Пехота Апокалипсиса

Александр Золотько, 2008

Патрульные были уверены, что защищают человечество. Свободные агенты думали, что из двух зол можно выбрать меньшее. Политики полагали, что цена за власть не может быть слишком высокой. Все они ошибались. Десять лет пришельцы контролировали Землю, регламентировали каждый шаг. И вдруг – свобода. Свобода убивать своих. Свобода обманывать. Свобода драться за наследие оккупантов и власть над миром. И лишь немногие знают, что срок, отпущенный человечеству, подходит к концу. И что главное сейчас – не выжить. Главное – остаться человеком.

Глава 1

Игорь Андреевич Ильин, бывший командир бывшей специальной группы бывшего Патруля, никуда не спешил. Он терпеливо ждал, пока в канцелярии готовили документы, пока конвойный неторопливо отпирал двери его камеры, пока кладовщик разыскивал его вещи среди десятков похожих картонных коробок, пока…

Много было этих «пока».

Если на каждое реагировать — можно крышей поехать. А Игорю Андреевичу Ильину, бывшему командиру бывшей… и так далее, Игорю Ильину по прозвищу Кот, нужно было сохранить свою крышу в нормальном, стационарном состоянии.

Ему нужно было найти Грифа.

Это было самое сильное его желание — найти Грифа. Важнее этого, знал Ильин, нет ничего.

Найти.

И еще Ильин знал, что это желание, каким бы острым оно ни было, нужно отодвинуть на задний план.

Потом.

Вначале — выйти из следственного изолятора, понять, что теперь ждет в жизни бывшего командира бывшей…

Твою мать, подумал Ильин. Вот так и сходят с ума.

Первую неделю от желания найти Грифа Ильин не мог спать.

…Найти. Найти любой ценой. Найти Грифа — это самое важное, что у тебя осталось в жизни…

Сокамерники попытались объяснить Ильину, что его ночные прогулки по камере нарушают правила общежития, что ночью нужно спать или хотя бы лежать на спине с закрытыми глазами. Соседи даже были готовы разрешить лежать на спине с открытыми глазами, но тон в переговорах изначально выбрали неправильный, понадеявшись на свое численное превосходство.

Это были потрясающие пять минут.

Целых пять минут Ильин мог не думать о необходимости найти Грифа. Целых пять минут он был занят.

Потом вмешалась охрана и навела порядок… не сразу, понятное дело, со второй попытки. Но никто им не виноват. Чего это они, в нарушение инструкций и правил, втроем бросились скручивать бывшего командира бывшей…

Командир Ильин бывший, но, как правильно в свое время заметил его преподаватель рукопашного боя, умения вместе с удостоверением не сдашь.

Разложив некстати подвернувшихся охранников вторым слоем, поверх сокамерников, Ильин присел на нары и загрустил.

Нужно найти Грифа.

Очень нужно, думал Ильин, а потом началась вторая попытка охраны успокоить Ильина. Попытка была предпринята грамотно и с применением спецсредств.

Ильин пришел в себя через сутки, в отдельном помещении. Тут никто не мешал мотать круги по камере, в размышлениях, как побыстрее разыскать Грифа.

Найти…

— На хрен, — неожиданно сказал Ильин вслух, чем привел в некоторое изумление дознавателя, сидевшего как раз перед допотопным черно-белым монитором наблюдения.

Задачи нужно решать по порядку и по мере поступления, напомнил себе Ильин. И еще раз напомнил. И снова. И заставил себя отжаться от пола черт знает сколько раз, просто так, на кулаках, с хлопком, держа ноги на нарах…

Обычно Ильин очень просто контролировал свои желания. Обдумав ситуацию, он не смог вспомнить другого такого непослушного желания, и это его насторожило.

Да, взять за шкирку этого шустрого Стервятника хотелось давно. Еще с тех самых пор, когда майор Ильин столкнулся со свободным агентом на улице небольшой деревеньки.

Бойцы Ильина сгоняли жителей деревни Старые Пруды к северной окраине, к стоящим там грузовикам. Всех жителей деревни.

Скот и домашнюю утварь собирать было запрещено, объяснять что-либо было запрещено, применять оружие было разрешено, но только в крайнем случае, каковой не представился.

Один мужик, правда, успел схватиться за двустволку и даже влепил в бронекостюм сержанту картечь из обоих стволов. Сержанта отбросило. Но оказавшийся рядом Ильин стрелка вначале обездвижил, потом стреножил, потом поднял с земли сержанта, убедился, что тот отделался легким испугом, снял с него шлем и врезал по челюсти.

Сержант отключился, Ильин сплюнул в сердцах, приказал отнести обоих к машинам, а потом на связь вышел Лешка Трошин и сообщил, что появился какой-то свободный агент и мешает выполнять боевую задачу.

Так они и познакомились: Гриф и майор Ильин.

Пока Ильин шел к околице, Гриф, чтобы привлечь внимание, достал свое оружие, свой чертов «блеск», и превратил один из грузовиков в дымящиеся обломки.

— Ты что творишь, сука! — крикнул Ильин, набегая на свободного агента.

Свободный агент сделал всего полшага в сторону, но этого вполне хватило, чтобы Ильин самым позорным образом проскочил мимо, поскользнувшись на раскисшей после недельного дождя земле.

— Меня зовут Гриф. Я свободный агент, выполняю свои прямые обязанности, имею приоритет. И либо ты будешь выполнять все, что я прикажу, либо ты будешь выполнять все, что я прикажу. Пейзан отведите в сторону, — сказал ровным голосом Гриф, демонстрируя свое удостоверение с голограммой, полыхающей багровым светом. — Во-он туда, — уточнил Гриф, указывая рукой на опушку леса. — А мне предоставь десяток бойцов. В распоряжение.

Ильин скрипнул зубами, но приказ выполнил. Над головами крутились чужие микропланы, картинка, судя по всему, шла одновременно в несколько мест, и свободный агент действительно мог творить в этой ситуации все, что ему заблагорассудится.

Жителей деревни оттеснили к лесу.

— Крепко их держи, — сказал Гриф. — Это они сейчас спокойные, а что начнется…

Пока бойцы сгоняли к лесу полтора десятка деревенских коров, агент стоял неподвижно, лишь иногда покачивая головой, словно не соглашаясь с какими-то своими мыслями.

Дождь усилился, вода стекала по забралам Ильина и его бойцов, грязь чавкала под ногами, а жители деревни стояли, сгрудившись и явно не понимая, чего от них хотят.

Ильин тоже перестал понимать что-либо.

Задача изначально была поставлена простая — собрать, посадить в машины и доставить к ближайшему военному аэродрому. И все. Зачем, для чего — Ильину не сказали.

Коровы мотали головами, но не сопротивлялись, как и их хозяева. Ильину даже показалось, что это два стада стоят друг против друга, тупо ожидая своей дальнейшей судьбы.

— Значит так, — сказал Гриф, не повышая голоса.

Он стоял в пяти шагах перед промокшими жителями деревни, сразу за бронированной цепью бойцов.

— Михаила Нефедова вы все знаете, — сказал Гриф. — Знаете?

— Знаем… — ответил кто-то из толпы.

— Он уроженец вашей деревни…

— Так он лет пять, как уехал, — сказал тот же голос. — Мать схоронил и уехал. Мы думали, совсем пропал…

— Не пропал. — Гриф почесал переносицу, вытер лицо рукой. — Неделю назад он незаконно проник на Территорию.

— Куда? — переспросила старуха, стоявшая в первом ряду.

— На Территорию, баба Маня, — ответил паренек лет пятнадцати, стоявший возле нее. — Это к инопланетянам… к Братьям…

Старуха торопливо перекрестилась. Кто-то из мужиков выругался.

— Вчера он произвел в сторону Корабля выстрел из гранатомета… — Гриф замолчал и оглянулся на Ильина.

Майор почувствовал, как комок подступил к горлу. Ильин знал Закон о Территориях и Акт о Сосуществовании наизусть.

Блин. Сволочи. Так подставить…

Просто собрать все население деревни и вывезти к аэродрому.

А там…

Ильин поднял забрало на шлеме и запрокинул голову, подставляя лицо под удары крупных дождевых капель.

— Граната взорвалась возле Корабля, не причинив вреда. Михаила Нефедова попытались задержать охранники, он сопротивлялся, открыл стрельбу из автомата и был убит в перестрелке. — Гриф снова вытер с лица дождевую воду.

И снова лицо стало мокрым. Мокрыми были волосы Грифа. Насквозь промокла его одежда, но свободный агент, казалось, ничего этого не замечал — только пытался стереть воду с лица.

Снова и снова.

— Принимая во внимание пункт восемь части второй Акта о Сосуществовании и то, что Михаил Нефедов был убит до того, как смог предстать перед Братьями для личного искупления, ответственность за нарушение Акта возлагается на родственников преступника, а в случае их отсутствия — на социальную группу, в рамках которой проходила большая часть жизни преступника до совершения преступления. — Гриф сунул руку за пазуху, достал «блеск». — Воздействие должно быть произведено в кратчайшие сроки, не позднее двух астрономических суток с момента преступления.

Он не все процитировал, подумал Ильин. Там еще есть строка о том, что в случае невозможности или нежелания людей произвести воздействие собственными силами Братья произведут таковое самостоятельно, в пропорции десять к одному от объема предназначенного воздействия.

Из леса прилетели еще две камеры — прибыли информационщики.

Жители деревни выслушали Грифа молча. Они не читали Акта о Сосуществовании. Они даже, возможно, и не слышали о нем. Они стояли и терпеливо ждали. Деревенские жители прекрасно умеют ждать.

— Вот такие дела… — сказал Гриф и направил «блеск» на коров.

Бойцы, пригнавшие скотину, шарахнулись в сторону.

Коровы вспыхнули одна за другой. Словно были облиты бензином. Или даже напалмом. Столбы огня взлетали кверху, испаряя дождевые капли, пытаясь дотянуться до низких туч.

Бабы закричали, рванулись к скотине, но бойцы их не пропустили. Женщины били по глянцевым от дождя шлемам, разбивая в кровь свои руки, пытались процарапаться сквозь бронекостюмы до солдатских тел…

Старуха упала на колени и что-то бормотала, но Ильин не мог слышать в общем крике, что именно. Наверное, молилась.

Мужики потащили женщин назад, прочь от бронированных солдат, и тогда женский гнев обрушился на них, не способных защитить кормилиц, не желающих вступиться за свое кровное…

Ильин не сразу услышал, что свободный агент окликает его. Грифу пришлось подойти к майору и тронуть того за плечо.

— В деревне не осталось никого? — спросил Гриф.

Ильин сбросил руку агента со своего плеча и молча покачал головой.

— Вы тщательно проверили?

— Да. Да, проверили! — повысил голос Ильин. — Микропланы просканировали все.

— Ладно, — тихо, еле слышно сказал Гриф.

И зажег деревню.

Потом они еще несколько раз встречались. Уже после того, как Ильин узнал все подробности о задачах Патруля и уже несколько раз зачищал населенные пункты, породившие преступников против Братьев.

И даже встречались пару раз без присутствия корреспондентов и соглядатаев от начальства. Но — ни разу один на один.

К сожалению. К счастью. Непонятно к чему.

Ильин нежно лелеял в глубине души надежду, что однажды Гриф ошибется, не примет своих обычных мер предосторожности и можно будет просто набить ему рожу, для начала. А потом, своими руками…

Надежду Ильин лелеял, но она всегда знала свое место и послушно уходила в глубину души, не споря и не пытаясь диктовать свои условия.

Сейчас все было по-другому.

Неладное Ильин почувствовал еще во дворе Клиники, когда выпрыгнул из торпеды и понял, что желание найти Грифа мешает действовать трезво и четко.

В камере изолятора это желание стало бессмысленным, но очень сильным. Поскольку Ильин не привык желать невозможного, то получалось, что желание это было не его. Это было чужое желание, каким-то образом попавшее в череп Ильина.

Чужое непонятное желание похоже на чужой непонятный предмет — всегда может таить в себе смертельно опасную начинку. С непонятными предметами Ильин обращаться умел. Нужно было к ним не прикасаться и не выпускать из виду.

Ильин терпеливо ждал.

Охотно отвечал на допросах, не болтал, не забегал вперед, но на конкретно поставленные вопросы отвечал конкретно. Правда, без излишних подробностей.

До самого своего последнего дня пребывания в изоляторе так и не понял, отчего с ним просто болтали, а не посадили в откровенную комнату с молекулярным зондом.

Вопросы задавали странные. Даже не странные — вопросы были самые обычные, без подвохов, но не допускающие двусмысленных ответов. Странным было то, как их задавали. Словно дознаватель получил список вопросов и просто воспроизводил их. Механически выполняя ритуал и особо не интересуясь смыслом ответов.

— Вы находились в отпуске с двадцать третьего октября. — Да. — Принимали участие в событиях двадцать пятого октября. — Каких событиях? — Да или нет. — Нет, а в каких событиях? — Знали о готовящемся… — О чем готовящемся? — Да или нет. — Пошел ты в ж… — Да или нет. — Нет. — Говорил ли кто-нибудь из ваших сослуживцев о своих планах или об антиправительственной деятельности? — Пошел в ж… — Говорил или нет. — Пошел в ж… — Вы освобождаетесь под подписку о невыезде. — Пошел в… Что?

Ильина отпустили к вечеру. Он подписал бумагу, что не имеет претензий к следствию, что никаких травм, ни моральных, ни физических, не получил. Он самым вежливым образом распрощался с вертухаями и дознавателем.

Желание найти Грифа все это время стояло рядом с Ильиным, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, или шагало слева, за плечом, время от времени забегая вперед и заглядывая в лицо.

И вышло на улицу вместе с Ильиным.

Под открытым небом Ильин не был уже месяц. Небо, правда, было не таким уж открытым — обычное ноябрьское небо, упакованное в рыхлые темно-серые тучи.

Ноябрь приближался к концу. Снег уже пару раз пытался улечься на улицах и домах, но осенняя слякоть была сильнее.

Ильин поднял воротник куртки и поежился. Холодно.

…И нужно найти Грифа.

Хлюпнула под ногами лужа.

…И нужно найти Грифа.

Ветер швырнул в лицо мокрые листья, проезжающая машина обрызгала грязью, мокрые вороны устроили шумную разборку возле мусорника…

И нужно, нужно, нужно…

Ильин побежал, не обращая внимания на прохожих, на лужи и грязь. Он не заметил ярких цветных надписей на стенах.

«Мочи сосулизаторов» и «Нам не нужны Братья» — призывали надписи, и никто их даже не пытался уничтожить. Попробовал бы их сейчас кто-то тронуть!

Здоровенный плакат во всю высоту девятиэтажного дома, на весь его торец, призывающий сплотиться на пути Сближения и Сосуществования, был исполосован надписями, передающими непримиримо отрицательное отношение общественности к сбляжателям и сосулизаторам.

На плакат Ильин также не обратил внимания. Не до того было Ильину.

Он даже не заметил собственную «тойоту», сиротливо притулившуюся возле родной пятиэтажки.

Ильин взбежал на четвертый этаж, открыл дверь, захлопнул ее за собой, бросил сумку на пол, прошел на кухню, открыл холодильник и достал бутылку водки.

Сделал несколько глотков прямо из горлышка.

— Ну, — сказал Ильин. — Давай, отпускай…

Но легче не стало.

Не стало.

Нужно было найти Грифа.

Найти. Найти, любой ценой!

Ильин швырнул бутылку в стену и даже не вздрогнул, когда отлетевший осколок прочертил царапину на его щеке.

— Я. Должен. Найти. Грифа! — выкрикнул Ильин и ударил кулаком в стену. — Я должен найти…

Шорох за спиной Ильин все-таки услышал. Обернулся. Узнал того самого «паука», которого катал в своей машине.

И не успел даже испугаться.

Нить — штука быстрая. Да и было там того расстояния между ними всего два метра.

Нить вошла Ильину под нижнюю челюсть, снизу вверх.

Ильин замер, по телу пробежала дрожь.

— Здравствуй, крутой майор, — сказал «паук».

Тело Ильина снова вздрогнуло.

— Хоть кивнул бы, — сказал «паук».

Глаза Ильина закатились, тело выгнулось, словно через него прошел разряд тока…

Ильин коротко кивнул «пауку», словно кукловод дернул марионетку за нить.

Хотя так оно, в общем, и было.

А наблюдатель на экране монитора увидел, что Ильин вошел в квартиру, переоделся, приготовил себе кофе и выпил его, уютно устроившись в кресле перед телевизором.

Далеко не всегда удается увидеть то, что происходит на самом деле.

Катрин Артуа, например, это знала очень хорошо, иногда это ее раздражало, но чаще всего внушало надежду на будущее.

Мадам Артуа не возражала, когда ее называли Брюссельской Сукой. Из этого факта следовало только, что мадам Артуа действительно живет в Брюсселе, что окружающие ее недолюбливают и что ей глубоко наплевать на то, что о ней думают окружающие.

Мадам Артуа даже гордилась своим прозвищем и подписывала иногда конфиденциальные записки двумя буквами — БС.

Брюссельская Сука была одной из самых информированных женщин мира. Она даже знала — одна из очень немногих, — что кружится где-то над планетой космическая станция. Последняя космическая станция. Или единственная.

Но даже мадам БС не имела представления, как зовут обитателей станции, кто они и чего, собственно, хотят. Брюссельская Сука знала, что нужно выполнять приказы этих людей, и не знала, для чего эти приказы отдаются.

Мадам Артуа много чего отдала бы за то, чтобы выяснить все это. Но даже мадам Артуа не была всесильной.

Всесильной — не была. Но обеспечить секретность переговоров от обитателей космической станции она могла попытаться.

Техники гарантировали стопроцентную безопасность, БС им не поверила, попросила назвать точно, тогда техники сказали, что гарантируют девяносто девять и девять десятых процента.

Одна десятая процента — это мало, сказали техники. Это хренова дыра, подумала мадам Артуа, но это лучшее, на что можно рассчитывать.

— И придется тебе с этим смириться, — сказала она Герману Николаевичу Клееву, когда тот выразил некоторое беспокойство.

— Ну, — заметил Клеев, присаживаясь в кресло, — если ты меня об этом просишь…

Артуа села в кресло напротив, через минуту вскочила и прошлась по комнате.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Клеев. — Тебе в жизни не дашь твоих шестидесяти.

И с улыбкой выдержал вспышку молнии в ее взгляде. Он победил и теперь мог позволить себе небольшие вольности в общении.

Это его спецназ повязал европейскую верхушку, а не европейцы хозяйничали в Кремле. Это Брюссельская Сука, спасая шкуру, сдала своих соратников… подельщиков, поправил себя мысленно Клеев.

Катрин сдалась. Ее сейчас можно поставить в любую позу и…

Герман Николаевич даже позволил себе с полминуты обдумать эту мысль, но решил, что рисковать не стоит.

Черт ли сладит с бабой гневной, процитировал про себя Клеев, и настроение его стало еще лучше.

— У нас не более получаса, — сказала Артуа, возвращаясь в кресло. — После этого мои специалисты ничего не гарантируют.

— Ты имеешь в виду… — Клеев показал указательным пальцем на потолок. — Неужели у тебя есть секреты от наших благодетелей?

Мадам Артуа очень не любила расходовать время понапрасну, но тут она позволила себе почти минуту потратить на выражение своего отношения к обитателям космической станции и демонстрацию своего эмоционального состояния по этому поводу.

–…Кастрировать уродов! — закончила она свое лирическое отступление.

Клеев слушал завороженно. И даже похлопал в ладоши по окончании монолога.

— Полагаешь, нам есть что обсуждать втайне от них? — поинтересовался Клеев. — Мы ведь все, кажется, уже порешали…

— Все? То есть и ты, и твои товарищи полностью удовлетворены результатами? Никаких Братьев нет, не было и… не будет? — Артуа сделала паузу перед «не будет», и Клеев обратил внимание на это.

Он сам об этом задумывался. И ничего толкового придумать не смог. А делиться своими сомнениями с товарищами мог только очень наивный человек, который до уровня Клеева просто не дорос бы. Не дожил. Бы.

Но если об этом хочет поговорить Сука — флаг ей в руки, как говаривали в годы его молодости.

— Итак, тебе кажется, что не все в порядке в Датском королевстве… — улыбнулся Клеев. — Мы подготовили судебный процесс над преступниками, они уже дали показания о том, как готовили смерть миллиардов людей с одной только целью — обеспечить счастье и радость золотому миллиарду. И готовы повторить свои признания и разоблачения при большом стечении публики. Все очень реально. Правдоподобно.

— Боже, Герман, каким ты выглядишь уродом в этом своем самодовольстве! — всплеснула руками Артуа. — Перед кем ты юродствуешь?

Мадам Артуа была одной из немногих иностранцев, кто смог освоить и понять это слово — «юродствовать».

— Ладно, ты не хочешь говорить — скажу я.

— Скажи.

— Адаптационная клиника, — произнесла мадам Артуа.

— Адаптационная клиника, — повторил за ней Клеев. — И что?

— Адаптационная клиника находилась в нашем ведении. Ее контролировала Европа.

— Мы это знали, — еще шире улыбнулся Клеев.

— А мы знали, что вы знали, — ответила злой улыбкой Артуа. — Мы эвакуировали все. Мне так доложили — «все». Потом оказалось, что сохранился дубликат базы данных. Остались практически все архивы в материалах этого…

Артуа нервным движением руки включила голопанель, выбрала файл и развернула.

— Алексей Николаевич Горенко, — прочитала мадам Артуа. — Капитан Специальной службы ООН.

Клеев посмотрел на изображение Горенко, повисшее посреди комнаты, и, не обнаружив ничего достойного внимания, пожал плечами:

— Следите за своими головотяпами сами. Халатность исполнителей…

— У него не могло быть этих данных. Я сама отбирала исполнителей — среди них нет дебилов. Вся информация была скрыта, и никто не мог ее получить. Во всяком случае, мы не представляем, как это можно сделать. Технически. — Мадам Артуа потерла свои плечи, словно ей было холодно. — Могу дать допуск вашим специалистам.

— Я тебе верю…

— Он мне верит! — восхитилась Брюссельская Сука. — Ты никому не веришь.

— Не верю. Но что следует из прокола твоих техников?

— Из самого прокола — ничего. Но вспомни, как ушел этот самый Горенко из Клиники.

— Через кольцо.

— Через выключенное кольцо. Мои люди уничтожили пару этого кольца. Уничтожили, ты понимаешь это? А он ушел через него.

— Журналисты показали, что кольцо активировал свободный агент…

— Кстати о журналистах. Они ушли через это кольцо в другую пару. Вышли в здании СИА. Это принципиально невозможно. Принципиально! Во всяком случае, противоречит всем нашим… и вашим исследованиям. Так?

— Так, — нехотя согласился Клеев.

— Пусть это сделал свободный агент. Как он это сделал? Ну да бог с ним, с агентом. Куда ушел капитан? Вы же видели запись их последнего разговора.

Артуа шевельнула рукой, изображение капитана Горенко ожило.

–…Тебе куда? — спросил голос откуда-то из-за границы кадра. — Туда же, куда ушли все ваши?

— Спасибо, не надо. — Ответ капитана прозвучал как-то неуверенно. На грани истерики прозвучал голос.

— Ладно. — В кадре появился молодой мужчина лет тридцати, прошел мимо Горенко, вдоль бетонной стены. — Давай так, — сказал мужчина, — ты просто подумаешь, куда тебе нужно. Подумаешь, когда будешь перешагивать кольцо. Вперед.

Горенко протянул руку, собираясь потрогать бетон внутри кольца, опустил руку, оглянулся на свободного агента:

— Еще увидимся.

— Наверное.

— Кстати, — капитан хмыкнул, — небольшой подарок в компенсацию моральных издержек.

Капитан достал из кармана щепотку зеленой пыли.

— Этого сейчас много. И стоит оно копейки… Люди просто еще не распробовали. Возле каждого корабля этого добра полно. Берешь щепотку, растираешь, вдыхаешь… И получаешь свою порцию счастья… Только не злоупотребляйте.

Рука появилась из-за края кадра, капитан высыпал в подставленную ладонь порошок, шагнул в кольцо, чуть пригнувшись…

— Ни одно наше кольцо его не приняло. А в ваших кольцах было зафиксировано появление неизвестного?

— Нет.

— Остается предположить, что есть минимум одно кольцо…

— Одна пара колец, — поправил Клеев. — Они функционируют только парами.

— Хорошо, — кивнула Артуа. — Еще одна пара колец. Кто ее контролирует?

— Может… на станции?

— Я спросила. Задала вопрос в лоб и получила странный ответ.

— Странный?

— Очень странный. Они испугались. Они попытались сделать вид, что все в порядке, что у них все под контролем, но я поняла — обгадились они изо всех сил. По уши.

Клеев снова усмехнулся, на этот раз недоверчиво.

— Не веришь, что они могли испугаться?

— Не верится, что мы можем их испугать.

— Я тоже не верила. Пока не увидела. Это очень забавное зрелище — обосравшиеся властители Земли. — Артуа посмотрела на часы. — У нас осталось мало времени. Нужно принимать решение.

— Что ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы мы нашли этого самого Алексея Горенко. Я хочу, чтобы мы нашли свободного агента с позывным «Гриф». Я хочу, чтобы мы выяснили, наконец, есть ли еще третья сила, кроме вас и нас, имеющая доступ к братским технологиям. И если есть — а я в этом уверена, — чего они хотят и как их можно использовать. — Мадам Артуа встала с кресла. — Все. Осталось около двух минут. Окружающие подумают, что мы с тобой уединялись по старой памяти…

Клеев попытался улыбнуться, но улыбка быстро погасла под ледяным взглядом Брюссельской Суки.

— Клиника была на вашей Территории. Гриф — ваш гражданин, кажется. Придумай, как, не привлекая внимания, начать их поиск. — Артуа подошла к сидящему в кресле Клееву, наклонилась. — Если ты хочешь выжить.

Герман Николаевич почувствовал аромат духов Брюссельской Суки, узнал их. Они были на ней в тот самый вечер… Умеет Сука подбирать парфюмерию…

— И еще, — прошептала мадам Артуа, наклоняясь почти к самому лицу Клеева. — Я так давно хотела… Так давно…

Пощечина от Катрин Артуа чуть не отправила Клеева в нокаут. Перед глазами полыхнули звезды, рот наполнился металлическим привкусом.

— Ненавижу, — сказала Артуа, потерла, поморщившись, правую ладонь о свои брюки и вышла из комнаты.

Через три минуты из комнаты вышел Клеев, сплевывая кровь в белоснежный платок.

— А я, честно говоря, рассчитывал на порцию геронтопорно, — сказал один из обитателей космической станции, тот, которого за глаза знающие люди называли Младшим. — А они потрепались-потрепались и разошлись.

— Хотя, согласись, плюха была потрясающая, — сказал Старший. — Увидеть такую плюху — день прожит не зря. Чемпионка Брюсселя по теннису не растеряла былые навыки.

— И вредность характера — тоже, — закончил Младший. — Обосрались мы, видите ли! Ничего подобного. Да, было неприятно узнать такое. Но и все. Неприятно.

Он выключил кадр, развернул кресло так, чтобы видеть лицо Старшего. Он предпочитал видеть его лицо, когда разговор касался вещей неприятных. А разговор в принципе касался вещей неприятных. Или мог коснуться их в любую секунду.

— Ну… — протянул Старший. — Тут мне с тобой трудно спорить, с мадам общался ты лично, я как раз вышел по нужде… Хотя… В ее словах тоже может быть правда. Когда я вернулся, ты был слегка бледным и немного напряженным. Нет?

— Нет.

— Может быть, может быть. Мадам, конечно, не сдержанная на язык сука, но далеко не дура. Ой, не дура… И если ее заинтересовал этот самый капитан Горенко, то и нам стоило бы взглянуть на него. Пообщаться. У нас с тобой сузился круг общения, ты не заметил? — Старший извлек откуда-то из-за кресла бутылку, отвинтил крышку, сделал два глотка прямо из горлышка и, не предлагая собеседнику, спрятал на место.

Младший промолчал.

— Нет, действительно, с кем мы общались в течение последнего месяца? Друг с другом? С «пауками» по радио?

— Это не радио, — сказал Младший.

— Оставь это, — брезгливо отмахнулся Старший. — Передается по воздуху, без приемника не видно — значит, радио. Я, во-первых, не собираюсь заморачивать себе голову новыми словечками, а во-вторых… о чем это я?

— О склерозе, — буркнул Младший. — И о том, что страшно узок наш круг…

— Да. Узок. Ладно, я человек уже пожилой, могу обходиться без женщины достаточно долго… Но ты… Хочешь, закажем для тебя парочку толковых девочек?

— «Пауков» попросишь? — осведомился Младший. — Клеева или Суку? Они нам помогут. И триппер будет не самым страшным сюрпризом. Мы с тобой так и не выяснили, что делал «паук» в группе Ильина. Или это только я не выяснил?

Старший улыбнулся. Несколько снисходительно, на вкус Младшего, но тут выбирать не приходилось.

— Это ты его туда послал?

— Я, — кивнул Старший.

— И зачем, позволь узнать.

— Ты сам не понимаешь? В Клинике было так много интересных людей, так много знавших и видевших… Я же не подозревал, что журналисты все пишут и готовы передать свои записи властям. Вот и подстраховался тогда. И если бы не странная выходка свободного агента, номер лицензии три ноля пять, позывной «Гриф», нам не пришлось бы срочно эвакуировать кольцо из здания СИА и договариваться с этими самыми журналистами…

— Просто приказать «паукам»…

Старший промолчал, только еле заметно пожал плечами. Младшему не нужно возражать. Младшему просто нужно дать возможность самому понять, какую глупость он только что сморозил.

Младший понял.

На скулах проступили красные пятна, кулаки сжались… и все. Взрослеет мальчик, подумал Старший. Скоро попытается вцепиться в глотку.

— «Пауки» должны знать только то, что им нужно знать. Не более того. И не стоит внушать им мысль, что без них нам уже и обратиться не к кому. — Старший придал голосу самую нейтральную окраску.

Просто воспроизвел информацию.

А Младший ее просто воспринял. Когда вынужден делить более десяти лет небольшое пространство станции с одним человеком, приходится держать себя в руках. Особенно если собственная жизнь зависит от его жизни.

Если бы не это…

Интересная могла получиться потасовка на орбите.

— Мы бы заполучили Горенко, — Старший загнул палец на правой руке, — раз. Вывели бы из игры журналистов, если уж отпала в них надобность, — два. Ну и взяли бы Грифа…

— Ничего не напутал? — осведомился Младший. — Грифа бы взяли? Ты в это веришь даже после того, как все это произошло?

— А что произошло? Что-то уничтожило пусковые установки…

— Что-то или кто-то!

— Что-то уничтожило пусковые установки, — с нажимом повторил Старший. — Возможно, к этому причастен Гриф…

Младший хмыкнул.

— Возможно. Мы не знаем этого наверняка. И, надеюсь, этого наверняка не знает и сам Гриф. Скорее всего, не знает. Он сейчас очень занят лечением девушки.

— Он ее не сможет вылечить, ты же прекрасно это знаешь.

— Он не мог уничтожить на расстоянии те ракетные установки, это знали мы оба. И тем не менее…

Старший и Младший помолчали.

Перед ними развернулась кадропроекция — дворец, широкая лестница, ведущая к морю, каменные львы у крыльца и Гриф, стоящий на ступенях. Рядом с ним стояла девушка.

— Два-три приступа в день, — сказал Старший. — Гриф перевернул в Сети все, что касается ее болезни. Попытался добраться до архивов Клиники, до Закрытой базы данных…

— Попытался? — удивился Младший. — С его способностями?

— Какими способностями? — очень искренне удивился Старший. — Какие у него способности? Хорошая реакция, неплохое здоровье, интеллект выше среднего, но далеко не гений… Имеет приоритетный Допуск… Пока. Пока прогрессивное человечество, ознакомившись с материалами нового Нюрнбергского процесса, не примет решение… или — как там предлагали наши писаки? — не пересмотрит свое отношение к проблеме Территорий. Какие у него способности?

Гриф что-то сказал девушке. Та кивнула и медленно пошла по ступеням вниз, к морю. Гриф вошел во дворец.

Младший протянул руку к кадропроекции — изображение увеличилось. Девушка шла не торопясь. В правой руке она держала книгу. Старшему показалось, что сейчас Младший будет рассматривать название книги, но кадр сместился в сторону, к кустам.

Листья и ветки стали прозрачными, открывая десяток чужекрыс, двигавшихся параллельно лестнице.

— Еще он умеет приказывать чужекрысам, — сказал Младший. — Не через эту самую хваленую систему «Контроль», а непосредственно. Так сказать, лично. И приказы он отдает, заметьте, достаточно сложные. Не охранять или уничтожать, а сопровождать конкретного человека, не показываясь ему на глаза… Между прочим, ты напрасно делаешь вид, что не помнишь, как психовали операторы «Контроля», когда чужекрысы испарились возле Клиники…

Старший помнил. Он просмотрел эту запись несколько раз.

Лицо оператора. Закрытые глаза, расслабленные мышцы. Нейрозонды вошли в виски. Рядом второй оператор, дублирующий. Обе женщины сидят спокойно.

На лицах даже умиротворение.

Чужекрысы атакуют поезд — лица неподвижны. Чужекрысы рвут тела пилотов сбитого вертолета. Операторов это не волнует. Они знают, что должны делать. И делают это.

Вдруг по телам операторов одновременно пробегает судорога. Нейрозонды напряглись, обретая упругость стали.

Одна из женщин захрипела и забилась в припадке. Из полуоткрытого рта потекла пена. Пальцы заскребли по подлокотникам кресла.

Вторая кричит. Долго и протяжно. Глаза ее открыты, лицо искажено, словно болью… или ужасом. Непереносимым и необъятным. Ее правая рука медленно отрывается от подлокотника, тянется к виску… Тянется-тянется-тянется… Пальцы касаются нейрозонда.

Глаза у женщины пусты. Она не понимает, что делает. Ей больно, и она хочет избавиться от этой боли. Очень хочет.

Рука сжимается, захватывает упругую нить нейрозонда… Рывок. Пальцы соскальзывают, нить режет кожу, появляется кровь, но женщина этого не замечает, она снова пытается вырвать нейрозонд из своего мозга… снова и снова… кричит-кричит-кричит… пальцы изранены… капли крови стекают от виска по щеке…

Обе женщины замирают.

Шок у женщин длился пятьдесят семь секунд. Ровно столько же исчезали чужекрысы возле Адаптационной клиники. Все это происходило одновременно, Старший проверял.

Было ли одно причиной другого? Этого Старший не знал. И не догадывался. Не догадывался изо всех сил.

Наверное, он не хотел признаться себе в этом. Не хотел бояться. Не хотел признаться себе, что этот тридцатилетний мужчина внушает ему — Ему — самый настоящий страх.

Как змея, которая внезапно оказывается в двух шагах от тебя, которая не торопясь скользит между камней в сторону, но ты замер, боишься шелохнуться, чтобы не привлечь к себе внимания…

Ты уже шаришь вокруг себя в поисках палки, чтобы убить змею… убить не потому, что она тебе угрожала, а только за то, что ты ее испугался. За свой собственный страх.

Девушка в кадропроекции подошла к скамейке, села и раскрыла книгу. Ветер с моря рванул страницы, девушка подняла воротник плаща, и, словно увидев это, из дворца вышел Гриф, сбежал по ступенькам и укрыл девушку пледом.

— Просто идиллия, — прокомментировал Младший. — И так — целый месяц.

— И еще с полгода, — сказал Старший. — Потом девушка начнет умирать. И будет умирать еще два–два с половиной месяца. Нехорошо умирать. И Грифу нужно будет понять — хочет он за этим наблюдать или гуманнее будет дворняжку усыпить… А пока — он занят. И это совсем неплохо! У нас много разных дел…

Гриф замер, неуверенно оглянулся, словно пытаясь что-то рассмотреть в небе над собой.

Старший торопливо убрал кадропроекцию. Хотел сделать это небрежным жестом, а получилось суетливо как-то. Не попал по значку выключения, зацепил значок увеличения кадра — фигуры Грифа и девушки стали расти, заполняя собой помещение, закрывая Землю за окном.

На мгновение показалось, что потолок не выдержит напора, лопнет, выбросит в космос замерзающий воздух и тела…

Кадропроекцию выключил Младший. Искоса глянул на дрожащие руки Старшего и отвернулся.

— Может, его просто убить… — тихо сказал Старший.

— Думаешь, это будет так просто? — спросил Младший. — И как на это отреагируют?

— Не знаю, — подумав, признался Старший. — Автоматический режим управления всем процессом пока не давал сбоев, но…

Старший не договорил. Младший не спросил. Они оба понимали, что в любой момент может начаться завершающая стадия. С большой буквы — Завершающая Стадия.

— В Москву прибыл Полномочный представитель Великого государства Гавайи, — сказал Младший после тягостной паузы. — И ожидается прибытие Председателя Госсовета Аляски. Будем что-то решать или пусть в Москве разбираются сами?

А разбираться в общем-то было и нечего. Полномочный представитель Гавайев уже успел заявить журналистам, что раз уж выяснилось, что нет никаких инопланетян (представитель произносил это слово с особым вкусом и нажимом: не «Братьев» — хватит позориться и лгать, — а именно «инопланетян»)… Раз уж нет никаких инопланетян, то нужно разобраться: кто именно виноват в Американском Холокосте. Европейцы? Тогда пусть они выплачивают компенсации всем пострадавшим, семьям пострадавших, родственникам пострадавших… Великому государству Гавайи, в конце концов.

Председатель Госсовета Аляски высказывался в том же духе. Они даже попытались выработать общие требования, но не сошлись в порядке выплат и их объеме.

Посему каждый выдвинул свои требования. Имели право, в конце концов.

Их приняли одновременно, внимательно выслушали их обращения в алфавитном порядке: сначала Аляска, потом Гавайи, чтоб без обид. И вручили обоим письменные ответы, подготовленные заранее.

Произошла маленькая накладка. Кто-то из чиновников перепутал, и Полномочному представителю Великого государства Гавайи вручили документ, адресованный Госсовету Аляски, а Председателю Госсовета соответственно бумажку, предназначавшуюся Гавайям.

Первым это заметил гаваец и попытался сунуть папочку назад.

Почти целые сутки в Сети самым популярным был кадр с представителем российского МИДа. Вернее, с его потрясающим ответом на происки политиков Постамериканских государств.

–…Что? Не та папка? Ну обменяетесь за дверью!

И никто не стал извиняться. С чего бы это? Тоже — проблема! Постамериканцы в очередной раз облизнутся и успокоятся. Они бы еще потребовали у мусульманских стран штраф за вырезанные дипломатические представительства. И не только у мусульманских.

Когда десять лет назад стало понятно, что Соединенных Штатов больше нет, американцы, дипломаты и туристы, уцелели далеко не во всех странах мира.

Погибли все космические спутники, рухнул Интернет, вспыхнули эпидемии и исчезло с лица Земли несколько городов — ну как здесь было не припомнить янки всего, накопившегося за десятилетия!

И припомнили.

А вступиться и защитить… Не было ни у кого времени, у всех свои проблемы. Вот повесить удачно подвернувшегося американца — время находилось, несмотря ни на что.

На Востоке предпочитали забить камнями. На Дальнем Востоке… Японцы вежливо попросили всех американских друзей быстренько убраться с территории великой Ниппон.

Южные корейцы поступили изящно и просто: американским солдатам было предложено либо убираться, либо принимать южнокорейское гражданство и нести службу на тридцать восьмой параллели.

В Африке… Что именно происходило в Африке, никто даже разбираться не стал. Белые просто исчезли. Совсем.

Обидно, конечно, но ничего не поделаешь.

Если у тебя есть кулак — можешь стучать им о стол. Или о рожу обидчика. Если кулака нет…

Вот у Китая кулак был. Мозги тоже были, поэтому, убедившись, что братские технологии достались России и Европе, китайцы не стали выяснять, насколько эффективно эти технологии могут использоваться в войне, а по старой доброй традиции занялись внутренними делами. Тайванем, например.

А вот когда вдруг оказалось, что нет никаких Братьев… Похоже, нет никаких Братьев… Возможно, нет никаких Братьев… Тут Китай осторожно намекнул России, что был бы не прочь немного получить из европейского наследства.

Самую малость.

Китай не стал стучать кулаком. Не стал подтягивать к границе танковых дивизий или мобилизовывать армию.

Китайское руководство связалось с российским руководством. Но на эту беседу журналистов не допустили.

В принципе журналистов уже давно не допускали на сколько-нибудь значимые мероприятия. Достаточно того, что аккредитованным СМИ разрешали дистанционно использовать на них свои камеры, тщательно проверенные и хранящиеся в пресс-службе Правителя России.

Это очень повышало безопасность мероприятий и практически не ограничивало право народа на информацию.

И не ограничивало право операторов на идиотизм, решил Евгений Касеев после просмотра сырого кадра.

Казалось бы — чего проще. Размести камеры, наметь пару-тройку основных и дополнительных точек кадроформирования, выстави звук — и работай.

В смысле — следи за съемкой.

Максим Зудин, новый оператор Касеева, съемку почти запорол. То есть, если бы этот кадр не был особо нужен, его просто выбросили бы в корзину.

Но у Сетевого Информационного Агентства была своя особенная гордость, требовавшая собственных кадров по наиболее важным событиям в мире. И Касееву пришлось сидеть в монтажной уже третий час, пытаясь соорудить из сырого нечто удобоваримое.

Каждый нормальный оператор перед установкой кадра должен выставить его границы. Каждый нормальный, формируя кадр в помещении, задает границы по стенам помещения, а не ставит на автоматику.

Забыл, сказал Зудин.

Касеева оттащили монтажеры, не дав совершить акт членовредительства. Зудин вылетел из монтажной, монтажеры угостили Касеева коньяком и не стали задавать идиотский вопрос.

Главный идиотский вопрос ноября, на который Касеев задолбался уже отвечать.

Объяснять каждому, почему он перестал работать с Пфайфером, Касеев не мог. Не мог и не хотел. Даже с самим собой он предпочитал не обсуждать этого.

Четыре года совместной работы, зачастую в очень вредных для здоровья местах. Три совместные поездки на Территории. Две творческие премии, честно поделенные на двоих.

Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев новому Главному.

Новый Главный как раз зачитал Касееву приказ о назначении его, Касеева, за высокий профессионализм и гражданское мужество редактором отдела новостей, спросил, есть ли у Касеева пожелания…

Я больше не работаю с Пфайфером, сказал Касеев. И Новый Главный сказал — хорошо.

Генрих Францевич остался в отделе аналитики, и они ни разу больше с ним не разговаривали.

Почему, спрашивали Касеева. Мое дело, отвечал Касеев. Может, помиритесь, говорили Касееву. Нет, отвечал Касеев. К чертовой матери, отвечал Касеев. Отцепитесь, отвечал Касеев.

Монтажеры вопроса не задавали. Они, как могли, помогали Касееву.

Граница кадра плавала, то отсекая куски туловищ у персонажей, то неожиданно выплевывая из себя их руки и ноги.

Вот внезапно из воздуха появляется рука с папкой. Потом исчезает. Потом появляется снова.

Чиновник из МИДа поворачивается в сторону, делает полшага и теряет половину туловища. При этом улыбается половиной рта. А срез переливается всеми цветами радуги.

Нужно маркировать габариты персонажа и наращивать тело через машину. А все это — время, время, время…

Что у вас произошло с Пфайфером?

Ничего с Пфайфером не произошло. Просто Генрих Францевич, как оказалось, все еще мечтал о карьере. В его-то возрасте!

Касеев так патетически пообещал Грифу…

— Мы никому ничего не расскажем! О том, что видели… Не выдадим…

Пфайфер, нужно отдать ему должное, промолчал, а Касеев искренне полагал, что сможет, что нужно…

Гриф тогда сказал правду, он прекрасно знал, что времена молчания на допросах прошли и от желания или нежелания Касеева говорить ничего не зависит.

На допросе… на «беседе», как называл ее вежливый человечек в белом халате, Касеев просто не мог молчать.

Его выворачивало от желания поделиться впечатлениями, рассказать о пережитом… говорить, говорить, говорить…

Химия это была или что-то еще — Евгений Касеев не знал. Понимал, что сейчас его заставляют говорить, что из него выдавливают информацию, но ничего больше в жизни он не хотел так, как отвечать на вопросы человечка.

Никто не мог бы отмолчаться.

Но Пфайфер умудрился перевыполнить план.

Он ведь снимал, как оказалось, все происходившее в Клинике! В кофре, который ему передал тогда капитан, не было сетевого адаптера, но была микрокамера.

Пфайфер тогда ничего не сказал Касееву. Пфайфер просто запечатлел все, происходившее с ними и вокруг них. И сам, добровольно, передал отснятое компетентным органам.

Они сидели в операторской и приходили в себя. Пытались поверить в то, что все закончилось.

Это нужно было переварить. Все это. И шаг сквозь кольцо тоже нужно было переварить. И то, что второе такое же кольцо находилось в подвале их родного Агентства и что один шаг перебросил их на несколько сотен километров и…

Здание пострадало не сильно. Разве что вестибюль был разгромлен, куски бетона и мертвые тела были перемешаны и залиты кровью. Суетились люди, с оружием и без, в бронекостюмах и в рваном гражданском.

На площади перед СИА дымил танк Территориальных войск. Ствол пушки продолжал пялиться на здание застывшим зрачком, возле стены торгового центра лежал скомканный вертолет Патруля, что-то грохотало за домами…

— Какой кадр! — сказал Касеев.

— Работаем, — сказал Пфайфер.

Он успел уже заскочить в техотдел и взять комплект из резерва. Две камеры взлетели над головой Касеева, давая панораму, одна пошла по расширяющейся спирали вверх, а вторая зависла перед Касеевым.

— Давай, — беззвучно шевельнул губами Пфайфер.

— Я пока не знаю, что именно здесь произошло, — сказал Касеев, глядя в кадроприемник.

Именно эта фраза потрясла зрителей. Глупая, нелепая фраза вдруг отозвалась, зацепила всех. Люди не знали, что здесь произошло. А Касеев был одним из них — растрепанный, в спортивном костюме, со страхом и удивлением рассматривающий все, что было перед зданием СИА и в нем.

Потом появился какой-то паренек, лет семнадцати, с автоматом в руке, и потребовал, чтобы корреспонденты вошли в здание.

— Тут еще могут стрелять, — сказал паренек. — Артем Лукич велел, чтобы тут не маячили, мало ли что.

Они вернулись в здание, к ним подошел мужик лет сорока, в форменной милицейской рубахе, но без погон. В руке у него был пистолет, и мужик, разговаривая с Касеевым, все время пытался пистолет этот куда-то пристроить: в карман брюк, за пояс — словно мешал этот самый пистолет мужику жить, оттягивал руки или даже жег их.

Мужика звали Артемом Лукичом Николаевым, был он в звании старшего лейтенанта милиции и в должности участкового инспектора.

— Артем Лукич, вы, как я понял, возглавили оборону здания.

— Я?

— Ну да, вы. Мне сказали так…

— Сказали… Ну, раз сказали.

— И еще мне сказали, что это вы произвели арест сотрудников спецслужб, которые, возможно, причастны к тому, что здесь произошло.

— Это…

— Арестовали?

— Их порвали бы в клочья, если бы… ну… пришлось. Потом уже выяснили, что Лешка…

— Какой Лешка?

— Старший лейтенант, Лешка Трошин. Он смог технику разблокировать…

— Какую технику?

— Ну, пушки все эти… Не все, только две, но смог, значит, остальные точки уничтожить…

— Какие точки? Чьи?

— Свои. Они их поставили еще с утра, когда еще все не началось. Поставили, подключили, а когда первый раз рвануло, замкнуло что-то в цепи… или еще где… вроде кто-то управление на себя перехватил… Лешка с ребятами смог, значит, две пушки переключить, ну и… Вот он и защищал здание.

— Но вы его арестовали?

— Арестовал.

— И он потом оборонял здание?

— Конечно.

— А вы вначале здание штурмовали…

— Какой там штурм…

— Потом арестовали двадцать четыре военнослужащих спецподразделения…

— Это…

— Да или нет?

— Да.

— И потом вместе с ними…

— Слушайте, некогда мне. Нужно успеть бумаги подготовить, рапорт, а то потом домой не попаду до утра. Жена волноваться будет… бабы наши, деревенские, опять же, за сынов…

Простой герой из народа, который и сам не понял, что совершил. Это был второй гвоздь репортажа Евгения Касеева. Участковый инспектор и мальчишки, которых он привез в город для посещения музея.

— В целях патриотического, значит, и правового воспитания, — сказал Николаев, и больше поймать его в кадр до появления официальных лиц не удалось.

Участкового потом даже, кажется, наградили орденом. Касеев это из виду как-то упустил. Не до того было.

Два дня допросов. С Пфайфером их держали отдельно, в одиночных камерах, допрашивали с утра и до вечера, делая перерывы на еду и осмотр врачей. У Касеева снова начали болеть глаза, пришлось сделать к середине второго дня перерыв на обработку.

А потом посадили Касеева перед кадропроектором и попросили прокомментировать происходящее. Вот тогда Касеев узнал о том, что Пфайфер снимал все. И не просто снимал.

Касееву даже показали кадр, на котором Генрих Францевич просит принять от него запись. Выполняя свой гражданский долг, сказал Пфайфер.

Сука, подумал Касеев.

А потом, когда человечек в белом халате спросил, что именно думает Евгений о поступке Генриха Францевича, Касеев повторил это слово вслух.

— Вы не желаете сотрудничать с властями? — спросил человечек.

— Нет! — радостно сообщил ему Касеев.

— «Нет» — желаете или «нет» — не желаете? — уточнил человечек.

— Нет — не желаю. — Восторг от возможности говорить правду переполнял душу Касеева. — Не желаю!

— Ну и ладненько, — сказал человечек.

Ночью второго дня состоялся последний разговор. Человечек снял для разнообразия белый халат и оказался в сером твидовом костюме с замшевыми клапанами на локтях.

Человечек, к маслянистой улыбке которого Касеев уже успел почти привыкнуть за два дня, улыбаться перестал.

Собственно, разговор получился короткий.

Вначале Касееву стало очень больно. Очень-очень больно. Касеев закричал, и боль немного утихла. Ровно настолько, чтобы Касеев смог услышать и понять слова человечка.

— Вы мне очень не нравитесь, Евгений, — сказал человечек. — Но дело даже не в этом. Дело совсем в другом. Дело в том, что после травмы во время железнодорожной катастрофы у вас появились некоторые видения.

Человечек протянул руку и осторожно, словно боясь обжечься, дотронулся указательным пальцем до лба Касеева.

— Вот здесь. Вам привиделись какие-то солдаты возле железнодорожной платформы, пролет Корабля… Привиделось! Вы это понимаете?

Касеев хотел ответить «нет», но не смог. Никто не смог бы говорить при такой боли.

Человечек достал из кармана пиджака серо-зеленую коробочку, показал ее Касееву, словно хвастаясь.

— Это всего лишь пульт управления, — сказал человечек. — Его можно было бы сделать намного меньше и незаметнее, но тут особо важно, чтобы вы видели, как я нажимаю на кнопку. На вот эту большую красную кнопку. Вот так!

Касеев снова закричал. В фильмах положительные персонажи обычно героически переносят боль. Женя Касеев долгое время был уверен, что сможет так же терпеть.

Но такую боль терпеть молча нельзя. Даже в голову не приходит сдержать крик.

Больно.

— Вы ничего этого не видели, — голос у человечка был ленивый и вялый. — В Клинике — другое дело. Там все вы запомнили правильно. А потом вас на вертолете перебросили к СИА. Патруль перебросил. Вертолет сбили. Вы видели его на площади. Вертолет, а не кольцо. Не было никакого кольца. И нет никакого кольца — ни в Клинике, ни в СИА. Вам все понятно?

И Касеев ответил.

Понятно, ответил Касеев.

А кольца в СИА действительно не было. Женька специально проверил. Комнатка в подвале была. Пустая. С голыми бетонными стенами.

Касеев спустился посмотреть, потом поднялся в редакцию, и ему позвонили.

— Ну, и зачем было проверять? — сказал знакомый голос. — Вы же все поняли.

— Понял, — сказал Касеев.

— Вот и прекрасно, — обрадовался голос. — А я тут посмотрел ваш старый забракованный материал о проституции на Территориях… Вы талантливый журналист. Думаю, новое руководство Сетевого Информационного Агентства обязательно поставит материал в ближайший выпуск. И без премии этот материал, скорее всего, не останется.

Касеев молчал.

— Да, похоже, нет у вас настроения болтать по телефону, — сказал голос. — Ну, до связи.

Касеев не разбил телефон. Касеев ушел домой и напился. Утром пришел на работу, был вызван к Новому Главному и произведен в редакторы отдела новостей.

И не смог даже сам себе ответить, почему сказал:

— Я больше не работаю с Пфайфером.

— Женя, — позвал один из монтажеров. — Женя!

Касеев вздрогнул и оглянулся.

— Ты иди, наверное, Женя, — сказал монтажер. — Мы тут уже все поняли, ничего творческого тут уже не осталось. Тупо — тесать и клеить. К восьмичасовому выпуску успеем все выложить. А ты езжай домой, отдохни. Вторые сутки в редакции.

Вторые сутки, вспомнил Касеев.

Точно — вторые сутки. Вчера засиделся в архиве почти до утра, пытаясь накопать хоть какие-то картинки о Братьях.

Передремнул пару часов в приемной на диване, потом правил материалы, потом сел за этот монтаж…

Касеев просто не хотел идти домой. Не хотел выходить из здания СИА. Боялся, что ли…

Тут все было более-менее привычным и настоящим. А там, за стенами…

У вас возникли видения, Женя! После железнодорожной катастрофы. Видения.

Видения, подумал Касеев. Обидно, подумал Касеев. Он не думал, что все произойдет так быстро, до обидного быстро.

Всего две недели близкого общения с Зеленой крошкой.

Касеев посмотрел на свою руку. На кончики пальцев — указательного и большого. На самом деле они не зеленые.

Нет, они не зеленые. Он тщательно моет руки после… После этого. Да и делал он это почти двое суток назад. Смог выдержать целых двое суток.

Сволочь все-таки капитан Горенко. Какая сволочь!

Оставил подарок.

Зеленый порошок сыплется на руку Касеева. Всего щепотка.

И ту потом отобрали при допросе. И целых две недели после этого Касеев не вспоминал о зеленом порошке.

Потом неожиданно для себя зашел в «Лавку артефактов».

Ее потом закрыли, через неделю, когда началась организованная борьба с братскими настроениями. Но тогда лавочка была еще открыта, а ее владелец, Михаил Соломонович, не стал задавать вопросов, когда Касеев попросил капсулу с Зеленой крошкой.

Он даже сделал скидку Касееву, как старому знакомому и журналисту.

Когда-то Касеев курил травку. Особого впечатления это на него не произвело.

Пилюля, купленная для эксперимента в клубе, вызвала на утро дикое расстройство желудка и головную боль.

Сутки Касеев к Зеленой крошке не прикасался. Думал о ней, прикидывал, как это будет, думал — зачем, пытался понять, чего это ему вдруг так захотелось…

Сутки.

Вечером следующего дня расстелил постель, лег. Открыл капсулу и высыпал на ладонь несколько крупинок. Комочки зеленой пыли. Мельчайших кристалликов.

Комочки легко рассыпались между пальцами. Касеев поднес зеленую пыль к лицу, затаил дыхание.

Какого черта, подумал Касеев и глубоко вдохнул.

Ему хватало одной дозы в день. Через две недели оказалось, что он не может без этого обходиться.

Нет, его не ломает, не бьет. Он просто знает, что так нужно. Знает, что без этого он теперь не сможет понимать, где настоящий мир, а где только видения. И ради этого он готов на все.

Касеев вышел из СИА, сел в редакционную машину.

— Домой? — спросил водитель.

— Домой, — сказал Касеев.

Пальцы его правой руки, большой и указательный, терлись друг о друга, словно растирая невидимый порошок.

Машина свернула на проспект, потом ушла вправо, по Садовой, — навигатор предупредил о пробке и вывел на лобовое стекло новый маршрут.

Новый маршрут на эти сутки избрала и космическая станция. На всякий случай. Это входило в программу маскировки и безопасности.

Нынешние обитатели станции всегда уделяли большое внимание безопасности и маскировке…

Герман Николаевич Клеев был вынужден прибегнуть к маскировке и макияжу из чисто протокольных соображений. Нехорошо было встречаться с представителем Китайской Народной Республики, имея синяк во всю щеку…

Алексею Трошину было глубоко наплевать на синяк на скуле. На территории спецлагеря на такие мелочи внимания не обращали. Главное, чтобы охраняемый контингент не пытался приблизиться к периметру безопасности.

А то, что территориалы попытались поставить на место Патруль, — сугубо внутренне дело Патруля и территориалов. Как и то, что Патруль на место становиться отказался и, несмотря на численное превосходство противника, обеспечил себе право пользоваться ближним сортиром, а не тем, что был на другом конце лагеря.

Сколько еще времени придется проторчать в бараках — не знал никто. Суда еще не было, и сроков его никто не называл.

До него еще нужно дожить.