Место для битвы

Александр Мазин, 2001

" Место для битвы " – вторая книга древнерусского цикла Александра Мазина. Последний год княжения великого князя Игоря. Сергей Духарев – командир летучего отряда варягов-разведчиков в Диком Поле. Хозары, печенеги, ромеи – все хотят сделать эти ковыльные степи своими. Одни – чтобы разбойничать, другие – чтобы торговать, третьи… Третьим, ромеям, все равно, кто будет владеть Степью. Лишь бы этот «кто-то» не угрожал Византии. Поэтому ромеи платят золотом, чтобы стравить русов и печенегов, венгров и хозар. Это выгодно кесарям, ведь это золото все равно вернется в Византию… если не потеряется по дороге. Воин не выбирает: сражаться ему или нет. Он будет биться, потому что война – это его жизнь, его предназначение. Но место для битвы настоящий воин выбирает сам.

Глава одиннадцатая,

особая, в которой повествуется о том, как Духарев с Устахом прошлой осенью

славно потрудились в княжестве Черниговском, и еще кое о чем весьма замечательном

На дороге пустили коней рысью. По голой земле идти легче, чем по разнотравью. Сменили сторожевые разъезды. Духарев верхом на заводной, прихватив Пепла, сам поехал в дозор. Обогнав отряд шагов на семьсот, оглянулся. Издали казалось — варягов много. Над дорогой поднималось густое желтое облако пыли. Такое заметно издалека — это минус. Зато за пылью сразу не разглядишь, что лишь на десятке лошадей — наездники.

Сергей потянулся к фляжке, промочил горло. Встряхнул, определяя, сколько осталось. Когда он выезжал из Киева, в серебряной, обернутой толстым войлоком фляжке плескалось разбавленное водой белое хузарское вино. Убыль вина пополнялась из увесистого поначалу бурдюка, но с каждой неделей воды во фляжке становилось все больше, а вина — все меньше. Из-под копыт порскнула стайка перепелов. Лошадь под Духаревым шарахнулась.

— Тих-хо! — прикрикнул Сергей и движением колен вернул лошадку на прежний маршрут.

Он уже далеко обогнал своих. Ветер дул в лицо, относя за спину запахи и звуки, оставляя только стрекот насекомых, сдвоенный стук копыт и душный аромат зацветающей степи. По белесому небу ползли редкие прозрачные облака. Дикая Степь.

«А я ведь уже три года здесь», — подумал Сергей.

Прошлое, вернее, будущее: двадцатый век, телевизоры, компьютеры и «мерседесы» с «боингами» — где это все? Нет, Серега не жалел. Наоборот, теперь ему казалось, что до того, как попасть сюда, он и не жил по-настоящему, так, плыл в сонном тумане, жевал безвкусные котлетки, потрахивал вялых и синеватых, как мороженые куры, потаскушек…

Серега посмотрел на свои загорелые руки, исчерченные светлыми полосками шрамов, потрепал лошадь по жесткой гриве. Взревновавший Пепел тут же пихнулся мордой: а меня? Духарев приласкал и его, поглядел на ладони. Да, эти ладони мало годились для ласки. Оружие и — особенно — тяжелое весло накатали на них такие бугры мозолей, что ими гвозди можно забивать вместо молотка. Настоящие рабочие руки, хм… работника ножа и топора. Вернее, меча и рогатины, поскольку топору Духарев безусловно предпочитал прямой клинок, а нож… Ну, нож — это не оружие, по местным понятиям, так, сало стругать.

Пепел, не отставая, опять сунулся мягкими губами, уложил тяжелую башку на шею Серегиной лошади. Та тихонько заржала. Решила, видно, что жеребец к ней подбивает клинья.

Серега вспомнил, как он горевал, потеряв коня в давней сече у Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью. А еще говорят всякие придурки, что Бога нет!

* * *

Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно, путь их лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по весне сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А чего ж не взять? Заморский товар — легкий: шелка — не мука. А две пары варяжских рук будут очень кстати и на воде, и на волоках.

От Переяславля до Любеча — рукой подать. Даже осенью верхами за несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не торопились. Был у них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное поручение.

«Я, — сказал Свенельд, — даю это дело вам, а не своим дружинным, потому как родичей у вас в наших краях нет и своих интересов тоже. А люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч непременно через город Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да и пригляделись к делам тамошним. Может, увидите что… занятное».

Тут воевода сделал многозначительную паузу. Не любивший недомолвок Устах тут же спросил напрямик:

— И что ж нам в Чернигове искать, княже?

— А не знаю! — ответил Свенельд с той же подкупающей прямотой.

Слывший на киевской Горе опытным и изворотливым политиком воевода со своими гриднями не хитрил никогда. За то и любила его дружина. И еще за ум, щедрость и личную храбрость. Ну, и за удачливость, конечно.

— С Рунольтом черниговским мы не в дружбе и не в ссоре, — продолжал победитель уличей. — И господин его не я, а великий князь киевский…

Тут воевода слегка склонил голову, как бы признавая старшинство Игоря. Слишком многие открыто ставили на воеводу — против князя киевского. Особенно после того, как Свенельд, отговорившись местными проблемами, отказался идти с Игорем на Царьград. И Игорь в отместку даже не включил его имя в договор, заключенный с императором ромеев. Ближники Игоря открыто подзуживали князя. И богатая Гора тоже исподволь пыталась натравить великого князя на удачливого воеводу, получившего в удел древлянские и примученные уличские земли. Но открыто порицать Свенельда Гора не осмеливалась. Кое-кто из больших киевских бояр был в крепкой дружбе с воеводой. И еще сторону Свенельда держала сама великая княгиня. А Ольгу на Горе уважали. Поэтому до открытой вражды дело не дошло, а Свенельд постоянно подчеркивал, что не ставит себя вровень с великим князем и остается по-прежнему воеводой киевским. Правда, данью уличской и древлянской делиться не собирался и не скрывал, что намерен по возможности расширять собственный удел. Ведь именно на таких условиях варяжский воевода принял службу у великого князя.

Но на черниговские земли уличский покоритель никогда не претендовал. Так в чем же дело?

Воевода объяснил, в чем.

— Больно много этим летом через мои земли из Чернигова полона прошло, братья-варяги, — сказал он.

Устах с Серегой удивленно переглянулись. Эка невидаль — полон! Нормальный предмет экспорта. В здешнем мире, где постоянно кто-то на кого-то нападает. Обычное дело при таком великом князе. А где война, там и пленники. Рабы на продажу. В иные «урожайные» на брань годы за раба три ногаты дают. Как за овцу.

— Ну-ну, — угадал их мысли воевода. — Все не так просто. Кабы то весь была, чудь да всех понемножку — тогда я б не удивился. А то ведь древляне, да поляне, да сиверяне, да радимичи. Да половина — девки молодые, и не военная добыча, а челядинки.

— Ну и что? — пожал плечами Устах. — Ну продают смерды дочерей. Обычное дело.

— Обычное, — согласился Свенельд. — В плохие лета. А нынче неурожая не было. Зато жаловались мне недавно: набежали, мол, на село люди оружные. Скотину не тронули, а вот девок шестерых увели.

— Степняки?

— То-то и оно, что нет. Бронь, говорят, почти как у моих гридней.

— Гридни? — Устах презрительно скривил губы. — Из-за шести девок мараться даже нурманы не станут.

— Из-за шести, может, и нет, — воевода прищурился. — А из-за ста шестидесяти? Мои люди купцов, что полон последний везли, аккуратно поспрошали: откуда челядь? Оказалось, почти всех брали в Чернигове на торгу. А сами купцы — киевские. Мои люди вызнали: возят они полон в Степь, да недалеко возят. За лето раз шесть обернулись. Вот и занятно мне: почему это киевские купцы, что ране вели торг с ромеями да булгарами и вместе с Игорем в Царьград гостями хаживали, ныне из Чернигова сиверскими землями в Степь ходят? И откуда та челядь, что они в Чернигове покупают?

— А сами девки что говорят? — ляпнул Духарев.

Устах и воевода изумленно поглядели на него, и Серега прикусил язык. Забыл он особенности местного менталитета. Кого интересуют слова рабыни?

Между тем Серега не раз имел возможность убедиться, что именно эти самые челядинки, особенно из тех, что приближены к власть имущим, являются хранителями ценнейшей информации. В первую очередь потому, что относятся к ним — как к мебели. Но переубеждать варягов Духарев не стал. Бесполезно.

— Не может быть, — продолжал между тем Свенельд, — чтобы без войны столько челяди на восход уходило. Зато, слыхал я, в черниговских землях разбойнички озоруют. Только что ж это за разбойнички, что на открытом торгу, у дружины на виду, в княжьем городе хищеным торгуют? А?

До Устаха еще не дошло, а Серега уже все понял. Поскольку в прежней жизни, где вроде бы рабства не существовало, с подобным бизнесом имел несчастье столкнуться.

— Мафия, что ли? — поинтересовался он.

Конечно, его не поняли. Пришлось пояснить, что он имеет в виду преступный сговор разбойников как таковых и разбойников из числа представителей власти.

Свенельд поглядел на Серегу с явным одобрением.

— Похоже, — согласился он. — Вот и проведайте, что да как.

Духарев открыл рот, чтобы согласиться, но его перебил Устах.

— А нам-то что за дело до черниговских, княже? — заявил синеусый варяг. — Пусть Рунольт черниговский сам и разбирается.

— А если он всем этим и заправляет? — предположил Духарев.

Устах пожал плечами.

— Он — в своем праве, — твердо сказал варяг. — Кому из черниговских не по нраву, как Рунольт судит, — пускай великому князю челом бьет. А ежели говорят на его гридней, что на чужих землях озоруют, так надо их сперва уличить. Мало ли что смерды болтают! Пусть выйдут да и объявят обиду, как по Правде положено! А без того выходит не Слово, а пустословие. Смерду соврать — что псу лапу задрать! Это что ж, мне из-за каких-то сиверянских девок, смердок, с черниговским князем ссориться?

— Но надо же что-то делать! — возразил другу Духарев. — Ну и что ж, что смерды. Это же наш народ…

— Кто, сиверяне, что ли? Нам, варягам? — ухмыльнулся Устах.

Духарев осекся. Опять он в чужой монастырь — со своим уставом…

Но Свенельд иронию Устаха не поддержал, напротив, поглядел на Духарева с еще большим вниманием и сказал:

— Ты, Устах, как и я, — природный варяг. А Серегей? А сколько тех, кто Перуном клянется, усы синит? То-то! Мы эти земли под себя взяли. Всё, что по эту сторону от степи, — наше. Хоть полянские земли, хоть сиверские, хоть уличские. Наши! И земли. И смерды.

— Не потому ль ты, княже, за уличей три года с уграми воевал? — усмехнулся Устах.

— Потому, — без улыбки ответил Свенельд. — Есть мы — и есть Степь. Что под нас не пойдет — под Степь ляжет. И своих Степи отдавать никак нельзя.

— Это девок-то? — не унимался Устах. — Да кто их считает?

— Я, — сказал Свенельд. — Девки, варяг, мужчин рожают. И смердов, и воинов. Таких, как ты.

* * *

Князь черниговский Рунольт оказался природным варягом. Старый, постарше Свенельда. Еще с Игорем в первый ромейский поход ходил, когда их на море ромеи огнем пожгли. Видно, был Рунольт некогда воином знатным. Теперь же самым выдающимся у князя было брюхо. С хороший пивной бочонок.

Звался Рунольт князем, но по сути был не князем, а посадником. Большую часть с полюдья не в свою казну клал, а отправлял в Киев, Игорю.

Приезжих варягов черниговский князь принял ласково. Узнав, что идут они в Любеч, тут же предупредил: на дороге не спокойно. Завелась на проезжем тракте шаечка. Вроде бы из сиверян. Грабят проезжих, девок воруют по селам, продают волжским булгарам.

Выходит, князь в курсе? И непохоже, чтоб сам замешан. Иначе вряд ли стал гостям подобную информацию с ходу сливать. Или стал бы? Специально, чтоб проверить?

Серега с показным безразличием поинтересовался: откуда сведения? Оказалось — из первых рук. Был, как выяснилось, к Рунольту от татей перебежчик: обещался вывести к ватажной схоронке, да не успел. Зарезался. Прямо в Детинце.

По тону чувствовалось, что в версию самоубийства Рунольт не очень-то верит. Разумней предполагать, что перебежчика просто прикончили. Должно быть, был в ватажке у убийцы родич или близкий друг. А то и побратим. Может, тоже из чьих-то гридней. Такое случалось. Уйдет ледащий гридень из одной дружины, а к другой не прибьется. Или не возьмут по дурному характеру. Вот и объявляется в окрестностях разбойничий. Да не из смердов непутевых, а знающие воинское дело и хитрости. И причиняют местной власти изрядную головную боль.

Только непохоже, чтоб у князя черниговского из-за разбойников особенно болела голова. А что до убийцы, то ежику понятно, что это свой, из дружины. Чужого в Детинец не пустили бы. Ну а свой, ясное дело, дороже, чем какой-то тать-перебежчик. Да еще за убийство виру князю киевскому платить. А самоубийство и налогом не облагается, и розыск учинять не надо.

Ситуация, знакомая Духареву еще по прежнему миру. «Покончил жизнь самоубийством, дважды выстрелив себе в затылок». Не анекдот, выдержка из протокола.

Своей заинтересованности в теме Устах и Духарев ничем не выдали. А вдруг посадник простодушен только с виду?

— Мы — не девки селянские, чтоб разбойников шугаться! — высокомерно заявил Устах.

— Эт-точно! — поддержал Духарев. — Пусть рискнут здоровьем! Наедут — хоть разомнемся.

— Хорошо бы! — с надеждой вздохнул посадник. — А то у меня никак до них руки не дотянутся.

Глядя на князя черниговского, в это легко верилось. Через такой живот не то что до разбойников — до мужских принадлежностей не дотянешься.

Пока посадник неторопливо беседовал с гостями, дело близилось к вечеру. К ужину то есть. Не пригласить к трапезе полоцких варягов — обидеть и их, и славного князя Роговолта. Впрочем, и без этого гостей позвали бы к столу. По обычаю.

Осень — время богатое. Урожай собран, всего в избытке. И дичи, и хлебов мягких, и меда сладкого да пива горького, хмельного — это уж исключительно для Духарева, который так и не сумел полюбить слабую сладковатую медовуху.

Старших дружинников у посадника было девятеро. Причем пятеро — под стать своему батьке, заплыли жиром. Но остальные выглядели вполне воинственно. Два свея, нурман и угр. Верховодил нурман. Его звали Бьярни-Беспалый. Один мизинец у нурмана отсутствовал. Пустяк. Сеча — не игра на рояле. Вполне можно обойтись и без мизинца. Духареву Бьярни сразу не понравился. Взаимно. Но задираться нурман не стал. Только метал грозные взгляды. Пускай. Устах уже успел обронить, просто так, к слову, что его друг и есть тот самый варяг Серегей, что зарубил на смоленском рынке сотника Хайнара. От Чернигова до Смоленска — не близко, но молва летит далеко. И редкий рассказчик удержится от того, чтобы приукрасить историю. И выходило в итоге, что герой не просто ловок на мечах рубиться, а голыми руками головы волколюдам отвинчивает. Ни Устах, ни Серега от драки не бегали, но славы драчунов не искали. В отличие от тех же нурманов. А опыт показывал: пара-тройка слов об «убийце ульфхеднаров» в сочетании с богатырским обликом Духарева — и боевой дух задир волшебным образом улетучивается.

Несмотря на малое содержание алкоголя в напитках, накушались прилично. И, конечно, потянуло дружинную братву на веселье. Тотчас, словно по волшебству, появился дедок-гусляр, а отроков-виночерпиев сменили молодые игривые девки. Дедка, впрочем, выгнали, едва он загундосил о славе покойного князя Олега. Нет, против Олега дружина черниговская ничего не имела, наоборот. Но уж больно у дедка оказался голосок противный.

Угр, под боком у которого опрометчиво разместился дедок, взял гнусавого «барда» за шкирку и на вытянутой руке, как нашкодившего щенка, вынес за порог. Дедок не противился, висел покорно, а отпущенный, тут же встряхнулся и засеменил на кухню подкормиться.

Под столом разодрались собаки. Их пинками выгнали наружу и с большим удовольствием наблюдали грызню. Победитель получил кусок оленины. Проигравший — свиную рульку.

Время от времени Духарев ловил на себе пристальный взгляд Бьярни. Решил: плевать.

Один из свеев, бычара, весь в веснушках, пристал к Духареву: покажи, мол, на мне, как это голыми руками волколюдов убивают?

— А виру за тебя кто платить будет? — осведомился Серега.

— Так я ж не ульфхеднар! — совершенно серьезно возразил свей. — Придурок!

— Ты скорее берсерк^[12], — сыронизировал Духарев.

Свей надулся от гордости и некоторое время молчал. Но потом опять начал донимать. Дурак, но упорный.

Наконец Духарев плюнул, вылез из-за стола.

Дружинники сразу оживились. Это вам по собачья драка, это поинтереснее.

— Ну, давай, — сказал Духарев, и свей тут же полез на него грабками. Чисто медвежьи манеры. Устраивать шоу Серега не стал. Влепил пяткой с разворота в веснушчатый свойский нос.

Свей сел на задницу. Потрогал носяру. (Во крепок мужик! Другой воспарил бы птичкой и минуты три лежал в отключке!) Потрогал, поглядел на ладонь: красная. И закрытый перелом со смещением, что тоже легко определяется визуально.

— Га! — сказал швед. — Кровь!

Встал, вытянул тесак и полез по новой.

Духарев покосился на князя. Рунольт пьяно лыбился… А Бьярни, жопа нурманская, лыбился совсем не пьяно. Зуб можно дать: свей пристал к Сереге с его подначки. Серегин меч лежал близко, на лавке. С мечом Духарев вмиг вышиб бы ножик у пьяного свея. Однако меч — оружие боевое, в честной драке не разрешенное. Нож — другое дело. И нож у Духарева имелся. Даже два. Но резать дурака не хотелось. И чтоб самому шкуру попортили — тоже не хотелось. Лавкой, что ли, его треснуть? Надо что-то резкое сделать. Такое, чтоб у остальных черниговских братков желание подраться на кулачках напрочь отшибло. Значит, никакого джентльменства!

Духарев ухватил со стола корчагу, замахнулся… Простодушный свей вскинул руку — перехватить… и получил такого пинка по висюлькам, что его синие глаза стали белыми и выпучились не хуже лягушачьих. Нет, правильно говорят, что главное отличие боевого самбо от спортивного в том, что в боевом проведение любого приема начинается с удара по яйцам. Духарев поставил корчагу на стол, без малейших усилий вынул нож из руки противника (не забыл при этом легонько порезаться) и очень бережно усадил свея на лавку. Кликнул ближайшую девицу. Дал задание. Нет, не ублажить свея традиционным образом. В ближайшее время сексуальные игры бедняге противопоказаны. А показано ему сидеть на кадушке и купать пострадавший орган в холодной водичке. Серега его «утешил»: через пару дней легче будет. А через месяц, глядишь, уже и на бабу можно, если осторожненько. Сам же Духарев демонстративно вытер кровь с поцарапанной ладони и поймал одобрительный взгляд Устаха. Теперь никто не предъявит Сереге претензий за разбитый нос. Он ведь тоже кровь, хм… пролил. Ну что, есть еще желающие испытать на себе антиберсерочью технику и проверить гузном крепость варяжского сапога?

Желающих не было. Даже Бьярни скромно отвел глаза.

Решив разрядить обстановку, Серега сдернул со стены сулицу и перешиб ребром ладони ясеневое древко. Что, в общем-то, было непросто, поскольку вышеупомянутое древко — не какая-нибудь ручка от швабры, ею даже удар меча отвести можно, если умеючи.

Гриди оценили: заорали восторженно. Обстановка разрядилась. Кто-то тут же, как водится, попытался повторить — и ушиб руку. Второй свей, уложив обломок древка между колен, азартно колотил по нему ладонью. Заросшей мозолями ладони ничего не сделалось, а вот на коленях образовались кровоподтеки. Которые свей с гордостью продемонстрировал.

Приняли еще. Голоса стали громче, настроение — лучше.

— А чего! — зычно воскликнул князь Рунольт. — А не добыть ли нам завтра кабанчика! На выселках та-акого вепрюгу видали!

Предложение имело успех. С полоцких гостей взяли строгое обещание: завтра — вместе на кабанью охоту. Что, лодья в Любече ждет? Подождет пару дней, не утонет.

Гости для виду поотнекивались немного — и согласились.

Все срасталось в лучшем виде.

* * *

— Квасу дай, — лениво попросил Духарев.

Девка торопливо скатилась с ложа, черпнула ковшиком. Двумя руками поднесла посудину княжьему гостю… И тут же шмыгнула обратно, мужчине под бочок.

Серега с удовольствием напился холодного квасу и снова улегся, вытянулся поперек кровати, положив голову на теплый девкин живот. Да… Пуховые перины под льняными простынками — это не травка под попоной. А живой женский животик — это вам не седло.

Лихая оказалась девка. С виду тихонькая, скромница. А когда Серега взялся ее обрабатывать со всей искушенностью начала третьего тысячелетия, постельная подружка визжала и орала, как дюжина завидевших купца печенегов. Духарев же чувствовал себя этаким секс-демоном. Хотя понимал, что среди прочих здешних мужиков выделяется не потому, что немерено крут потрахаться, а потому, что никто из здешних, особенно воинов, бабским удовольствием не заморочивается. Бабе полагается радоваться уже от того, что герой баталий соизволил на нее взгромоздиться. Вот женщины, многие, были довольно искусны. Особенно те, кого привозили с востока. Но ценились они только… ценителями. И в стандарт местной красоты не вписывались. Мелки, чернявы, ни косы пшеничной, в руку толщиной, ни сисек четвертьпудовых, ни голоса зычного. Впрочем, теремные девки, вполне соответствующие местным понятиям, тоже дело знали. Собственно, для этого их и держали при гридницах. Надо сказать, что их блядская по сути профессия не считалась позорной. Многих потом и в младшие жены брали. Свой кадр, проверенный.

Умиротворенная девка перебирала пальчиками Серегины желтые кудри и что-то говорила.

Духарев в ее речи не вслушивался, полагая, что обычная болтовня. Пока не уловил случайно «нурман» и «убить». Тут Серега включился, словно поисковая система, «поймавшая» ключевое слово.

— Ну-ка, ну-ка… — проворчал он. — Повтори, еще разок, малышка!

Девка запнулась, перестала перебирать пальчиками… Но тут же протараторила бойко:

— Ой не ездил бы ты, витязь, завтри на охоту-ть!

— Это почему же?

— Я ж и говорю: Бьярка-нурман убить тя задумал.

— Откуда ты это знаешь? — Духарев взял в ладони румяное девкино личико.

— Птичка начирикала!

— Ой, не верти, моя радость! — строго произнес Духарев. — Начала песенку — так заканчивай. Не то я и рассердиться могу.

— Ай я глупая, — искренне запечалилась девка. — Пожалела молодца, а молодец…

— Ша! — оборвал причитания Духарев. — Я тебя разве обидел?

— Н-нет, — не слишком уверенно ответила подружка.

— Так говори, не бойся. Дальше моих ушей не уйдет. Слово варяга!

— Дружка моя слыхала, Бьярка с угром своим говорил, мол, завтри варяги с князем лесовать пойдут. И ладно будет, коли больший варяг с охоты не вернется. Еще сказал, за мертвого варяга кое-кто серебра насыплет — сколь в большой шлем войдет!

— Ишь ты! — удивился Духарев. — Неслабая премия.

— Чёй-то они задумали нехорошее, — наморщив лобик, сделала вывод девка.

— Да уж, — согласился Духарев. — А что это ты, красавица моя, обо мне так заботишься?

— А полюбился ты мне! — дерзко заявила девка. — И вот ей! — она погладила между ног. — А Бьярка… Он злой! И с татями дубравными знается! Вот!

— Ну-ка, ну-ка! — еще больше заинтересовался Духарев. — Уж не этих ли татей серебро за мою голову?

Девка испуганно прижала пальцы к губам.

Перепугалась не на шутку!

Духарев обнял ее, погладил по теплой нежной спинке.

— Не трясись, — проговорил он тихо. — Я ж сказал: дальше меня не уйдет.

— Ага… — обиженно протянула девка. — Вы-т уедете, а нурман меня замучит! Иль степнякам продаст!

— Шутишь?

— Как же! Я первая, что ль?

— Так ты разве не Князева? — удивился Духарев.

— Князева. Только князь, он против Бьярки слова не скажет. Бьярка к нему от Киева приставлен.

— Сколько ты всего знаешь! — похвалил Духарев.

— Дак мы ж… Нас же никто… Мы ж вроде вот как эта изложница^[13]. От нас тайны не прячут. Только и защитить нас некому-у-у!

Девка всхлипнула.

Серега обнял ее покрепче.

— Если нурман и впрямь с разбойниками якшается, я его прищучу! — пообещал он. — Никакой киевский князь ему не поможет! А тебя с собой увезу, в Полоцк!

— Наложницей? — оживилась девка.

— Вольной. И денег дам.

— Сколько?

— Три гривны.

Сумма была немалая, но если выяснится, что девушка действительно спасла его жизнь…

— А почему в наложницы не возьмешь? — девка улыбнулась кокетливо. — Иль я тебе не понравилась?

— Жена не позволит, — честно ответил Духарев. — Ну, договорились?

— Угу. Слушай меня, витязь…

Устах спал. Рядом, свернувшись калачиком, спала блондиночка — светлая головка на широкой Устаховой груди. Запереть дверь на щеколду варяг не потрудился.

Духарев, переступив порог, помедлил немного… И разглядел, как рука Устаха медленно подползает к рукояти меча…

— Спокойно, — сказал Сергей. — Это я.

— А-а-а…

Устах не спросил, чего ради Духарев разбудил его среди ночи. Раз разбудил — значит, есть причина. Спихнул блондиночку, которая так и не проснулась, начал одеваться.

— Пошли ко мне, — сказал Духарев. — Есть новости.

Девка из «нумера» уже испарилась. Как ей и велено.

— Короче, так, — сказал Духарев. — Заправляют тут двое. Вожак разбойный и Бьярни. Один — тут, другой — в лесу, но и сюда наведываться не стесняется. Сам — из гридней. Не черниговский, но со здешними — накоротке.

— Откуда узнал?

— Оперативная информация.

— Чего-о?!

— Девка поведала.

— А-а-а… — Устах расслабился, на глазах теряя интерес. — Поверил девке!

— Поверил. И ты поверишь.

Надо, блин, ломать замшелые стереотипы.

— Брось, — лениво сказал Устах. — Обидел нурман девку, она и соврала. Слыхала, что мы с ними — на мечах, вот и наплела всякого.

— Наплела, значит? А не хочешь ли ты узнать, как зовут главного разбойничка?

— Ну?

— Свейни!

— И что с того?

— А ты припомни Смоленск. Как того десятника звали, нурмана, приятеля Хайнарова, с которым ты бился?

— Свейни, — ответил Устах. — Ну и что? Я тебе еще троих Свейни могу назвать. И все, заметь, нурманы^[14]!

— Допустим, — Духарев ухмыльнулся. — Но, как я уже сказал, этот Свейни имеет наглость лично заявляться в здешний Детинец.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Берсерк — оборотень-медведь.

13

Светильник.

14

Игра слов: нурман — норвежец, свейн — швед.