неразбавленное вино на постоялом дворе.

— Фемел, я давно хотел тебя спросить, ты пишешь стихи?

— За кого вы меня принимаете, господин? Я честный человек! — возмутился Фемел.

Вдоль стен шныряли крысы размером с крупную кошку. Считалось, что они приносят пользу, поедая отбросы.

— Да… перебрал я вчера, — пробормотал Герман. — Вино было, как мне показалось, со странным привкусом. Что он туда добавляет?

— Кто?

— Этот шарлатан Евлагий. Да, ты его знаешь. Он живет на чердаке нашего дома. Лысый как колено, с большой бородавкой на правой щеке. Выдает себя за аптекаря, а сам травит честных граждан, подмешивая всякую дрянь в вино. Сволочь… Но тебе это не понять. Ты же у нас трезвенник! Ты почему не пьешь вино, еретик?

— Я не еретик. Вы же знаете, мне нельзя пить из-за слабого здоровья.

— Обратись к нему, к этому аптекарю Евлагию. Он приготовит какую-нибудь мазь от твоей болячки из жира ужа с добавлением яда скорпиона и пота столетней старухи.

Фемел промолчал.

— Не хочешь разговаривать, ну, и ладно.

Какое-то время они шли молча, но похмельная хандра, мучавшая Германа, не позволяла надолго держать рот закрытым.

— Я вдруг понял, что ни разу не видел тебя, посещавшим бордель или… церковь. Ты евнух или все-таки еретик? Или все разом? Да, что же ты молчишь, исчадие ада!? В пекло и тебя, и всех твоих родственников до третьего колена!

Наконец они вышли на широкую, мощеную булыжником улицу, ведущую к Бронзовым воротам.

— Я знаю, почему твои руки покрыты красными пятнами. Выглядят они, кстати сказать, довольно мерзко, и, наверняка, нестерпимо чешутся. О чем это я? Ах, да! Господь поразил твою кожу из-за твоего невыносимого нрава. Вместо того, чтобы угождать своему начальнику, то есть мне, трепетать передо мной и заискивать, вместо всего этого, ты назвал меня деревянным чурбаном. Ты думаешь, я не слышал, как ты обозвал меня в моем же доме!? Напрасно, очень напрасно тебе даровали свободу. Рожденный рабом и умереть должен в рабском состоянии. Свобода вскружила тебе голову. Ты думаешь, что…

— Вон Бронзовые ворота, — перебил Германа Фемел. — От ворот до первого перекрестка, затем направо и через двести шагов — постоялый двор. Клоповник, где все это произошло, называется “Хрустящая корочка”.

— Я надеюсь, ты приказал воинам, никого не впускать и не выпускать?

— Да, господин. Как я вам уже говорил, хозяина постоялого двора от Бронзовых ворот до “Хрустящей корочки” проводили двое. Они же должны охранять постоялый двор до нашего прихода. Вы желаете сначала поговорить со стражниками? Тогда поднимемся в башню.

— Нет. Пойдём на постоялый двор.