Рождество по-новорусски

Александр Золотько

Новой русской элите нужна собственная полиция, состоящая из неподкупных, независимых профессионалов. Таких, как крутой опер Юрий Иванович Гринчук. Вот только характер у него слишком независимый. И прежде чем получить право самостоятельно карать и миловать олигархов, капитан должен показать, что он именно тот, кто нужен. Поэтому ему поручают дело, где в один кровавый клубок спутаны интересы бандитов, прокуратуры, чиновников, бизнесменов…

Глава 3

Если даже не знать, что наступила полночь тридцать первого декабря, то это легко понять на слух. Если до полуночи на улицах и во дворах царит относительная тишина, и только сосредоточенно спешащие опоздавшие ее нарушают, то сразу после двенадцатого удара раздается дружный вопль, и начинают с грохотом рваться приготовленные накануне китайские петарды. Иногда взлетают сигнальные ракеты. Иногда даже пули летят в ночное небо. Но только после двенадцати часов.

До этого все празднуют, как правило, одинаково. Где-то за час до Нового года начинают провожать старый, желая друг другу нечто вроде «чтоб следующий был не хуже нынешнего», а после выступления президента начинают чокаться шампанским и поздравлять друг друга с Новым годом и с новым счастьем.

Вот этого Гринчук не понимал. Не смог он за свои тридцать семь представить, как это счастье может быть новым. Оно или есть, или нет. Иначе получалось, что в этом году ты мог быть счастлив от удач в работе, а в следующем — от успехов в личной жизни. А человек не может быть счастлив от чего-то одного, в этом Гринчук был уверен твердо. Человек может быть просто счастлив. Или не счастлив.

И из этих двух возможностей самому Гринчуку выпала вторая. Или даже не выпала. Она просто сопровождала его по жизни, начисто отметая первую возможность и полностью отвергая теорию вероятности.

Нет, ему иногда удавалось почувствовать себя счастливым. И нельзя сказать, что Гринчук был несчастлив. Но и счастья он не испытывал.

Это как влюбленность, подумал однажды Гринчук. Сколько раз влюблялся. А вот чтобы любить… После этого сложного житейского рассуждения Гричнук махнул рукой и не пытался строить свою философскую систему. Счастья это, правда, не прибавило.

И жизнь норовила повернуться самым непредсказуемым своим боком.

За все время работы в милиции, Гринчук четко понимал, что ему мешает человеческая глупость и непорядочность. И если бы вдруг удалось жить так, чтобы не нужно было преодолевать эти непорядочность и глупость, то это уже почти было бы счастьем. Можно было бы чистить грязь, не обращая внимания на то, как высоко эта грязь забралась, как она, эта грязь, расценивается очень высоким начальством, и не находится ли с ним, начальством, в родственных отношениях.

Когда Полковник вручил Гринчуку удостоверение и предложил новую работу, Гринчуку вдруг, чуть ли не впервые в жизни, показалось, что счастье возможно. А потом, как обычно, пришло отрезвление. Новым дворянам Гринчук был не нужен. Совершенно. Они просто не представляли, зачем им, властным и сильным, может понадобиться какой-то мент, еще вчера топтавший асфальт в поисках мелких жуликов и пьяных хулиганов.

Новые дворяне просто не ходили в одиночку по темным улицам и не должны были топтаться на остановках, дожидаясь общественного транспорта. У них просто не было возможности почувствовать желание броситься к телефону, чтобы вызвать милицию.

Это Гринчук понял сразу. И даже не стал пытаться разубеждать. Хотя понимал, что рано или поздно всем этим Новым придется столкнуться с проблемами. Такими, в которых сами Новые, как и их секьюрити разбираются слабо. И был выбор — ждать, пока у них появится необходимость в Гринчуке, или сделать так, чтобы к нему относились серьезно уже прямо сейчас.

Похоже, поздравил себя Гринчук, подъезжая к «Кентавру», ему это удалось. Новогоднее развлечение всем этим ухоженным мужчинам и женщинам должно показаться такой экзотикой, что помнить и говорить о нем, они будут долго. Так что — все получилось.

— Поздравляю вас, Юрий Иванович, — сказал Гринчук. — Искренне поздравляю с победой. С выдающимся достижением на ниве борьбы с преступностью. Борьбы и профилактики.

Гринчук поставил «джип» сразу возле входа в клуб, вылез из машины, но потом спохватился и полез назад, за подарками, своими и для Нины. От Михаила. И, как оказалось, от Братка. Еще там лежал подарки, которые Гринчук приготовил для Нины, для Михаила, для Братка… Теплые, почти семейные отношения, со злостью подумал Гринчук.

Он забыл отдать подарки Михаилу и Братку. Приготовил и забыл.

Почему забыл? И почему Браток в последний момент, когда Михаил уже вошел в подъезд, вдруг засуетился, отводя взгляд, и тоже вылез из машины.

— Я с Михаилом пойду, — сказал Браток. — Чего я там в клубе не видел?

— Как хочешь, — сказал Гринчук и пересел за руль.

— С Новым годом! — крикнул он вдогонку Братку, но тот не оглянулся.

Ну и пошел на хрен, подумал Гринчук. А я поехал.

Почему Гринчук почувствовал себя обиженным? И почему он не ощущал радости от этой сегодняшней удачи? Почему?

Гринчук захлопнул дверцу машины, нажал на кнопку пульта сигнализации. Машина мигнула фарами.

— С Новым годом, — сказал «джипу» Гринчук.

Как его встретишь, вспомнил Гринчук, таки и проведешь. Веселенький год предстоит. Обхохочешься.

Дверь в клуб была закрыта.

И правильно, одобрил Гринчук, не хрен пускать кого ни попадя. Постучал ногой, потому что подарки начинали выскальзывать из рук. Еще раз.

Дверь открылась. На пороге стояли братья Кошкины.

— Добрый вечер, — сказали братья в один голос.

Это производило всегда неизгладимое впечатление. Братья всегда были вдвоем и когда говорили — а говорили они редко — то либо говорили одновременно, либо дополняли друг друга. Но при всем при этом, мало кто мог заподозрить, что эти очень выдержанные и доброжелательные здоровяки еще три месяца назад были бомжами, и жили, как и несколько десятков других Крыс, в Норе, неподалеку от бывшей городской свалки.

Сейчас, правда, на месте бывшей свалки во всю строился оптовый рынок, в овраге, на месте Норы, уже закончили первый уровень подземных гаражей, а Крысы рассеялись по городу, в поисках нового места жительства.

Остались только Ирина, которой Михаил купил однокомнатную квартиру, Доктор Айболит, живший у Ирины и братья Кошкины, которых тот же Михаил устроил охранниками в «Кентавр».

И нужно было признать, что Михаил поступил мудро. Несколько заторможенные от природы, Кошкины не пили, строго выполняли распоряжение начальства в лице Нины, и им и в голову не могло прийти уйти с поста или заняться чем-нибудь помимо работы. Их кормили, одевали, предоставили жилье в том же клубе, а ничего больше им для счастья было не нужно.

Они признавали только тех, кто о них заботился: Ирину, Михаила, Нину и Доктора. И еще они безоговорочно признавали авторитет Гринчука. Почему, этого не понимал даже Гринчук. Вряд ли в головы Кошкиных могло вместиться такое понятие, как уважение к мундиру или должности. И страха они не ведали. Но Гринчука уважали.

Еще Кошкины ненавидели насилие. Единственным способом вывести их из себя, было устроить драку, или просто ударить кого-нибудь в их присутствии. Тут уж остановить Кошкиных было невозможно. Нарушитель в течение десяти секунд оказывался на улице, не взирая на свой авторитет или свою крутизну. Посмотрев, как работают в таких ситуациях братья, Гричук, сам неплохой рукопашник, решил, что кто-то талантливо заложил в Кошкиных несколько простых, но очень эффективных приемов. И сам Гринчук с ними спаринговать бы не стал. Это, кстати, поняли и клиенты клуба. Быстро. Так что жизнь «Кентавра» протекала в последние пару месяцев практически без разборок и потасовок.

— Привет, — сказал Гринчук.

Кошкины улыбнулись.

— Все нормально? — спросил Гричун, входя в клуб.

— Да… — сказал один брат.

— Хорошо, — добавил второй.

— А где госпожа директор?

Из зала доносилась музыка и какие-то дружные выкрики. Вечеринка была в самом разгаре, и эм-си отрабатывал свои деньги. Раньше этих эм-си именовали массовиками-затейниками, но времена менялись. И не всегда в лучшую сторону, отмечал Гричук.

— У себя, — сказал Кошкин, указывая рукой в сторону директорского кабинета, который теперь нужно было именовать офисом.

— Ждет, — сказал второй Кошкин и закрыл входную дверь на замок.

Теперь они оба смотрели на Гринчука выжидательно. С одной стороны, они ждали дальнейших указаний, а с другой стороны, им нужно было следить за порядком в зале.

— Идите, ребята, я сам, — решил их сомнения Гринчук, и братья скрылись в зале.

Музыка, ринувшаяся, было, в холл, затихла, снова придавленная дверью. Гринчук посмотрел на пакеты, которые держал в руках, потом перевел взгляд на дверь зала. Черт, братьям он, как раз, подарков не приготовил. Забыл. Просто не подумал. Хотя, они, кажется, счастливы, и без подарков.

Счастливы.

Снова это слово. И снова это дурацкое чувство неудовлетворенности. Все нормально, сказал себе Гринчук. Все в порядке.

Хреновый из него гипнотизер. Этот, аутотренер. Совсем никакой.

Гринчук подошел к двери кабинета. Постучал.

— Входи, — ответила Нина.

И Гричук вошел.

— Привет, — сказал Гринчук. — С Новым годом!

Нина сидела в своем кресле, за черным письменным столом, перед ней стояла бутылка шампанского и бутылка коньяку. И открытая коробка шоколадных конфет. Шампанское было еще не тронуто, а коньяк наполовину выпит.

— Явился, — улыбнулась Нина. — А я уж и не ждала.

Она развела руками, демонстрируя угощение.

— Решила начинать без тебя. И, — Нина подняла указательный палец, — заканчивать без тебя.

— И жить без тебя! — выкрикнула Нина. — Надоело.

Гринчук сложил подарки на столе перед Ниной, сел в кресло напротив:

— Что надоело?

— Все.

Обычно о выпившем человеке говорят, что он навеселе. Но Нина веселой не была. Она обычно, чуть выпив, становилась агрессивной.

— Тебя ждать надоело, клуб этот надоел — все надоело, — Нина взяла бутылку, плеснула себе и в хрустальный стакан для Гринчука. — Выпей.

Гричук взял стакан, покрутил его в руках.

— Или сказать, чтобы тебе принесли холодного чаю? — спросила Нина. — Будешь и дальше алкашом прикидываться?

— Уже можно не прикидываться, — сказал Гринчук, понюхав коньяк.

— Чего ты нюхаешь? — обиженно осведомилась Нина. — Хороший коньяк. На хороший коньяк у меня еще хватает денег. На коньяк — хватает.

Нина залпом, не чокаясь, выпила из своего стакана.

— Только на коньяк и хватает. А на ремонт клуба — хрен, не получается. И на новую аппаратуру — тоже. Может, у меня не денег не хватает, а ума? Мозгов, чтобы клубом руководить? Скажи, Гринчук, ты же умный.

Гринчук отпил из стакана.

Нина выжидательно смотрела на него, зрачки глаз были расширены, и в них Гринчук увидел себя.

— У тебя все есть Нина, — тихо сказал Гринчук. — Все. И ум, и внешность, и талант администратора. Только одного у тебя нет…

— Чего?

— Наркоты у тебя в клубе нет. Ты ее запретила продавать. А без наркоты такой клуб вытянуть не может никто. Чудес не бывает. Наркотики — обязательный пункт ассортимента таких заведений. Ты же это знаешь?

— Знаю. Но наркотиков продавать здесь не буду.

Гринчук допил коньяк.

— Тогда чем ты не довольна? Ты должна быть счастлива. Нет денег на ремонт? Зато нет наркотиков. И еще пару месяцев не будет. А потом либо ты сломаешься, либо придется продать клуб. А новый хозяин снова пустит сюда наркоту. И сменит твою обслугу.

— Думаешь, я этого не знаю? — Нина снова разлила коньяк в стаканы. — Ты мне что-нибудь хорошее скажи. Умное.

— Хорошее? — спросил Гринчук.

Он не ел с утра, и теперь коньяк начинал согревать желудок. И теплой волной стал пробираться в голову.

— Слышал, что сегодня из больницы выписался Гиря. Пардон, Геннадий Федорович. Ты, случайно, не по этому поводу напиваешься?

— И поэтому. Тоже. — Нина снова залпом выпила коньяк.

— Думаешь, он придет разбираться?

— Конечно. Придет. — Нина попыталась взять конфету из коробки, но не смогла. — Это ведь его клуб. А я. Только. Числюсь директором. Хреновым директором.

Гринчук отвел взгляд.

Нина было плохо. И еще хуже ей было оттого, что выхода не было. Хотя, один был. Нина о нем никогда не говорила вслух, но Гринчук знал об этом выходе.

Нужно было просто дать понять Гире, что теперь он, Гринчук, крыша Нины. И что теперь Гире нечего делать в «Кентавре». И самым неприятным во всем этом было то, что Гиря наверняка съехал бы с базара.

— Ты с ним поговоришь? — спросила, наконец, Нина.

— И что потом? У тебя потом появятся деньги без наркотиков? Или ты предлагаешь мне прикрывать эти наркотики? Ты этого хочешь?

— Я хочу, чтобы Гиря сюда не приходил, — неожиданно трезвым голосом сказала Нина.

Гринчук выпил свой коньяк.

— Не получится. Он обязательно придет. И придет не потому, что захочет повидать тебя, — Гринчук отодвинул стакан. — Он придет повидать меня. Ему очень захочется поговорить именно с Юрием Ивановичем Гринчуком. Лично. Типа принести свои извинения, за то, что попытался меня конкретно подставить нашим борцам за чистоту рядов. Он захочет поговорить со мной, и я не смогу ему отказать.

Гринчук невесело усмехнулся.

— И знаешь почему?

— Захочет извиниться, — ровным голосом ответила Нина.

— Почему я не могу отказать.

— Из вежливости, — взгляд Нины стал неподвижным.

Она словно рассматривала нечто, невидимое Гринчуку.

— Потому, что теперь есть ты. И твой бизнес. И он всегда сможет предложить мне сделку.

— А лучше было бы, если б я исчезла?

— Глупости, — сказал Гринчук. — Никто не должен исчезать.

Просто сложилась обычная безвыходная ситуация. Так или этак. Только выпадало Гринчуку общаться с Гирей. С Геннадием Федоровичем. Которого, по хорошему, стоило давно грохнуть. За тех, кто погиб по его вине.

Блин.

Гринчук взял бутылку, налил себе в стакан коньяку, и выпил.

— С Новым годом, — сказала Нина. — С новым счастьем.

— Тебе там ребята подарки передали, — сказал Гринчук.

— Спасибо ребятам.

— И от меня подарок, вот.

— Спасибо и тебе, вот.

Гричук встал с кресла, прошел по кабинету. Нина продолжала смотреть куда-то в пустоту.

— Ну что вы сегодня взялись за меня! — сказал Гринчук.

— Тебе очень идет новая форма, — тихо сказала Нина.

— Подлецу все к лицу, — Гричук расстегнул китель.

— Все, — согласилась Нина.

— Что вам не нравится? Что? Не можешь свести в клубе концы с концами в клубе? Брось его на фиг. Бабки нужны? Давай я тебе буду давать деньги. У меня хватит. Я знаешь, какую зарплату получаю? — Гринчук полез в карман. — Дать денег? Сиди себе дома…

— И жди, пока соизволит приехать сам Юрий Иванович, чтобы трахнуть меня, от нечего делать, — закончила за него Нина.

— Да. Сиди. И жди. Или не жди… Делай что хочешь! Только не нужно меня обвинять. Не нужно на меня так смотреть! Ни тебе, ни Братку. Я ни в чем не виноват. Не виноват я в том, что все мы топчемся по одним и тем же улицам и мешаем друг другу жить. И не можем мы из этого круга вырваться! — Гричук понял, что кричит, замолчал и снова прошелся по кабинету. — Знаешь, почему нам так скучно жить? Потому, что мы все друг про друга знаем. Мы знаем, что в следующую минуту сделает другой. Вот через час, максимум, приедет сюда Гиря. Поздравлять и оговаривать наши с ним новые отношения.

— А у вас есть новые отношения? — спросила Нина.

— Да. Теперь есть. Теперь я буду с ним говорить почти ласково, потому, что воевать я с ним из-за тебя не хочу.

— Слишком мелкий повод?

— Я не стал его убивать, когда повод был куда больше, — Гринчук оборвал себя, чтобы не наговорить лишнего.

— Ты о том взрыве, возле клуба? — спросила Нина.

— Тебе Гиря сказал?

— Мне Браток сказал. И про гранату, которую вы поставили Гире в бар. Как предупреждение.

— Болтает Браток много, — махнул рукой Гринчук.

— Нет, это я из него по старой дружбе вытащила. Вы ведь тогда его могли и взорвать…

— И тебе было бы легче?

— Легче. Но ты не мог этого сделать.

— Мог, — Гринчук снова сел в кресло. — Меня тот же Браток отговорил. Не стоит оно того, сказал тогда Браток.

— Не стоит, — подтвердила Нина. — Браток вообще очень умный.

— Умный… Этот умный не захотел сюда ехать, и весь вечер только и ныл. То ему не так, это не так.

— Только этот вечер? — спросила Нина.

— Нет, и целый день. И вчера. И… — Гринчук замолчал.

С Братком творилось что-то странное. И уже давно. И Гринчук не обратил на это внимания. Прозевал.

— А что с ним? — спросил Гринчук.

— А это вы, гражданин подполковник, у него сами спросите, — сказала Нина. — Вызовите его к себе в кабинет, поставьте по стойке смирно. И прикажите рассказать все, как на духу. И гражданин прапорщик вам все расскажет. А вообще… Зачем вам его рассказы? Мы ведь все топчемся по одним и тем же улицам и знаем друг о друге все. Ты вон даже знаешь, что самое большее через час сюда приедет Гиря. А кто еще сюда приедет?

— А еще сюда приедет кто-нибудь от Мехтиева.

— Тоже поговорить обо мне?

— С подарком, — ответил Гринчук.

— С подарком… — понимающе протянула Нина. — А почему именно от него и обязательно с подарком?

— А ему очень хочется быть со мной в хороших отношениях. Он считает, что я ему очень помог, и он мой должник. А такие как Саня Мехтиев, не любят чувствовать себя должником. Об одолжении я его не попрошу, так что он пришлет подарок.

— И ты его примешь?

— Попробую не принять, хотя…

— Ты не уверен в своих силах? — удивилась Нина. — Неподкупный подполковник Зеленый, не уверен, что сможет отказаться от подарка.

— Неподкупный, — повторил за ней Гринчук. — Неподкупный.

— Да, неподкупный. А что?

— Ничего. Совсем ничего. — Руки Гринчука сжались в кулаки. — Я неподкупный. А еще я неустрашимый? Да?

— Да.

— И уверенный.

— Конечно.

— И счастливый?

— А почему бы и нет?

— А почему бы и да? Почему я должен быть счастливым от того, что делаю? Почему мне должно нравиться то, что я сделал сегодня?

— А что ты сделал сегодня?

— А сегодня я ломал людей. Снова. Как обычно. Только на этот раз я их ломал вроде бы из благих намерений. Чтобы они могли получить мою защиту. Чтобы они ее попросили, или не отказались от нее. И я их сломал. Я чувствовал, как трещат они все, как начинают бояться те, кто уже даже забыл, где у них страх растет. А еще я сломал одного засранца, который был уверен, что… Которому казалось, будто он все может. Я его превратил в кучу дерьма. Сейчас он, наверное, носится в поисках денег. Я был прав. Прав, — Гринчук ударил кулаком по столу, — и завтра я снова сделаю тоже самое. И послезавтра. И если понадобится, я по уши влезу в дерьмо, чтобы защитить кого-то, кто мне потом и спасибо не скажет. Но почему я должен быть этим счастлив? Объясни.

— Не знаю… — Нина потянулась к бутылке, потом махнула рукой. — Наверное, в этом твоя работа. Ты ее умеешь делать, и ты ее делаешь. И счастлив должен быть от того, что работа твоя приносит людям…

— Радость? Хрен там, а не радость приносит моя работа.

— Тебе разве не нравится, что ты можешь поставить на место какого-нибудь урода?

— А для этого обязательно быть ментом? Для этого обязательно иметь ксиву и ствол? Я умею это делать, я это делаю, но…

— Ты слишком все усложняешь, — сказала Нина.

— Усложняю? — переспросил Гринчук. — Давай по другому. Мне ты нравишься. Мне нравится быть с тобой. И я бы не хотел, чтобы мы перестали…

— Трахаться, — подсказала Нина.

— Нет. Чтобы мы перестали быть вместе.

— Но…

— Но почему я должен быть счастлив оттого, что первый раз ты легла со мной в постель по приказу Гири? — Гринчук понимал, что касается болезненной для Нины темы, но ничего с собой поделать уже не мог. — Ты ведь тогда меня кадрила, чтобы тебя Гиря не выпер с работы. И клуб этот получила в награду… Так?

Нина открыла сумочку, достала пачку сигарет, щелкнула зажигалкой, прикуривая. Пальцы ее дрожали.

— Ведь так? — еще раз спросил Гринчук.

— Так, — сказала, наконец, Нина. — И это что-то меняет?

— Да. Нет. Не знаю… — Гринчук снова налил коньяка и выпил.

— Тебе лучше остановиться, подполковник Гринчук, — произнесла ровным голосом Нина, скомкав сигарету в пепельнице.

— Иначе что? — зло спросил Гринчук.

— Иначе мы больше никогда не встретимся.

— Ты меня выгонишь?

— Дурак. Просто ты никогда ко мне не придешь. Ты мне никогда не простишь, что я слышала все это. И что я видела тебя таким, — Нина встала с кресла, обошла стол и подошла к Гринчуку. — Юра…

Гричук мотнул головой, отворачиваясь.

Нина провела рукой по его щеке.

— Знаешь, что женщины ценят в сильных мужчинах?

Гринчук не ответил.

— В сильных мужчинах женщины ценят уверенность. А знаешь, чего они никогда не прощают таким вот уверенным мужчинам? Они не прощают им когда… — Нина замешкалась, подбирая нужные слова. — Когда мужик не сомневается в своей уверенности. Понимаешь? Когда мужик железный, ни на минуту не задумывается, а идет напролом, не сомневается, это хорошо, за ним, как за ледоколом можно идти. Только если его зажмет льдами — ты вместе с ним погибнешь. А ты…

— Что я?

— А ты помнишь, тогда, в первую ночь… ты знал, что меня подкладывает к тебе Гиря… что я за это бабки получу от него… а тебе было нужно, чтобы он поверил в твою… чтобы… но ты ведь тогда попытался меня оттолкнуть… — Нина повернула к себе лицо Гринчука и наклонилась, заглядывая ему в глаза. — И я могла тогда уйти. И когда я осталась у тебя, то это уже не по приказу Гири. Это я сама решила. И я…

В дверь кабинета постучали.

— Что там? — Нина выпрямилась, опустила руки и обернулась к двери.

На пороге появился один из Кошкиных:

— Там…

Кошкин пришел один, без брата, и некому было заканчивать фразы.

— Пришел кто-то? — спросила Нина.

— Гиря, — сказал Гринчук.

— Здравствуйте, Геннадий Федорович, — сказала Нина, выйдя в холл.

Ночь, и без того не слишком веселая, была испорчена окончательно.

Вряд ли это успокоило бы Нину, но новогодняя ночь была испорчена не у нее одной.

Липский–старший переживал свой позор тяжко.

Он не привык, чтобы его тыкали, как провинившегося котенка, мордой в лужу. Причем, в лужу, к появлению которой он имел не самое прямое отношение. Олег Анатольевич Липский был человеком занятым, дела свои старался вести лично, не передоверяя их помощникам, дел было много, а это значило, что на все остальное времени не хватало.

Не хватало его и на наблюдение за жизнью Леонида, сына от первого брака. С его матерью Липский не жил уже семь лет, но все еще продолжал чувствовать себя виноватым. За тот развод, за новую, молодую жену, даже за двух детей от второго брака… За то, что не смог хотя бы примирить свою новую жену с Леонидом.

И теперь вот, после выходки странного и неприятного подполковника милиции, чувствовал себя еще и опозоренным. Если бы этот Гринчук просто подошел к нему, и посоветовал…

Липский считал себя человеком справедливым, поэтому, подумав, честно сказал себе, что просто так подойти к нему этот милиционер не смог бы.

За охрану Липский платил много, и среди охранников у него не было случайных людей. Это идиот Студеникин мог пользоваться услугами перекачанных дебилов, способных только опозориться и опозорить хозяина. Липский отбирал охранников так, чтобы они могли защитить и семью, и ее репутацию.

Кто же знал, что этот малолетний подонок воспользуется этим. И что охранники именно так поймут свои обязанности.

А Леониду на все наплевать, раздраженно подумал Олег Анатольевич. Он веселится так, будто ничего не произошло. Танцует вон, с дочкой Чайкиных. И она не комплексует по поводу того, что ее кавалер имеет привычку бить девушек из обслуживающего персонала. А Леньку, по-видимому, интересует информация об охраннике. И о наркотиках.

Олег Анатольевич раздраженно отвернулся.

— Может, потанцуем? — предложила жена.

— Не сейчас, Наташа, — пробормотал Липский. — Совершенно нет настроения.

Наташа понимающе посмотрела в сторону Леонида.

— Только не нужно снова начинать об этом, — предупредил Липский. — Я и сам все понимаю.

Жена кивнула и накрыла руку мужа своей ладонью. Она уже давно уговаривала мужа отправить Леонида куда-нибудь за границу. В частную школу. Отношения Натальи с пасынком не сложились и по ее вине тоже, но сейчас у нее появился веский аргумент.

Нужно было только правильно его использовать.

— Может, тогда поедем домой, — многообещающим голосом предложила Наталья.

— Домой… — задумчиво протянул Липский.

Это был вариант. Хватит с него этого показного сочувствия. Уже двое подошли, один с соболезнованием по поводу выступления милиционера, а другой — по поводу выходки сына.

— Пожалуй, — сказал Липский и жестом подозвал старшего из охранников.

— Да, Олег Анатольевич, — Дима наклонился к Липскому.

— Мы, пожалуй, поедем домой, — сказал тот.

— Все?

Липский посмотрел на сына.

— Похоже, что нет. Не думаю, что Леня все бросит из-за такого пустяка, как позор семьи. Позови его, пожалуйста, ко мне, и прикажи готовить мою машину.

— Хорошо, — кивнул Дима. — С вами поедет Рома и Ренат…

— А почему не вы, Дима? — вмешалась Липская. — С нами ведь всегда ездите вы.

— У Ромы что-то с желудком, — сказал Дима. — Пусть лучше едет. А я останусь с Григорием.

— Ладно, — кивнул Липский, — делайте, как знаете.

— И спасибо за подарки, — сказал Дима.

— Бронежилеты не жмут? — удовлетворенно поинтересовался Липский.

— В самый раз. И за премиальные огромное спасибо, — Дима подошел к Леониду, что-то сказал ему.

Тот недовольно оглянулся, увидел, что отец и мачеха встали из-за стола, и подошел к ним, что-то бросив своей партнерше по танцу.

— Домой? — спросил Леонид.

— А ты остаешься?

— Естественно. Я не идиот, чтобы срываться с праздника, — Леонид иронично улыбнулся мачехе. — Я себе, если что, даму и тут найду.

— Ладно, — сдержался Липский, понимая, что на них сейчас смотрят почти все в зале. — Завтра поговорим.

— В смысле, второго января, — сказал Леонид и снова улыбнулся.

И снова очень неприятно.

— В смысле, — первого, — сказал Липский.

— Второго, папахен, второго. И, кстати, денег не подбросишь? На праздник. Неохота у ребят одалживать.

Липский скрипнул зубами и, стараясь не смотреть на жену, достал из бумажника деньги:

— Хватит?

— Там посмотрим, — заявил сын и забрал деньги. — Со мной кто остается?

— Дима и Григорий. У твоего постоянного что-то с желудком.

— Нормально, — небрежно кивнул Леонид. — «Мерс» ты забираешь?

— Да. А ты обойдешься «тойотой», — Липский отвернулся и вышел из зала.

У самого выхода из здания попрощался с Графом, спустился к машине. Сел на заднее сидение, возле жены.

Машина плавно тронулась.

— Нам нужно будет что-то решать по поводу школы, — сказала жена.

— Давай об этом поговорим завтра, — предложил Липский.

— В смысле, второго января? — неприятным голосом спросила Наталья.

Липский молча отвернулся.

Машина выехала за ворота, но, проехав немного, затормозила.

— Что там? — спросил Олег Анатольевич.

— Не выходите, пожалуйста, из машины, — сказал Рома.

Липский с удивлением услышал, как лязгнули затворы автоматов. Рома открыл дверцу и вышел из машины, держа автомат в руках. Водитель опустил стекло возле себя и положил ствол своего автомата на край окна.

— Что это? — Наталья схватила мужа за руку.

— Что там? — спросил Липский водителя.

Тот молча указал рукой вперед. Посреди дороги, на нетронутом с прошлого года снегу, стоял табурет. И над ним весела веревочная петля. Медленно падал легкий снег, бесшумно влетая в освещенный фарами круг, и ложась ровным слоем на табурет.

Липский увидел, как Рома левой рукой достал из кармана рацию, что-то в нее сказал, медленно обводя стволом автомата деревья справа от дороги.

— Мне страшно, — сказала тихо Наталья.

Липскому тоже было неприятно, но вслух он этого не сказал. Лишь молча погладил руку жены.

Прошло минуты две. Свет фар сзади осветил машину Липского. Тот вздрогнул, но потом понял, что это прибыло подкрепление. Подъехал «джип», из него быстро выпрыгнули четверо людей с автоматами. Еще четверо появились сзади, из-за машины. Один из них осмотрел табурет и петлю. Остальные вошли в лес по краям от дороги, осматривая все вокруг.

Рома вернулся в машину.

— Похоже, чья-то дурацкая шутку, — сказал он. — Но на всякий случай, нас сопроводят до города.

До самого города Липский молчал. И в квартире молчал, до самой спальни. Лег, и только тогда сказа жене:

— Странно начался новый год. Ты не находишь?

— Давай куда-нибудь уедем? — вдруг предложила жена. — За границу. Далеко-далеко…

* * *

— Далеко-далеко, — сказал Али, поднимая бокал. — Так выпьем же за то, чтобы наши враги были нашими врагами, чтобы наши друзья были нашими друзьями, и чтобы и наши враги, и наши друзья нас уважали.

Гиря выпил с готовностью. Выпила Нина. Выпил Гринчук. Выпил Али и перевернул фужер, демонстрируя, что тот пуст.

— Слушай, Али, — сказал Гринчук. — Вам же закон запрещает пить.

Али еле заметно улыбнулся:

— Я очень давно живу здесь. И я знаю, что аллах не обидится на меня за маленький фужер вина, но никогда не простит, если я оскорблю уважаемого человека.

— Ты и с аллахом договоришься, Али… — сказал Гиря.

— Для того язык человеку и дан, чтобы договариваться с хорошими людьми. Руки человеку даны, чтобы плохого наказать, а хорошему — подарок подарить, — Али достал из сумки свернутый шелковый платок, обернулся к Гринчуку.

— Я знаю, — сказал Али, быстро, чтобы Гринчук не успел возразить, — знаю, что вы, Юрий Иванович, никогда не берете подарков не от друзей.

Гиря хмыкнул неопределенно, но Али на это не отреагировал.

— И я знаю, что вы никогда не назовете недостойного человека другом.

Гринчук пожал плечами.

— Садреддин Гейдарович, который к своему большому сожалению не смог сюда приехать, попросил меня передать вам от него самые лучшие пожелания. И найти такой подарок, который не оскорбит вашу честь и не унизит вас.

Гринчук снова попытался что-то сказать, но Али снова его опередил:

— Долго думал я над поручением Садреддина Гейдаровича. И вот что решил.

Али взял платок в две руки.

— Мой дед подарил это мне. А ему это подарил его дед. А его деду — его дед. Всегда он был в нашем роду. Всегда он защищал честь нашего рода. Много раз он поражал сердце врага, но никогда спину.

Али развернул платок.

— Возьмите этот клинок, пожалуйста. Ему триста лет. Когда хотят оказать честь человеку, дарят ему самое ценное. Когда хотят оказать честь дарителю — принимают подарок и тут же забывают о нем. И мне не жалко отдать этот клинок в достойные руки, — Али протянул кинжал Гринчуку.

Тот встал. Искоса глянул на Нину. Она улыбнулась.

Гричук вздохнул и протянул руку.

— Спасибо, Али.

Али передал кинжал и поклонился:

— А теперь мне нужно уходить. Меня ждет работа.

Али вышел. Гринчук сел на место и посмотрел на кинжал.

— Попал, Зеленый? — спросил Гиря.

— А мы что, перешли на «ты»? — осведомился Гринчук. — Мне придется вас Гирей кликать?

— А ты… вы за три месяца не подобрели, гражданин подполковник. И кстати, как это так быстро подполковником стали? — Гиря налил себе в фужер остаток коньяка и выпил. — За Андрея Петровича?

— За кого? — спросил Гринчук.

— Теперь уже ни за кого, — махнул рукой Гиря. — Теперь уже за жратву для червей.

Гиря выгреб из коробки конфету, закусил.

— А у тебя тут, Нина, хорошо. Уютно в клубе. Слышал, наркоту ты здесь перекрыла?

— Да, — коротко ответила Нина.

— Сама придумала, или Зеленый присоветовал? — Гиря посмотрел на Гринчука и вроде бы как спохватился. — Юрий Иванович.

— Сама решила.

— И как? Нормально?

— Потихоньку.

— Ну, тады — ой! — засмеялся Гиря. — А мне пацаны жалуются, забурела Нинка, всех посылает. Точно, мент у нее крышей. Нет?

— Нет, — ответила Нина. — Я сама. И я…

— Да ради бога! — замахал руками Гиря. — Хочешь — поиграйся еще. Пока бабки не кончатся. А потом, если продавать клуб будешь, ты мне его продай. Так по честному будет? А, Юрий Иванович?

Гиря обернулся к Гринчуку. Тот молча кивнул.

— Ну, тогда нет базара, — Гиря потянулся к коробке, — ничего, что я еще одну штучку съем?

— Хоть всю коробку, — ответила Нина.

— Не, всю нельзя, — Гиря демонстративно, двумя пальцами взял одну конфету, а коробку отодвинул. — Конфеты женщинам и детям.

Гринчук молча рассматривал подарок.

— Крутая вещь, — заметил Гиря, снова наливая себе водки. — Я в этом деле не особенно, но когда Саня спросил у Али — ваше здоровье — что тот надумал дарить, а тот показал ему пыру, Саня чуть не охренел на фиг.

Гиря снова налил и выпил.

— Это ж дамасская сталь, — сказал Гиря. — Он же, наверное, на вес золота стоит. А то и дороже. Ты шелком об него попробуй. Если настоящий — точно перережет. Обмоешь со мной?

Гринчук покачал головой.

— Ну, тогда я сам. В больнице врачи не давали, прикинь. Нервы, говорят, успокаивать нужно. А их только вот водочкой и успокоишь. Да, а с ножом фигня получается. Это, может, у них ножи дарить круто, а у нас острые вещи не дарят. У нас это плохая примета, — Гиря отхлебнул, на этот раз из бутылки. — Нужно было ему с тебя хотя бы копейку взять, вроде бы как за продажу. А так получается, что он вроде бы тебе свинью подложил. Этих горцев не поймешь! То этот Саня просто друзан классный, а то начинает такое нести…

Гирю, похоже, начинало развозить. То ли он приехал уже теплым, то ли действительно отвык за три месяца.

— А давай мы с тобой, Нина, выпьем за дружбу, — предложил Гиря. — За светлую и крепкую.

— Вам обоим уже хватит, — сказал Гринчук.

— Во! — обрадовался Гиря. — Мужик. Вовремя остановиться — это правильно. Ничего, Юрий Иванович, мы с тобой… с вами, типа, сейчас на улицу выйдем, прогуляемся по морозцу. Оно и попустит… Вы прогуляетесь со мной, Юрий Иванович?

Гринчук встал.

Гиря тоже вскочил. Качнулся, но удержался за спинку кресла.

— Извини, Нина, — сказал Гринчук. — я потом подъеду, днем.

— Извини, Нинуля, — помахал рукой Гиря, — я твоего друга заберу. Он меня домой проводит. Нельзя же меня в таком состоянии одного отпускать?

— До свидания, Геннадий Федорович, — сказала Нина.

— Пошли, подполковник? — Гиря остановился возле двери и, поклонившись по-шутовски, пропустил Гринчука вперед.

Потом оглянулся на Нину и подмигнул:

— Ты меня, Нина, прости, что праздник подпортил. Но вот зуб даю — больше не приду. Ты только позвони, как продавать эту фигню будешь.

Гринчук успел забрать из машины куртку и шапку, когда Гиря вышел, пошатываясь, на улицу.

— В тачке не поедим, — заявил Гиря. — Пешком пойдем.

— На метро, — сказал Гринчук. — Сегодня всю ночь поезда ходят.

— На метро? — Гиря засмеялся. — Прикинь, я уж и не помню, сколько на метре не ездил. Прикольно.

Гиря шагнул, поскользнулся, но, взмахнув руками, удержался и не упал.

— Ты б меня поддержал, Юрий Иванович, — попросил Гиря.

Гринчук подошел к нему и молча потянул за воротник вверх.

— Не, не, — запротестовал Гиря. — Под руку.

Откуда-то из темноты вдруг вынырнули два крепких парня.

— Стоять, — скомандовал Гиря. — Это свой человек. Это сам Юрий Иванович Гринчук. Он меня провожает до дому. А вы, пацаны — свободны. Слышали, что я сказал?

Парни потоптались неуверенно, потом снова скрылись в темноте. Зажглись фары, и машина уехала.

— Прикидываете, грааж… гражданин подполковник, я за них и забыл совсем. Блин.

— Может хватит? — спросил Гринчук.

— Чего хватит?

— Пьяным притворяться. Я ж вас знаю. Вас дня три поить нужно, чтобы до такого состояния довести.

— Умный… — с непонятным выражением сказал Гиря. — Ну, раз такой умный — тогда скажи, о чем я с тобой поговорить хочу.

— Да еще так, чтобы посторонние не услышали, — в тон ему сказал Гринчук.

— Чтобы не услышали, — подтвердил Гиря.

— С Мехтиевым что-то не поделили?

— С Саней? Не, С Саней мы сейчас кореши. Он, падла, у меня рынок овощной увел, «стометровку» откусил. Теперь хочет на оптовый рынок влезть. И в казино. Друзан, одним словом, — Гиря хохотнул. — Ладно, пошли. Где тут у вас метро.

— А при чем здесь я? — Гринчук оглянулся — пусто, только вдалеке какая-то компания весело строила снеговика.

— Если так глянуть, — Гиря наклонился и поднял пригоршню снега, — то ты как бы и не при делах. Но если глянуть по другому…

Гиря сжал руку, потом бросил получившийся снежок в ствол дерева. Снежок прилип точно посередине.

— Тебя, боюсь, это тоже коснется.

— Я должен испугаться?

— Ты? Нет. А вот подумать — стоит. — Гиря остановился и повернулся к Гринчуку. — Твои новые кореша знают, что это ты Сане про наезд на меня стуканул?

— Вы это о ком? — поинтересовался подполковник. — И о чем?

Гиря снова засмеялся:

— Веселый у нас с тобой базар получается.

— Новый год, — напомнил Гринчук.

— Праздник. Ты, кстати, я, понял, подарку не удивился. И моему приезду не удивился. Кто-то у Сани стучит?

— Зачем? Мехтиев с тех самых пор вокруг меня топчется, хочет дружить. На день милиции подарка не подарил, понимает, что в этот день взятки обычно идут. День рождения у меня в марте, ждать долго. Значит, Новый год остается. Я так и думал, что подсунет такое, от чего вроде и отказаться нельзя. С вашим визитом еще проще. Вы вышли из больницы — накопились дела. А Нина и «Кентавр» — ваши дела. Пацаны, и вправду, небось, мозги проели по этому поводу.

— Ты, кстати, Нинку не обижай. Она баба хорошая. Я это сразу понял, еще когда в секретарши ее к себе брал. Потому и сам не обижал, и пацанам запретил. И ты ее не обижай…

Гринчук сплюнул.

— Не сердись, Зеленый. Ты ведь не по злобе обидеть можешь. Просто забудешь, что ей может быть больно, — неожиданно серьезно сказал Гиря. — Ты крутой парень, умный. Меня тогда со взяткой просчитал, Андрея Петровича и следака своего, Чебурашку, подставил, чтоб он в ваше гестапо не стучал.

— Куда?

— Ну, в эту, внутреннюю безопасность, или как вы ее там называете.

Гирня резко обернулся на душераздирающий визг.

Из распахнувшейся с визгом двери, на снег вылетело человек десять, с бенгальскими огнями и бутылками шампанского.

— С Новым годом! — заорала какая-то дама и бросилась целовать Гирю и Гринчука.

Ее оттащили. Компания отправилась дальше по улице, где виднелись огни большой елки.

— Так вот, — вытерши снегом с лица помаду, продолжил Гиря, — ты мужик умный, но думаешь, что остальные, кто с тобой, такие же. А люди, они твари слабые. Они хотят, чтобы их жалели. Ты моих пацанов видел?

— Очень слабые и жалкие, — сказал Гринчук.

— Прикалываешься… А знаешь, что я на каждый праздник каждому из них подарочек вручаю? А на день рождения я накрываю ему стол. Любому, хоть своему водиле, хоть бригадиру, хоть быку… Ты у своей Нинки спроси, день рождения каждого, бабы его, жены там, или сожительницы, детей… — всю было записано. И каждого поздравляли.

— Дорого выходило? — спросил Гринчук.

Гиря резко обернулся к Гринчуку, потом засмеялся и погрозил пальцем:

— Не нужно меня доставать сейчас. Я, наверное, по твоим понятиям, типа урода… но ты меня послушай. Последняя тварь все для тебя сделает, если почувствует, что ты к ней относишься, как к человеку. Ты пойми, Зеленый, они ж все — с улицы. А там живым остаться — уже счастье. Ты не думал, почему ты и другие правильные менты, все правильно делаете, а народ к нам идет. Ко мне. Не прикидывал? Они ж знают, что я их не озолочу. Знают, что у меня и грохнуть могут, что я сам могу… всяко бывает. А идут ко мне, а не в дружинники. Знаешь чего? А того, что вы им предлагаете стать такими как все, а для меня они все исключительные. Въехал?

— Въехал, — сказал Гринчук.

Потом взял Гирю за отвороты дубленки и встряхнул.

— А теперь ты послушай, красавец. И не перебивай. По моим понятиям, ты — гнида, которую давно нужно было придушить. И если бы ты подох, дышать стало бы легче. И пацаны, которых ты делаешь исключительными, тогда, может, чем другим занялись бы. И уж во всяком случае, наркоты всякой на улицах стало бы меньше. И разговариваю я сейчас с тобой только потому, что…

— А почему? — спросил сипло — горло ему Гринчук сдавил — Гиря. — Почему? Интересно тебе? Тогда поставь меня наместо.

Гринчук разжал руки. Гиря откашлялся и поправил шарф.

До входа в метро они прошли молча.

— Может, такси? — предложил Гринчук.

— Нет, на метре так на метре, — упрямо сказал Гиря. — И мы еще не поговорили.

На станции Гиря глянул на специально вывешенное новогоднее расписание, потом посмотрел на часы:

— О, еще минут десять есть. Присядем?

Они сели на скамейку, стоявшую на платформе.

— Я тебя и поблагодарить забыл, — сказал Гиря.

— За звонок Мехтиеву? Забудьте.

— Не за звонок, — покачал головой Гиря. — Это ж ты тогда мне гранату в кабинет поставил?

Ничего не дрогнуло на лице Гринчука.

— За то спасибо, что шанс мне тогда дал.

— Для чего шанс?

— Подумать. Я в больнице посидел, подумал… И понял, что самое главное для меня. Да для любого это самое главное, — Гиря полез было за сигаретами, но передумал.

— И что же?

— Живым остаться. Не дать этим уродам себя замочить.

— Благое желание, — кивнул Гринчук. — Есть классный способ — замочить уродов раньше.

— И замочу. Замочу. Только…

В метро спустилась компания. Кто-то затянул «В лесу родилась елочка», кто-то с шумом открыл шампанское. Кто просто заорал от избытка чувств.

— Ты Сане не верь, — сказал Гиря.

— А я и не верю. И вам, кстати, тоже.

— И мне не верь. Но Сане не верь в первую очередь. Он на тебя виды имеет. На твоих новых друзей. На тех, кто тебе новые погоны надел. Он хочет, чтобы его туда взяли, чтобы…

— Куда взяли? — уточнил Гринчук.

— Не знаю, как это называется. Но ты все равно меня понял. Ты умный. Он меня на это зарядил, чтобы я поискал туда выходы, — заметив на лице Гринчука улыбку, Гиря тоже усмехнулся. — Вот и я про то. Какого хера он меня на такое стремное дело подписывает? Чтобы я к тебе пришел? Или еще чего? Не знаю. Только он это крепко решил. И если договорится с этими, то он здесь все подчистит.

— А вам-то что?

— А меня туда не возьмут при любом раскладе. Если его возьмут, он меня здесь тоже в живых не оставит. Понял? — Гиря посмотрел на часы. — И где ж этот поезд?

— Опаздывает, — сказал Гринчук. — Праздник.

Людей на платформе собралось уже десятка три.

— Праздник, — протянул Гиря. — Но Сане ты не верь. Все время оглядывайся.

— Хорошо, — кивнул Гринчук. — Только ты, Гиря, тоже запомни — у нас это с тобой последний такой душевный разговор. Самый последний. И если ты действительно хочешь выжить — лучше со мной не пересекайся.

— Это уж как карта ляжет, — сказал Гиря, вставая со скамейки. — Что-то мне перехотелось в метре ездить. Пока. Нинку не обижай.

Гиря, не торопясь, прошел по платформе. Встал на эскалатор, помахал Гринчуку рукой. Тот отвернулся.

Не хватало еще выслушивать поучения от Гири. Как-нибудь сам разберется со своими делами. И с Ниной, и с Братком. Жизнь — это как… Как, вон, поезд метро. Есть тоннель. И рано или поздно из тоннеля появится поезд. Не танк или самолет, а поезд.

Послышалась музыка. Баян.

Веселится народ. Радуется. Какая свадьба без баяна? Гринчук взглянул на стоящих на платформе людей. Странно, баяниста среди них не было, но звуки баяна явственно усиливались. Кто-то играл «Прощание славянки».

Те, что стояли на правом краю платформы вдруг оживились, что-то закричали. По эскалатору спустилась дежурная по станции и двое сержантов милиции. Гринчук встал со скамейки. Подошел к краю платформы.

Жизнь действительно похожа на метро. Ты будешь стопроцентно уверен, что должен появиться поезд, а появиться может все, что угодно. Например, пьяный мужик с баяном.

Как он попал в тоннель?

Шапка сбита на затылок, пальто расстегнуто, баян орет, а за спиной мужика медленно движется поезд. И лицо у машиниста не злое, а какое-то даже одухотворенное. Праздничное лицо.

Народ закричал радостно, сержанты начали слазить с перрона за мужиком, а тот все продолжал играть.

Гринчук вышел из метро. Осмотрелся. Достал из кармана телефон и набрал номер.

— Нина?

— Да.

— Бросай все, садись на такси и поехали к Мишке. К бабе Ирине. Там сейчас и Браток. Ты как, не против?

— Не против, — сказала Нина.

— Тогда я жду возле подъезда.

Гринчук вспомнил мужика с баяном и засмеялся. Праздничное настроение вдруг появилось само собой, словно подтверждая старое правило, что Новый год нельзя встретить, как запланировал. Даже если ты его решил для себя испортить. Это Новый год.

Гиря был, в общем, доволен. Мехтиев выслушал Али и тоже остался удовлетворен. Владимир Родионыч в компании Полковника даже позволил себе выпить немного больше чем обычно, Наталье Липской удалось в постели отвлечь мужа от печальных мыслей и даже повернуть их в нужном направлении.

Граф, провожая до утра гостей, был доволен, что ничего, кроме совершенно идиотской петли над дорогой и табурета, не омрачило общего течения праздника.

Даже Леонид Липский, проснувшийся в номере с проституткой в полдень первого января, был доволен. Это поняли и оба охранника, потому, что Леня, против обыкновения не делал въедливых замечаний и не придирался к обслуге.

Последнее, правда, могло быть результатом вчерашнего эксцесса, но этого Григорий и Дима обсуждать не стали.

Чтобы не портить себе настроения, они даже не возражали, чтобы Леонид сел за руль. До города, не дальше, как клятвенно пообещал Леонид.

Володя, Леха и Кацо тоже были довольны. Все пока складывалось по плану. Давно ожидаемый телефонный звонок прозвучал вовремя, машина завелась без проблем, снегу насыпало за ночь не много — все было чики-пики.

Нельзя сказать, что удовлетворен был бывший охранник семьи Чайкиных, Громов, но он об этом никому не сказал. Так уж сложилось.

Олег Анатольевич Липский за утренним кофе принял, наконец, решение отправить сына в Англию. Полковник решил, что с введением Гринчука в общество теперь проблем не будет. Граф решил, что такого удачного мероприятия ему проводить еще не доводилось.

Дима решил, что сегодня, сдав дежурство, он поедет к своей девушке, и до послезавтра не будет вылезать из постели. Григорий решил, что…

Все они что-то решали, будучи в полной уверенности, что от их решения что-то зависит. Оказалось, что если и зависит, то совсем немного.

Оказалось, что достаточно мелочи, чтобы жизнь сотен людей изменилась резко и бесповоротно.

Так иногда бывает.

Люди только об этом предпочитают не думать. Люди солнечным ярким январским днем предпочитают смотреть на ярко-голубое небо почти счастливыми глазами, замечать, как здорово смотрится на ветках берез тонкая вязь инея… И не замечать мелочей и ерунды.

Так, Григорий, сидя на переднем сидении «тойоты», возле Лени Липского, не заметил, как тот умудрился зацепить боком при обгоне видавшую виды зеленую «девятку». Спохватился Гриша только тогда, когда раздался неприятный скрежет.

— Твою мать, — Гриша представил себе, что теперь ему скажет старший Липский, а когда вспомнил, что Леню за руль пускать было вообще нельзя, то от хорошего настроения вообще ничего не осталось.

— Нет, ты видел, что этот лох на дороге вытворяет? — возмутился Леня. — Я ж ему мигал поворотом, он видел, что я шел на обгон.

Из остановившейся «девятки» вылез парень в темной куртке и присел, что-то рассматривая на левом заднем крыле.

Леня выключил мотор.

— Разберись с этим уродом, — приказал он Грише.

Тот оглянулся на Диму.

Тот посмотрел на суетящегося возле «девятки» парня.

— Лучше бы договориться, — неуверенно сказал Григорий. — А то…

Что именно «а то» Дима понимал и сам. Не хватало еще разбираться с Олегом Анатольевичем. А если водила «девятки» сунется в милицию с жалобой, то возможны неприятности. Для охранников, естественно.

— Сходи, глянь, — сказал Дима. — Не думаю, что там много бабок понадобится. На крайняк — предупреди, что он за «тойоту» будет платить.

Гриша выпрыгнул из машины, остановился, чтобы взглянуть на свои повреждения, а потом пошел к «жигулям».

— Что значит — забашлять? — стукнул по рулю Леонид. — Дать уроду в рыло и все. Чего с ним базарить.

Крутой пацан, со злостью подумал Дима. Все знает, все умеет. Машину только водить не научился. В рыло. Тебя бы туда послать разбираться.

Григорий что-то говорил, показывая в стороны «тойоты», водитель «девятки» пожал плечами и указал на свою царапину. Григорий выразительно покрутил пальцем у виска и оглянулся на машину, будто в ожидании поддержки.

Из «девятки» медленно выбрался еще один парень, в красной куртке. Посмотрел на повреждения и что-то сказал Грише. Гришино возмущение было видно даже на расстоянии.

— Вот они сейчас вдвоем начистят Грише рожу, а ты тут сидеть будешь, — сказал Липский.

— Не начистят, — уверенно сказал Дима. — Он сам кому угодно начистит.

— Ну, так и начистил бы, а то стоит такой лошок из «тойоты».

Гриша махнул рукой и пошел к своей машине. Двое из «жигулей» пошли следом, что-то говоря вдогонку. Из машины их голоса слышны не были, но видно было, как вырывается пар изо ртов. Коротко так вырывается, энергично.

Дима приоткрыл дверцу:

— Что там у вас?

— Что там у нас, — зло бросил Гриша. — Пять сотен баксов требуют. Совсем озверели!

— Сколько? — поразился Дима. — Да весь их тарантас не стоит столько.

— Ты думаешь, что крутой? — спросил тот из подошедших, который был в темной куртке.

Теперь стало понятно, что она темно-серая.

— Козлы сраные, — поддержал тот, что был в красной куртке. — Петушить вас некому.

— Давай, Дима, — сказал Липский. — Мыль задницу.

— Ну, ты им сам скажи, — попросил Гриша. — Как с цепи сорвались.

— Мужики, — сказал Дима и открыл дверь пошире. — Давайте разберемся спокойно.

— Ты пойди спокойно глянь, чего вы натворили, — «красный» добавил несколько сильных выражений, словно не боясь возможных последствий.

Так с Димой разговаривали редко. И он не привык терпеть подобное обращение. Каким бы придурком ни был Липский-младший, но идея начистить рыло уродам показалась Диме не такой уж плохой.

— Последний раз предлагаю спокойно разобраться, — начал Дима, выходя из машины.

Что-то он хотел сказать еще, но не успел.

В руке «темного» вдруг оказался пистолет.

Выстрел.

Пуля ударила Диму в лицо, выплеснув кровавое месиво на крышу машины. Гриша, стоявший к Диме лицом, успел обернуться к стрелявшему и даже дотянуться до пистолета в кобуре.

Пуля «красного» ткнула его в горло.

Гриша захрипел. Он был очень упорным человеком и, не смотря на рану, все-таки вытащил пистолет из кобуры. В глазах помутилось, но силуэты он еще видел. Если бы патрон был в стволе, то Гриша успел бы, может быть, выстрелить. А так он потратил остаток сил на то, чтобы просто давить на спусковой крючок.

Еще одна пуля ударила в лоб, отбросив его тело к машине.

— Вот и все, — сказал удовлетворенно Леха.

— Как два пальца об асфальт, — сказал Кацо. — Мальчик не собирается уезжать на машине?

— Не собирается, — сказал Леха, — он собирается тихонько перейти в нашу машину. Правда?

— Правда, — ответил Леонид Липский, зачарованно глядя на кровь.

На белом фоне, под яркими солнечными лучами, кровь смотрелась контрастно. Даже как-то празднично…

… Трупы возле машины обнаружил проезжавший мимо мотоциклист. Он вначале хотел, было, что-нибудь забрать из крутой тачки, но потом здраво рассудил, что так можно и неприятностей огрести. Посему мотоциклист предпочел доехать до ближайшего милицейского поста и сообщить о своей находке.

Еще через час приехали за подполковником милиции Юрием Ивановичем Гринчуком.