Кыш, пернатые!

Александр Гриневский, 2022

У повстречавших невнятного бомжеватого мужичка, не по сезону обутого в сандалии на босу ногу, вырастают крылья. Счастливчики, получившие возможность летать, как птицы – они же жертвы, в одночасье ставшие безрукими, – мужчины среднего возраста. Что в столице, что в глубинке их жизнь – та еще авантюра и морока. На крылатых охотятся ловцы, их преследуют компетентные органы, их пытаются втянуть в политические акции и запрячь в полукриминальный бизнес, у родни сдают нервы. Единственный чаемый выход – перелететь границу и обрести свободу в небе над бескрайними степями Монголии… Роман номинирован на премии «Большая книга» и НОС.

Глава третья

Мы так и не выяснили, кто нас сдал.

Думаю, на крылатых грешить не надо. Хотя… как знать?..

Слишком долгой была подготовка отъезда. Пришлось много народа задействовать. Маршрут, транспорт, проводники, финансы… Всё организовать, не выходя из квартиры, действуя через подставных, — та ещё морока.

Другое непонятно — почему нас сразу не взяли, тянули до последнего? Может, отслеживали: на кого-нибудь ещё выведем? Или не знали они ничего толком, вот и выжидали? Дело тёмное…

Добираться до границы с Монголией решили на машинах — по-другому никак. В самолёт и поезд не просочишься. Самим — ночами, лётом? Уж больно километраж большой и ночёвки в неизвестных местах стрёмные, отловят по дороге, не долетим. На машинах добраться шанс есть. Но и технических сложностей хоть отбавляй…

Изначально нас было пятеро крылатых и два проводника. Команду Валерий Палыч подбирал. Я ему посоветовал Ваньку взять. Он сначала отнёсся скептически, потом, когда узнал Ваньку поближе, согласился. Ванька, он взбалмошный, но мужик хороший. С Ванькой — шестеро стало.

Думали, что сможем добраться на двух машинах. Одна была у Валерия Палыча, другая — у меня. Дочка Валерия Палыча — проводник. Только закончила курсы вождения, получила права. Тот ещё драйвер! Но что поделаешь? Второго-то шофера вообще сначала не было.

Валерий Палыч договорился. Привел мужика — старого своего приятеля. Сергей.

Мне этот Сергей сразу не понравился. Нервный какой-то… Худой, даже, я бы сказал, болезненно тощий, лицо злое, с желтоватым отливом, и кадык торчит. Так и веет от него неудачником, непризнанным гением, обиженным на весь свет. Но выбирать-то не из кого… Да, и ещё, как я понимаю, он условие поставил, что, когда до места доберёмся, фотосессию нам устроит. Фотограф, блин! На чужой беде прославиться захотел. И как-то даже жалко этому прощелыге кормилицу мою в руки отдавать — изнасилует ведь. Да мне уж, видно, больше не рулить…

Отъезд наметили на раннюю весну. Пока доберёмся — глядишь, уже и лето.

Разработали маршрут и схему передвижения. Перед каждым большим городом — пост ГАИ, не дай бог остановят! Поэтому решили, что мы — крылатые — высаживаемся и ночью город облетаем сами, потом на трассе нас подбирают проводники на машинах.

А вот когда список вещей составили, тогда и ужаснулись: в две машины точно не влезаем, нужна третья. Или… двух крылатых убирать.

Приуныли. Ни машины, ни проводника. Перебрали ещё раз вещи: палатки — нужны, спальники, печки — нужны, да до фига всего нужно. Как ни крути, не помещаемся в две машины.

Всё застопорилось.

Тут ещё зима накатила. Я затосковал.

Два года уже! Два года в четырёх стенах, прячась! Застрелиться!

Ванька пропал куда-то, на звонки не отвечает. Раньше, время от времени, летали вместе, а сейчас? Предложи мне кто-нибудь ловца поймать и отметелить, я бы от скуки не задумываясь согласился. И о последствиях бы не думал. Хоть какое-то действие.

К Валерию Палычу съездил, пожил у него неделю. Ольга привезла. Она ночами по Москве круги на машине нарезала, тренировалась — боялась предстоящей поездки, это чувствовалось.

Я думал, у него развеюсь — новое место, новые люди… Куда там! Он в центре, на Патриарших жил. У меня-то Лосинка под боком, хоть раз в неделю, но точно полетаю. А он? Как выдерживает?

Взвыл я. Домой запросился. Неделя такой жизни меня достала. Он книжки целыми днями читает, а я у телевизора сижу (читать-то я не очень…). И разговоры, рассуждения эти… — голова пухнет, а ничего не проясняется.

В одном я с ним соглашался на все сто — сваливать надо из Москвы, и подальше. А как жить потом — не представлял. Прямо по Троцкому: движение — всё; цель — ничто!

А вот Валерий Палыч к вопросу о дальнейшей жизни спокойно относился. Ему всё ясно было. Пересидеть, переждать. Затаиться и следить, как будут развиваться события.

Он это хитро объяснял… я не совсем его понял, но зацепило.

Говорит:

— Каждое математическое действие обладает временем.

— Как это? — спрашиваю.

— Если совсем по-простому, то смотри: когда ты делишь шестнадцать на два, ты ведь не сразу получаешь ответ?

— Да, — говорю, — я в уме считать стараюсь, на это какое-то время требуется.

— А если большие числа взять? Ещё дольше думать будешь?

— Ну… всё так… А к чему это?

— История, социальные процессы — они очень похожи на математические действия. Времени требуют. И это время всегда идёт на то, чтобы привести числа к общему знаменателю.

Вот тут, честно говоря, я совсем перестал его понимать.

— Ну… — говорю. Вроде, как показываю, что всё мне ясно.

— Смотри. — Он сразу понял, что я не врубаюсь. — Математика, она же проста, как яйцо — что заложишь, то и получишь. Представь, есть двойка и четвёрка, они никак не связаны, каждая цифра сама по себе. Но вдруг, к своему несчастью, они соединились или их соединили, одним словом, встретились. Сколько вариантов развития событий этого соединения ты насчитаешь?

— Делить надо?

— Почему делить? Складывать, вычитать, умножать! Но в любом случае цифры соединятся, войдут одна в другую, станут единым целым. Так рассуждать, конечно, некорректно, но я для себя называю это — прийти к общему знаменателю.

Я только ушами хлопаю.

— В математике, — говорю, — не силён. В школе тройка была, да и то потому что учителю надоело меня гнобить. Дожал я его своим разгильдяйством. К жизни-то ваша математика как относится?

— К жизни? Про красных и белых, ты, надеюсь, слышал? Гражданская война. Те же цифры, если посмотреть сбоку. Что там произошло — не будем судить. Но совершилось действие! Умножение, деление, вычитание… И эти, так сказать, цифры пришли к общему знаменателю — образовалось новое государство, возник новый строй. То есть действие привело к некому результату. И не нам судить, хороший результат получился или плохой, правильное или неправильное было применено действие. Математика не знает таких понятий.

Мне, если честно, уже стало надоедать. Из уважения слушаю. Да и ладно. С белыми и красными — всё понятно. Доходчиво объяснил. Математику — по боку.

— К нам-то это, — спрашиваю, — как относится?

Он задумался. А потом и выдал.

— Ты знаешь, мне кажется, мы в самом начале арифметической задачи. Есть целое — устроенное, узаконенное мировоззрение — это одна цифра, и она существует, как ей кажется, в неком абсолюте. Это значимая, большая, многозначная цифра. И вдруг появляется другая. Маленькая, едва значимая, пока ещё с большими нулями перед единицей — никакая. Но она есть! И существует вероятность, что она будет расти. Пока она крайне мала, многозначная ничего не теряет от их взаимодействия — не становится ни меньше, ни больше. А если вдруг маленькая возрастёт? Что станет с многозначной?

— Мне кажется, либо уменьшится, либо ещё больше станет, — выдал и сам себя зауважал.

— Правильно! Понял. Дальше все просто. Многозначная, стараясь себя сохранить и умножить, попытается приспособить малую величину под себя — умножить, сложить. Вопрос в другом: что из себя представляет эта малая величина? А в будущем? Может, она совсем и не малой станет?

Вот тут я опять его перестал понимать. Хотя… у нас сейчас как? Есть они и есть мы. Каждый жить хочет. Некоторые — я тех имею в виду — хотят жить кучеряво. А нам выживать надо. Что из этой арифметики получится — время покажет. Они-то, конечно, сила. Мы — кто? Пыль, поднятая ветром. Но ведь засуетились. Отлавливать начали. Выходит, значим мы что-то.

Умный всё-таки мужик Валерий Палыч!

Хотя ему рассуждать хорошо… Возле него дочка вон как вьётся. Он в этой Монголии не пропадёт. А мне — как? Одному, без жены, без помощи? Да на краю света…

С Машкой — проблема… Как услышала про Монголию — в крик, в слёзы: не пущу! Это мне знакомо. Она всегда так — сначала эмоции, потом голову включает. Но сейчас долго уговаривать пришлось. Тоска у неё в глазах заплескалась. Я ей твержу, мол, съезжу, посмотрю, как и что… Если всё нормально будет, сообщу — тогда и ты приедешь. Не на век же расстаёмся. Не верит. Плачет по ночам. Смурная ходит.

А с другой стороны, я же вижу, как ей тяжело. Я — кто? Инвалид, тяжело больной в доме, ни к чему не пригодный. Два года уже… Извелась она от такой жизни. Выход? А нет выхода! Выгнать и зажить своей жизнью она не может — не такая. Остаётся терпеть. Тянуть эту лямку.

Баба она, конечно, уже не молодая… но шанс жизнь по-новому построить у неё ещё есть. Это я тоже понимаю. Вот и подумал, отъезд в Монголию может всё на свои места расставить. По крайней мере, что-то изменится, а уж к лучшему или к худшему — посмотрим.

Валерий Палыч опять же помог. Прониклась она к нему — серьёзный, рассудительный.

— Вы, — говорит, — присмотрите за этими шалопаями, чтобы снова в какую-нибудь передрягу не попали (это она про нас с Ванькой).

А вот с Ванькой плохо получилось… Ведь сошлись уже, сдружились.

Месяца два от него ни слуху ни духу. Объявился. И какой-то он не такой… не веселый, как обычно, задумчивый. Я ему про отъезд, про сборы, а он и не слушает. Вздыхает, глаза отводит.

Слово за слово… выяснилось: влюбился Ванька!

К старушке его родственница из деревни прикатила. Молодая женщина, тридцати ещё нет. И детей нет. Глухая деревня в Брянской области. Леса вокруг. Муж-алкаш два года как помер. Колхоз тоже помер — ни денег, ни работы. Дальше всё просто — да по-другому и не могло случиться. Она — молодая, одинокая, по мужику изголодавшаяся. Он — в четырёх стенах измаявшись, женщин три года не видевший. Конечно, они сошлись и такую любовь закрутили, что перья во все стороны.

Я его старался урезонить.

— Ванька, — говорю, — ну куда лезешь? Сам подумай, ей и так по жизни тяжело, а тут ещё ты безрукий. Ты же обуза для неё.

Какое там! Глаз горит, любовная лихорадка бьёт. Твердит, как помешанный:

— В деревню поедем! Дом, хозяйство, лес, охота, грибы, ягоды.

Я ему:

— Вань, охолонись. Ты же без рук! Какое хозяйство? Тебя самого кормить надо.

Не слушает. Не хочет слышать.

Я с другого бока.

— Вань, — говорю, — а может, она с нами в Монголию? Не совсем с нами… Мы — на разведку. Если всё нормально, напишем — приедет.

— Не хочу, — говорит, — никакую Монголию. За сотню вёрст, киселя хлебать. Здесь хочу, дома!

И опять за своё — хозяйство, лес…

О, как заговорил! Мне даже обидно стало.

В общем, разругаться — не разругались, но кошка между нами пробежала…

Я напоследок его предупредил.

— Ваня, — говорю, — Брянские леса — это не Лосинка. Места глухие. Народ тёмный, и у каждого второго — ружьё. Начнёшь летать по ночам — застрелят!

Как с гуся вода!

Через месяц я ему позвонил. Старушка подошла — плачет.

— Уехали они, — говорит.

Деда как-то встретил. Он вконец оприродился. Сидит на суку, словно сова, голый, лохматый.

Про Димона Дед рассказал. Этот безбашенный на войну рванул, в Донецк. У него кореша в спецназе. Говорит: «Пригожусь! Разведка или гранату куда надо метнуть. Любому ловцу там кореша мигом бошку открутят».

Опустела Лосинка.

Весна наступила. Отъезд через неделю.

Сижу дома, сосу чай через трубочку, скучаю. Звонок. Валерий Палыч.

— Уходи, — кричит в трубку, — из дома! Сейчас же!

Что? Как? Почему?

— Придут сейчас за тобой! Уходи! Машу не дожидайся.

Я только успел спросить: «Как встретимся?» Но он уже отключился.

В окно глянул, внизу как раз фургон возле подъезда остановился. Вылезли трое в комбинезонах. Вроде ремонтники. Шофёр в кабине остался. Стоят, озираются. Тут к ним мужичок невзрачный подошел. Откуда он нарисовался, я и не заметил. А комбезы-то на них чистые! Только что не отутюженные.

А вот и мент в форме, и тоже к ним. Разговаривают. Один из машины «болгарку» здоровую достаёт.

«Ага, — думаю, — это они меня из квартиры выковыривать собрались. Дверь-то железная. Мент — чтобы соседей успокоить».

Пока они внизу возятся, из квартиры я выскочить успею. А дальше? Дверь на чердак заперта. В подъезде не отсидишься — либо эти найдут, либо соседи с перепугу крик поднимут. Аааа! Была не была!

Я — на лоджию. Она на другую сторону дома выходит. Стёкла на солнце блестят. Распахнул створку — вот оно, небо! Голубое, весеннее, радостное, белыми облаками разукрашенное. И мне почему-то весело стало, словно в детскую игру играю — не поймаешь! Ногой табуретку придвинул. Взгромоздился на подоконник, ноги вниз свесил, крылья наружу — готов!

Ну?!

Оттолкнулся, повалился вниз, задел больно пяткой какой-то выступ, выправился, почувствовал воздух под крылом — держит! Хлестнули ветки по лицу. Лечу!

Внизу закричали.

Низко, через двор — детская площадка — промельком — между домами, вывернул и пошел набирать высоту.

Кричат внизу, кричат!

Вот уже Лосинка — зелёной стеной; железка — электричка шпарит. Перемахнул поляну и пошёл низко над деревьями в сторону болота.

Ушёл! Хрен они меня здесь найдут!