Белый Волк

Александр Мазин, 2011

Сбылась мечта мастера исторического фехтования и большого любителя всего средневекового Николая Переляка. Он – в девятом веке. И он – викинг из команды славного ярла Хрёрека-Сокола. Впереди – великий поход во Францию, но сначала надо перезимовать на датском острове Роскилле, владении самого сильного и жестокого из норманнских конунгов – Рагнара Лотброка. Те, кто думает, что зимовка в компании датских викингов – это непрерывный пир с друзьями-воинами и веселыми девчонками, не совсем прав. Еще есть бодрые кровавые праздники в честь местных богов и развеселые норманнские игры, из которых не каждому удаётся выйти целым и невредимым. А также безбашенные берсерки, агрессивные соседи и красавицы датчанки, которых не стоит трогать руками без разрешения, чтобы не остаться без рук. Словом, скучно не будет. Ни герою, ни читателю.

Глава шестая,

в которой выясняются некоторые подробности из биографии Хегина Брунисона

Заиндевевшие лошадки, почуяв дымок, а значит, приближение теплой конюшни и полных яслей, затопали веселее, а по этому признаку и я, не обладавший звериным нюхом, сразу сообразил: недальняя дорога близится к финишу.

Хотя мог бы и Льота спросить: он на местности ориентировался в любое время года: вырос здесь как-никак.

Точно, впереди показался солидный забор, а из открытых ворот нам навстречу мячиками выкатились две пушистые псины и завертелись вокруг, исходя тревожным лаем. Однако близко не совались: соображали, что древком копья по морде — это неприятно.

Я спрыгнул с саней и, обгоняя лошадок, по утоптанному снежку вбежал во двор.

— Знала, что ты пожалуешь! — Рунгерд стояла на крылечке и улыбалась. В белой меховой шубке, с румянцем во всю щеку, она была просто неотразима. Я с трудом удержался от того, чтобы с ходу подхватить ее на руки.

Удержался. Не поймут. Средневековье.

Собачки тут же, без окрика, унялись и запрыгали вокруг нас уже вполне дружелюбно. Хорошие такие собачки, зубастенькие. Свартхёвди Медвежонок с ними на кабана ходил. Без проблем.

Из дома высыпали трэли. Засуетились вокруг лошадок.

Льот бросил вожжи, соскочил с саней, поклонился хозяйке. С достоинством. Свободный человек как-никак.

— Пожалуйте в дом! — гостеприимно предложила Рунгерд.

— Погоди, ясноглазая. У меня для тебя подарочек.

— О? — Все женщины, даже колдуньи, весьма любопытны. А уж если речь идет о подарке…

— Не знаю уж, понравится тебе иль нет… — проговорил я, подходя к саням. — Жениха тебе привез.

И не дожидаясь ответной реплики, скинул с саней медвежью шкуру.

На дне саней, качественно упакованные, рядком (если не сказать — кучкой), жмурясь от солнышка, возлежали трое агрессоров. Четвертого, раненного в ногу, я брать с собой не стал. Еще помрет по пути.

Удивил я свою подружку-волшебницу. Изрядно удивил. Но она умеет владеть собой.

— И кого из них ты прочишь мне в женихи?

— Я — никого. Но вот этот, — я легонько тронул древком копья скрежетнувшего зубами от злости Хегина, — козлик бородатенький назвался твоим будущим мужем.

Рунгерд наклонилась над Хегином Брунисовичем. Глаза ее сузились, губки изогнулись в иронической улыбке:

— Что-то я не припомню, чтобы принимала от тебя свадебные дары, Брунисон.

«Женишок» не ответил, только щурился и сопел в две дырочки. Неудивительно. Ротик-то я ему еще перед отъездом заткнул.

— Ишь ты как! — Я удивленно поцокал языком. — Соврал, значит, соседушка. Вот уж не думал, что такой уважаемый человек — и соврет. Представь, госпожа, ворвался ко мне в дом, с людьми оружными, мечом меня рубить взялся. И всё — от пылкой к тебе любви. Я, вообще-то, разбойников не милую, но, поскольку влюблен человек — пожалел, не убил. Уж я-то его понимаю! — Я одарил мою красавицу многозначительным взглядом. — Хотя, с другой стороны — умереть из-за любимой женщины… Это достойно висы.

А красавица выпятила губку и процедила презрительно:

— Не в меня он влюблен, Ульф Вогенсон^[6], а в мой одаль, — и трэлям: — Развяжите их, дайте им лыжи, и пусть убираются.

— Не так быстро, — возразил я. — Всё-таки их было четверо, прекрасная дочь Ормульфа. Третий у меня в усадьбе остался. Да и напали внезапно. Пришлось попортить им кожу. Не уверен, что все они смогут…

— Ха! Ну и зверя ты добыл, братишка!

Вот приятная неожиданность! Откинув дверной полог, во двор выбрался Свартхёвди Медвежонок.

— Никак сам Хегин Полбочки! А не нацедить ли нам из него ведерко-другое ворвани? — И заржал, как конь.

Уже развязанный Хегин глянул на него, как помоечный кот — на волкодава, и кое-как, с помощью мальчишки-тинейджера, уселся на край саней. Вид у «жениха» был небодрый. Крови потерял изрядно. Да и рану я ему нанес весьма болезненную. Третий нападавший, хоть и поднялся сам, но тоже выглядел неважно. Судя по косящим глазкам и тому, что он мне перед отъездом весь двор заблевал, — сотрясение мозга средней тяжести. Нехило ему начальник по башке приложил.

— Ведите их в дом, — распорядилась Рунгерд. — И дайте горячего молока. Позже я займусь ими, а пока хочу выслушать историю с самого начала.

— Правильно говоришь, матушка! — одобрил Свартхёвди. — Хэй, Скиди! — и подмигнул тинейджеру. — Им — молока, а нам — пива. Хорошая история под хорошее пиво звучит намного приятнее.

Право изложить события я уступил Льоту. Язык у него подвешен недурно. Кроме того, он, как коренной местный житель, уж точно не скажет ничего лишнего. Тут ведь — как в суде. Всё, что вы скажете, может быть использовано…

Угадал я лишь частично. Лишнего Льот наговорил много. Но — исключительно о моих подвигах.

Ей-богу, если бы я сам там не присутствовал, ни за что не поверил бы, что это — обо мне. По сути — всё верно, по фактам — тоже. А вот по сравнениям и эпитетам.

Я не возражал. В доме присутствовали две женщины, к мнению коих о себе я весьма неравнодушен. А им описание моих геройств, похоже, понравилось.

— Так ли всё было? — строго спросила Рунгерд, когда Льот умолк.

Хегину очень хотелось объявить сказанное враньем и послать нас всех подальше. Но сила была не на его стороне, а Рунгерд… Она ведь колдунья. Следовательно, по глубокому и небезосновательному мнению народа, ложь чует.

Так что сын Бруни с забавным прозвищем Полбочки лишь нехотя кивнул.

— Ты везунчик, Полбочки! — заявил Свартхёвди, человек простой и потому частенько обидный в речах — как пинок под зад. — Но ты — дурак! Какой же Ульф чужак, если он из нашего хирда!

— Хирда Хрёрека Сокола? — Судя по роже Хегина, он этого не знал.

Вот и мне урок: обозвался бы кто я есть и с кем хожу под одним парусом, глядишь, и без драки бы обошлось.

— И ты, я думаю, не просто дурак, Полбочки! — добивал униженного бонда Медвежонок. — Ты глупее цапли, если думал, что сможешь управиться с воином. Лучше бы ты овечек стриг да поросят холостил. В этих битвах тебе нет равных.

— Я ходил в вик с Сигурдом Кольцо, — обиженно проворчал Хегин. — Ты не слыхал об этом, потому что был мальчишкой.

Лучше бы он помалкивал.

Лицо моего друга расплылось в очень специфической ухмылочке. С такой вот ухмылочкой мои дружки-викинги отмачивают свои самые обидные шутки.

— Почему же не слыхал? — Медвежонок мало что не облизнулся от удовольствия и предвкушения. — Отец мне рассказывал. Как же, как же, Полбочки! Ведь именно в этом вике ты заработал свое могучее прозвание. — Свартхёвди повернулся ко мне и на манер скальда, протяжно, отбивая на столешнице ритм, заговорил торжественно:

— Не угодно ли славному Ульфу, сыну Вогена, выслушать сагу о великой битве, что случилась меж храбрым мужем Хегином, сыном Бруни, и грозным воином из Халогаланда, чье имя неведомо?

— Угодно, угодно! Давай рассказывай!

— Так внимай же, сын Вогена! И вы все внимайте! Вот сага о великой битве за несметное сокровище, что вынесли на брег белогривые кони Ньёрда…

Мне показалось, что Хегин сейчас набросится на Медвежонка. Или лопнет от злости.

Свартхёвди надоело прикалываться, и он продолжил обычным голосом:

— Проще говоря, сцепился Брунисон с каким-то халогаландцем из-за бочки, которую прибило к берегу. Дескать, он ее первым увидел. А халогаландец кричал, что — он. Спорили они, спорили, а когда охрипли, то пришли они с этой глупой бочкой к Сигурду Кольцо. Судиться. Представь только, Ульф: конунг, за которым идут две дюжины кораблей, и два горластых бонда, возомнивших себя хирдманами. И бочка с неведомыми сокровищами — посередине.

Как ты думаешь, Ульф, что сделал Сигурд? Нет, он не отрубил дурням головы. Он попросил, чтобы ему принесли топор лесоруба. А когда его просьба была выполнена, развалил топором эту бочку пополам и сказал: «Забирайте ваши доли».

А в бочке, брат мой Ульф, оказалась ворвань. Причем довольно вонючая, потому что одному только Эгиру известно, сколько эта бочка плавала по морю, пока ее не выловили Хегин с халогаландцем.

Вот на этом вик нашего Хегина и закончился, потому что Сигурд велел ему отправляться домой. Но всё же не зря наш сосед вертел весло драккара аж до самого Еллинга. Заработал себе прозвище. Да еще какое!

Хегин Полбочки выглядел так, будто ему эти полбочки протухшего китового жира только что на голову вылили. Мне вспомнилось, каким гордым он выглядел, когда вломился ко мне домой. Просто хозяином жизни. В том числе и моей…

Почему-то мне стало его жалко. Не люблю, когда людей унижают. Даже если это и справедливо…

— Что ж, — сказал я. — В жизни случается всякое. Однако я вижу, что мужества у Хегина, сына Бруни, тоже в избытке. Другой бы уже без сил свалился с такой раной, а он — держится.

Неудавшийся женишок зыркнул на меня мрачно: видно, решил, что я издеваюсь. А вот парнишка-тинейджер, Скиди, наоборот, взглянул с благодарностью. Сынок Хегинов, не иначе.

Оказалось, нет, не сынок. Оба Хегинова сына сгинули в дальнем вике. Скиди — племянник. Сын родной сестры.

Это мне поведал Свартхёвди, когда его матушка наконец занялась Хегиновой раной. Обрабатывала гуманно: прижигать не стала. Промыла горячей водой, потом — разными отварами, зашила обычной иголкой, наложила сверху мазь, похожую на деготь, но воняющую плесенью, пропела тихонько хитрый лечебный заговор (слов я не расслышал) и забинтовала туго лентой из Хегиновой рубахи. Из нее же соорудила «подвеску» для руки.

Раненый перенес процедуру стойко: не пикнул, не поморщился. Разок, правда, потерял сознание и начал валиться на бок, но был удержан от падения племянником. Через минуту, однако, пришел в себя и гордо выпрямился. Да уж! У меня в голове вертелась строчка какого-то поэта ^[7]: «Гвозди бы делать из этих людей…»

Мне было хорошо. Наелся, напился прекрасного пива, тепло, спокойно. Душновато, конечно, зато — приятная компания. Справа расположился Свартхёвди и загружал в меня инфу о Хегине и его родичах. Согласно версии Медвежонка, род этот был не особенно славен. И удачей не избалован. Большая часть его мужчин умирала насильственной смертью. Эта участь постигла старшего брата Хегина и его сыновей. Сам Хегин ее избежал только потому, что после истории с бочкой вынужден был уйти от Сигурда и заняться своим исконным делом — земледелием. Но ему и тут не везло. Здоровенный кусок земли, который должен был перейти к нему после смерти старшего брата, по каким-то мало понятным мне правилам, достался его бездетной вдове, а после ее смерти перешел не к Хегину, а к брату вдовы: Вальтеву Кьервальвсону. Хегин пробовал судиться, но Вальтев представил втрое больше свидетелей — и тинг проголосовал за него. Что иначе как невезением объяснить невозможно.

По словам Медвежонка выходило так, что роду Полбочки суждено на нем и закончиться, потому что боги к этому роду не расположены. И мой случай — тому очередной пример. Единственная надежда — тинейджер Скиди. Этот парень весьма перспективен: прошлой весной выиграл соревнования в бою на подушках среди юниоров, а это — дело нелегкое. Тут я со Свартхёвди был согласен. Я видел эти «подушки». Тяжеленькие колбаски, набитые шерстью так туго, что ими можно сваи вколачивать. Вдобавок соревнования происходили на деревянном «бревне» типа гимнастического, а дубасили соревнователи друг друга так, что только крепкая скандинавская конституция спасала бойцов от смертельного исхода. Переломы и вывихи, впрочем, случались частенько.

Что же до Скиди, то папа его был не каким-нибудь дренгом, а целым хёвдингом. И убил этого папу не кто — нибудь, а самый настоящий Рагнарсон: Сигурд Змей в Глазу (или Змеиный Глаз, уж не знаю, как правильно толковать), причем не в поединке, а во время игры в мяч. Я уже упоминал, что игры у них тут суровые.

Хотя подобное убийство не считалось уголовным преступлением и не облагалось вергельдом, Сигурд денежку заплатил. И немаленькую. Денежку эту присвоил дядюшка Хегин и с ее помощью сразу вышел в богатые землевладельцы. Хегина, впрочем, никто не осуждал. Наследников у него, кроме Скиди, не было, так что и богатство его рано или поздно перейдет к племяннику.

Если тот, конечно, не помрет раньше дядюшки, что в этом мире — вполне возможный вариант.

Я слушал обстоятельный рассказ Медвежонка — и млел. Не от рассказа, естественно, а потому что слева от меня сидела божественная Гудрун и ласковыми пальчиками перебирала мои волосы. Вшей искала. Вшей у меня нет, но всё равно очень приятно.

А напротив меня расположилась несравненная Рунгерд. На губах ее играла загадочная улыбка, в то время как ее ножка в изящной домашней туфельке из тонкой кожи покоилась у меня на коленях… Ну не совсем на коленях, и не совсем покоилась…

Не знаю, как я буду разруливать этот треугольник… Ну, разрулю как-нибудь… Пока я просто наслаждался.

— А не хочешь ли ты, друг мой Ульф, проверить, каков наш маленький Скиди — на мечах? — вдруг предложил мне Свартхёвди.

Я не хотел. Единственное мое желание — чтобы меня не трогали. Вернее, трогали, но уж никак не мечом.

— Не хочу.

— А может, посмотришь, как я поучу его немного?

Черт! Отказать Медвежонку было нельзя. Мы покушали, выпили. Теперь самое время проявить молодецкую удаль. Тем более что обе красавицы моментально прекратили меня нежить и навострили ушки. Еще бы! Шоу!

Я, кряхтя, выбрался из-за стола. На моих плечах тяжким грузом лежали вечерняя драка, бессонная ночь, дневной переход и сытный обед.

Примечания

6

Для тех, кто не читал первой книги. Папу главного героя зовут Григорием, то бишь «бодрствующим», — всегда начеку, настороже, или в другом контексте — «осторожным». По-датски — Вогеном.

7

Н. Тихонов.