Маджента

Александр Димидов

1868 год. Сантьяго-де-Куба. Убегая от войны, карточный шулер и ловелас Кристобаль Алиендэ оказывается в разграбленном поместье с детьми из сиротского приютаУдастся ли им выжить?Авантюрный роман и одновременно проникновенная фамильная сага об исчезнувшем сигарном бренде, когда-то покорившем миллионы.

II

Если верить фамильным преданиям, то первый свой «шедевр» Кристобаль Алиендэ создал, когда ему исполнилось три с половиной года. Воспользовавшись тем, что няня задремала, он выбрался из кроватки, пересек на четвереньках ковер и в камине, по счастью холодном, подобрал уголек. Закатное январское солнце наполняло комнату необыкновенно мягким светом. На столе благоухала ваза с асфоделиями. И солнечные лучи проецировали ее силуэт на стену, рядом с няней. Кристобаль обвел эту тень углем, не сильно беспокоясь по поводу дорогой драпировки.

В пять он нарисовал первые натюрморты. По-детски, нетвердой рукой. Но весьма точно передавая пропорции и даже пытаясь отразить объемы.

Как и у большинства сверстников его круга, Кристобаль Алиенде получил прекрасное образование. Он родился в богатой семье испанцев, которая иммигрировала на Кубу полвека назад, вложив фамильные капиталы в производство сахара. Его отец принял пост председателя акционерного общества от деда и оказался талантливым управляющим. К десятилетнему юбилею своей карьеры он увеличил количество сахарных заводов до одиннадцати, а собственных земель, отведенных под тростник до пяти тысяч акров. Кроме того, семья занималась животноводством и имела некоторые интересы в других сферах кубинской коммерции. В добавок к добротному, в старом стиле, особняку в Гаване, семейству Алиенде принадлежало несколько поместий по всей стране, включая отдаленные провинции на востоке.

Франциско Алиенде, отец Кристобаля, свободно говорил на французском и немецком. В юности он увлекался античностью и даже писал философские трактаты, пытаясь оспорить некоторые тезисы Канта. Заметив склонности сына к живописи, отец решил, что настало время пригласить хорошего педагога.

В пестрых зарослях гаванской богемы Артуро Берантес был талантливым баламутом, легким и рассеянным, порывистым и многословным. Но именно он сумел поставить технику мальчика на должный уровень. Уроки обычно проходили в отцовском кабинете. Мольберт находился у окна в сад. Кристобаль дотрагивался грифелем до белого полотна и запускал робкую линию. Едва Берантес, напомаженный креол в серьгах, чувствовал его сомнение, он касался детской руки своими длинными пальцами и, придавая ей твердость, сообщал верное направление. В эти минуты Кристобаль вспоминал, как они катались на лодке в Центральном парке, и отец, позволял ему, семилетнему мальчишке, держать руки на веслах, а сам прилагал всю свою силу, чтобы вырывать ребристое днище из объятий мутной воды, сходившейся за кормой и скрипеть уключинами.

— Нет руки, — говорил тихий голос над Кристобалем. — Нет кисти. Нет пальцев. Нет грифеля. Есть только глаза. Твой грифель — зрачок. Когда ты научишься рисовать глазами, ты сможешь рисовать сердцем.

Как только юноше исполнилось шестнадцать, они с отцом отправились в Мадрид. Кристобаль впервые переплывал Атлантику. Путешествие оказалось увлекательным и утомительным одновременно.

Среди мадридских друзей отца был Педро Жозе Пидаль. В Королевской Академии Сан Фернандо он возглавлял Факультет Архитектуры. Отец показал ему рисунки Кристобаля, и академик остался доволен увиденным. Задания, выпавшие Кристобалю на вступительном экзамене, он выполнил блестяще. Фрагмент коринфской капители был воспроизведен со всеми ее завитками, а когда дошло до виноградной лозы, Кристобаль позволил себе смелую выходку. Он не просто отобразил спелые ягоды. Он нарисовал ту же гроздь, но после дождя. Усложнив распределение светотеней и виртуозно передав мерцание дождевых капель.

Сложность состояла в том, что Кристобалю не хватало усидчивости. Многое он ловил на лету, и в вопросах композиции ему не было равных. Но архитектура — это не просто зарисовки готических порталов. Когда дело коснулось математики, Кристобаль ощутил себя замурованным в каменной могиле, состоявшей из формул расчета нагрузок на контрфорсы, технического черчения и коэффициентов. Профессор показывал им знаменитый итальянский мрамор, из которого были созданы великие здания и диктовал его физические свойства, а Кристобалю казалось, что это именно тот булыжник, который утащит его на дно. Он стал дерзить. Ему многое прощали в жертву одаренности и какое-то время не выносили сор из избы.

На втором году обучения Кристобаль чувствовал себя в Мадриде как рыба в воде. Он знал уже не только его достопримечательности, но и все злачные места. Вдобавок, он был хорош собой. В больших городах взрослеют быстрее. Из робкого юноши, выросшего на Кубе он превратился в молодого мужчину, статного и романтичного, полного жизненных соков, которые порою били через край. Редкая модель, из позировавших в Академии, не оказывалась в его постели. Уютная квартира на Плаза дель Конде дель Миранда, снятая отцом, превратилась в студенческий вертеп. И вскоре учеба пошла побоку. Шумные компании, возлияния и соблазнительные девицы окружали Кристобаля сутками напролет. Денег присылаемых из Гаваны вполне хватало, чтобы ни в чем себе не отказывать.

Ему удалось продержаться довольно долго. В письмах домой он врал, что по-прежнему очень загружен, что учеба требует от него напряжения всех сил и искренне жалел о том, что дома потратил столько времени впустую. Вопреки дороговизне столичной жизни, писал Кристобаль, при правильном подходе и распределении, можно довольствоваться всем необходимым. Так длилось до того момента, пока Пидаль, в угоду дружеским узам, не сообщил в письме к отцу, что Кристобаль отчислен и поинтересовался, вернулся ли его сын на Кубу. Вслед за этим Кристобалю пришло ледяное письмо от отца. В скупом, канцелярском тоне он сообщал, что отныне не собирается отправлять в Мадрид ни одного реала, поскольку люди, принимающие взрослые решение, должны быть в состоянии заботиться о себе.

Оказавшись без средств, он попробовал стать портретистом. Вскоре однако выяснилось, что работа с красками требовала глубоких знаний и навыков, которыми Кристобаль, к его сожалению, не обладал. Да, он с невиданной легкостью рисовал скетчи, научившись передавать характер. Но и только.

Эти наброски в скором времени привели его в будуары влиятельных мадридских дам. Высокий широкоплечий кубинец одевался со вкусом, носил трогательную испаньолку, рисовал как бог, нередко приукрашивая достоинства персонажа, и был неудержимым дьяволом в постели. Он разбивал сердца гроздьями. К его ногам стекались подношения в виде дорогих безделушек, денег и золота. Это была жизнь молодого жиголо, который среди множества благоволивших к нему женщин, зачастую замужних, мог иногда отыскать одну, к которой испытывал взаимные чувства. Остальных он просто использовал. Кристобаль был молод и ретив. У него не было ни времени, ни желания размышлять о морали.

Однажды он почувствовал, что скучает. Бесконечные любовные похождения, вино и бессонные ночи способны были утомить кого угодно. Хуже того, ему показалось, что он теряет вкус. Обворожительные незнакомки напоминали готические соборы с их неудержимой тягой ввысь, к свету и совершенству. Но стоило приблизиться, разобраться, оказаться внутри — и он просыпался все в том же каменном мешке, где за легким рисунком стрельчатых арок скрывалась немецкая белиберда из чисел и формул, а самая утонченная французская роза была ничем иным, как геометрическим занудством, кусками разноцветного стекла, засиженного голубями. Касаться тонких миров ради того, чтобы рано или поздно превратиться в поршень — как это банально.