Участковый. Ментовские байки. Повести и рассказы. Книга первая

Александр Карповецкий

В книге повестей и рассказов «Участковый», написанных в жанре «ментовских» баек, бывший участковый 1980-х – 1990-х годов крупных московских мегаполисов Братеево и Орехово-Борисово А. Карповецкий доводит до читателей атмосферу тех лет в трудной и ответственной работе инспекторов – «министров» участков. Жизнь героев, прототипов книги проходит в переломный период постепенной смены старой советской эпохи на эпоху дикого «рынка».

Участь «министра» участка

Повесть

Шагает не спеша, от дома к дому.

Спокойный голос и хозяйский взгляд.

Здесь каждый уголок ему знакомый,

О нём здесь с уваженьем говорят…

Л. Фесенко. «Участковый»

Глава 1

Нино и вино

Дежурный Смирнов принимает у меня табельное оружие и рацию. Закончилась рабочая неделя. Впереди два выходных дня. Майор Шестаков, руководитель службы участковых инспекторов, подведя краткие итоги работы за неделю, отпустил всех по домам. В субботу и воскресенье не намечалось никаких запланированных спецмероприятий, ночных рейдов и засад. Даже не верится! Давненько мне не приходилось отдыхать два дня подряд! Даже можно сходить на почту и заказать переговоры с женой. Она сейчас далеко, на родине, отдыхает с детьми у мамы…

Выхожу на улицу и направляюсь в курилку. Оттуда слышен смех и крепкие мужские выражения. Участковые инспектора, видать, не собираются расходиться по домам.

— Смирно! Равнение на «министра» участка старшего лейтенанта Полищука! — громко подаёт команду лейтенант Ревяков.

Мои сослуживцы посмеиваются. Лейтенант Кондрашов, известный в конторе острослов и правдолюб, подливает масла в огонь:

— Товарищ «министр»! На вверенном вам административном участке без происшествий! Докладывает «заместитель министра» лейтенант Кондрашов! Вольно, товарищи офицеры…

Всю неделю в городских отделениях милиции только и говорят об известном совещании в гарнизонном Доме культуры. Первый секретарь МГК партии Ельцин неделю назад встречался с участковыми инспекторами столицы. На той встрече известный московский политик пообещал нашему брату в самое ближайшее время обеспечить служебным жильём все семьи офицеров, проживающих в общежитиях и опорных пунктах милиции.

Нам, участковым инспекторам, было в диковинку слушать партийного «царя», общающегося с народом без бумажки. Старший лейтенант Гордый, достав из толстой папки-«лентяйки» рабочий блокнот, напомнил присутствующим в курилке:

— Послушайте, коллеги. На совещании я выписал крылатые изречения партийного вождя: «Участковый инспектор в границах своего административного участка является полноправным министром, решающим все поставленные перед ним задачи». — Это только цветочки, — продолжает «министр» участка. — А вот и ягодки: «И никакой большой начальник не вправе вмешиваться в вашу работу, препятствовать выполнению задач «перестройки». Коллеги, как вам нравится такая постановка вопроса? Никто не вправе вмешиваться в вашу, то бишь, нашу работу! — Старший лейтенант захлопнул блокнот, обводя глазами собратьев по цеху.

— Спасибо, Анатолий, что напомнил. Нам очень нравится такая постановка вопроса. Проверяющего из Главка, если что, отныне мы можем смело послать на… сославшись на первого секретаря. Руководство ещё и премию подбросит за сообразительность.

Каламбур младшего лейтенанта Шульцова утонул в безудержных беспорядочных каламбурах его коллег.

Когда смех утих, пожилой майор Мотин, старший участковый инспектор и первооткрыватель службы участковых в микрорайоне Братеево, напомнил о смелом поступке «министра» участка Ворошиловского района столицы, обратившегося к Ельцину с запиской. В ней участковый инспектор сообщал, что женат, имеет троих детей и отработал на земле более десяти лет. Из общежития жены его многодетную семью попросили съехать, и сейчас она более трёх месяцев ютится в опорном пункте милиции. Участковый-стажёр Калданов, выпускник Черкизовской средней школы милиции, назначенный месяц назад на должность «министра» участка, задал коллегам риторический вопрос:

— Хотелось бы знать, уволило руководство этого «министра»-смельчака из милиции задним числом, или же, наоборот, ему предоставили семейное общежитие?

Этот жизненно важный жилищный вопрос неожиданно вызвал споры среди участковых инспекторов, собравшихся в курилке в конце рабочей недели. Многие из них не имели своего жилья. Одни офицеры утверждали, что не могло руководство уволить участкового только за то, что он обратился с просьбой к первому секретарю, другие — что многодетному папаше наверняка предоставили хорошее жильё. Нашлись и такие «министры» участков, которые высказались категорично, дескать, подставил офицер непосредственное и районное начальство, а оно в таких случаях не прощает. Их мнение высказал лейтенант Нетбаев:

— Могу поспорить с кем угодно: уволили жалобщика из милиции без выходного пособия, по принципу: чтобы другим было неповадно!

— Коллеги, я могу узнать об этом «министре» участка достоверную информацию, — парировал самый опытный инспектор микрорайона майор Мотин. — У меня в Ворошиловском районе работает в оргинспекторском отделе «рувэдэ» друг, созвонюсь и всё узнаю. Миша, — обращается убелённый сединой офицер к молодому лейтенанту, — давай уточним вопрос: на что спорим?..

В окне дежурной части появляется дежурный Смирнов.

— Полищук! — окликает он меня. — Срочно зайди к начальнику!

Вызывать подчинённого офицера к себе после окончания рабочего дня просто так начальник милиции не будет. Делать ему нечего? Ему тоже хочется побыстрее уехать домой к семье.

Возвращаюсь в контору. У дежурного капитана интересуюсь, знает ли, зачем я понадобился Сапожкину? Выказываю и недовольство:

— Володя, слушай, рабочий день закончился, и я уже убыл домой. Так и доложи, лады?

— Не лады. Иди, знай, когда зовут!

— Да знаю. Но сам посуди: если бы я не задержался в курилке? Домашнего телефона у меня нет. Ну, в этом случае, как бы ты поступил? Что, направил бы ко мне домой патрульную автомашину?

— Если бы да кабы, — добродушно реагирует Смирнов. — Тебе чего, захотелось почесать языком? Так я могу и послать, куда Макар телят гонял. Трава там сочная. У Сапожкина зампослужбе Шестаков. С тебя за разглашение секретной информации причитается. Сам напросился, а «Ключевой», наш универсам, ещё открыт.

Обижаться на иного дежурного — всё равно, что на глухого, что не слышит, или слепого, что не видит.

Стучусь и открываю дверь. Как и положено, войдя в кабинет, козыряю.

— Разрешите?

— Входите, Полищук.

Меня вызвали на ковёр, не исключено, что разговор у них только что шёл обо мне. Может, уже после совещания на меня поступила жалоба из прокуратуры, секретарь ещё не ушла домой, принесла начальнику милиции бумагу, он вызвал к себе Шестакова и приказал дежурному Смирнову разыскать меня… Нет, я об этом не думал, это просто выстроилось в голове автоматически. Я даже знаю, от кого поступила жалоба. Нечего было связываться со сто тринадцатой статьёй — истязание — надо было оформить дело по сто двенадцатой — побои. Отписал бы супругам Мамаевым, что имеют право обращаться в суд в порядке частного обвинения, и все дела.

Начальник милиции Сапожкин спрашивает напрямик:

— Как вы смотрите на то, чтобы завтра поработать? Или уже построили на выходные какие-то важные планы?

— Какие планы могут быть на субботу? Отоспаться. Только в этом месяце в субботу мы провели три рейда по борьбе с пьянством и алкоголизмом! Не привыкать!

Шестаков сказал:

— Мы знаем, ваша жена с детьми сейчас в деревне… помнится, на предыдущем совещании ты говорил, что у тебя в «заначке» имеются две точки самогоноварения. На сегодня это не изменилось? — Шестаков не ломает из себя интеллигента, не гордится должностью, он простой, из нашей среды, до назначения на должность замначальника по службе прошел все ступени карьерного роста: рядовым, участковым инспектором, а затем старшим участковым.

— Думаю, ничего не изменилось, Александр Данилович… Вернее, за две точки головой не ручаюсь, но одна — непрерывно действующая. Источник информации надёжный, и её можно накрыть в любой момент.

— Ну, и что прежде не накрыли?

— Как раз этим заняться и собирался. «Язык мой враг мой!» — ругнул я себя. Только бы других домой отпустили, а то могут не так понять. В бой я не рвался, но на новое дело нарвался… Решаюсь спросить, будут ли назавтра и остальные задействованы в борьбе с самогоноварением? Если два десятка участковых выйдут на мероприятие, то не два, а все двадцать самогонных аппаратов будет одюжено. Что подумают об участке?..

— Нет, — отвечает Шестаков. — Только ты, Семён. Назавтра мы с начальником поручаем лично тебе одно-единственное задание. Да, но какое! Сейчас Иван Александрович введёт в курс дела.

Начальник милиции тут же разъясняет:

— Ваше задание, Полищук, имеет политический подтекст. Надеюсь, вы не забыли майский указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом?

— Никак нет!

— Работа целой армии участковых инспекторов приобретает, согласно нему, политическое содержание. Кто, как не вы, участковые, играете первую «скрипку» в борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением?

— Никто! Первая «скрипка» — мы.

Вышестоящим руководством Сапожкину поручали вести эту самую непримиримую борьбу на закреплённой за отделением милиции территории. Я, как партийный ещё со срочной службы, тоже понимал эту задачу. В своей повседневной работе я успешно решал её, годом ранее за работу на этом поприще меня наградили именными часами.

Стою перед начальником милиции и его заместителем по службе, поглядываю на часы и чуточку ухмыляюсь. Несколько конфискованных мною самогонных аппаратов я раздал своим хорошим знакомым. Не закапывать же их в землю на своём участке? Кому-то достанется и завтрашний аппарат…

Сапожкин неверно или как раз слишком точно истолковал увиденную на моём лице ухмылку:

— Чему вы улыбаетесь, Полищук? Ваше завтрашнее задание, повторяю, носит ярко выраженный политический аспект. Да, да! Вас приедет снимать центральное телевидение, всесоюзный Первый канал, передача «Трезвость — норма жизни». Наверное, слышали?

— И даже смотрел пару раз. Честно, — говорю я, сам же внутренне содрогаюсь от слов Сапожкина. Всесоюзной известности ещё не хватало! Чтобы ославиться до самой малой родины, родного Полесья!..

— Иван Александрович, а нельзя ли как-нибудь без телевизионщиков? Задание я выполню, самогонный аппарат конфискую. А как всё это может выглядеть в кино?

— Самогонщикам в кино будет стыдно, а нам за что? — заключил Шестаков.

— Товарищи офицеры, шутки в сторону! Вы, Полищук, один из лучших участковых в районе, и, между прочим, именно вас рекомендовал заснять для истории заместитель начальника «рувэдэ» полковник Кравченко. Полчаса назад он заверял меня по телефону в следующем: «Полищук не подведёт, я уверен в нём, потому что именно я принимал его на работу в сто пятьдесят девятое отделение!»

Я сильно колебался, что только не обуревало меня. Я, офицер, навек свяжу свое имя с самогоноварением, как Моргунов, Никулин и Вицин.

Шестаков советует:

— Семён, успокойся. Делай завтра свою повседневную работу. Это главное. Организуй изъятие аппарата на точке, да не один, а со своим внештатником Сидоровым. Вы отнесёте его в опорный пункт. По дороге к вам подойдёт корреспондент Первого канала. Он задаст несколько вопросов по майскому указу. Неужели ты, практик, имея высшее образование, не сможешь ответить на пару казённых фраз?

— Хорошо, выполню и это, — говорю я и самодовольно тяжко вздыхаю.

— Ну, вот и договорились! Ответ настоящего коммуниста! — произносит Сапожкин, подводя черту. Вы и внештатный сотрудник Сидоров будете поощрены районным руководством денежной премией. Я, со своей стороны, обещаю представить вас к внеочередному званию — капитана милиции.

— И с повышением по службе, — продолжает майор Шестаков. — Я вот тут собираюсь подавать рапорт на пенсию и буду рекомендовать тебя вместо себя на должность замначальника по службе.

Последнее слово остаётся за начальником.

— Вы свободны, Полищук. Идите, отдыхайте, — обращается ко мне Сапожкин.

— Есть!

Беру под козырёк и, развернувшись, топотом направляюсь к выходу.

— Полищук! — вновь окликает меня Сапожкин.

Поворачиваюсь лицом к двум майорам. Какие ещё последуют вводные? Кажись, всё оговорено и обсосано до косточки. Свою завтрашнюю задачу с политической составляющей я сполна осознал, подойдёт корреспондент и я должен ответить на его вопросы.

— Табельное оружие вам назавтра ни к чему. Обойдётесь рацией. И ещё… Мероприятие, ну, конфискацию-то самогонного аппарата, вам надлежит провести в гражданской форме одежды.

— И с рацией в руках. Понятно! Теперь разрешите идти?

— Идите.

Выйдя из конторы, круто заворачиваю в сторону опорного пункта милиции. Изъять два самогонных аппарата в один день? Задача, надо сказать, с практической точки зрения никем доселе не выполненная. Зачем два, если требуется для телевидения всего один? Отработать необходимо, всё же, две точки. В одной квартире меня и внештатника Сидорова может ожидать полное фиаско. Повезёт, быть может, на второй? А вдруг обломится на двух точках? Такой вариант тоже учтём! Например, самогонщики не откроют дверь, а без санкции прокурора взламывать не будешь, в два счёта выгонят. Эту мысль я гоню прочь, но она засела прочно, прочнее, чем приказ начальства.

Сейчас вызову внештатника Сидорова и мы отработаем детали завтрашних действий вплоть до мелочей. Иначе нельзя. Конфисковывать самогонный аппарат — это, брат, не мяч на футбольном поле погонять. Тут Шестаков прав — можно прославиться на всю страну, а можно и ославиться до закиевщины!..

Набираю домашний номер своего общественника. Жена Люба отвечает, что он ещё не пришёл с работы.

— Как появиться, пускай срочно идёт в опорный, — говорю, доставая из сейфа толстенную амбарную книгу.

В тридцать третьем доме, по информации Сидорова, более месяца процветает алкоточка братьев Сивухиных. Нахожу в книге семейку самогонщиков. Братья, Иван да Виктор, прямо как первые золотых дел инженеры Ивана Третьего, инвалиды второй и третьей группы. Проживают с престарелой матерью, инвалидом первой группы. Мой внештатный сотрудник обитает в соседнем доме. Его информация о торговле братьями-инвалидами самогоном удостоверенная, не требующая дополнительной проверки. А вот обсудить детали конфискации аппарата крайне необходимо.

Вторая точка выявлена мною лично две недели назад. О ней вот я и похвастал руководству на одном из служебных совещаний. «Язык мой — враг мой!..»

При знакомстве с жильцами дома, звоню в одну из квартир, дверь ещё не открылась, защёлкали лишь замки, из квартиры послышались громогласные раскаты женских ругательств:

— Алкаши проклятые! Я вас щас, вашу мать, опохмелю!

Открывается дверь, и надо мной нависает крупных габаритов хозяйка обители. В руке держит металлическую трубу от пылесоса, намереваясь здесь же пустить её в ход, но милицейская форма останавливает её от намерения сшибить с ног, — подумалось мне, — надоедливого безденежного алкаша. Значит, здесь либо перепродавали спиртное, либо варили самогон. Вторую версию я отогнал, поводив носом. Кажется, было чисто, хотя…

— Ой!.. Моя милиция меня бережёт! Я вас чуть не зашибла! — произносит ещё довольно молодая женщина кавказского типа и широко улыбается. Извините, товарищ милиционер, проходите в квартиру.

Провожая меня в коридор, женщина не перестаёт жаловаться на местных алкоголиков:

— Сил моих больше нет. — Шастают в квартиру и днём и ночью, а как с утра, так норовят пораньше. Идут туда, — показала пальцем в пол, — а попадают ко мне. А у меня трое детей школьного возраста.

— К кому шастают-то?

— К самогонщикам приходят, что этажом ниже, а попадают ко мне, — отвечает женщина, включая в полутёмном коридоре свет.

— А-а!

Можете составить протокол. Подтверждаю, каждый день алкаши толпами прут к соседям. Или вы не верите Нино?

— Верю, верю, затем и пришёл.

— Пойдёмте за мной.

Она провела на кухню, указала на вентиляционное окошко.

— Нюхайте!

— Это лишнее. Я чувствую запах браги. Сейчас запротоколируем со свидетелем.

— Для начала я угощу вас хорошим грузинским чаем. Грузию я вижу чаще только во сне, но уверена, вы ещё не пили настоящего грузинского чая.

— Вам привозят.

— Да, и привозят, и высылают…

Целый час мы с Нино пьём на кухне ароматный чай и болтаем о жизни. «Итак, — думаю я, — простой обход привёл к неожиданному результату! Спешить не будем, надо разведать тщательней…» Тучная Нино оказалась душевной и гостеприимной хозяйкой, заставила меня съесть два, подогретых ею, хачапури. Поначалу я отказывался, но лепёшка с сыром оказалась сильнее уговоров хозяйки. Попивая чай и закусывая лепёшкой, я рассматривал стены с портретами и фотографиями красивой юной грузинки…

— Приходите ещё, когда с командировки вернётся муж Вано. Вы не пробовали настоящего грузинского вина? О, в Грузии мы пьём с утра до вечера, и у нас нет алкашей! Уверяю вас, мы с вами будем сидеть весь день, и вы сами убедитесь!..

— Спасибо, спасибо… — Вручаю Нино визитною карточку, записываю в блокнот её домашний телефон. — Давайте, Нино, договоримся вот о чём. Я твердо обещаю вам в течение двух недель ликвидировать этот самогонный рассадник, но до того, вы, Нино, никому об этом не сообщайте. Намечается специальная операция.

— О! Наверное, обо мне напишут в газету?

— А вам бы хотелось? — удивился я.

— Я же бывшая актриса кино и театра… я так надеялась, что вы узнаете меня, я же снималась…

— Постараюсь доставить к вам кинооператора…

— Как бы я была вам благодарна!

…В ожидании внештатника Сидорова набираю домашний номер Нино, мне хочется быть уверенным на все сто десять процентов в успехе завтрашнего захвата аппарата. Центральное телевидение я решил направить к Нино. Да, меня могут не сделать капитаном, но быть им я мечтал совсем иной ценой.

— Добрый день, Нино, вернее сказать, добрый вечер, это…

— Да, я вас узнаю, Семён Александрович. Когда вы направите ко мне режиссера?

— Мы договаривались на кинооператора!

— Да, да, конечно, но…

— Завтра принарядитесь к съёмкам, я к вам направлю Первый канал телевидения. У вас достаточно вина?

— О, да, конечно!

— Хватит, чтобы рассказать о разнице виноделия и самогоноварения?

— Вы, наверно, шутите?..

— В общем, ждите.

Мне не хотелось, чтобы завтра, если что, актриса предстала в неожиданно растрёпанном виде. Что подумают о ней её поклонники в Грузии, а, может, и всего Союза?

— Спасибо. Вано уже два дня, как приехал в Москву. Мы будем вас ждать.

— Приоденьте его тоже…

— О, вы не беспокойтесь, ведь он же у меня сценарист!..

В моей работе частенько требуется жертвовать личным ради интересов других. Да, я мог не получить капитанского звания, но мне отчего-то было приятно представить, как счастливая Нино, хлопая в ладоши, сидит у экрана телевизора, и указывая на себя, нарядную и красивую, пальцем, с воодушевлением вспоминает, какая была когда-то тонкая и ранимая.

Ей-богу, она в те годы не могла представить себе, что не в кино и на сцене театра, а в жизни, даже со счастливым мужем, она со стальной дубиной наперевес будет бегать в прихожую, чтобы сбивать с ног любого опрометчивого алкаша, просунувшего свою дурную башку в квартиру добропорядочной женщины.

Глава 2

«Алконавты»

После разговора с Нино приветствую своего внештатного сотрудника, пожимая ему руку:

— Привет, Гена! Как сам? Как дела на работе? Не успел переступить порог квартиры, а уже надо бежать ко мне в опорный. Поди, тяготят мои милицейские заботы?

— Да всё нормально… Ты же знаешь, что помочь тебе мне не в тягость, а в радость. Сегодня в ночь? — интересуется внештатник. Он готов перейти от слов к делу.

Геннадий Сидоров — человек огонь. Приехав после армии в Москву, в тот же день отыскал военно-врачебную комиссию, определяющую годность или непригодность для службы в милиции, получил ответ, что без соответствующего направления органа внутренних дел к врачам не допустят человека с улицы, и, выйдя из ВВК, обратился в первое же отделение милиции, попавшееся на пути. Сидоров был в армейской форме, и с солдатом-дембелем побеседовал замполит. Молодой человек ему понравился: идейный, целеустремленный, знающий, чего хочет в жизни. Характеристики из армии у Сидорова не было, и замполит, взявший над ним шефство, направил по месту службы уволившегося солдата запрос и помог ему трудоустроиться на завод «Серп и Молот».

Спустя три месяца Сидоров был направлен на военно-врачебную комиссию, имея отличную характеристику армейского начальства. Но медкомиссию он не прошёл ни с первой, ни со второй попытки: имел один физический недостаток — косоглазие. Правый глаз Геннадия смотрел человеку в лицо, левый — в сторону. В своё время, это не помешало врачам военкомата призвать Сидорова на срочную службу, но консилиум милицейской ВВК категорически не признал Геннадия годным к строевой.

Сидоров расстроился и чуть было не отбыл к себе на родину, в Чувашию, но неожиданная встреча на столичной улице с одноклассницей Любашей явилась фактором, определившим их дальнейшую судьбу. Одноклассники вскоре поженились. После рождения разнополых двойняшек, супруги Сидоровы получили две комнаты в заводском семейном общежитии.

Два года назад Сидоров познакомился со мной. Начал оказывать мне безвозмездную помощь. Притащив диковинную штуку — заводскую дрель, просверлил бетонную стену в коридоре опорного пункта и помог установить информационный стенд «Их разыскивает милиция». Затем мы повесили в комнате приёма населения на окно шторы. Мы начали дружить семьями. Разумеется, я оформил Сидорова внештатным сотрудником милиции, вручив ему заветное красное удостоверение. Издали оно выглядело, как милицейское. Геннадий радовался красной «корочке», как ребёнок новой заводной игрушке, которая и пляшет и поёт. «Чего радуется… Кто подчиниться приказу человека в гражданской одежде, предъявившего пьяному гражданину пусть и красное удостоверение?..» Так я думал вначале. Но вскоре мне стали понятны и мотивации органов внутренних дел, и, соответственно, мотивы, подвигнувшие Сидорова желать службы в милиции. При проведении «пьяного рейда» на моём участке, у подъезда жилого дома мы обнаружили спящего на скамейке вдрызг пьяного человека. То ли не дошёл на автопилоте нескольких метров до родного порога, то ли выгнали из дома: о чём свидетельствовали найденные в кармане документы — паспорт и рабочий пропуск на завод «Серп и Молот», где работал Сидоров. Мне стало жалко пьяного работягу, я вознамерился было сообщить его семьё через первого входящего в подъезд человека. Но внештатник, у которого висела на плече моя рация, уже вызывал дежурного, называя адрес для приезда милицейского «воронка» из вытрезвителя.

— Зачем ты вызвал медвытрезвитель, Гена? Мужик работает на твоем заводе, возможно, в соседнем цехе!

Ответ Геннадия меня озадачил. С той поры между нами встала та самая невидимая река Рубикон, которую Юлий Цезарь, ещё не император, наступая на Рим, перешёл с тремя сотнями всадников; и перейдя реку подвёл черту — «рубикон», которую было нельзя пересечь обратно ни при каких обстоятельствах. Говоря милицейским языком, работнику милиции категорически запрещается совершать те или иные поступки, недостойные человека по моральным соображениям. Сидоров заявил мне тогда:

— Мы с тобой, Семён, претворяем в жизнь майский указ по борьбе с пьянством. План нужно выполнять не только тебе, участковому, но и мне, работнику завода, и по поводу того, что этот алкаш работает в соседнем цеху, скажу, что я даже рад, что он сегодня окажется в медвытрезвителе. Если он стоит в очереди на улучшение жилья, теперь его задвинут в самый конец, а моя — подвинется вперёд. Такой закон выживания мне ближе, жесткий, но телу ближе!

Я высказал своё мнение по поводу выполнения и майского указа, и милицейского плана, и его, Геннадия, «закона выживания»: что для меня такой закон неприемлем ни при каких обстоятельствах:

— Вот что… верни-ка мне, Сидоров, рацию. Впредь я буду сам принимать решение, доставлять ли человека в милицию или сопроводить домой.

Геннадий насупился. Молчал и я, пока к нам не подъехали сотрудники медвытрезвителя. «Сколько людских судеб мог поломать „принципиальный и справедливый“ следователь Сидоров, пройди он два года назад врачебную комиссию? Никакой „рубикон“ такого не остановит…» — подумал я. Познакомившись со мной, он целый год пытался получить от меня единственно точный ответ. «Почему, Семён, в армию меня призвали, а служить в милиции отказали? Ведь несправедливо!» Что я мог ответить: что рыть в стройбате окопы и ходить в наряд на кухню чистить картошку можно и с физическими недостатками? Но человек не инвалид, считает себя здоровым, как быть? Пусть сам ищет ответ! — думал я. Хотя искать недостатки у Родины, если она обратила внимания на твои?.. Но я не стал говорить об этом, чтобы не засчитал за мораль. Иначе бы, наверное, полный разрыв.

Объясняю внештатнику о серьёзном мероприятии, запланированном на завтра:

— В ночной рейд мы не идём. Сегодня спим дома. А завтра, в субботу, приходим к восьми часам сюда, в опорный. — Чуть помолчав, весело объявляю. — Чёрт возьми! Идём на работу, как на праздник! Нас с тобой приедет снимать центральное телевидение.

— Шутишь? — Правый глаз внештатника пристально смотрит на меня.

— Нет. У тебя есть новый костюм?

— Имеется, от свадьбы.

— Наденешь. У меня тоже свадебный, приказано одеться по гражданке.

— Не верю я… Ну, какое тут ещё телевидение?

— С артистами театра и кино, вот какое! Завтра увидишь!

Молча закуриваю, чувствуя, что что-то начинает злить. В конце концов, когда Геннадий уяснил, что телевидение и артисты не блеф, поначалу оробел, но пока я выкурил сигарету, уже был весёлым. Что было в его голове, я не выпытывал.

— А как называется передача?

— «Трезвость — норма жизни». Пока об этом много не болтай, на всякий случай. Хочешь, скажи жене и родне там… Пусть порадуются за тебя, увидев в передаче. Да там, в общем, ничего особенного, сидят в Останкино известные люди, призывают к трезвому образу жизни, дескать — норма. По окончании передачи поднимутся в ресторан «Седьмое небо» и выпьют дорогого коньяка.

— Здорово!

— Ещё бы!

А мой общественник уже сам не свой. Уж и не знает, верить ли чуду?

— Выше голову, рабочий класс! Прорвёмся!

— Да, да, конечно! Я обязательно предупрежу Любу и позвоню родным в Чувашию. И пусть меня, рабочего, покажут по телевидению!.. А тебе что, всё равно?

— Да нет, что ты!..

Мне вспомнился рассказ Чехова: кажется, человек прибегает домой с газетой, где напечатали заметку о том, что он попал под коляску, и он показывает её всем и радуется, что теперь его знает вся Россия. От того, что на меня, участкового, завтра будут глазеть миллионы, не вызывает у меня ни малейшей радости. Я представил, что по дороге к опорному пункту ко мне подходит корреспондент. Он задает мне вопрос: как вы, товарищ участковый инспектор Полищук, боретесь на практике с самогоноварением? Ведь вы так и не конфисковали ни одного самогонного аппарата! Э-эх! А ваши начальники нам сказали, что вы лучший инспектор района и вами лично конфисковано у самогонщиков не менее десяти самогонных аппаратов. Мы вам поверили, приехали, а вы мелко обманули нас.

— Хотите снять сюжет о разнице самогоноварения в России и в Грузии? — спрашиваю я.

— С удовольствием. Надеюсь, вы запаслись грузинским вином?

— А вот я предпочитаю нашего самогона, только очищенного! — говорит оператор корреспондента…

— Ты о чём задумался?

— Да, так…

— А в общем, мне всё равно. Тебя поснимают и меня к тебе пристегнут. Нет так нет. Ведь мы с тобой — два сапога пара, два звена одной цепи, ты милиция, власть, я — общественность. Разбуди Сидорова в три ночи, назови в Братеево адрес, и я там буду через десять минут.

Внештатник говорил правду. Он даже обижался на меня, если не позвоню хотя бы раз в неделю.

— Слушай внимательно. Главное, нам необходимо конфисковать у граждан Сивухиных самогонный аппарат и ликвидировать точку. Затем мы прошествуем мимо телевизионных камер с изъятым аппаратом в направлении опорного пункта. К нам подойдёт корреспондент телевидения и задаст несколько вопросов. Мне, а, может, и тебе. Поворачивайся ровным глазом…

— Да ладно тебе, шутник! Сам, что ли, не знаю?!.. Другому бы за такое!..

— Вот именно, другому. А меня слушай. Как говорится, нам нужно постараться не ударить в грязь лицом.

— И только-то. А Останкино? Коньяк на «Седьмом небе»?

— Забудь! Потом выпьем самогона.

— А я-то думал!..

— Подумаем давай вот о чём… о деталях… Мы должны найти хитрую уловку, чтобы инвалиды вторых степеней братья Иван да Виктор открыли входную дверь, а когда мы войдём, — чтобы эта их степень не усугубилась!

— Ладно, буду как можно осторожней. К тому же, на мне будет новый костюм.

— Итак, ответь мне: как попадают к ним покупатели?

— Звонят в дверь. Два длинных и два коротких гудка.

— Откуда знаешь? Покупателей запускают в квартиру?

— Самое бойкое время?

— Уже с восьми утра.

— А продолжается?..

— До девяти вечера. Для особо приближенных, барыг, спекулянтов и бомжей Сивухины делают поблажки. Им отпускают и за полночь, а спать ложатся с третьими петухами.

— Как будем брать свидетелей?

— Проследим за покупателем, вышедшим с товаром из подъезда, проводим метров за сто и задержим его!

— Неплохо придумано! Но погоди, допустим, задержали мы с тобой покупателя с самогоном, мы же должны его и оформить по всем правилам: доставить в милицию, изъять самогон, составить акт с понятыми.

— И проверить, самогон ли это. А вдруг — вода?

— Нет, нам дорого время. Проверить надо раньше, прямо при задержании. Если вода — отпустить! Телевизионщики ждать не будут, им нужна правда жизни, мне было видение, что они могут обидеться.

— Да ну… — не понял шутки Геннадий.

— Ей — богу, не вру. И потому риск мы сведём к нулю. И мой план проще. Я показываю деньги, меня просят зайти в квартиру, ты ожидаешь на лестничной площадке, возле лифта. Как только щёлкнет замок, ты это слышишь и резво подбегаешь к двери, вламываешься в квартиру. А дальше — дело техники.

— Не выйдет.

— Почему?

— Нам не откроют, потому что не поверят. Надо будет, хотя бы помять свои свадебные костюмы, а моя жена не согласится.

— Моя тоже. Ладно, рискнём. А в случае провала у меня имеется ещё одна самогонная точка. Она действует, как и твоя, почти в круглосуточном режиме. Хоть сейчас можем туда нагрянуть и изъять из квартиры самогонный аппарат. Но нам нужно это сделать завтра.

Геннадий вдруг философски размышляет:

— Нет, пусть твоя «точка» останется на закуску. Сделаем на ней статью о спекуляции. После того, как нас заснимут для телевидения, мы отнесём самогонный аппарат в опорный с моей «точки». А затем сходим на твою и сработаем на живца. Делов-то на пару часов.

Мы покурили.

— Ну, что, побалагурили, шут нас побери?! Шутники хреновы! — Взяв последнее слово, я бросил окурок и затоптал его в пыли. — Недаром говорят, утро вечера мудренее. Извини, что напрасно вызвал тебя.

— Да ничего. Завтра, так завтра. Костюм надевать?

— Да, надень. Впрочем, наденешь после того, как изымем у Сивухиных аппарат. Ты проживаешь в соседнем доме, делов-то минут на пять.

— Правда, телевидение будет, что ли?

— Да уж и сам не знаю. Ну, всё, пока.

— Пока.

И мы разошлись.

Идя домой, я подумал о муже Нино, сценаристе. «Надо было для начала познакомиться с ним! — пришла ко мне, увы, запоздалая мысль. — Иначе одна трепотня! Никакой стройности действия! Никакого искусства! Никакой правды жизни для миллионов!..»

* * *

К восьми часам подхожу к опорному пункту милиции, где меня поджидают Сидоров и гражданка Барановская. Проживает Людмила Петровна в этом же доме, с внутренней стороны, в третьем подъезде. Её муж Николай, раз, примерно, в три месяца на недельку уходит в глубокий запой. И тогда я, участковый, у неё частый гость. Запойного Николая то на дому подлечу, то в милицейский «обезьянник» определю на ночь. Определял я Барановского на полгода в шестнадцатую наркологическую больницу. Всех больных, — у пьяниц здоровья нет, — из больницы увозят автобусами ежедневно на завод «ЗИЛ», приобщиться к общественно-полезному труду и заодно поработать для государства. А Николай здесь трудится таким образом уже более десяти лет! И ему всё равно, откуда ехать на работу — из дому или из «зиловской» больницы. Разница только в зарплате. Если едет из Братеево, получает в месяц, со слов Людмилы, и сто восемьдесят рублей, и все двести. Выезжая из больницы, приносит в семью двести рублей в квартал — получку за три месяца. Все методы лечения, как милицейские, так и медицинские испробовала горемычная женщина для мужа. Однако, вот, не помогает алкашу измениться, начать путь в сторону здоровья ни медицина, ни милиция. Барановскому охота раз в квартал обязательно уйти в затяжной загул. И покамест у запойного пьяницы возникает это желание, до тех пор он будет мучить жену и двоих малолетних детей. Наркологи за полгода так и не смогли установить точной причины, по которой Николай пьёт все жидкости, содержащие градусы.

— Привет, Гена! Здравствуйте, Людмила Петровна! Давно ли меня дожидаетесь?

Мой вопрос адресован Барановской, ибо с Геннадием у нас со вчерашнего дня договор встретиться возле опорного: у нас задание — изъять на выявленной точке самогонный аппарат и пройтись с ним, образно говоря, «вдоль по Питерской» до моего опорного. А далее нас в жилсекторе, неподалеку от него, примерно, часов в одиннадцать будет ожидать корреспондент Первого канала со съёмочной группой. По стране партия развернула компанию по борьбе с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением, а цель благая — оздоровление, по мере возможности, образа жизни советских людей. Находясь на передовом рубеже, я, участковый инспектор нового столичного микрорайона Братеево, должен и обязан продемонстрировать на практике свои результаты. Мне и общественнику Сидорову доверено предъявить необъятной стране изъятый у несознательных граждан самогонный аппарат.

Женщина начинает:

— Второй день, как мой благоверный запил. Вчера, в пятницу, работу прогулял, а вечером пришёл пьяный в дым. Сегодня, ни свет ни заря, убежал к дружкам-подъездникам. — Повернувшись к Сидорову, заплаканно разъясняет: — Ну, мужики-то, алкашня, что собираются во дворе и в подъездах, а затем соображают «на троих».

— Что будем делать, — говорю — решать вам! То ли мне полечить Николая дома, то ли определить до вечера в «обезьянник»… Но пока, извините, на часа три у нас важное мероприятие, и у нас сейчас начнёться к нему подготовка!

Деваться женщине некуда, и она, высушив слезы, решает:

— Отправьте в милицию. Только, ради бога, не отпускайте вечером, а то опять где-нибудь нажрётся и ночью устроит скандал. У меня ж, вы знаете, малые детки. Уж лучше пускай возвращается утром, и скандалит, когда я отведу их в садик.

В потухших бирюзовых глазах женщины безнадёжная обреченность решать за мужа — как ему надавать по башке, но не очень. Если хоть чем-то можно было таким помочь, кроме милицейских и медицинских мер. Отказать же ей, пришедшей в опорный пункт милиции, нельзя, иначе зачем я ношу милицейскй мундир? Вдруг я решаю, что моя помощь Барановской важнее изъятия самогонного аппарата, даже с последующей демонстрацией его гражданам страны по центральному телевидению.

— Мы сделаем так!.. Людмила Петровна, за мной! Гена, ты с нами, может понадобиться помощь!

Николай Барановский становится столь буйным, что, порой, приходится его связывать, как быка, конечно, с сотрудниками милиции, поскольку одному с таким не совладать.

— Как он сегодня?

— Совсем дурной… хлебнул, видать, не закусывая, не меньше двух стаканов самогонки. Я это по запаху чую. Разбудил в семь утра меня и детей, начал приставать с того, почему не приготовила завтрак… Потом пошло… плохая я жена. А я ему: не на что тебя, алкаша, уже кормить. Ты лучше скажи, когда принесёшь мне зарплату? Тут, сами знаете… лезет драться. Бегу к вам и не знаю: что делать, если вас не застану? Суббота же, выходной… Телефоны-автоматы где работают, где нет… Гляжу, возле опорного ваш помощник, сообщает мне, что вы вот-вот будете…

Запыхавшись от ходьбы и разговора, Людмила Петровна заходит в подъезд и останавливается.

— Ну, вот, скажите-ка мне, у кого эти дружки-подъездники находят своё пойло в шесть-то утра?!

Всего через два дома отсюда по направлению к центру микрорайона успешно и почти круглосуточно функционирует первая самогонная точка. Чуток в стороне, метров за семьсот, неподалеку от конечной остановки общественного транспорта, работает в полную мощь вторая, братьев Сивухиных. Микрорайон небольшой, компактный. За полчаса можно легко, пёхом весь обойти.

Выйдя из лифта, на лестничной площадке, слышим детский плач. Наша запыхавшаяся спутница слёзно восклицает:

— Господи, когда уже закончаться мучения с этим иродом?!

— Ладно, вы уж полегче, Людмила Петровна!..

Она открывает ключами замок, войдя в квартиру, включает свет, сзади тихонько входим и мы. Из кухни раздается пьяный голос мужа:

— Опять куда-то бегала, стерва! Уж не в милицию? Поди-ка сюда! Щас поучу, как надо папку уважать! — Добавив к этому грязные ругательства, Барановский неустойчивой походкой идёт из кухни. При виде нас лицо пьяницы перекашивается от отчаяния и бешенства.

— Ах вы!.. твою мать!..

Людмила Петровна проскользнула в комнату к плачущим детям. Пьяный Барановский двинулся на нас, не признав меня не в форме, не зная и Сидорова, он поднял руку, я сделал шаг назад, коренастый Сидоров выступил вперёд, и пьяный, налетев на твердыню, рухнул нам под ноги. В следующий момент Сидоров уже заломил хозяину, за бытовое хулиганство, две ослабшие руки за спину и подтянул их на дыбу.

Показалось, хрустнули суставы, хозяин завопил, из комнаты вышла Людмила Петровна, посмотрела и вернулась к детям.

— Достань-ка из моего кармана ремень…

Какой же у меня предусмотрительный внештатник! Идёт на съёмки, а в карман, на всякий случай, кладёт орудие пытки. Он садится пьянице на спину, и, прижав пьяного лбом к полу, вдруг резко бьёт ладонями рук по ушам.

— Окстись, горилла!

Барановский осекается и более не орёт, осознав, что сегодня по любому уже не удастся избежать «обезьянника».

Дежурный Минаев удивлён моему звонку из квартиры Барановских по поводу мелкого хулиганства:

–…Да знаю я эту семейку. Но ты-то там как оказался? У тебя ж совершенно другая задача!.. Ты в эту минуту должен изымать самогонный аппарат для телевидения. Сапожкин и Шестаков в конторе… я проинструктирован, чтобы, в случае чего, подстраховать…

— Записывай адрес и направляй «воронка», — говорю и кладу трубку.

Пока прибывает наряд милиции, составляю на Барановского протокол по мелкому хулиганству, опрашиваю хозяйку, своего внештатника и пишу рапорт. Затем мы уже спешно передаём из рук на руки утреннего бытового хулигана Николая Барановского прибывшему наряду милиции и покидаем квартиру.

— Слушай, — задумчиво озвучивает оригинальную мысль напарник. — Вот вы называете алконавтами алкашей, но, по-моему, это несправедливо.

— С чего это вдруг? Это, всё-таки, милицейская практика!

— Да, это я понимаю. Но я, когда скручиваю, допустим, алкаша, чувствую, что это я в скафандре, я на важном задании. Меня отправили, словно, на другую планету. Вот мы идём на задание. На первую алкоточку. Изъять аппарат. А есть ещё вторая. Прикинь, вот мы должны доставить на землю важные инопланетные агрегаты…

— Ты что, это всерьёз, что ли?.. Хотя, ты, конечно, совершенно прав! Вот сейчас возьмём аппарат, и попрём на глазах у всего света через весь микрорайон…

— Семён, сколько на твоих командирских? — спрашивает меня внештатный сотрудник Сидоров по дороге на первую алкоточку.

Год как я награждён именными часами, так руководство Главка оценило меня на поприще борьбы с пьянством и алкоголизмом. Десять алкоголиков и одну алкоголичку лично в течение одного календарного года я направил в лечебно-трудовой профилакторий по решению народного суда. Мой внештатный сотрудник знал историю моих наградных и каждый раз, встречаясь со мной, обязательно интересовался временем.

— Смотри!

Мы останавливаемся, выставляю левую руку вперед, Геннадий может и посмотреть на них, и прикоснуться к ним, а также и прочитать надпись прямо на циферблате: «От руководства Главного Управления внутренних дел Мосгорисполкома». Общественник, поддерживая кисть моей руки, не первый раз читает вслух надпись, а затем философски изрекает:

— Ну, что ж… уже девять ноль пять, и более часа мы потратили на пьяницу Барановского. Если бы просто вызвали наряд, милиционеры бы сами с ним разобрались.

Я помалкиваю.

Сидоров отпускает мою руку и продолжает:

— К одиннадцати приедет телевидение. Что будет, если до этого мы не успеем конфисковать самогонный аппарат? Нет, допустим, что конфисковать аппарат мы успеем. На соблюдение всех формальностей, как опрос соседей, изъятие самогона и вызова «воронка» уйдёт полтора часа. Получается, времени у нас в обрез! Телевизионщики станут ждать? Как бы ни так!

Сидоров смотрит на меня, я для него большой авторитет — как, никак «министр» участка с тридцатью тысячами человеками населения! И обладаю, по его разумению, неограниченными властными полномочиями над народом. Могу остановить человека, и, сделав ему внушение, и составить протокол, и наложить штраф, и возбудить уголовное дело, и доставить виновного в суд — на самую скамью подсудимых. У внештатного сотрудника таких полномочий не было, нет и быть не может, и он, если мечтает об этом, тогда плохо спит по ночам. Ему может сниться, что он милиционер и ведёт беспощадную войну с алкашами, тунеядцами и судимыми, постоянно предавая виновных справедливому народному суду…

— Обождут, ничего с ними не случится… Им тоже требуется свое время… Пока выберут место для съёмок, пока развернут свои машины с осветительными приборами…

— А где определят площадку для съёмок, как думаешь?.. А кто им покажет место?.. А жаль, если не успею переодеться в костюм, и тогда меня заснимут в робе.

— Позвонил, что ли, в Чувашию?

— В том-то и дело! Ждут!

Напоминаю, что организатор мероприятия сам начальник милиции, не подведёт:

— Сапожкин и Шестаков уже в конторе. Они и встретят телевизионщиков, не сомневайся. И к месту съёмок проведут, и опорный покажут, — разъясняю диспозицию помощнику. — А теперь вернёмся к нашим баранам… мы уже на подходе к твоей «точке». Давай-ка ещё раз по кругу: «точка» надежная?..

— Обижаешь! Вчера, как разошлись, подежурил за столиком, где подъездники забивают «козла», и трое, один за другим, без проблем купили у Сивухиных самогону. Один из них — местный, из тридцать третьего дома, подходил и предлагал выпить. Считаю, никаких неожиданностей не предвидится.

Снимаю болтающуюся на плече рацию, отключаю её и прячу под пиджак. Выйти на связь с дежурным, запросить помощь не составит и минуты.

Не доходя до двенадцатиэтажки, расходимся в разные стороны. Сидоров сворачивает налево, я иду направо. Ему по времени к алкоподъезду чуть ближе, мне же не к спеху; в лифт Геннадий должен войти первым и подняться на девятый этаж, и лишь после этого я тоже вызываю лифт и поднимаюсь к самогонщикам. Итак, подождать за углом, у кабины лифта, как только щёлкнет дверной замок, немедля вверх и вломиться в квартиру. Тут Геннадий на подмоге, удерживает открытой входную дверь, а далее всё по отработанной классической схеме. Представиться хозяевам: мол, старший участковый инспектор… и посуровей так фамилию — Полищук, мол, с ним шутки плохи! Всем стоять, где стоят! И предъявить свое незаменимое оружие — красное милицейское удостоверение!.. Вот такая ошеломляющая процедура вторжения на неприкосновенную частную территорию — в квартиру жильца. Потом останется малое: достать рацию, выйти на связь с дежурным Минаевым — назвать адрес с запросом помощи. Даже самый отъявленный самогонщик не станет бросаться на участкового, чтобы гнать взашей представителя власти. Не пустить в квартиру он может, а выгнать вон — кишка тонка. Главное для меня, мента, попасть в квартиру законным способом, не взламывая дверей! Кой-какой положительный опыт по ликвидации самогонных точек у мента Полищука за пять лет накопился!

К примеру, о самом простом способе войти в квартиру в вечернее время, знает каждый милиционер. Надо всего-то отключить хозяевам свет, щёлкнув в электрощитке тумблером. И стать сбоку от дверного глазка или возле лифта…

За Сидоровым закрылась дверь подъезда. Надо подтянуться и мне. Ускоряю шаг, внимательно осматривая всё и всех попадающих в поле зрения вокруг. Вроде, всё чисто. В большом девятиподъездном доме изредка хлопают входные двери, выпуская во двор на прогулку сонных собачников с младшими братьями на поводках. Суббота, день выходной. После трудовой недели народ только-только просыпается.

Кабина лифта остановилась на девятом этаже. Пора и мне туда. Вызываю лифт вниз. И пока он спускается на первый этаж, ещё раз, мысленно прокручиваю ситуацию. У меня всего несколько секунд. Как только щёлкнет замок открывающейся входной двери, молниеносно заваливаюсь в квартиру, как солдат в траншею врага. Однажды, очень матёрый самогонщик все-таки закрыл дверь перед моим носом, но защёлка замка ещё не сработала, и со всей силы я навалился на супостата. Дверь подалась, чуток приоткрылась, я подставил ботинок и затем плечом добавил так, что мой матёрый дядя в полтора центнера весом отступил, с уважением впуская меня в зловонные хоромы. Плечо болело в тот раз больше месяца. Всякое бывает с самогонщиками, народец этот не из трусливых… Поначалу пытаются тебя ублажить, затем купить, и в конце концов, намекают на большие связи в милиции, в суде и в прокуратуре — дескать, советуем вам, участковый инспектор, с нами не связываться, не тех, де, экспроприируете!.. Но оказавшись на скамье подсудимых, честно признают себя виновными и согласными со штрафом и конфискацией самогонного аппарата и сивушного неочищеного самогона…

Лифт останавливается на девятом этаже. Выхожу из кабины и едва успеваю сделать несколько шагов по направлению к заветной двери «золотых самогонщиков» — братьев Ивана да Виктора. Моему взору открывается весьма неприглядная картина. Внештатник Сидоров пятится задом, еле держась на ногах. В закрывающейся квартире мелькает злорадное, обросшее чёрной щетиной, лицо одного из двух братьев. Сидоров вот-вот плюхнется на бетонный пол. Подхватываю его сзади. Одной рукой он держится за нос, он расквашен и начинает обильно кровоточить. «Хорошо, что ещё не в свадебном костюме!» — мельком думаю про себя. По-шустрому сопровождаю внештатника к лифту, нажимаю кнопку вызова, кабина распахивается, и мы оказываемся внутри.

— Гена, запрокидывай голову кверху! Эх, холодной воды бы сейчас! А ещё лучше — льда, а?

Он кивает.

— Да только где ж его взять?!

Суечусь в лифте возле товарища, а чем тут поможешь? Но он, молодчина, стойко переносит боль, не издав ни стона. Лифт, наконец, останавливается, и мы, не солоно хлебавши, выходим из подъезда.

— За нами, я убежден, оттуда наблюдают, — говорю, намекая на окна. — Нельзя нам засветиться, — говорю Сидорову и тяну за собой, молчаливого и униженного, на узкую асфальтовую полоску возле самой стены дома под окнами первых этажей.

Смекаю, что в соседнем доме на первом этаже проживает знакомый гаишник. Решительно и быстро двигаемся к нему.

Гена, видно, хочет что-то сказать:

— Молчи, обсудим ситуацию после. Сейчас нам бы льда! Обещаю: этого коварства братьев я на тормозах не спущу! Подведём их под статью «спекуляция».

— Но не сегодня, да? — чувствую, выговаривает Сидоров мне.

— Ничего, не сегодня, так завтра. Дайте только срок!..

— Да какие за это срока?! Я-то — гражданский!

— Да, был бы ты по форме, не отвертелись бы.

— А сейчас что, отвертятся?

Разочаровывать Сидорова мне не хотелось.

— Вот и пришли!

На счастье, сотрудник дорожно-постовой Рысев оказался дома, хотя, казалось, долго жму кнопку звонка. Открывается первая дверь тамбура.

— Привет, Виктор! Окажи-ка нам срочную помощь!.. Тащи давай лёд!.. Мы на задании… Это мой внештатник Геннадий… В соседнем доме, на алкоточке нам только что дали в нос.

— Да вижу! Чего толпитесь? Проходите в коридор. Я мигом…

Гаишник пулей улетает на кухню, откуда доносится шкворчание зажариваемой рыбы. Слышны только обрывки его разговора с женой. Виктор несёт Сидорову кусочки льда, отковырнутые из стенок морозильника, завёрнутые в чистую белую тряпку; тут же пригождается и небольшое полотенце, обильно смоченное холодной водой.

— Что у вас за задание такое?

— В свадебных костюмах сняться на телевидении.

— Шутники! Ладно, моё дело кровь остановить… Но если надо — пойду с вами брать точку! Мстить будете?

— Нет, не сегодня.

— Спасибо, друг! — говорит Сидоров.

— Да чего там!.. Могу предложить жареной рыбы, позавтракаете с нами?

— Будешь? — спрашиваю Сидорова.

Он отрицательно мотает головой.

Итак, всё должно было идти по утвержденному плану. Сидорову открыли дверь, он зашёл в квартиру, попросил продать пол-литра самогона. Вместо него он получил в нос прямо на лестничной площадке. Отчего же Сидоров даже не успевает среагировать? Вывод однозначен: его вычислили. Элементарно узнали! Но если так, он в гражданском платье, имеет право с утра опохмелиться… Нет, слишком часто мы всюду показываемся вместе. Сидоров проживает тут же, в соседнем доме, и я не раз бывал у него, в результате бесчисленное количество раз мы прошлись и у алкоподьезда. А признать Сидорова — пустяки, стоит ему только кому посмотреть в глаза… Косоглазие!

Конечно, во всём я винил одного себя. Не смог предвидеть такой существенной мелочи! Ладно, Сивухины, продавайте пока своё пойло, но стану дневать и ночевать на участке, пока с вами не поквитаюсь за товарища!

Я уже мечтал, как ловлю нескольких новых покупателей, опрашиваю их в конторе и слышу в их признании фамилию Сивухиных. Затем я неожиданно заявляюсь к братьям с участковым Кондрашовым, отключаю свет и жду возле двери, пока они не откроют её, ибо без электричества завод встает. «И оформим мы вас, братья-кролики, сперва за мелкое хулиганство, подержим до утра в «предвариловке», а поутру я сам лично отвезу вас в наш справедливый народный суд. Со всем вашим скарбом! Вот бы когда я согласился, чтобы меня сняли на Первом канале, и о моём подвиге узнали на родном Полесье! И уж я продемонстрировал бы, как вы, Сивухины, бросаете в самогон таблетки аспирина, чтобы у местных алкашей лучше деревенели их мозги! Можно было бы пригласить в ассистентки бывшую артистку театра и кино Нино, у которой на самогонщиков тоже вырос большой зуб.

— Ну, всё, брат, спасибо, ещё раз низкий поклон жене.

— Простите, братцы, — она не вышла из кухни, стесняется, вы застали нас чуть не в неглиже.

— Ничего! Главное — лёд!

— А остальное скрупится-смелется! — пытается пошутить Сидоров.

— Вы точно не на задание? А то ведь я сейчас, мигом!..

— Сказано же — ждёт телевидение! Строго двоих!

— Ну, ладно… Как-нибудь позвоните, что там у вас да как?..

— Договорились!

За нами закрывается дверь, тает запах жареной рыбы с луком («Эх! Сейчас бы под рюмочку!..»), и мы удаляемся.

Глава 3

Вино и кино

Медленно движемся с Сидоровым ко второй алкогольной точке, выявленной мною недавно в двадцать восьмом доме. Ни я, ни поникший было духом, но уже пришедший в себя от прямого удара в нос, Геннадий вслух больше не вспоминаем о телевидении. Мои «командирские» показывают десять двадцать пять. Приедет телевидение к нам в Братеево или не приедет — оба делаем вид, что нам теперь по барабану. Разве что причины такого отношения к известности теперь у каждого свои, особые. У меня задание, а у помощника — помятый вид, и родные в Чувашии, видя такое, могут составить не верное представление о борющейся с самогоноварением Москве… Самогонный аппарат у братьев Сивухиных мы не конфисковали. На алкоточке Сидорова травмировали, разбив ему нос: узнав в глазок подсадную утку, устроили ей сюрприз, как только её нос оказался в досягаемости кулака — тут же и пострадал.

Дорогой, извиняюсь перед Сидоровым:

— Я тебе коньяк поставлю, точно!

— Опять то когда ж будет! А я бы сейчас от стакана не отказался.

— Вот возьмём товар, имеешь право подлечиться.

Он обрывает:

— Нет, я сам хорош! Со своим косоглазием лезу прямо в малину, которую гоняю! Это ты прости меня, Сеня!

— Да чего прости?! Лопухнулся я! Жаль только, что это не гарантирует от дальнейших ошибок. Сколько ещё от меня пострадает невинных!

— Надеюсь, это репетиция перед интервью. Наказания без вины не бывает…

— Не забудь сказать это корреспонденту!

Мы посмеялись.

— Ладно, никто не виноват. Это судьба!

На душе у меня полегчало. Проанализировав неудавшуюся попытку, мы с боевым настроем подошли к дому, где круглосуточно и с большим размахом работала вторая самогонная точка на моём участке. Направляемся сначала прямиком в квартиру грузинки Нино, жившей над точкой этажом выше.

Нажимаю на звонок: два коротких и один длинный — условленный сигнал, это важно: к Нино частенько, перепутав квартиры, наведываются за самогоном. Она встречает таких гостей крепким словом и железной трубой от пылесоса. Под горячую руку не так давно едва не огрела меня самого. Это до знакомства. На счастье, тогда я был в форме. Теперь Нино моё доверенное лицо, осведомитель, и я могу зайти к ней пошептаться в любое время суток, когда разрешит её муж-сценарист. Правда, для этого с мужем ещё надо было познакомиться лично.

Нино открывает дверь, она в хорошем настроении. В нарядном платье грузинка не кажется такой дородной. Приветливо улыбается:

— Здравствуйте! Заходите, сейчас познакомлю с мужем.

— Спасибо. Непременно!.. Это, вот, мой внештатный сотрудник Геннадий Сидоров, прошу доверять, как и мне!

— Вано! Иди, дорогой, к нам! У нас гости!

В коридор выходит худенький и небольшого роста хозяин.

— Вано, это наш участковый, он не в форме, потому что хочет снять меня на телевидение, я тебе говорила…

— Полищук, Семён Александрович, ваш участковый, — говорю я и вынимаю визитку. — Это вам. А это…

— Я слышал, что Гена — ваш помощник. Что у него с лицом?

— Глаз у меня косит, — выручает меня Геннадий, — а с лицом то, что на задании мы ввязались в серьёзную драку.

Приветливая улыбка сползла с лица хозяина квартиры.

— Я так думаю… Кто поднял руку на внештатного участкового милиционера, он не прав! Если ты покажешь мне этого нехорошего человека, я поговорю с ним, как мужчина с мужчиной. Не смотри на меня, что я метр с кепкой. Мы с тобой, товарищ Сидоров, имеем свой недостаток, но мы его компенсируем! Вот, я маленький — да удаленький, в юности занимался каратэ. Могу прыгнуть выше собственного роста. Вот моя Нино! Она вам расскажет, как я защищал свою любовь!

— Хорошо, но в другой раз! Две недели назад я пообещал вашей хозяйке, что ликвидирую алкоточку у ваших соседей. Операция началась, её название «Останкино».

— Останкино, почему?

— Вано, ай! Я же говорила тебе!

— Хорошо, что от нас требуется? — спросил грузин.

— Пусть ваша Нино встанет у окна… Надеюсь, она знает всех соседей, проживающих в вашем подъезде?

— Не волнуйтесь! Чужого человека распознать мы сможем, — отвечал Вано за Нино. Алкашей за самогоном в нашем подъезде Нино учует хоть за версту! А мне что делать?

— Дайте Сидорову льда, ты не против, Гена?

— Мне бы сейчас стакан самогона! — сказал Геннадий.

— Самогона у нас нет. А настоящее грузинское вино вас ждёт!

Сладковатый бражный запах тут же шибанул в нос, едва я заглянул за сантехнический шкаф. В квартире нижнего этажа варился самогон. Сам я, выросший в деревне, знал в этом толк. Да и родители мои, вырастившие большой сад, могли бы поспорить с Вано и Нино, у кого вино лучше! В Москве же за пять лет мною было изъято у самогонщиков более десятка аппаратов разного калибра, в том числе весьма оригинальных конструкций, тут уж москвичи обгоняли деревенских, — даже и с датчиками давления и дистанционным пультом управления.

— Сейчас я вам налью по стаканчику, работе нисколько не помешает! — говорит Вано. У Сидорова покатился кадык. Я соглашаюсь:

— Ну, если по маленькому…

Вдруг нас прервал голос Нино:

— Идут! Смотрите! Ну же, быстрей!.. — Нино вычислила забулдыгу, жаждущего выпить немедленно у подъезда. — Этого можно будет взять сразу с поличным, как только выйдет на улицу. Будет пить из горла!

— И мне бы хоть глоток, не помешало бы, — вдруг говорит Геннадий.

— Не накаркай. Судьба, брат, дело такое! А у нас ещё съемки!

— А хоть вина?

— Знать, не судьба!

Благодарим хозяев и не спеша спускаемся по лестнице этажом ниже. Слышим, как останавливается лифт. Выйдя, клиент алкоточки направился к цеху, мысленно потирая руки и натурально глотая слюну. Представляю, как сердце его радостно бьётся, и мне слегка неудобно, что предстоит разрушить намечавшееся счастье этого человека. Но Родина ждала телепередачи, и я дал команду:

— Гена, пошли!

Лишь чуточку приоткрыв лестничную дверь, мы уже услышали, как покупатель дважды позвонил. Ему открыли, впуская вовнутрь. Там его должны были обслужить минуты за две.

В этом доме, к счастью, нет тамбуров со своим набором квартир. На лестничной площадке расположены всего четыре двери, общая дверь, у лифта, не имеет замка, нам на руку. Мы свободно проходим к нужной квартире.

Вот щёлкает дверной замок. Мужика выпускают. Внутри хозяйка. Завидя у входа Геннадия, а сзади меня, стоящего в очереди за её «медовухой», сипловатым голосом приглашает и нас:

— Проходите. Да оба сразу!

Мы благодарим и проходим в коридор. Хозяйка закрывает за нами дверь и начинает с Сидорова, с разбитым носом и опухшим лицом. На этот раз его внешние приметы работают безотказно на хороший результат.

— Тебе сколько, милок?

— Поллитрушечку бы, — вежливо отвечает Геннадий. И суёт в руку женщины деньги.

Самогонщица, лет пятидесяти, со шрамом на лице, припадая на одну ногу, уходит за товаром на кухню. В квартире стоит ароматный бражный духан вперемешку с резким запахом будто только что откупоренного бидона свежего самогона. Тёртая, видать, баба, была одна в квартире, никого не боялась.

«Вот я сейчас суну тебе под нос удостоверение!» — отчего-то с отместкой говорю я себе, будто тут была точка «братьев Ивана да Виктора». Но в сравнении, мне вдруг становится её жалко. Но рефлекс срабатывает, и как только женщина оказывается на кухне, шепчу Сидорову:

— Забираешь товар и тут же уходишь. Дожидаешься у подъезда нашего «воронка» и проводишь сюда милиционеров. Затем пригласишь Нино или Вано, и ещё одного жильца с другой квартиры, как понятых. Всё, давай действуй, а с ней я тут сам…

Закрыв за Сидоровым дверь, инвалид-самогонщица обращается ко мне:

— Давай деньги, сколько тебе?

Достав из кармана пиджака милицейское удостоверение, сую хозяйке против глаз. Чем она удивлённей, тем вежливей говорю:

— Пожалуй, возьму много… или всё, оптом. Пожалуйста, без лишнего шума.

Совру, если скажу, что меня, представителя власти, она сильно испугалась. Она не упала в обморок и не онемела от страха. Я таких навидался. И всего этого от неё также не ждал.

Провожу необходимые процессуальные действия: первое — по изъятию самогонного аппарата, и второе — по изъятию его продукта. Входная дверь остаётся всё время настежь открытой, пропустив в себя приехавший по моему вызову наряд милиции из трёх человек, соседей-понятых во главе с грозной и вполне удовлетворенной Нино. Она была нарядно одета, и, видно, не понимала только, когда её начнут снимать для телевидения. Прямо в незапертую квартиру мимоходом забрели два алкаша, жаждущих опохмелиться до наступления обеда. Побывал здесь и мой непосредственный начальник майор Шестаков.

Сидя за столом в просторной комнате, составляю акт добровольной выдачи самогонного аппарата гражданкой Мамыриной. Шестаков, склонившись над столом, тихонько напоминает мне о главной повестке сегодняшнего дня:

— Семён, телевизионщики уже полчаса, как на месте.

Я оглянулся, Нино и след простыл, всё время бывшая рядом, она, вероятно, уже снималась в кино. Оказывается, автомобили из телецентра уже расположились во дворе дома номер тридцать четыре, между первым и вторым корпусами.

— Там с ними Сапожкин. Он их предупредил, что ты сейчас изымаешь аппарат. Эту процедуру нужно проводить без спешки и суеты, а это требует соблюдения норм соцзаконности. Съёмочная группа готова ждать сколько потребуется. Как тут закончишь, шумни по рации дежурному Минаеву: «Ну, работу закончил, следую в опорный». Мы услышим и предупредим всех телевизионщиков. Ну, всё, удачи, Семён… Да, чуть не забыл спросить: твой внештатник Сидоров с кем-то подрался? Чего он тут?..

— Да его только что со мной избили на первой алкоточке.

— Так что, не будь этой запасной, телевизионщикам нужно было давать отбой?! Ну, вы герои!.. В понедельник напишешь рапорт, буду ходатайствовать перед руководством управления о материальном поощрении Сидорова.

Впервые я пожалел, что тоже не получил в нос. Хотя… на кой мне вторые именные часы? — сказал я себе, когда Шестаков уходил.

— Ну, не буду больше мешать. Действуй!

Шестаков тоже проваливается в открытую настежь дверь. Рядом с ней, в коридоре, на страже интересов нашего трудового дела стоит на «боевом посту» мой внештатный сотрудник с весьма презентабельным видом. Он, как солдат кремлёвского полка в Александровском саду у Вечного огня. Рядом у его ног — двухведёрный, из нержавеющей стали, блестящий самогонный аппарат. И полнёхонькие, стоящие в два ряда, одиннадцать трёхлитровых банок со свежайшим самогоном. Мне кажется, он глотает слюну.

Хороший у меня начальник, майор Шестаков. Простой, требовательный, но и никогда не обидит почём зря. За подчиненных, если заслуживают защиты, встанет грудью и перед самым высоким начальством. У меня не было и нет таких качеств, как у Шестакова, но, слава Богу, они у него были и, значит, было с кого брать пример. Сколько всего у «министра» участка начальников, мне хотелось порассуждать подробней, но теперь я был очень занят всеми процедурами соблюдения социалистической законности — составлял акт изъятия и фиксации объяснений от понятых и свидетелей.

Под занавес я вручаю гражданке Мамыриной повестку о явке её в понедельник, к девяти ноль-ноль утра в отделение милиции. Объясняю, что её ждёт суд и справедливое, — только без обид, — наказание. Да, достаточно большой денежный штраф с конфискацией самогонного аппарата и продукции его выработки, а именно, тридцать пять литров того, что имеет совершенно определённые параметры и свойства — цвет, запах и крепость самогона.

«А смысл?!»

«Какой смысл?» — мысленно вступаю в дискуссию с хозяйкой квартиры.

«Смысл самогоноварения! Вот какой смысл?»

«Смысл ясен: вам заработать денег на чужом пьянстве, — говорю, захлопывая папку. — Знали бы вы, у скольких людей исковерканы судьбы, распались семьи!..»

— То же мне, закон! Нашли крайнюю бабку! И что, после вашего указа станут меньше пить? Да ни в жисть!

— Ну, это у кого что на роду написано. Вам быть самогонщицей и попасться. Мне, вот, с делом этим покончить. А завтра… поживём — увидим.

— Надо же до чего додумались! Избили своего, подсунули мне под глазок!.. Ну, как тут мне было догадаться?!

— Говорю же, судьба.

— А, может, пока никого нет, налить по стаканчику? У меня есть там, — она показала под стол.

— Налей, пожалуй, вон ему. Только немного, полстаканчика.

Сидоров принял из рук хозяйки стакан, наполненный до половины, и выпил. Когда он открыл глаза, в руки его хозяйка сунула солёный огурец.

Докладываю по рации дежурному Минаеву об окончании работы в квартире самогонщицы Мамыриной. Сидоров уже давно подготовил самогонный двухведёрный аппарат из блестящей нержавеющей стали к небольшому путешествию в опорный пункт милиции. «Внештатный участковый», как назвала его Нино, будто знал своё дело очень давно: спустил остатки браги в унитаз, раскрутил змеевик и несколько трубок, засунул их вовнутрь бака, накрыл крышкой. После этого с вещдоком Геннадий ожидает меня возле открытой входной двери. Конфискованный самогон в трёхлитровых банках несколько приехавших милиционеров готовы погрузить в милицейский автомобиль. Старшина Демченков пишет и отдаёт мне расписку о получении одиннадцати полных трёхлитровых банок. И ещё одной, неполной, банки.

Старший наряда патрульно-постовой службы готов увозить всё изъятое в дежурную часть. Зелье вместе с аппаратом его возгонки в понедельник отправятся в суд — для предъявления судье. Инструктируя старшину Демченкова, говорю ему:

— Вся ответственность за сохранность самогона лежит персонально на тебе, Сергей. Всё ясно?

— Так точно, товарищ страшный лейтенант! Не боитесь, до конторы довезу. Дежурный Минаев сейчас же опечатает каждую банку, разве что кроме неполной.

— Я этого не слышал.

— Не переживайте. В понедельник я дежурю, ротный Баранчик мне и поручит доставить это добро в суд. То есть, вместе с вами и самогонщицей Мамыриной… Разрешите уносить?

— Уносите, только без боя, как у грузчиков вино-водочного: у них всегда руки дырявые.

— Всякое бывает. Разобьём, так водой разбавим.

— Пошутили и будет.

Милиционеры патрульно-постовой народ ушлый. Возят изъятые вещественные доказательства в суды и знают, что жидкие вещдоки судья пробовать не станет, а прикажет вылить в унитаз, там же, в суде, и это указание будет немедленно исполнено. Вот, сейчас они погрузят в автомашину полнёхонькие банки с пластмассовыми крышками и сначала увезут в контору. А как проконтролируешь качество самогона — до и после перевозок? Никак…

Знавшие Сидорова подходили к нему, спрашивали, что с ним случилось. Геннадий уже отшучивался, как мог, но правды не говорил.

— Как ты, Гена, надеюсь, уже не сильно болит? — интересуется у внештатника знавшая его техник двадцать восьмого дома.

Подхватив на руки бак из нержавейки, он, подмигивая женщине, отвечает:

— Лёд здорово помог!

— Да, лёд в этом деле это вещь!

Его бы Сидорова доставить в травмпункт, получить заключение о нанесении вреда здоровью внештатного сотрудника гражданином Сивухиным. В этом случае мы сможем принять меры воздействия к самогонщику, вплоть до привлечения к уголовной ответственности. Врач мог предложить и больничный лист о временной нетрудоспособности. Можно было сообщить дирекции завода о геройстве при задержании матёрого хулигана, попросить поощрить денежной премией. Я понимал, что предложи всё это Сидорову, он мог бы согласиться.

Но всё это суета сует, к сожалению, такого почёта мы с Сидоровым не заработали.

На улице к нам подошла взволнованная Нино.

— Если что, мы с Вано готовы дать интервью… Можете смело на нас рассчитывать.

— Да, но вы же видите, какие для нас сегодня съёмки?! — Я показал на Сидорова.

— Конечно, я понимаю. Я так вам сочувствую…

Мы попрощались.

Во дворах между первым и вторым корпусом тридцать четвертого дома нас ждёт съёмочная группа. Уже более часа выжидают нас журналисты, хотят, закинув свой невод, поймать меня и Сидорова в свои телевизионные сети. Минут через пять нас выловит корреспондент Первого канала. Он станет задавать серьёзные вопросы, с политической подоплекой:

Конец ознакомительного фрагмента.