Сильвандир

Александр Дюма, 1843

Роман классика французской литературы Александра Дюма «Сильвандир» относится к времени расцвета творчества Дюма, когда были написаны «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо». Завязка романа напоминает начальные главы «Трех мушкетеров»: молодой человек из древнего, но обедневшего рода приезжает в Париж, не имея с собой ничего, кроме шпаги да полупустого кошелька. В первые же дни благодаря своей учтивости и отменной храбрости во время дуэли он приобретает благородных друзей. Однако на этом аналогии заканчиваются. Роже приезжает в столицу с иной целью и совсем в иное время, и во Франции за истекшие годы изменилось очень многое.

III

Как шевалье д'Ангилем, обнаружив, что у него есть сердце, пожелал убедиться, что у мадемуазель де Безри оно тоже есть

К счастью для шевалье Танкреда, в те времена по праздникам, даже на Пасху, люди не засиживались допоздна, и в полночь все гости уже распрощались: жившие поблизости отправились по домам — кто на лошади, кто пешком; жившие подальше разошлись по комнатам, которые барон и баронесса, свято соблюдавшие правила старинного гостеприимства, охотно предоставили в их распоряжение.

Перед тем как подняться к себе, Роже, как всегда, поцеловал отца и мать, и те с улыбкой переглянулись. Потом он отвесил поклон аббату и удалился, но не для того, чтобы лечь, — спать ему совсем не хотелось, ибо сон у него пропал так же, как и аппетит, — а для того, чтобы без помехи помечтать о мадемуазель де Безри.

Впервые в жизни шевалье думал не об охоте, не о верховой езде, не об умелом выпаде во время фехтования, не о хитроумной уловке, которая избавила бы его от необходимости разбирать отрывок из Саллюстия или Вергилия, а о чем-то совсем ином.

Юношей овладела глубокая грусть; он понял, что поспешный отъезд семейства де Безри имел единственную цель — похитить у него Констанс, но он прочел в глазах милой девочки, что ей хотелось остаться не меньше, чем того хотелось ему, и это его несколько утешило. К тому же в первых огорчениях первой любви есть нечто такое, от чего сладостно сжимается сердце, а потому мы миримся с этими ощущениями гораздо спокойнее, нежели с тем безразличием, на смену которому они пришли, ведь влюбленный прежде всего алчет даже не счастья, ибо он еще толком не знает, что такое счастье, сильнее всего он жаждет права не возвращаться в ту бесплодную пустыню, откуда ему удалось уйти; ему так хочется и дальше оставаться под сенью красивых зеленых деревьев, греться в лучах ласкового солнца, бродить среди чудесных цветов с одуряющим ароматом, и, хотя их шипы уже поранили его пальцы, он во что бы то ни стало стремится сорвать эти цветы и вопреки всему вдыхать их аромат. Отныне он предпочитает затишью все что угодно, даже бурю, и если радость пока еще не дается ему, он согласен даже на страдание.

Роже заснул поздно, и сон его был беспокоен, однако это не помешало ему подняться с первыми лучами солнца; проснулся он свежим, в хорошем расположении духа, глаза у него блестели. Дело в том, что у него созрел небольшой план: он надумал самолично отвезти в Безри карету виконта, в которую должны были впрячь Кристофа, и собрался он сделать это, сославшись на то, будто отец и мать поручили ему осведомиться о самочувствии соседей: принимая во внимание, что те покинули замок д'Ангилемов в столь поздний час, барон и баронесса, разумеется, тревожились, как бы по пути с ними не случилось какого-либо досадного происшествия. Надобно заметить, что Роже перед тем пришла в голову еще одна мысль, она-то и сделала вполне естественным и осуществимым его план: он решил дать экю кучеру виконта, с тем чтобы тот сказался больным и объявил, что покамест не в силах добраться до Безри.

Шевалье хорошо помнил место, где увязла карета, и он направился туда в сопровождении егеря и младшего конюха; призвав на помощь садовника, арендатора и трех или четырех батраков, они после долгих усилий умудрились на веревках вытащить экипаж на дорогу. К счастью, старинный рыдван был так прочен, что нигде даже не треснул, и, как только карету вновь поставили на колеса, оказалось, что ее можно без особого труда доставить в Безри. Кристоф, которого его юный хозяин все время подгонял ударами хлыста, с ходу перешел на крупную рысь; правда, он брыкался и обиженно ржал, давая этим понять, что никак не возьмет в толк, почему со вчерашнего дня с ним начали так дурно обходиться.

Однако по мере того как Роже приближался к Безри, его обращение с Кристофом становилось все мягче, и умное животное, заметив, что удары хлыста сыплются на него реже, перешло сперва с крупной рыси на мелкую, а затем — с мелкой рыси на шаг. В самом деле, если молодому человеку сначала казалось таким простым делом самому отвезти виконту его карету и забрать отцовскую двуколку, то теперь это представлялось ему чудовищной дерзостью. Вспоминая суровое чело г-на де Безри, его нахмуренные брови, отрывистый голос, а особенно поспешный отъезд, юноша спрашивал себя, испытает ли человек, поторопившийся уехать из замка д'Ангилемов, большое удовольствие, увидя наследника этого семейства у себя в замке. Все эти соображения были малоутешительны для шевалье Роже Танкреда, который при всех превосходных качествах, коими его наградило Небо, не обладал той счастливой дерзостью, какая почти наверняка ведет к успеху; вот почему он совсем перестал подгонять Кристофа; больше того, если бы его лошадь вдруг остановилась, молодой человек, пожалуй, не нашел бы в себе мужества заставить ее продолжать путь, а если бы она вдруг пошла назад, к дому, он бы не решился повернуть ее вспять и принудить ехать в Безри. Но, к счастью, всего этого не произошло: Кристоф был честный и порядочный конь, не способный на такой поступок, он не любил, чтобы его подгоняли, и только; когда же ему доверяли, он выказывал истинно провинциальную добросовестность, и на него вполне можно было положиться. А потому Кристоф спокойно трусил по дороге в Безри, и Роже вскоре заметил две крытые черепицей башенки небольшого замка, чьи скрипучие флюгера виднелись над деревьями старинного парка.

Шевалье Роже Танкред все еще продолжал продвигаться вперед; но надобно прямо сказать, что теперь уже не он управлял Кристофом, а скорее Кристоф управлял им. Итак, шевалье продвигался вперед, он был во власти сильной тревоги, размышляя о приеме, который будет ему оказан, как вдруг в оконце одной из башенок появилась прелестная золотистая головка Констанс, смотревшей в его сторону широко раскрытыми красивыми голубыми глазами, а рука, подчинявшаяся воле очаровательной головки, махала платочком в знак того, что вновь прибывшего узнали. При виде этого Роже остановил Кристофа, и двое милых детей стали обмениваться знаками простодушной нежности, которая переполняла их сердца, стремившиеся одно к другому.

Так продолжалось минут десять и, вероятно, продолжалось бы до самого вечера, если бы Роже не заметил, что позади Констанс выросла другая фигура. Столь некстати появившаяся особа была виконтессой де Безри; она проходила по коридору, увидела, что ее дочь, по неосторожности не притворившая дверь своей комнаты, подает в окно какие-то странные сигналы, и пожелала узнать, к кому же эти сигналы обращены. Г-жа де Безри, еще накануне упрекавшая мужа за то, что он слишком легко поддался тревоге и заставил их так рано уехать из замка д'Ангилемов, теперь, узнав Роже, начала думать, что опасения виконта были не столь неосновательны, как ей сначала показалось.

Застигнутый на месте преступления, Роже понял, что отступать поздно; он ударил хлыстом Кристофа, злополучный конь, не ожидавший такого обращения, перешел в галоп, и шевалье, не замедляя хода, въехал во двор замка де Безри.

Первым, кого увидел наш герой, был виконт, возвращавшийся к себе после утренней прогулки по парку. Шевалье подумал, что теперь самое время проявить отвагу; он спрыгнул на землю, приблизился к г-ну де Безри и довольно развязно для человека, делающего еще только первые шаги на стезе лжи, сообщил, что кучер виконта совсем расклеился и он, Роже, решил сам доставить карету в Безри, полагая, что она может понадобиться виконту, а также для того, чтобы осведомиться по поручению барона и баронессы д'Ангилем, не произошло ли с их добрыми соседями какого-либо досадного происшествия, когда они ночью возвращались домой.

Такое объяснение выглядело вполне правдоподобным, и виконту пришлось удовольствоваться им, хотя он прекрасно понимал истинную причину, вызвавшую визит юноши; он сделал вид, будто верит всему сказанному, и, в свою очередь, осведомился у Роже о здоровье его родителей; а так как время уже близилось к обеду и виконт направлялся в замок, чтобы сесть за стол, он выказал себя настолько учтивым, что даже пригласил своего услужливого соседа разделить с ним трапезу. Нетрудно догадаться, что Роже с признательностью принял это приглашение.

То было второе испытание, которому виконт решил подвергнуть Роже и Констанс: ведь что ни говори, а он мог накануне ошибиться и потому хотел сызнова понаблюдать за обоими детьми. Увы! Их бедные юные сердца еще не умели притворяться! Войдя в гостиную, Констанс покраснела, словно ей было уже пятнадцать лет, а Роже побледнел при этом, как будто ему исполнилось восемнадцать. Г-н де Безри заметил, какое различное действие произвела на молодых людей их встреча, однако действие это было вызвано одной и той же причиной, а потому его смутные подозрения превратились в твердую уверенность.

За обедом Констанс и Роже совершали одну оплошность за другой; но на сей раз виконт де Безри не хмурил брови, как накануне, он не мешал обоим вести себя как им заблагорассудится и только довольствовался тем, что делал своей жене знаки. Знаки эти говорили: «Ну что? Такой ли уж я фантазер, как вы вчера утверждали? Теперь-то вам ясно? Ясно?»

И в самом деле, все было настолько ясно, что к концу обеда виконт, без сомнения, для того, чтобы отбить у Роже всякую охоту вновь появляться в замке де Безри, небрежным тоном сообщил, что его дочь в тот же вечер возвращается в монастырь. При этом известии Констанс испустила горестный возглас, а Роже, заметив, как сильно она побледнела, и думая, что бедняжке дурно, бросился было к ней, однако виконт мягко удержал его, присовокупив, что г-жа де Безри тут и если дочка будет нуждаться в помощи, то помощь ей окажет мать.

Конец ознакомительного фрагмента.