Чёрные дни открытых дверей

Александр Гаврилов

Мир Апогосс атакуют стаи инопланетных хищников. Нашествию противостоят маги и отряды самообороны. Ополчение возглавляет недавний студент Егор Козырев, поневоле оказавшийся в центре событий. Он первым узнаёт, что Апогосс грозит новая беда – вторжение агрессивной высокотехнологичной цивилизации. Спасти положение может только один человек – это юная девушка, возлюбленная Егора, обладающая трансцендентной силой.

© Александр Гаврилов, 2023

ISBN 978-5-0060-6968-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Кружилась голова, мысли путались. Егор лежал навзничь и не решался подняться. От нестерпимого зловония накатила дурнота, его вырвало. Когда глаза привыкли к сумраку, он увидел над собой низкие своды пещеры. По левую руку струился чёрный поток, справа, за буграми какого-то хлама, пробивалась полоса неяркого света. Он всё-таки поднялся и на нетвёрдых ногах двинулся к свету. После первого же шага стало понятно: хлам под ногами — это человеческие тела.

Проход, откуда падал свет, был до половины завален битым камнем. Перебравшись на другую сторону, Егор оказался в центре вырубленной в скале ниши. С двух сторон из кованных, загнутых вверх рожков — по два на каждой стене — с шипеньем вырывались струи пламени. И снова — мертвецы. Тела были исковерканы, точно люди оказались в эпицентре мощного взрыва: оторванные головы и конечности, развороченные грудные клетки. Кое-где валялось оружие — ржавые мечи, ножи, окованные дубины.

Егор направился к широким ведущим вниз ступеням, но бросив случайный взгляд в сторону, остановился. На полу лежала странная птица. Он подошёл ближе. Первая мысль была о какой-то умопомрачительной мутации. Личико немыслимого гибрида имело человеческие черты — рудиментарный нос-пипочка вкупе с капризно изогнутым ротиком делали его похожим на преждевременно состарившегося ребёнка. Между куцыми крылышками с чешуеобразным оперением скорчилась обезьянья тушка, снизу изгибался обрубок хвоста. Тут Егор понял: озеро токсично, он надышался ядовитых испарений и вот — галлюцинации. Что теперь? Идти куда-то не имело смысла — он, по сути, слеп. Попал в переплёт! Ведь чувствовал — ни к чему хорошему эта поездка не приведёт.

Уже на въезде в деревню ностальгический порыв Егора сменился разочарованием. Ничто не напоминало прежде ухоженную, пасторального вида деревеньку. На проезжей части высилась стена бурьяна, посады ощетинились торчащими вкривь и вкось стропилами, за оконными проёмами вились белёсые сорняки. Дикое царство чертополоха.

Егор ехал, поглядывая на заросшие по окна избы, пока не поравнялся с прогалиной — выкошенным в сорняке участком. Избушка на противоположном посаде была ограждена частоколом из заострённых кольев. В частоколе — обитая железом дверь. Егор остановился, вышел из машины. Не сразу, но вспомнил — это был дом деревенского дурачка Ивана Тырчева. Он подошёл к двери. Ручки нет, зато прорезана смотровая щель. С мыслью, что, по-видимому, Иван свихнулся окончательно, Егор развернулся, чтобы идти к машине. Тут его окликнули:

— Козырев, ты что ли?

Егор повернулся: из смотровой щели на него смотрели тёмные глаза. Лязгнул запор, дверь открылась. Заросший недельной щетиной мужик, зыркнув по сторонам, махнул рукой:

— Заходи скорей.

Егор зашёл. Хозяин захлопнул дверь, задвинул запор и — в руках у него возникло ружьё. Егору стало не по себе. «Не боись, ворон гоняю», — буркнул мужик. Он присел на завалинку, двустволку прислонил к стене.

Егор смотрел, узнавал и не узнавал — мало что осталось в этом угрюмом мужичине от жизнерадостного простофили Ваньки Тырчева. Не сказать, что сильно постарел, но изменился разительно. Следа не осталось от прежней ущербности — умственной отсталости. Лицо умудрённого жизнью человека.

— Здравствуй, Иван, — сказал Егор. — Как же ты меня узнал? Я ведь маленький совсем был.

— Вы, Козыревы, все на одно лицо — долгоносые. Что отец твой, что дед. Да я и Алексея, прадеда твоего, помню. Тоже здоровенный мужик был.

— Как поживаешь? Обгородился, смотрю. Прямо форт Нокс.

— Лес кругом. Мало ли что… — ответил Иван, оглядев верхушки тополей. Взгляд у него был настороженный.

Егор спросил:

— Слушай, а чего тихо так? Птиц не слышно.

— Прилетали с месяц где-то назад, расселись на тополе. Ну, я порадовался — объявились, думаю, милые. Только, значит, подумал, как одна на Шарика моего спикировала, жиганула хвостом — и всё, готов Шарик. Издох через минуту. Так-то вот.

— Хвостом? — Чуть пригнувшись, Егор всматривался в опущенное лицо Ивана, ожидая увидеть следы безумия.

— Хвостом. Ужалила. Хвост как у ящерки — голый гибкий. Не поверил бы, скажи кто… Вот ведь какое дело. — Иван достал из кармана кисет, газетную аккуратно сложенную бумагу и принялся сооружать самокрутку.

— А о Смирновых ничего не знаешь? О Саше? Где он сейчас?

— Утоп твой дружок. На Дымном. На пару с Эльзой Гороховой. Шуму много было; водолазы из области приезжали. Ныряли, ныряли да всё без толку — ничего не нашли. Дно, помню, говорили, в кавернах, ну, вроде как в дырах. А из дыр этих муть какая-то лезет — не видно ничего. Отец Сашкин горевал сильно, ходил как пришибленный. Повесился через месяц.

Закашлявшись, Иван бросил недокуренную самокрутку, растёр сапогом. Поднявшись с завалинки, сунул Егору заскорузлую пятерню:

— Ладно, извиняй. Смеркаться скоро начнёт. В другое время посидели бы, поговорили. А теперь нельзя. И это… не задерживайся здесь, уезжай: тут нас не только птички навещают…

Советом Ивана Егор пренебрёг. Подъехал к месту, где когда-то стоял дом Сашки Смирнова. Он помнил палисадник с георгинами, уютный дворик с качелями, берёзку возле бани. Остался лишь фундамент, да и тот едва просматривался в сорной траве. Подумав с минуту, он вышел из машины и, лавируя в зарослях репейника, пошагал во двор. В задней его части горбатилась проваленная крыша веранды, где в летние погожие дни Смирновы обедали и ужинали.

Пригнувшись, он пролез под склонённым краем крыши. Длинный дощатый стол обзавёлся растительностью, но стоял крепко. Егор продвинулся к дальнему торцу, где обычно сидел Саша. Он помнил, что столешница в этом месте была изрезана мелкими буквами и цифрами: Саша в задумчивости вечно что-то выцарапывал. Сейчас надписи скрывали слой лишайника. Егор нашёл в траве щепку, проскрёб столешницу. В этот момент на стол лёг закатный луч солнца. Наискосок к мелким, почти неразличимым значкам виднелась крупная глубоко прорезанная надпись: «День Z!» Ниже и чуть мельче была выцарапана дата «7 августа».

Когда Егор тронулся к озеру, солнце почти скрылось за дальней рощей. Ехал медленно, стараясь держаться дороги, едва угадывавшейся в низкой красноватой траве. Когда-то такая трава росла только на берегах озера Дымного, теперь подбиралась к деревне.

Вспоминая странные речи Ивана Тыркина, Егор непроизвольно морщился: не мог понять, чему верить. Может, и не тонул вовсе Сашка Смирнов? Мало ли что в больную голову взбредёт. С одной стороны, вроде и не похож на сумасшедшего Иван, с другой — о птичках ядовитых толкует.

Саша был инвалидом и передвигался в основном на кресле-каталке, хотя мог и с тросточкой немного пройтись. Он был умён не по годам и держался особняком; сверстники его сторонились.

Верным спутником Саши была восьмилетняя (на два года его младше) Эльза Горохова, рыжая большеротая сорвиголова. Училась девчонка из рук плохо, характер имела несносный. Единственным авторитетом для неё был Саша. Куда бы он на своей коляске не направлялся, она следовала за ним. Саша был заядлым натуралистом: собирал гербарий, вылавливал разную, на его взгляд, интересную живность для «исследований». Он катил на коляске, а позади со склянками, альбомами, блокнотами в руках как верный оруженосец семенила Эльза.

Уже в первый день знакомства Смирнов спросил у Егора:

— На озеро Проклятых Душ со мной пойдёшь?

— Какое озеро?

— Увидишь завтра, — усмехнулся Саша.

На следующий день заинтригованный Егор с девяти утра дежурил у ворот Сашиного дома. Через час к нему присоединилась Эльза. Саша выкатил на своей тележке в половине одиннадцатого, и они отправились.

От деревни до озера было около двух с половиной километров. Совсем небольшое — метров восьмидесяти в длину и пятидесяти в ширину — оно лежало в стороне от дороги и скрывалось за кустами шиповника, ивняка и чилиги. Заросли окружали озеро плотным кольцом, вернее, овалом, точно повторяя его очертание.

Егору было девять лет, ни о каких аномальных зонах он ещё не слышал. Поведал ему об этом Сашка. И пояснил, что под озером пролегает тектонический разлом, из которого просачивается радиация и «куча всяких полезных веществ». Он был уверен в целебных свойствах озёрной воды, однако, оговаривался, что простое купание в нём ничего не даст — это нужно делать, когда озеро «задымит». Очевидцы феномена, что и дал название озеру, рассказывали разное. По словам одних дым, извергаемый водоёмом, был подобен дыму заводских труб — сизыми клубами поднимался в небо, другие рассказывали о лёгкой розовой дымке, третьи утверждали, что видели языки пламени (дыма, мол, без огня не бывает). Сашка подобным байкам не верил. Сам пытался вычислить — как он говорил — день Z. У него скопилась целая кипа различных таблиц и графиков где учитывались все события планетарного масштаба — различные фазы Луны, солнцестояния, затмения, парад планет.

Озеро и вправду было необычным: рыба в нём не приживалась (пробовали запускать мальков), животные озера сторонились, как и растительность. Окружавший озеро кустарник не доходил до него шагов пятнадцати, будто упирался в невидимую стену. Приезжали в своё время учёные. Прорубили в кустах просеку, разбили лагерь, что-то исследовали, но через двое суток уехали и больше не возвращались.

Одним местным фольклористам было раздолье. Припоминали как сто с лишним лет назад породистый барский бык Яшка, наплевав на увещевания пастуха, проломился к озеру, напился из него и — прочитал Отче наш, правда, задом наперёд. Затем следовала история об исчезнувших в пятидесятых годах туристах, которые по незнанию поставили палатку на берегу озера. (О том, что три дня спустя туристы — вусмерть пьяные — нашлись в избе у гулящей бобылки Клавдии Суворовой, фантазёры упоминать забывали.)

Егору на озере нравилось. Там всегда было тихо, покойно, а плотная стена кустарника создавала иллюзию уединённости. Это был как бы заповедник, созданный для детей. Больше всего времени они проводили на плёсе с белым мелким песком. С одной стороны плёса лежал поросший мхом валун, с другой — бардовый с лиловыми вкраплениями куст (нигде больше Егор такого не видел). И почти в каждое посещение озеро преподносило им сюрпризы: Саша всегда находил какую-нибудь невидаль — то необычного жучка, то червячка. «Ты не понимаешь, Козырев, — с высоты своих десяти лет говорил Саша, — у озера своя, отдельная, экосистема. Ты видел где-нибудь бабочку с такими крыльями?» Теперь Егору было не упомнить, каких именно бабочек и жучков демонстрировал ему Сашка. Наверное, обычные насекомые. Запомнился случай, когда Саша препарировал какое-то мелкое, похожее на землеройку животное. Егор на подобные «вскрытия» смотреть не любил, но тут, удивлённый необычайным возбуждением, можно сказать, экстазом товарища, который кричал что-то о дублирующих системах и об открытии века, глянул. И тут же отвернулся: сине-розовые внутренности распластанной тушки ни о чём ему не говорили. «Не обижайся, Козырев, — сказал ему тогда Сашка, — но ты непроходимо туп». Егор обиделся и ушёл. Потом он узнал, что неосмотрительно оставленное на пеньке распотрошённое чудо утащила ворона. Так что открытия века не получилось.

Сашкины таланты зоологией не ограничивались: он, например, из обычного детского конструктора и моторчика старой отцовской бритвы сконструировал робота, который мог ходить, двигать руками и поворачивать голову.

В общем-то, друзьями их можно было считать с большой натяжкой. Незаурядность Сашкиной натуры привлекала Егора, но его заносчивость и особенно методы его «исследований» — отталкивали. В укромном уголке, за огородом, у Сашки был целый зверинец. В клетках разного калибра содержались мыши, кроты, суслики — всё, что он вылавливал с помощью самодельных ловушек. Он туда никого не подпускал и лишь однажды увлечённый очередным экспериментом пригласил Егора. Пока Сашка разглагольствовал, трудясь над тушкой странного корноухого суслика, Егор осмотрел заключённых в клетки животных и поёжился. Некоторые зверьки ползали по клеткам на передних лапках, волоча задние, некоторые не двигались и только часто дышали.

Лёжа на песке плёса, задумавшись, Егор смотрел на чёрную гладь воды. Думал, вспоминал. Всё его детство прошло под знаком притулившейся под боком Уральских гор деревеньки. Ромачёво располагалось в ста двадцати километрах от областного центра, где тогда жили Козыревы. До семи лет каждое лето Егор гостил у бабушки. Он и осознал себя впервые, как ему казалось, на благоухающей лужайке возле бабушкиного дома. Позже, в школьные годы, он проводил в Ромачёво все без исключения положенные школьникам каникулы. Так продолжалось до пятого класса, потом отец Егора получил новую должность, и они переехали в Москву. Из-за пертурбаций с переездом тем летом побывать в деревне не удалось. А весной умерла бабушки. Родни в Ромачёво у Козыревых не осталось, так что ехать теперь было не к кому.

Егор скучал, во снах видел хуторскую пастораль своего детства, однако мало-помалу Москва предъявляла свои права. Появились новые друзья, интересы, да и дел прибавилось. Ромачёво отдалилось, скрылось за лиловой кромкой далёких гор.

Окончив школу, Егор поступил в политехнический институт, учился ровно, много времени уделял спорту. Было у него несколько приятелей, с которыми он время от времени позволял себе расслабиться, были и подружки. Словом, на первый взгляд жил он обычной, можно сказать, насыщенной жизнью. Только сам Егор так не считал. Временами, оставаясь дома один, он лежал, подложив руки под голову, смотрел в потолок и досадливо кривился от осознания своей никчёмности. Учился он без особого интереса, на вечеринках появлялся лишь для того чтобы не прослыть белой вороной. Все что он делал, казалось ему мелкотравчатой вознёй — потугами придать жизни хоть какой-то смысл, которого он, увы, не видел. Так он и жил — с виду уверенный в себе, с налётом ироничной снисходительности ко всему на свете, а на самом деле в постоянном разладе с собой.

Хоть на время избавляться от угнетавших его мыслей Егору помогал спорт. Пару лет он занимался лёгкой атлетикой, делал успехи. Потом, в надежде вытравить из себя мнимую мягкотелость, занялся смешанными единоборствами. Поначалу тренер вился вокруг него вьюном: крупный, пластичный, выносливый Козырев подавал большие надежды, но — не хватало жёсткости. Не шёл на добивание — «отпускал» измочаленного соперника. «Нет, Егорка, так дело не пойдёт, — морщился тренер, — у нас тут не балет — отшибут когда-нибудь печёнку и спасибо не скажут».

После окончания института Егор стал системным аналитиком в одной малоизвестной, но преуспевающей фирме. Зарабатывал неплохо и, желая, наконец, разобраться с изводившими его противоречиями, съехал от родителей.

Незаметно для себя Егор отдалился от друзей, перестал появляться на людях и вечера проводил, не выходя из дома. Однако затворничество не помогло — он совсем запутался, перестал понимать, что его гложет. Вот тогда-то ему и вспомнилось Ромачёво. Островком безмятежности виделась ему слегка потускневшая в памяти деревушка. Казалось, стоит только там оказаться — и вся мешанина из смутных желаний, сомнений, вечного недовольства собой выветрится из его головы без остатка.

Егор поднялся с песка, взглянул на чёрную гладь озера с отражённой в ней луной и, подняв плоский камешек, пустил его по воде. Голыш исчез: в том месте, где он соприкоснулся с водой, не булькнуло, не разошлись круги — камень будто нырнул в чёрную муку. Вместо брызг верх поднялось облачко, которое тут же начало разрастаться. Озадаченный Егор смотрел, как чёрный туман расплывается над озером и когда, наконец, сообразил, что лучше будет отсюда уйти, туман накрыл его с головой.

Развернувшись, он тронулся в сторону машины, но тут же остановился: он ничего не видел. Не успев толком испугаться, Егор сделал неуверенный шаг и — вскрикнул: земли под ногами не было — он висел, парил в воздухе.

В первые секунды подвешенного состояния мелькали мысли об умирании — внезапных инсульте, инфаркте, коме. Однако он чувствовал — всё это не то. Но что «не то» понять было невозможно. Время потеряло счёт. Беспомощный Егор недвижимо висел в чёрной пустоте перед решёткой или сетью из пересекающихся светящихся линий. Через какое-то время сеть свернулась в цилиндр — уходящий в бесконечность сияющий тоннель. Егора перевернуло — и словно ветром, головой вперёд, понесло в круглый зев тоннеля. Затем был полёт, гул в ушах, восторг от догадки, что никакой он не Егор, а ракета «Циркон», и — беспамятство. И вот он здесь, в катакомбах с трупами, видит перед собой чудовище, которого не может быть в природе. Тихая звёздная ночь обернулась инфернальной маткой, готовой разродиться полчищем монстров.