Сакральный футбол

Александр Кибкало, 2018

Действие романа происходит в 2028–2030 годах в России, а также в США и странах Латинской Америки. Футбол предстает здесь как некая динамическая модель жизни; футбольный чемпионат мира – как ристалище, на котором происходит метафизическое сражение сил противоположного знака, исповедующих принципиально различные взгляды на будущее человеческой цивилизации. Эти силы представлены, с одной стороны, славянскими волхвами, приверженцами ведической традиции; с другой – западными оккультными орденами. Политическая борьба, описанная в книге, предстает как проекция борьбы метафизической. Борьба за будущее России, ее место в общецивилизационных процессах рассматривается с позиций метаистории.

Глава 7

Сон был тревожный и тяжелый. Это был то ли каземат, то ли какое-то специальное заведение, но явно средневековое; причем это точно была Европа. Чьи-то шаги и голоса гулко отражались от высоких сводов каких-то зал; это были мужские голоса, а язык иностранный, похожий на испанский или итальянский. Воздух висел тяжелый, угадывались какие-то испарения — то ли крови, то ли горелого мяса; также различались запахи гниения. Периодически по этому пространству разносились душераздирающие крики. Они возникали будто бы ниоткуда, резко и страшно, и сразу выходили на высокие, отчаянные ноты; потом вдруг резко обрывались.

Он лежал, прикованный цепью на железной кровати. Вся его спина ныла медленной, стылой болью, так как железная кровать вся была утыкана металлическими острыми шипами, которые глубоко вонзились в его тело. Один из шипов воткнулся в его голову — в том месте, где она переходила в шею; этот шип доставлял наибольшие страдания. Он не мог полностью видеть свое тело, но угловым зрением угадывал, что оно обнажено и все наискось пересечено цепями. Такими же цепями были прикованы и его руки: левая — к металлической решетке, правая — к железной балке, протянувшейся вдоль кровати.

Душевное состояние было ужасное: липкий тяжелый ужас, страх, боль, скорбь застыли единым комком в районе сердца, и изгнать этот страх было невозможно; было очень четко осознаваемо, что оборвет его только смерть. Ее близость ощущалась и понималась всем, что составляло его существо: телом, душой и чем-то еще, что невозможно было определить никоим образом. Ни двинуться, ни тем более приподняться не было никакой возможности; тело казалось ему невозможно, непозволительно мягким и уязвимым в соприкосновении с холодным, бездушным, причиняющим мучительную боль металлом.

Он услышал, как из общего гула шагов выделились те, что относились именно к нему. Эти шаги приблизились, и возле его кровати их шарканье оборвалось. Он скосил глаза налево. Перед ним стояли два человека в черных капюшонах, окаймленных белою полосой. Один что-то держал в руках, но, что именно, видно не было. Один был сед и немолод, второй был мужчиной лет сорока с черными смолистыми волосами и пронзительным, горевшим нехорошим огнем взглядом. Взгляд старого был отстраненно-равнодушным. Они постояли молча некоторое время. Затем начали креститься и тихо молиться, бормоча какой-то текст на испанском.

Молитва была короткой. Потом молодой что-то поднял и поднес совсем близко к его лицу, чтобы он видел. И тогда он увидел, что это было. Это была клетка с кривыми черными прутьями, в которой возились две жирные большие крысы. Увидев его, они замерли на миг; затем продолжили свое проворное суетливое рысканье по дну клетки.

Предвестие чего-то совсем ужасного охватило его. Он хотел кричать, что-то сказать, и голова было приподнялась, стремясь оторваться от шипа, но снова откинулась и налетела на него. Стон вырвался из уст его, и струйка свежей крови вытекла из того места, где шип вонзился в его затылок, и потекла на грудь. Он почувствовал, что они поставили клетку на его обнаженный живот, однако крыс на животе не чувствовал. Но затем более молодой что-то сделал с клеткой, и вот тогда… Тогда он почувствовал на животе ерзанье остреньких жестких кисточек. Двое людей некоторое время стояли рядом и, видимо, смотрели на крыс. Потом старший что-то произнес, и они медленно удалились.

Крысы некоторое время бегали по животу. Затем одна замерла. И сразу же после этого он почувствовал острую боль: зубки крысы вонзились в его плоть. Он вскрикнул. Струйка крови потекла по животу на его бок. Крыса начала вгрызаться глубже. И вскоре отхватила целый кусок его тела. Разряды болезненных судорог, острые иглы холодных мурашек, вспышки перед глазами… Другая крыса вонзилась в его половой орган… Он уже кричал — истошным, ужасным, отчаянным голосом обреченного. Боль превращалась в непереносимую. Голодные крысы вошли в раж, и рвали его тело с упоением и страстью. Жрали острыми зубками его плоть, при этом издавали писк и что-то вроде урчания.

Он понял, что скоро умрет, и теперь молился только о том, чтобы это произошло поскорее. Он пытался обратиться к чему-то Высшему, к Тому, кто был очень важен для него; и ему казалось, что этот Кто-то, помогавший ему всю жизнь, вот-вот проявится и прекратит его муки. Но он не видел его, однако вдруг почувствовал, что откуда-то из неясности, из другого мира, другой реальности за ним наблюдают. Вероятно, он не смог бы объяснить, каким образом он ощущал это присутствие, но он точно знал, что оно было. Однако это ощущение не принесло ему облегчения. В какой-то момент он почувствовал, что одна из крыс разорвала важный сосуд на внутренней части бедра, скорее всего, артерию. Он чувствовал, что кровь брызжет из раны, обдавая брызгами все его тело — они долетали даже до шеи… Звуки и боль стали отдаляться, на глаза наваливалась темнота со светящейся точкой; тело становилось все более чужим, ватным, непослушным, неподвластным его мыслям. Он слышал голоса и шарканье, но в какой-то момент ему показалось, что голоса уже другие, совсем другие. Возникли звучания, возникли очертания чего-то иного. Боль стала проходить, ощущаясь по-другому, не нервами, а отстраненно, становясь представлением о ней.

Затем он увидел себя сверху: он лежал на железной кровати, на животе стояла клетка, две крысы терзали его тело, которое все было в крови. Он также увидел одного из тех, в капюшонах, что подходил к его кровати. Это был тот, более молодой, со сверкающим взглядом. Служитель молча стоял и наблюдал за происходящим…

Вдруг тот, кто был в плотном мире Михаилом Георгиевичем, как бы поплыл надо всем, что было внизу. Проплыл над тем служителем с капюшоном, а затем и далее. Он вдруг четко осознал, что происходящее и есть то, что называют смертью; однако теперь возникло четкое понимание, что никакой смерти вовсе нет и не может быть; что это просто другая жизнь. Пришла мысль: ведь он так и думал! Так и говорили: выйдешь из тела — будешь видеть все, что внизу, но некоторое время.

Он поплыл дальше, будто воздушный шарик, по коридорам этого сводчатого здания, границы которого оказались гораздо шире, чем он представлял: за стенами угадывалось наличие еще чего-то бездонного, бескрайнего и бесшумного. И он, вроде бы, и воспринимал местные шумы, только иным образом: это теперь были скорее образы шумов, аналоги звуков, но не сами они — то есть прямые, конкретные звуки. При этом проплывавшие внизу картины были почти ясными.

Он увидел в сводчатом проеме голого человека с выпученными белыми глазами, позади которого клубился пар. Стоявший спиной к нему капеллан держал в руке Библию в старинном черном переплете и отчитывал что-то. Другой священник в черном перекрестил голого большим крестом, украшенным драгоценными камнями; кто-то выбежал из-за его спины, толкнул голого, и тот полетел в огромный чан, в котором булькал кипяток. Там уже плавали сизыми спинами вверх сварившиеся трупы. Человек на секунду выскочил из кипятка; глаза его вылезли из орбит, язык вывалился, в горле клокотало; с последним хриплым воплем он обрушился и исчез в кипящей воде.

Тот, кто был в плотном мире Михаилом Георгиевичем, проплыл дальше, рассматривая все вокруг, но не терзаясь при виде того, что наблюдал, воспринимая видимое отстраненно, как сон во сне. При этом он впитывал всем существом тот ужас, что ощущали окованные цепями несчастные.

В большой зале женщину лет 30 поднимали за выломанные руки вверх; монах в черном вращал зубчатое колесо; капеллан в сером поднес к ее лицу металлический предмет, напоминавший маленький ухват для горшков. Концы ухвата были раскалены. Священник, бормоча молитву, вдруг резко воткнул этот ухват раскаленными концами прямо в глаза несчастной; брызнула жидкость, кровь, ошметки тканей; раздался душераздирающий вопль. Но он уже уплывал дальше и видел, как за закрытой дверью, возле столика с бутылями, на котором лежал дорогой крест, залитый то ли кровью, то ли вином, поджарый молодой монах пользует в зад пожилого священника в дорогом облачении; как у того открыт сладострастно рот, стекает обильная слюна на седую бороду, а вся голова дергается назад в такт движениям монаха…

Вдруг проплывавшие картины стали удаляться; он как бы стал подниматься надо всем. Подступила осмысленная пульсирующая тьма, а брызнувший затем свет вернул его действующее сознание…

Михаил Георгиевич не сразу отошел от этого сна, или видения. Неприятное ощущение во всем теле, во всем существе сохранялось еще некоторое время. Он пошел в душ, и долго стоял, чередуя потоки горячей и совершенно холодной, почти ледяной воды.

Только после этого, вытершись и одевшись, он почувствовал, что внедренный в него негатив ушел. Однако он все равно зажег сандаловые палочки и три свечи.

— Что это? Зачем? Что они мне хотят этим сказать?

Он медленно прохаживался по дворику дачи, размышляя.

Когда он сделал мысленный запрос, он вдруг увидел себя в поезде метро. Он вдруг увидел тот момент, когда пассажиров колбасит в вагоне, сам он мечется и вдруг выскакивает на станции «Таганская»…

— Нет… нет. Инквизиция всплыла не просто так, — думал он. — А может быть, мне сигналят. Будет встреча со старым знакомым? Тот, кто меня тогда… Может быть, удары от него? Я выясню. Я доберусь. Если так, то я разберусь с тобой, дружочек… Ты уж прости. А хочешь — не прощай. Мне все равно!

Включив сотовый, он обнаружил на нем лишь один неотвеченный вызов. Однако он был важным — звонил Велемудр, его соратник, волхв, живший в небольшом поселке в Зауралье. Велемудр отвечал за сохранность одного из наиболее важных капищ, расположенного рядом с из Великими славянскими пирамидами. Он мог звонить только по какому-то очень значительному поводу.

Михаил Георгиевич собрался с мыслями, подумал. Затем нажал кнопку вызова. Велимудр ответил не сразу — минуты через две.

— Здравствуй, брат! — приветствовал его он.

— И ты здравствуй, брат, — отвечал Михаил Георгиевич.

— Круг собираю, брат, — сказал Велимудр. — События предстоят.

— Как скоро будут события? — спросил Михаил Георгиевич.

— Уже происходят, брат. Было у меня общение…

Наступила пауза. Михаил Георгиевич понял, что волхв хочет сообщить нечто важное.

— Я слушаю тебя.

— На тебя было указано. Миссия у тебя просматривается. Символ — пятнистая сфера.

Снова возникла пауза.

— Нет ясности, — произнес, наконец, Михаил Георгиевич.

— Не спеши. Все прояснится. И еще… Родослав будет на днях проезжать Москву. Возьми у него то, что он даст. Помнишь, что я сказал тебе на круге?

— Ты сказал: «Они появились…» Это?

— Это… Да, брат. Они появились. Нелюди уже здесь. У тебя миссия. Так было сказано. Указано было на тебя. Пятнистая сфера — ключ.

— Надо ждать, брат. Пока неясно. На меня нападение было, брат. Я просил помощь у общины…

— Мы знаем, брат. Ты ведь включал терафим? Это было днем. Но мы успели. Это те самые, что и в мае. Работа была непростая…

— От них отдает техническим чем-то.

— Точно так, брат. Именно. Об этом я и веду речь. Надо выяснять, что там и как. Мало ли… Может, прощупывают плиту под Среднерусской, или где еще. Ударить могут… Они же безумные…

— Кому-то нужен гаввах… Много гавваха…

— Не получат. За тем мы и встали на стражу.

— Спасибо тебе! И братьям спасибо. Я сделал другую защиту. Надо отслеживать, кто это.

— Мы смотрим. Пока неясно. Они еще покажут себя.

— Надо думать. Когда будет Родослав?

— Он сообщит… На днях. Пока все, брат. Будь здрав!..

— И ты, брат. Я на связи…

Михаил Георгиевич положил было телефон на стол. Но он зазвонил снова. Это был его ученик Андрей Маранов.

— Михаил Георгиевич, здравствуйте!

— Приветствую вас, Андрей.

— Можете говорить? Вы были недоступны.

— Да, могу. Как вы? Как ваши дела?

— Мне надо с вами срочно поговорить. Дело важное.

Михаил Георгиевич настроился на Маранова, и увидел над ним что-то светящееся… Маранов был вовлечен во что-то серьезное.

— Конечно, Андрей. Увидимся. Когда вам удобно?

— А вам?

— А сегодня?

Михаил Георгиевич подумал.

— Давайте завтра днем. Часа в два дня.

— А в четыре? У меня до четырех дела. Неотложные.

— Хорошо. Значит, в четыре. Там же, на Патриарших…

— У скамейки Воланда… Договорились.

Некоторое время он стоял в задумчивости, молча глядя перед собой.

— А вот и пятнистая сфера показалась, — вымолвил он. — Предстоят события… Ну что же. Поглядим…