История без отрицательного героя

Александр Гринь

Детективная повесть о тонкой грани между добром и злом.«Из каждого человека можно сделать подлеца так, что он и сам этого не заметит…».«В истории нет отрицательных героев, есть – только уроки истории…».

Еменгулов

На следующий день Еменгулов, к удивлению Владимира, назначил Изольду на кухонные работы в числе нескольких вновь прибывших женщин. Должности, хоть как-то связанные с работой на кухне, считались очень выгодными. Там, по крайней мере, было тепло. Организм меньше расходовал энергии на собственный обогрев, а иногда и харчи какие-нибудь перепадали. Поэтому в условиях полуголодного существования любая близость к общей кормушке, к теплу, как минимум, гарантировала жизнь. Тех, кому повезло устроится на такую должность в зоне называли «радостными». Вон «радостный», мля, пошёл, — кивали им в след иногда с неприязнью, но всегда с тоскливым и завидующим взглядом.

Стало быть, суровость на самом деле незлопамятного Еменгулова носила чисто внешний, обусловленный обстоятельствами характер.

Рассудив таким образом, Владимир посчитал важным и правильным стать построже с трудармейцами. Он уже не деликатничал с ними с непривычки, а пытался командовать уверенно и резко. Люди подчинялись. Очень скоро их подневольная покорность даже стала ему нравиться. Через неделю он уже умело, как и другие охранники, покрикивал на пугающихся трудяг, проверял наряды. Поначалу роль начальника становилась всё интереснее. Однако скоро наступил и такой момент, когда эта самая роль как-то разом надоела ему. Однако к тому времени он уже привык к власти. Вот только показное самоунижение трудармейцев перед ним, — перед «начальством» стало вызывать неприязнь и раздражение. Чем больше он втягивался в казённую тоску лагерного быта, тем сильнее хотелось ему глубоких простых и человеческих чувств, а не этих томительных казённых отношений, в которых ему приходилось участвовать.

Появилась у него и ещё одна властная забота. Пользуясь каким-нибудь случаем, он, придумав для самого себя предлог, заглядывал на кухню, чтобы просто посмотреть на Изольду. На кухне было шумно и тепло. Она возилась среди кухарок с кухонной утварью в сером халате, обтягивающем стройную фигуру. Халат был ей широк и сделан из грубой ткани. Однако Владимир других нарядов на женщинах давно не видел. Поэтому он украдкой ловил взглядом тонкую шею и обнажённые по локоть тонкие руки Изольды. Воображение молодого человека быстро дорисовывало всё остальное. Устыдившись собственных мыслей, он торопливо уходил, словно избегая встречи с ней. Потом было трудно сосредоточиться даже на увлекательном романе, буквы расплывались перед глазами, и он только мучился каждую свободную минуту, не зная, как поступить. Тем более, ему то ли казалось, то ли не казалось, когда он входил в столовую, она, опустив взгляд, гораздо внимательнее начинала рассматривать кастрюли. Кажется это ему или — нет? А если не кажется? Эти вопросы вдруг стали волновать его больше всего на свете. Засыпая, он думал об Изольде и, просыпаясь, думал о ней же.

А что же Изольда? Кругом — голод, рабство и смерть, но день становился для неё как праздник, когда высокий стройный лейтенант приходил и, как ему казалось, незаметно посматривал в её сторону. Но она старалась рассуждать мудро, про то, что сейчас надо постараться просто выжить, а там, в недалёком будущем, когда кончится война, когда люди опомнятся от этого кровавого затмения, возможно, придёт какое-нибудь счастье, о котором все мечтают. Изольда пыталась гнать от себя другие мысли, однако её воображение не желало мириться ни с чем. Ей снились томительные сны, в которых она подолгу о чём-то разговаривала с существом, похожим на Владимира. Измучившись во сне, она утром даже не могла вспомнить тему этих разговоров и украдкой плакала в соломенную подушку.

Однажды ближе к вечеру её вызвали в контору на выверку документов. Сначала она с удивлением подумала, почему начальникам для этого дня не хватило. Обычно все такие вызовы случаются утром. Но потом сердце почти замерло в её груди. Регистрацией документов на поселении занимался младший лейтенант Журавлёв. На эту встречу она шла как в полусне.

Однако в конторе её поджидал не Владимир.

Отпустив охранника, который сопровождал Изольду, Еменгулов крутанул ключ в замочной скважине. Затем расслабленно плюхнулся на диван.

— Ну, что, как тебе там, на кухне, работа не тяжёлая? — спросил он, разглядывая её с головы до ног.

Теперь нетрудно было догадаться, зачем её вызвали и о чём будет разговор. С этим к ней уже приставали охранники на этапе, да и уголовники здесь в зоне при случае проходу не давали. Ситуация неприятная, но знакомая. Тут главное не растеряться, или хотя бы не обнаружить собственной робости, внутреннюю силу здесь в зоне уважают. Она здесь второй закон и неразменная валюта, если, конечно, хоть что-нибудь оставалось у человека в промерзающей от мороза и голодной душе.

— Обыкновенная работа, — ровно ответила она.

— Обыкновенная, говоришь? — продолжая разглядывать её, он удивился картинно, как плохой актёр, — обыкновенная работа это болванки на сорокаградусном морозе четырнадцать часов пилить за шестьсот граммов хлеба в день. Глупенькой хочешь прикинуться? А, ты, ведь, не глупенькая, верно? Уже неделю на кухне, отогрелась после этапа, наверное, отдохнула. Хорошо тебе там?

Не дождавшись ответа, Еменгулов поднялся, вытащил из стола бутылку спирта, хлеб и банку тушёнки, разложил всё это богатство на столе, достал огромный нож и стал ковырять банку.

— Ладно, не ерепенься, — миролюбиво заявил он, — я не злопамятный. Поговорить, то с тобой можно? Понравилась ты мне. Не побоялась старшине валенком залепить… Проходи, садись, что стоишь, как бука?

— Я не хочу! — просто ответила она.

Еменгулов вздохнул и понимающе закивал головой.

— Ты это…, пока обо мне не думай плохо. Заметь, я же тебя не пытаюсь обидеть, — он приподнялся и оправил гимнастёрку под ремнём, — просто поговорить позвал, познакомиться. Не захочешь если, — так воля твоя, — иди обратно. Только хорошо подумай сначала. Просто так тебе тут жить не дадут. Таких девок, как ты, хорошо, если охранники подбирают, хуже — если уголовники. Рано или поздно. У них таких харчей не увидишь. Я много раз предлагать не буду. Будешь моя, — будешь жить сытно. Этим я выгодно отличаюсь от обитателей уголовного барака. Та ты хорошенько подумай!

Он встал, подошёл к двери, повернул ключ в замочной скважине и вернулся к столу. Изольда почувствовала, что внутреннее напряжение спало, и засобиралась уходить. Она уже подошла к порогу.

— Погоди, — заметив её решимость, вдруг сказал Еменгулов, и Изольда обернулась. Он вынул из ящика два гранёных стакана. — Ладно, прости, что я с тобой так по-простому… ну…, понравилась ты мне. Может, всё-таки, останешься ненадолго. Ну, поболтаем о чём-нибудь, покушаем…

Еменгулов, с этим его огромным ножом, которым он нарезал хлеб крупными ломтями, а потом по-деловому расставляющий стаканы, явно не тянул на героя-любовника, хотя и старался в том преуспеть. Наоборот, он показался ей жалким до смешного. Может, он это и сам понимал, а потому был обижен и сконфужен. И тогда в ней встрепенулась другое чувство, может — простая бабья жалость. Она вдруг подумала, насколько же одиноки бывают люди среди других людей. Даже этому негодяю требуется чья то душа, хотя бы со стаканом водки в придачу. Может, — чёрт с ним. Если он так липнет, — лучше немножко этим воспользоваться. Если от него много зависит, — то лучше не ссориться. Лучше с ним немного водки выпить, чем болванки пилить. С этими мудрыми мыслями она вернулась от порога.

Еменгулов налил ей половину гранёного стакана.

— Мне это много, — поморщилась она.

— Ничего, дойдёшь до барака, — ещё не подействует, — обрадовано и ласково уверил Еменгулов, — здесь близко. Зато потом заснёшь крепко. Ну, за наше более близкое знакомство!

Еменгулов сунул ей в руки стакан, коснулся его своим и залпом выпил. Закусил хлебом с тушёнкой и приготовил такой же кусок для неё. Изольда, давясь крепким спиртом, выпила. Вздохнула, почувствовав давно забытый душистый вкус мяса, и через минуту опять засобиралась.

— Погоди, — властно остановил её Еменгулов.

Он подошёл и вдруг ловко расстегнул ей верхнюю пуговицу на телогрейке:

— Погоди! Теперь спешить незачем… Давай!

К пощёчине он был готов, перехватив руку Изольды, а правой ладонью, коротко размахнувшись, наотмашь резко ударил её в висок. Удар был хорошо рассчитан. Изольда опрокинулась назад, упав на диван, покрытый шкурами, и подступившая дурнота сразу лишила её возможности сопротивляться. Он наклонился и стал не торопясь расстёгивать на ней телогрейку. Она даже вскрикнуть не могла. Рванул рубашку, начал мять грудь, распаляясь.

То ли от удара, то ли от ужаса у Изольды хлынула потоком кровь из носа. Она поднесла руку к лицу, которая мигом покрылась густой красной слизью.

— Фу, чёрт! — расстроился Еменгулов. Он резко стащил Изольду с дивана на пол, схватил какую-то тряпку, а начал быстро затирать запачканное место на диване, потом, взглянув на Изольду, разорвал тряпку и бросил половину ей в лицо.

— Утрись!

Изольда оттолкнула тряпку, достала платок из кармана и прижала к носу. Еменгулов брезгливо поморщился, не переставая тереть диван.

— Не пачкай пол! Проваливай пока! — буркнул он, подумав, что сегодня это дело не выгорело. Почему-то размягшая душа его хотела не этого; лезть на окровавленную бабу ему явно не хотелось. Было скучно и противно.

Она, едва не теряя сознание, с трудом перевернулась на живот, потом, шатаясь, встала, удерживаясь за край стола. Стены, потолки, диван поплыли куда то в сторону. Кровь из носа хлестала в покрасневший платок. Собравшись, она поплелась к выходу. Морозный воздух, коснувшись её лица, придал ей немного сил, чтобы двигаться домой — к бараку.

Когда она ушла. Еменгулов налил себе и выпил закусив. Рассмотрел пятна крови на полу. Подумал, ё моё! Скоблить придётся, а то пойдут разговоры. Впрочем, разговоры все равно какие-нибудь пойдут, обсмеют ещё суки. Чёрт, какая глупость получилась, сетовал он, быстро хмелея. Минут пять ему пришлось скоблить пол, стоя на карачках. Потом он устало развалился на диване, чувствуя, как горячая волна разливается по организму. Эх, чёрт, сегодня так хотелось чего-нибудь такого… ну, да ладно, ещё не всё потеряно.

— Дневальный! — заорал он.

Прибежал рядовой, дежуривший у входа в контору.

— Приведи-ка эту, как её, ну, помнишь, из третьего барака, скажи на регистрацию, — приказал Еменгулов.

— Спят уже все, наверное, — попытался отбрехаться дневальный.

Еменгулов так зыркнул на него, что тот побежал боком, словно опасаясь пулю вдогонку получить.

Затем, в ожидании, Еменгулов попытался настроить себя на прежний кураж. Однако не получалось почему-то. Даже хмель не помогал. И эту дуру с огромными сиськами из третьего барака совсем не хотелось. Сейчас припрётся, сука, и подол сразу задерёт. Тьфу, бля, — тоска одна. На сегодня вечер был точно испорчен. Вот, стерва!

Девица пришла с сонными глазами, видать уже от топчана оторвали. Делай скорее что надо, говорил весь её вид, да я опять спать пойду. Еменгулов коротко и яростно глянул на неё.

— Пошла, вон! — рявкнул он сердито и пьяно. Девица испуганно и недоумённо попятилась к выходу.

Изольда в это время пошатываясь пробиралась к бараку. Её поташнивало от сотрясения и пьяной одури. Несколько раз падая по дороге, она с трудом добралась до места. В переполненном бараке, пропахшем сладковато-кислым бабьим потом, было темно, все спали. Поэтому не неё никто не обратил особого внимания, ночью многие часто выходили по нужде. Пробравшись на ощупь в темноте, она стянула валенки, скинула телогрейку и ткнулась в жёсткую соломенную подстилку. В темноте ей всё ещё мнилось раскосое лицо Еменгулова, озарённое сладострастным веселием. Давай.., давай… давай…, — омерзительно пульсировала в ушах дробь его пьяного вожделения.

Утром, разглядев кровь, бабы не стали её будить на работу, кивая головами с пониманием. Дело было обычное, пускай отлежится девка, она теперь на особом положении.