Сатурн, Змея и Амариллис

Александр Зайцев, 2023

Бостон, конец XIX века. Адам – талантливый, но безуспешный художник, чьи странные и пугающие картины не могут добиться признания, встречая лишь взгляды, полные тревоги и отвращения. Не найдя себе места в обществе, став добровольным затворником в собственной мастерской, меланхоличный художник, однако, не оставляет попыток создать полотно, способное донести до людей его искажённое видение красоты. Проследуйте за ним по этому пути и станьте свидетелями того, куда может привести заблудшего творца всего одна роковая встреча.

V

Входная дверь была не заперта, хотя я точно помнил щелчок затвора, провожавший меня в тот вечер. Переступив порог, я очутился в доме, моём, но на удивление не пустующем. В пыльном воздухе темной прихожей едва уловимо висел аромат знакомого одеколона. Из глубины гостиной доносился мягкий шорох одежды и дорожных сумок. Остановившись в дверях, я увидел его сгорбленную фигуру, немедленно выпрямившуюся, как только первые мои слова нарушили тишину.

— Отец. Ты вернулся.

— Всего пару часов назад. Устал невероятно, лишь сейчас дошли руки, чтоб разобрать свои вещи. Рад тебя видеть, Адам.

— Взаимно.

Он неловко замялся, разглядывая меня, затем вернулся к своим вещам, продолжив разговор из-за плеча.

— Как у тебя дела? Хороший выдался вечер?

— Пожалуй.

— Признаюсь, я был удивлён, не застав тебя дома.

Замок на сумке всё никак не поддавался. Губы отца сжались, его лоб пробороздила крупная вертикальная морщинка между съехавшимися бровями. Так странно видеть это лицо, столь похожее на моё. Тот же разрез глаз, та же форма носа, такой же в точности контур описывает челюсть. Только кожа не так бледна. А вот что касается губ и цвета глаз — эти черты мне достались от матери. Иногда я задаюсь вопросом, кем же являются дети по отношению к своим родителям? Суммой двух половин, что составляет такую же единицу, а значит — равным им по итогу? Или же суммой двух целых частей — от матери и от отца, что делает их чем-то большим?

— Да, сам удивлён, что так вышло. Вообще, в моих планах было вернуться пораньше, но я кое-кого встретил и…

— Красивая?

— Что?

Прерванный в середине слова, я на секунду растерялся, и смысл его подмигивания от меня ускользнул.

— Ну, та, из-за которой ты задержался.

Вот оно что… Отец часто шутит, и это хорошо. Будь он серьёзней, мне было бы совсем невыносимо находиться с ним рядом. Ведь он так похож на меня. Только успешней, взрослей, уверенней в себе. Он знает, чего хочет, и как этого добиться. Я будто бы смотрю на прототип, что выдался удачным. А сам при этом — неисправная, поломанная копия. Подделка.

— Эй, можешь не отвечать, если не хочешь. Давай так, больше никаких вопросов, ни где ты пропадал, ни с кем — это твоя личная жизнь, ты уже взрослый человек. Лучше расскажи мне о том, что меня действительно касается. Что там насчет твоих картин? Удалось продать хоть одну?

Говорить о делах мне хотелось ещё меньше. Подобные вопросы будто заставляют меня отойти от своей деятельности на несколько шагов и взглянуть на неё со стороны, чтобы ещё раз убедиться, насколько она ничтожна и безуспешна.

— Нет. Пока ещё нет…

Его движения замедлились после короткой паузы. Что, интересно, пряталось в этих глазах — жалость или разочарование?

— Вот как. И почему же, как ты считаешь?

— Не знаю, они… Они не понимают. Никто не понимает моё искусство…

Как и всегда, я искал оправдания в окружающих. Папа заметил это и поднял на меня непродолжительный взгляд, будто упрекающий в незрелости.

— А должны?

— Конечно! Мои… Мои картины единственные в своём роде! Таких больше никто не пишет, только я могу это делать, так что я… я…

Видя, как быстро я забегаю в тупик в своей жалкой обороне, отец наконец-то оставил в покое вещи, развернувшись ко мне всем телом, его руки упёрлись в бока. Глубокий вздох, беспорядочно окидывающий комнату взгляд. Так выглядят механики, когда смотрят на неисправный двигатель, перед тем, как решить, что с ним делать. Обычно я не был таким косноязычным, но перед ним я всегда ощущаю себя так и не выросшим ребёнком, и всё мое красноречие куда-то пропадает.

— Люди не станут платить тебе лишь за то, что ты уникальный. Лошадь с тремя ногами, вместо четырёх, тоже не похожа на остальных, но это не делает её лучшей на скачках, или для работы в поле. Мир нуждается в понятных и знакомых вещах, покупатели желают иметь представление о том, за что они платят. Не спорю, возможно твои талант и неординарность, которые сейчас никто не замечает, станут причиной того, что через сотню лет твоё имя будут изучать в начальных классах школы, а твои работы займут почётные места в лучших галереях Европы и самых дорогих частных коллекциях. Вот только будет ли в этом смысл, если самого тебя к тому времени не станет? Ты живешь здесь и сейчас, заботиться о себе, о жилье, о возможной семье, которую в будущем придётся содержать — всё это бремя действительности, в которой мы живём, свалено на тебя уже сегодня. И тебе не удастся сбежать от этого.

Сколько уже прошло времени? Десять, пятнадцать минут? Мы говорим лицом к лицу, но я как будто бы не здесь. В теплом воздухе под жёлтым светом лампы плавают слова отца, но меня нет в этой комнате, чтобы услышать их. И всё же он подходит к тому месту, где я только что стоял, заглядывает туда, где были мои глаза. Теперь он ближе к моим ушам, но голос его при этом стал только тише и нежней.

— Послушай, я знаю — ты отличный художник. И говорю всё это не потому, что хочу обрезать тебе крылья, я лишь хочу убедиться, что ты твёрдо стоишь на ногах, и сможешь достойно жить, когда меня не станет. Я ещё не так стар, чтобы думать о смерти, но мама обоим нам преподала ценный урок о том, как хрупка и непредсказуема человеческая жизнь. Прости, что снова вспомнил о ней, для меня эта тема так же болезненна, но всё же…

Похоже, ему опять стало грустно и он отвернулся. Как давно мама покинула нас? Не помню. Но когда я думаю, что её не стало, мне как будто становится легче. Теперь мною будет разочарован только один человек, а не два. И если я не стану полноценной частью, а лишь половиной или даже нулём — в моей формуле будет больше смысла, если одно из слагаемых отсутствует.

— Я понял тебя. Так… Так что же ты предлагаешь?

Его лицо забавно морщится, когда он так почёсывает свой нос. Сомневается ли отец в ответе? Или в том, как он мне понравится?

— Не знаю… Как насчёт того, чтобы нарисовать несколько нормальных картин, например?

— «Нормальных»?

— Именно. Пускай в них не будет твоей индивидуальности, но если они станут коммерчески успешными, ты сможешь обеспечить себе необходимые условия, чтобы работать над теми, которые тебе хочется создавать.

В голове почему-то всплыли сцены того, как в детстве меня ругали за «неправильные» рисунки. И память о том, до чего это было обидно.

— Что если, пока создаю себе эти условия, я начну забывать, кем хотел стать изначально, и какая цель была передо мной? Я не хотел бы растратить всего себя, лишь в погоне за благополучием.

— Растратить? Так ты считаешь свой дар лишь конечным ресурсом, который можно исчерпать? А я было думал, что ты настроен серьёзно…

Так он всё-таки верит в меня?

— Я… Да, сэр, так и есть. Я настроен серьёзно.

Папина рука опустилась мне на плечо. Её тяжёлое похлопывание едва не вывело меня из равновесия.

— Хорошо. Рад это слышать, парень. Подумай-ка на досуге над тем, о чем мы говорили сейчас, идёт?

Забавно, как движение, задуманное, чтобы толкать и ронять, порою может наоборот — поставить человека на ноги. Хотя бы в мыслях и не надолго. Всё-таки отец — хороший человек. И хороший родитель. Можно ли стать плохим сыном хорошего отца?

— Когда ты снова уедешь?

— Так не терпится снова от меня избавиться? Не волнуйся, я не пробуду здесь дольше недели.

— Нет, я не имел ввиду, что…

— Я знаю. Просто пошутил. Нельзя же всегда быть таким серьёзным.

Чувствуя, как разговор полегчал и опять свернул к незначительным темам, сам папа снова вернулся к своему багажу.

— И как только тебе удалось познакомиться с кем-то сегодня…

— Пап!

Под звуки наигранного смеха, которым отец так очевидно старался ещё сильнее разрядить обстановку, рука его выудила со дна сумки бутылку непочатого коньяка, а бровь слегка приподнялась в вопросе.

— Выпьешь со мной?

— Не сегодня. Голова что-то разболелась, пойду прилягу, пожалуй.

— Снова боли? И как часто?

Не стоило говорить об этом. Маму тоже мучили головные боли, и теперь подобные вещи всегда вызывают у папы нескрываемое беспокойство.

— Нет, не волнуйся. Наверное, тело просто в шоке от такого количества воздуха, которым я сегодня надышался.

— Это точно. Выбирайся почаще.

Вряд ли его могла успокоить подобная глупость. Ведь глаза его всё так же мечутся по моему лицу, а в голосе сквозит неуверенный тон.

— Хорошо. Спокойной ночи.

— И тебе тоже, сынок. Спокойной ночи.

Но ночь не выдалась спокойной. Отказываясь смыкать глаза, моё тело ворочалось в душной постели, точно так же, как нескончаемые мысли в разгорячённой голове. Сон пришёл ко мне лишь перед самым рассветом.

* * *

Пасмурные осенние будни тянулись монотонной чередой. В отсутствии ярких событий, они перемешались в неразборчивый серый комок и неслись мимо меня, не оставляя за собой разборчивого следа. Эми приходила навестить моего отца. Они всегда хорошо ладили, как если бы она и вправду была его дочерью. За ужином казалось, что настоящий гость здесь — это я, прокравшийся за их семейный стол, неловко улыбающийся шуткам, которые не мог понять. Через несколько дней папа вновь попрощался с нами и уехал. Пробыв дома дольше, чем планировал, он всё же не мог игнорировать свою работу и остаться. Смущаясь и пряча взгляд в пол, Эми пообещала ему, что присмотрит за мной, поэтому он сел на поезд с лёгким сердцем и дурацкой ухмылкой.

Я вернулся к холстам и краскам в тронутой переменами мастерской. Старые и недавно законченные картины облеклись в вуаль из белых простыней, а ветхая ширма огородила собой мольберт — таким образом Эми могла находиться здесь сколько захочет, без вреда для своих душевных сил. Иногда мы тихо разговаривали о бессмысленных пустяках, но куда чаще она просто была рядом — беззвучно сидела с книгой в руках, изредка зачитывая особенно понравившиеся ей кусочки текста вслух, под неторопливые звуки мазков. Мы будто снова очутились в далёком детстве. Под грязным морем облаков октябрь проливал холодные дожди и выл ветрами в окна, но в нашем маленьком мирке царила тёплая безмятежность.

— Хоть это место и стало таким белым и чистым, но не могу отделаться от мысли, что иной раз ощущаю себя здесь, словно муха, застрявшая в паутине. Я решила, что ему не помешает немного ярких красок.

С такими словами Эми однажды поставила несколько красных цветов в пустующую ёмкость из-под растворителя.

— Роза?

— Не только. Здесь ещё алый амариллис.

Её тонкие пальцы коснулись лепестков, и на лице заиграла заботливая улыбка. Во мне не найти такого же тепла.

— Ты же знаешь, я ужасно рассеян и невнимателен. Не стоит мне доверять уход за чем-либо, тем более за цветами.

— Конечно знаю. Потому и дарю тебе именно эти — они искусственные. Можешь не волноваться, их неувядающая красота всегда будет с тобой, что бы ни случилось. Будто застывшая во времени. И поливать их не нужно, они совсем не требуют к себе внимания…

Почему-то мне показалось, что улыбка её слегка погрустнела.

— Хорошо, в таком случае, не вижу причин возражать.

— Именно. Давай, поставим их вот сюда, на видное место. Согласись, теперь находиться тут стало приятнее, хоть мы и добавили всего лишь одну маленькую деталь. И на фоне всей этой белизны, они словно…

— Словно кровь на снегу… Да, ты права, мне нравится. Спасибо.

Преобразив мастерскую, пускай и незначительно, Эми будто привнесла сюда что-то от самой себя. Вместе с тем она стала здесь чаще и дольше задерживаться. Конечно же, я не забыл рассказать ей о том, как посетил ту самую выставку. Как глупо опоздал на её начало, о тех картинах, что видел, и художниках, что мне особенно запомнились. Поведал о «Чёрных полотнах» словами Белинды. Но о самой женщине я почему-то умолчал. Что-то внутри меня подсказывало — Эми расстроится, узнав о ней. А этого я бы хотел в последнюю очередь. Вспоминая Белинду, я будто снова возвращался мыслями к той спонтанной беседе, окутанной прохладой осенней ночи и парами вина. Она заверила меня, что наша встреча неизбежна, но я понятия не имел, где мне её искать. Тогда я чувствовал себя полнейшим идиотом, даже большим, чем обычно. Но вскоре эта загадка сама собой разрешилась, при помощи человека, от которого я подобного ожидал наименее всего.