Колдовство

Александр Матюхин, 2020

Утраченное века тому назад знание. Могущественная древняя сила. Таинственный гримуар, пламя свечей и заклинания на латыни… Это ли колдовство? Кровь на темном алтаре и крик обреченной жертвы. Лезвие ритуального ножа в лунном свете, кощунственная месса и адские муки… Это ли колдовство? Прикосновение к непознанному и пропащая душа. Богохульство и взгляд за грань, спасение и погибель… Это ли колдовство? Новая антология от создателей бестселлера «13 ведьм» и культовой серии «Самая страшная книга». Истории о магии, ведьмах и колдунах, написанные лучшими отечественными рассказчиками – Дарьей Бобылёвой, Максимом Кабиром, Олегом Кожиным и другими. Всё это – «КОЛДОВСТВО»…

Обмылки

1

В старую коммуналку, что располагалась в бывшем доходном доме, Ярик приезжал уже раз пять, но никогда не заходил дальше порога.

В дверях его неизменно встречала Нина Федоровна — во всех смыслах большая женщина. Она выпускала на лестничный пролет густой аромат лесных ягод, зеленых яблок, ананасов и других фруктов с едва уловимым тонким химическим запахом.

Нина Федоровна занималась мылом. Как было написано у нее на визитке красивым шрифтом: «Индивидуальное, неповторимое, только для Вас». Мыло это Нина Федоровна продавала на заказ, упаковывала в корзинки, украшала разноцветными ленточками, после чего вызывала курьера, то есть Ярика, который должен был развезти покупки по указанным адресам. Судя по всему, торговля шла неплохо. Упаковка такого вот «индивидуального и неповторимого» стоила приличных денег — в последний раз, аккурат под Восьмое марта, Ярик привез сразу двенадцать корзинок в один из офисов бизнес-центра «Москва-Сити.» Прошла неделя — и новый вызов.

В этот раз дверь открыла не Нина Федоровна. Вместо нее на пороге оказалась худенькая девушка с растрепанными влажными волосами, завернутая в халатик.

— Вам кого? — спросила она.

— Из восемьдесят второй, — буркнул Ярик, который всегда испытывал неловкость при общении с симпатичными девушками.

— А что же вы в восемьдесят третью звоните? — пожала плечами девушка.

На стене висело девять звонков — для каждой комнаты в коммуналке. Звонки были старые, прикрученные к дощечке, из-под которой выползали разноцветные провода. Перепутать было проще простого.

— Мне заказ забрать. У Нины Федоровны, — снова буркнул Ярик, отчаянно осознавая всю нелепость ситуации.

— Ну, проходите. Она на кухне вроде. Не потеряетесь.

Девушка посторонилась. Дверь закрылась за спиной Ярика. В длинном коридоре коммуналки было полутемно. Под потолком горели две желтые лампочки, свет от них образовывал мутную тропинку по дощатому полу, скрывая все остальное в тени. Ощутимо пахло сигаретным дымом, и к этому запаху примешивались уже знакомые ароматы лесных ягод и лимона.

— Вам прямо, — сообщила девушка. — До упора и налево.

Под ногами разлился скрип старых досок. Справа шевельнулась тень, и вдруг в глаза Ярику ударил луч белого света.

— Стойте, ни с места! — сказал звонкий мальчишеский голосок. — Дяденька, тут кругом лава! На мыло не наступать, лужи обходить! Справитесь?

Ярик, сощурившись, разглядел пацана лет четырех, сидящего на трехколесном велосипеде. Пацан играл с детским фонариком, направляя луч то в лицо Ярику, то по потолку, то водя им по полу, на котором действительно собрались лужи от развешенного на веревках белья.

— Тебе тут не страшно вообще? — хмыкнул Ярик. — В такой темноте?

— В лужу угодить страшно, а так нет, — ответил пацан и поехал на велосипеде по коридору, бряцая звонком.

Ярик пошел дальше, уперся в дверь с буквой «Т» — судя по запахам, за дверью как будто рассыпали хлорку и одновременно с этим накурили — и свернул налево. Тут уже несложно было ориентироваться. Кухня, в отличие от коридора, была ярко освещена. На маленькую площадь, квадратов в двенадцать, влезли шесть газовых плит со столешницами и два холодильника. У окна стоял квадратный стол, а под ним выстроились стиральные машинки. Две из них натужно скрипели, прокручивая белье.

Нину Федоровну Ярик увидел сразу. Признаться, сложно было ее не заметить. Ростом Нина Федоровна была под два метра, а весом — явно за сто килограммов. Одевалась она в просторные халаты, которые делали ее огромное тело еще более огромным и вдобавок бесформенным. Таких женщин принято гротескно изображать в российских комедиях как олицетворение старой поговорки про остановленных на скаку лошадей и горящие избы.

Потом он увидел мужчину, стоящего неподалеку от Нины Федоровны. Мужчина был заметно ниже, худой и изрядно потрепанный жизнью. Он напоминал алкоголика или даже бомжа. Под правым глазом у мужчины желтел синяк, давно немытые волосы были аккуратно зачесаны за уши. Типичный представитель коммуналки?

Мужчина смотрел на Нину Федоровну снизу вверх с плохо скрываемым вожделением. Он обеими руками держал одну ее большую руку, гладил линии вен и розовые ногти и, казалось, боролся с сильнейшим желанием впиться в кисть губами. Нина же Федоровна свободной рукой гладила мужчину по сальным волосам и что-то вполголоса ему говорила.

Ярику сделалось неловко от всего того, что он сейчас увидел. Пришлось громко кашлянуть.

Нина Федоровна медленно перевела взгляд на Ярика и пару секунд молча его разглядывала. Казалось, сейчас она улыбнется и пригласит его присоединиться к этому странному и с трудом поддающемуся объяснению действу.

— Молодой человек, вы что здесь забыли? — спросила она вполголоса.

— Я курьер, — брякнул Ярик. — Вызов. Забрать заказы надо.

— Ах, курьер. А почему не позвонили?

Мужчина с сальными волосами отстранился и заковылял к столу, под которым тарахтели стиральные машинки. Кажется, одна нога у него была короче другой.

— Я позвонил. Перепутал. Мне открыла девушка из другой комнаты…

На лбу выступила испарина. Захотелось как можно быстрее убраться отсюда на свежий воздух. В кухне было невероятно душно.

За спиной Нины Федоровны на газовой плите стояло несколько кастрюль. В них что-то булькало, то и дело в воздух взлетали мелкие брызги. Запах в кухне стоял тот самый — лесных ягод, ананасов, лимона. Мужчина забрался на табурет, выудил откуда-то сигаретку и закурил, щурясь от сизого дыма. Одна нога у него действительно была короче: левую стопу как будто отрезали, она исчезала в болтающейся брючине.

— Перепутали, — повторила Нина Федоровна. — Постарайтесь больше так не делать, хорошо? Принимайте заказ.

Она поставила на стол шесть упакованных корзинок, рядом положила папку с актами, маршрутный лист. Расписалась, где необходимо. Указала два адреса, на которые следовало доставить товар в первую очередь. Ярик же почему-то смотрел на ее руки, покрытые густой сеткой вен и еще темными и желтыми пятнышками на бледной коже. Под ногтями кое-где скопились кусочки мыла (или чего-то очень похожего на мыло?). А на большом пальце левой руки было насажено массивное золотое кольцо.

— Вы всё поняли? — спросила Нина Федоровна, вручая корзинки.

— Да. Конечно.

Он еще раз извинился и вышел в коридор. Из темноты, дребезжа звонком, выкатил пацан на велосипеде. В глаза ударил белый луч света.

— Вы наступили в мыльную лужу! — сказал он серьезным голосом. — Это к беде. Берегитесь!

Подвывая и улюлюкая, пацан снова укатил куда-то по коридору.

Маленькая квадратная коробка завалилась под заднее сиденье. Ярик нашел ее вечером, когда вычищал салон автомобиля.

От коробки исходил слабый знакомый аромат. Клубника, апельсины, персики, что-то еще…

Ярик нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда она могла здесь взяться. По накладной весь товар был передан, подписи поставлены, даты записаны. Или все же нет? Неужели умудрился пропустить заказ?

Быстро пролистал накладные, не нашел ни одного пробела и немного успокоился.

Выходит, пересортица?

Иногда такое случалось: поставщики случайно добавляли лишнее, путали коробки, конверты, пакеты. Ярик относился к пересорту философски — нужное оставлял себе, а ненужное возвращал.

С мылом выходило просто — грех не воспользоваться шансом и не узнать, что же там такое варит Нина Федоровна, раз ее товар раскупают как горячие пирожки.

Ярик прямо там, у автомобиля, развязал ленту, поднял крышку. В коробке обнаружилось два овальных бруска разноцветного мыла, аккуратно уложенных в декоративную соломку. Там же лежала визитка.

Яркая смесь запахов резко ударила в ноздри. Захотелось пойти прямо сейчас и помыться, втереть в себя ароматы, размазать пену по телу, смыть, снова натереться, да так, чтобы мыло содрало грязь с кожи, счистило, будто мелкая наждачная бумага, до основания, и выйти из-под душа уже совершенно чистым и… новым, что ли. Подходящего эпитета не нашлось. Ярик чертыхнулся, отмахиваясь от наваждения, сунул коробку под мышку и направился домой.

Он снимал двушку вместе со старым студенческим приятелем Веней. Лет пять назад Веня женился, потом развелся, потом они как-то встретились с Яриком на улице, отправились в бар, и за бокалом пива Веня спросил, может ли друг помочь в сложной жизненной ситуации. Ярик в то время как раз ютился в четырехкомнатной коммуналке вместе с двумя семейными парами с детьми, поэтому был рад скинуться с Веней на двоих и въехать в нормальную квартиру с изолированными комнатами.

Веня работал сантехником фрилансом, дни у него были не нормированы: мог неделю проваляться дома, попивая пивко, а мог пропадать на каком-нибудь объекте сутками, быть трезвым как стеклышко и не появляться в квартире от заката до рассвета.

Сейчас он отсутствовал, квартира встретила мерным тарахтением старого холодильника в кухне. Было слышно, как за стенкой у соседа играет музыка, что-то из молодежного и непонятного.

Ярик быстро умылся, переоделся, разогрел нехитрый ужин — утренний омлет с кусочками курицы. Вернулся в коридор, прихватил с собой два скользких кругляша, разложил перед собой на столе. Непонятно, почему ему вдруг захотелось разглядеть мыло получше.

К тому же оно так замечательно пахло…

Красный кусок — клубничный. Запах был сочный, концентрированный, будто Нина Федоровна действительно варила мыло из настоящей клубники. Ярик ковырнул кусочек ногтем, бездумно поднес к языку. На вкус — мыло как мыло, с горчинкой. Но почему-то всплыли в голове мысли об Арине, которая могла часами пропадать в магазинах вроде «Рив Гош» или «Л’Этуаль», выбирая себе кремы, маски для лица, шампуни и мыло. Арина была модницей… а еще чертовски красивой. Из тех девушек, на которых заглядываются все без исключения и парням которых завидуют. То есть Ярику действительно завидовали, а он весь год, что встречался с Ариной, не мог понять, почему она выбрала именно его.

Не то чтобы Ярик любил Арину «без ума», но расставание его огорошило. Он-то, по простоте душевной, думал, что все серьезно, что скоро можно будет съехаться или даже (чего греха таить) жениться, но в какой-то момент Арина сообщила, что Ярик слишком скучный, с ним нет перспектив, и укатила в закат.

Он жил этим расставанием несколько месяцев. Сначала собирался измениться, найти работу попрестижней, куда-то рвался, что-то планировал, потом понял, что завяз в мыслях как муха в сиропе. Как-то ночью, когда пили с Веней на кухне, Веня сказал умную вещь:

— Дай жизни самой разобраться, как ей быть. Судьба дело такое, от нее не убежишь.

Веня был знатный фаталист, но Ярик почему-то ему безоговорочно поверил. Действительно, к чему трепыхаться, если судьба сама все решит…

Он поужинал, выпил неторопливо кофе и пошел в ванную комнату, перекидывая кусок красного мыла из одной руки в другую. Осмотрел себя в зеркале. Почти тридцатка, небритый, под глазами темные круги, волосы грязные. Есть над чем поработать, если честно.

Тугие холодные струи душа мгновенно вызвали мурашки, но тут же сменились теплой водой. Ярик первым делом помыл голову, потом долго стоял, подставив лицо под воду. Кафель вокруг покрылся мелкими капельками. Вода, журча, исчезала в сливном отверстии. Воспоминания не отпускали.

Перед глазами снова всплыл образ Арины, а вернее, ее большая обнаженная грудь с крупными темно-красными сосками на молочной коже. Он взял мыло и начал втирать его в кожу, прямо так, без мочалки, овальным куском от шеи, по плечам и груди, под мышками и ниже, ниже. Сосредоточенно смотрел на квадрат кафеля синего цвета, на грязный шов цемента, но не видел ничего, кроме фантазии внутри головы.

Пахло свежей клубникой, только что сорванной с куста. Вот ее положили в рот, осторожно раскусили — и холодный кисловатый сок брызнул на нёбо, растекся по горлу…

Ярик нагнулся, чтобы натереть ноги. Провел мылом по коже. Образ Арины в фантазии неуловимо исказился. Лицо ее оказалось будто размытое, запотевшее и напененное. Будто кто-то нарисовал его мылом на стекле и включил горячую воду.

Исчезло ощущение реальности. Ярик сжал пальцами левой руки скользкий кусок зеленого мыла, заметил, что между пальцев течет набухшая серая пена и тяжелыми ошметками плюхается на дно ванны, ползет, смывается в сливное отверстие.

Ярик резко повернул голову. Показалось, что вокруг уже не ванная комната, а другое, просторное помещение, наполненное паром. Пар делал мир меньше, сужал пространство вокруг, но все же сквозь занавеску были видны черные силуэты котлов, ломкий серый свет тянулся из-под высоких потолков и из овальных окон, где-то хлюпало, звуки разносились эхом, откуда-то потянуло колючим сквозняком.

К ванне приблизился темный силуэт. Шлеп-шлеп. Босыми ногами по бетонному полу.

Занавеска с хрустом отодвинулась в сторону, и Ярик увидел огромную грудь, покрытую морщинками, набухшими синими венами, увидел потрескавшиеся торчащие соски, с которых капала пена. Звук воды сделался громче, сильнее: душ, словно взбесившийся, задергался в креплении, задребезжал, выплевывая струи воды в стороны.

— Откуда ты взялся? — спросила Нина Федоровна противным голосом. Ее лицо — бледное и запотевшее — стиралось капельками воды, стекающими со лба до подбородка. — Не припомню такого клиента. Ну, раз уж намылился…

Ярик хотел закричать, но понял, что его лицо тоже растворяется как пена, осыпается рыхлыми ошметками и с чавкающим звуком кружится в черноте сливного отверстия. Сначала отпала левая скула, потом вывалилась щека, а за ней язык и зубы. Правый глаз ввалился внутрь.

Кусок мыла выскользнул из руки, потому что его ничто не держало — пальцы растворились, превратились в крохотные скрюченные обмылки.

— Ну, расстались и расстались, — проворковала Нина Федоровна, сложив большие руки на груди. — Не держи в себе, выплесни.

«Я сейчас проснусь, — подумал Ярик отстраненно. — Я сейчас проснусь — и все пройдет».

Запах клубники набился в голову, как густая колючая вата. Воспоминания об Арине тоже сделались колючими и едкими, их хотелось выковырять из головы, избавиться от них. Давно пора было покончить с этим.

В груди зашевелилось что-то. Сознание подкинуло картинку из старого фильма: черный скользкий червяк, пытающийся выбраться наружу. Ярик слышал шум стекающей воды, чувствовал, как горячие струи бьют по телу, смывают его, растворяют. И чувствовал, как старая толстая тетка водит ладонями по его бедрам, животу, по груди, впивается пальцами в кожу, погружается в нее, в мышцы, скребет ногтями кости…

Он прислонился плечом к скользкому кафелю и зашептал.

— Нет, нет, нет… — с такими словами Ярик вырвался из липкого сна, обнаружил, что свисает с кровати, едва не касаясь затылком пола, что одеяло сползло, член стоит как оловянный солдатик, а голова раскалывается.

Сон был слишком ярким, чтобы раствориться сразу. Перед глазами все еще плавал образ обнаженной Нины Федоровны с ее дряблой огромной грудью, обвисшим животом, крупными венами по всему телу, желтоватой кожей, морщинами… Ярика передернуло. Прежде всего оттого, что он до сих пор испытывал возбуждение и оно странно перекликалось с образом Нины Федоровны. Неправильно это было. Отвратительно.

Будильник сработал почти час назад. По-хорошему, Ярик уже должен был выдвигаться на первую точку: расписание диспетчер сбросил ему в восемь утра.

Смирившись с опозданием, он поплелся в ванную. Там ничего не изменилось, только занавеска почему-то была содрана с двух колец. Из кухни доносились звуки готовки: Веня вернулся и, видимо, завтракал.

— У тебя сегодня работа? — спросил он, когда Ярик умывался.

— Планировал.

— Тогда пьем веселой компанией без тебя.

Последнее время Веня пил веселой компанией чуть ли не каждый свой свободный день. И это он тоже сваливал на фатализм. К чему ограничивать свои желания, когда так надо судьбе? Верно же?

Диспетчер настырно забрасывал сообщениями, требуя подтвердить ближайшие три заказа. Ярик, вздохнув, подтвердил. Через десять минут он был уже в машине, двигался по проспекту в потоке, размышляя о том, где было бы удобнее быстро перехватить завтрак.

Голова болела так, будто вчерашний вечер закончился попойкой. В салоне витали ароматы мыла. Клубника, яблоко, апельсин, что-то еще. Ароматы снова вернули к мысли о Нине Федоровне, по затылку пробежал холодок. Ярик вдруг почувствовал резкое желание увидеть женщину по-настоящему, а не в фантазиях, дотронуться до ее груди, обнаженного живота, до потрескавшихся губ… Те самые эмоции, которые он испытал во сне, но испытал — как оказалось — не до конца, застряли где-то в области груди и никак не хотели выходить.

Наваждение быстро прошло, но не исчезло совсем, а зависло где-то в уголке сознания.

Оно висело там несколько часов. Покалывало. Просило закончить, наконец, с работой и поехать на улицу Луначарского, дом шестнадцать. Без повода. Позвонить. Пройти в темный коридор коммуналки. Заглянуть на кухню.

И потом что?

Шептать что-то Нине Федоровне, как тот мужик с редкими волосами и укороченной ногой?

Попросить ее снять халат?

Ярик нервно засмеялся. Глупо и пошло.

Однако мысль не покидала.

Он позавтракал на автозаправке: выпил две чашки кофе — одну за другой — заел сэндвичем с индейкой. Поболтал с диспетчером — милой старушкой, имени которой никак не мог запомнить. Вывалился в душное лето, забрался в салон автомобиля и обнаружил, что едет в сторону дома Нины Федоровны.

Припарковался, не думая особо ни о чем, вышел из машины и направился к пятиэтажному дому. Дверь подъезда была старая, постоянно открытая, без домофона и на расхлябанной скрипучей пружине. Ярик нырнул в прохладу, заторопился по лестнице наверх. Он не знал, почему торопится и что вообще здесь делает.

Просто пахло клубникой, просто эмоций не хватило во сне. Нужен был выход, понимаете? Нужно было немедленно увидеться с Ниной Федоровной и избавиться от бешеной боли в груди и в затылке.

У двери в коммуналку он столкнулся с той самой девушкой, которую вчера встретил в халатике и с мокрыми волосами. Сейчас она была одета в нарядное, волосы зачесала, накрасила губы и подвела глаза. Красавица.

— Вы к кому? — спросила девушка, затем прищурилась и ткнула Ярика в грудь тонким пальцем. — Я вас помню. Курьер? Вчера были, да?

Он кивнул, косясь на рядок звонков за левым плечом девушки.

— У вас все нормально?

— А вам… какое дело?

Она бесцеремонно схватила его за подбородок, дернула так, что Ярик подался вперед и его глаза оказались напротив глаз девушки. Она хмыкнула, будто сразу все поняла (хотя непонятно было, что она вообще понимает-то?).

— Зачем вы взяли мыло без спроса?

— Я… — Ярик даже не пытался сопротивляться, так его это все обескуражило.

— Вы где мыло вообще взяли, курьер? Вытащили из какого-то заказа?

— Нет, вы что. Пересортица. Лишний кусок завалялся, неучтенный.

Девушка нахмурилась, посмотрела через плечо на дверь и спросила почему-то шепотом:

— Один кусок, говорите. Больше не было?

— Что, блин, происходит? — выдавил Ярик. Пальцы девушки больно впивались в скулы. — Да, один кусок, один. Это важно?

— Вы не понимаете насколько. Идемте.

Она отпустила наконец его челюсть, но зато взяла под локоть и потащила вниз.

Ярику показалось, что в дверном глазке коммуналки мелькнула тень. Ощущение было такое, будто кто-то стоит за дверью и ждет, когда Ярик позвонит. Просто ждет звонка, чтобы немедленно открыть и пригласить в темноту коридора, вдоль дверей, мимо туалета, налево, в кухню, где гуляют сладкие ароматы…

Девушка увлекла его вниз. В затылке затрепетали тревожные мысли. А вдруг он больше никогда не увидит Нину Федоровну? Но это были какие-то глупые, ненастоящие мысли.

— Вам здесь еще месяц нельзя появляться, — говорила девушка. — Или лучше вообще не приходите, раз уж вляпались…

— Во что вляпался?

Девушка покачала головой и молчала, пока они не вышли на улицу, под ярое ненасытное солнце, от которого можно было ненароком растаять.

Соскочив с крыльца, девушка ткнула тонким пальцем Ярику в грудь.

— Если у вас что-то осталось от мыла, выбросите или смойте в унитаз. Избавьтесь, одним словом. Потом — постарайтесь не думать о том… о чем вы там думали, когда натирали себя мылом. Напейтесь, выберитесь за город, отключите телефон. Что угодно. Так спасетесь. И затолкайте вашу грусть куда подальше.

— Какая-то чушь, — пожал плечами Ярик. Голос дрожал. — В самом деле, двадцать первый век…

— Я вас предупредила, а дальше уж как-нибудь сами. Не ребенок. Прощайте.

Девушка поспешила по тротуару в сторону проспекта и вскоре скрылась за поворотом. Ярик же стоял, глубоко запустив руки в карманы и втянув голову в плечи, и не мог сообразить, что ему сейчас делать.

Мысли растягивались будто расплавленная жевательная резинка.

Он как будто забыл что-то важное. Остались только смутные воспоминания, на уровне ощущений — что-то приятное, но вместе с тем гадкое, разочаровывающее. У этих ощущений был привкус клубничного мороженого, обильно политого горчицей.

Хотелось вернуться в коммуналку, постучать и попросить Нину Федоровну вытащить из груди это мерзкое чувство. Ярик был уверен, что она может.

А еще хотелось сбежать и сделать так, как сказала девушка. Это желание возникло на уровне глубинных инстинктов, которым неподвластен разум.

За спиной отворилась дверь. Ярик обернулся и увидел того самого хромоногого мужичка с сальными редкими волосиками. Мужичок улыбался и махал рукой, будто звал.

— Ты, этсамое, правильно сделал, что пришел, — сказал он доверительным тоном. — Девку не слушай. Она на голову того… немного. Заходи, не стесняйся. Ждет.

Последнее слово он произнес с нажимом, будто у Ярика больше не было выбора — только вернуться в прохладную темноту подъезда.

— Что меня там ждет? — спросил он.

— Избавление от грусти, что же еще?

Ярик понял, что не сможет сойти с крыльца. Не получится. Он шагнул в сторону двери. Мужичок посторонился, продолжая улыбаться. Часть зубов у него была в золотых коронках, а губы будто смазались, словно кто-то стер часть их ластиком.

— Ждет, — повторил мужичок.

Дверь за спиной Ярика закрылась.

2

Веня вертел в руках овальный брусок оранжевого мыла и думал о Насте, своей умершей жене.

Он всем говорил, что развелся, чтобы не нарываться на неуместную жалость и слова утешения. Веня терпеть не мог, когда его утешали. Вдобавок мысль о том, что Настя на самом деле не умерла, что ее не похоронили, а она просто выбросила вещи Вени на лестничный пролет и велела больше не показываться на глаза, — эта мысль невероятным образом согревала и не давала спиться окончательно.

А пил Веня много, находя в алкогольном забвении удовольствие. Стандартное, в общем-то, явление. Друзьям рассказывал, что устает на работе, выматывается, плюс развод, одно на другое… Друзья понимали и оберегали, приходили по вечерам и за пивом выслушивали рассказы Вени о жизни. Веня любил поболтать.

Единственное, о чем он никому никогда не рассказывал, — о трех месяцах, проведенных с женой перед ее смертью. Она отказалась от лечения и госпитализации и попросила отвезти ее на дачу, в родной деревянный домик у озера, в двадцати километрах от города. Там Настя хотела умереть.

Веня не представлял, насколько будет сложно жить за городом со смертельно больной женой. Впрочем, если бы даже представлял, вряд ли бы отказался. Это было последнее желание Насти, и его нужно было исполнить.

Сначала она еще казалась той самой — прежней — Настей. Разве что куда-то пропала бешеная энергия, движения сделались плавными и осторожными. Жена больше не каталась на велосипеде по лесу, не рыбачила, не носилась по дому, постоянно что-то переставляя и убирая. Она стала поздно просыпаться и рано ложиться. Ее прогулки ограничивались задним двором, где стояла скамейка с видом на озеро и плакучие ивы, растущие вдоль берега. Настя подолгу сидела на скамейке, безмолвно куда-то глядя.

Потом она начала кричать от боли. Веня привозил лекарство, которое заглушало боль, но были периоды, когда лекарство не справлялось, и Настя металась по кровати, вспотевшая, с вздувшимися на шее и на лбу венами — и кричала страшно, до хрипа. Наверное, именно поэтому она хотела умереть в загородном доме. Чтобы никто не слышал ее криков.

В какой-то момент она перестала вставать, ходила под себя, кричала, проваливалась в бессознательное, бредила, раздирала ногтями себе ладони. Ее тошнило, она несколько раз падала с кровати, кожа стала бледно-желтой и сухой. Приходилось постоянно протирать ее влажной губкой. Веня поднимал тело жены, ставшее очень легким, и представлял, что перед ним кукла. Это не могла быть та самая Настя, с которой всего год назад они планировали переехать жить в Амстердам. Это не та Настя, которая делала сальто с места и обожала прыгать с «тарзанки».

Нет. Нет. Нет.

Это его жена. И она стремительно угасала.

Последнюю неделю от нее пахло смертью. Это был тошнотворный запах, он настолько сильно впитался в кровать, в деревянные стены дома, что Веня после похорон решил больше никогда тут не появляться. Продал к чертовой матери за копейки.

Неделя перед смертью была самая тяжелая. Веня почти не спал. Приходилось постоянно дежурить у кровати жены: следить за пульсом, чтобы не захлебнулась редкой рвотой, чтобы съела чего-нибудь (только жидкое, с ложечки). Обмывать. Менять подгузники. Вкалывать одно лекарство. Засовывать между сцепленных зубов другое. И постоянно — постоянно! — слышать ее крики.

Всю неделю Настя или кричала, или стонала — громко и хрипло, без пауз, хоть во сне, хоть во время бодрствования. Она словно бы уже не видела ничего вокруг. Глаза ее бешено вращались в глазницах. Настя ничего не говорила и не реагировала на слова Вени. А он пытался ее позвать, отвлечь, поговорить. Слышал только стоны и крики. Постоянные стоны и крики.

У него раскалывалась голова. Долгими часами Веня мог сидеть в кресле у кровати, зажав голову руками. Затем он догадался делать из ваты комочки и затыкать ими уши. Крики Насти все равно доносились, но были какими-то далекими и как будто нереальными.

За день до ее смерти он все же не выдержал. Наверное, просто отвык от того, что на кровати лежит Настя. Это же была кукла, а не жена. Жена не могла постоянно кричать и стонать. С женой не было бы так сложно. Жена бы дала выспаться, да? А тут завернутое в одеяло, что-то крохотное, сморщенное прижало тонкие ручки к груди, поджало ноги. Щеки впалые, глаза безумные, зубы торчат. Ну кто же поверит, что это Настя?

Он приподнял ее во время очередной процедуры протирки. Настя содрогнулась всем телом, ее стошнило зеленоватой жидкостью прямо Вене на руки. Тут же раздался хриплый стон, пробившийся сквозь вату в ушах.

— Чтоб тебя!.. — выругался Веня и швырнул жену на кровать. — Когда же ты уже умрешь, наконец! Сколько, блин, можно?

Он почти сразу же осознал, насколько ужасные слова только что произнес, и бросился прочь из комнаты, потому что стало стыдно смотреть на Настю — которая уже много дней была где-то в другом мире, но почти наверняка услышала проклятия, застывшие в воздухе.

Веня вернулся через несколько минут, свалился перед Настиной кроватью и долго плакал, прося прощения. Вату из ушей он вынул и больше не вставлял.

На следующее утро Настя умерла. Она просто перестала дышать. Вместе с последним вздохом где-то у нее в горле застрял и прощальный стон. В комнате стало тихо. Веня не сразу сообразил, что произошло. Он только понял, что не хватает какого-то звука, к которому давно привык. Звука, означавшего стабильность.

Потом Веня откинул одеяло и долго разглядывал Настю, запоминая ее такой — мертвой. Это было наказание, которое он для себя создал. Образ Насти не покидал его, когда были похороны, когда он встретил Ярика и предложил съехаться в двушку, когда работал, спал, ел и напивался в компании разнообразных случайных знакомых.

Образ был теперь при нем навсегда.

От оранжевого бруска мыла тоже пахло смертью. Это был едва уловимый аромат из прошлого, тот самый, впитавшийся в стены загородного дома: непереваренная пища, кровь, пот, лекарства, мыльная вода, грязные простыни, использованные памперсы…

Аромат просачивался в ноздри и вызывал в памяти очень четкий, очень реалистичный образ мертвой Насти.

— А она меня ведь так и не простила, — пробормотал Веня, ощущая, как подкатывает волной очередной приступ то ли депрессии, то ли банального чувства вины. Подобная волна окатывала с головы до ног и норовила утащить куда-то в пенистую серость океана смерти. Обычно Веня выныривал, пьяный, но каждый раз надеялся, что утонет навсегда. Судьба, такая судьба.

Мыло было суховатым, крошилось.

Очень хотелось сходить и вымыться, втереть запах смерти в кожу, чтобы он поселился в каждой поре и был при нем всегда, как образ Насти в голове. Отличная идея — объединить две ипостаси в одну. Любовь и смерть. Запах гниения и образ мертвого тела, скорчившегося на кровати.

Веня пошел в ванную комнату, прихватив не только мыло, но и банку пива из холодильника. Разделся, включил воду и лег на дно ванны с банкой наперевес. Пока ванна наполнялась горячей водой, Веня сделал несколько глотков ледяного пива, почувствовал яркий контраст, от которого на лбу проступила испарина. Потом он начал натираться мылом, прямо так, не вставая. Смачивал брусок, втирал в волосатую грудь, под мышками, между ног, вдоль рук, натер щеки и шею.

Шум воды сделался далеким, расслоился на множество составляющих, будто вокруг одновременно включились еще краны. Плитка на стене покрылась каплями влаги, но эти капли были почему-то красными. Они стекали вниз, к ванне, оставляя на стене разводы, а из разводов складывались очертания: отпечатки чьих-то рук, размытые лица, кровавые овалы глазниц и открытых ртов.

Занавеска шевельнулась, как от порыва ветра. Сквозняк забрался в ванную, пробежал по разгоряченному и намыленному телу. Веня протянул руку, нащупал банку пива, но она выскользнула из пальцев и с грохотом куда-то укатилась.

«У нас ведь коврик на полу, — отстраненно подумал Веня, свободной рукой продолжая намыливать себе под подбородком. — Не могло грохотать».

Ноздри забил гнилой запах смерти. Пена от мыла была едкой, серой, пузырящейся. Она покрыла воду в ванне толстым слоем и поднималась выше, липла к стенам, к кровавым рисункам.

Грохот продолжался, он размножился, как и звуки льющейся воды, казалось, что вокруг катится сотня пивных банок. Где-то звякало. Что-то загремело. Ветер поднял край занавески, и Веня увидел огромное пространство с высокими потолками, вытянутыми решетчатыми окнами и несколькими производственными котлами, под которыми горели зеленовато-желтые огни.

Веня не удивился, а даже обрадовался. Он давно ждал, когда же наконец доведет организм до нужной кондиции, напичкает его алкоголем до такой степени, что мозг перестанет воспринимать реальность и подсунет что-нибудь, куда можно будет с радостью убежать.

Мыло раскололось на два кусочка. Веня нашел их, продолжал втирать — в живот, в бедра, в пальцы ног.

Чья-то рука шумно отодвинула занавеску. В воду посыпались оторванные крючки от крепления. Над ванной склонилась огромная обнаженная женщина. На вид ей было лет пятьдесят, длинные черные волосы оказались распущены и лежали на больших обвисших грудях. С сосков сочилась пена. Женщина разглядывала Веню с платоническим любопытством, а он вдруг понял, что возбудился.

Веня попробовал приподняться, но женщина погрузила ладони под воду и надавила ему на грудь. Острый ноготь впился в пупок. Веню как будто насадили на иголку. Он тут же обмяк, руки упали, ноги расслабились, голова наполовину погрузилась под воду. Звуки сделались приглушенными и далекими, да и сам Веня отстранился от происходящего.

— Глубокие чувства, долго придется работать, — сказала женщина, умело орудуя руками.

Потом она открыла рот и начала кричать. Так же, как кричала Настя. Тем же тембром, с теми же паузами, хрипами и стонами.

Веня вздрогнул, напрягся, пытаясь поднять голову, вернуться к реальности. Пенистая вода держала уверенно.

— Не надо, — простонал Веня. К нему разом вернулось прошлое.

Он увидел себя на дне ванны в загородном доме, куда забрался через двадцать минут после смерти Насти. Сидел на холодном щербатом дне и прислушивался к тишине. Пытался перерезать вены модным дорогим станком. Понятное дело, безрезультатно. И только после того, как наделал на руках множество мелких и неопасных царапин, позвонил в скорую.

— Не надо!

Женщина продолжала стоять с открытым ртом. Из ее рта вываливались принадлежавшие прошлому крики. Они падали в воду и забивались в уши. Морщинистые руки натирали тело. Веня стонал, чувствуя, как пена растворяет его, разъедает кости, внутренние органы, превращает мышцы в лопающиеся пузырьки.

Кто-то вдруг крикнул:

— У него ствол!

И следом раздался выстрел, шумно разнесшийся по огромному помещению за шторой.

Женщина закрыла рот, крики оборвались, зато мир вокруг наполнился другими звуками: грохотом, треском, лязгом, чьими-то стонами, шипением.

Еще сразу два выстрела. Кто-то болезненно завопил. Женщина выдернула руки из воды — руки, вымазанные густой кровавой пеной, — и исчезла за занавеской.

«Постойте!» — хотел закричать Веня. Но у него не хватило на это сил.

Он попытался подняться… За пупком, куда уколола женщина, зародилась и взметнулась вверх боль. Она стремительно растекалась по телу и добралась до затылка.

Веня вскрикнул и потерял сознание.

Он очнулся на дне пустой ванны. Холодный воздух заставил тело густо покрыться мурашками.

Веня открыл глаза, увидел сначала кафельную стену, покрытую серыми ошметками высыхающей пены, потом за раскрытой занавеской разглядел темные контуры помещения с промышленными котлами и высоким потолком.

Сколько он тут провалялся? По ощущениям — всего несколько минут.

Света было немного, он исходил от лампы, висящей в ванной комнате (только какая же это теперь комната?), да от подмигивающих костров под котлами. Однако темнота висела в помещении будто бы выборочно, то тут, то там. Хорошо просматривались уходящие ввысь стены, часть потолка, овальные окна за решетками, но совершенно не было видно деталей, будто мир за занавеской был размытым карандашным наброском.

А еще стояла тишина.

Веня тяжело поднялся, стирая ладонями пену с зудящей кожи. У него возникло странное убеждение, что кожи на самом деле нет. Под пеной должен быть голый скелет, да и тот уже почти растворился. Веня обратился в пену. Только по недоразумению он был все еще жив.

Пена шлепалась на дно ванны и шумно стекала в ржавое по краям сливное отверстие. Очистившись полностью, Веня выбрался из ванны и сообразил, что одежды нет — как нет стиральной машинки, раковины, вешалки, двери из комнаты, а есть только пространство, сотканное из теней и дрожащего света огней.

Под ногами валялись смятые трусы. Хоть что-то. Веня натянул их и пошлепал босыми ногами по холодному полу.

Пахло чем-то химическим, острым, неприятным. Эхо от шагов разлеталось в стороны и терялось в пустоте помещения. Где-то поскрипывало. Что-то вдалеке лязгало, булькало, лопалось. От котлов поднимался густой дым и растекался по потолку.

Веня все еще допускал, что это у него белая горячка. Никогда ведь не знаешь, в какой момент она приходит и что вытворяет с сознанием. А к этому давно шло. На самом деле он, Веня, может лежать сейчас в ванне или даже под столом на кухне и пялиться невидящими глазами в пустоту. А еще, может быть, он давно захлебнулся собственной рвотой и умер. А вокруг — ад. Ну, такой вариант ада.

Котлов было шесть штук. Возле одного из них стояла лестница метра четыре в длину, доходившая почти до края. Веня прикинул, что если поднимется, то сможет заглянуть внутрь котла.

От котлов исходил пульсирующий жар, воздух, смешиваясь с холодным ветром, дрожал. Веня мгновенно вспотел от лба до пяток, но все равно поднялся по лестнице наверх, схватился за теплый толстый край, свесился и опустил голову в густой белый дым.

Он думал, что увидит души мучеников, которые медленно варятся в собственной крови, в кишках и внутренностях. У них должны были быть зашиты рты, чтобы крики скапливались внутри, причиняя еще большую боль. Веня даже мысленно подготовился к тому, что за спиной появится краснокожий бес, скрутит Вене руки, воткнет иголку в губы, а потом сбросит в котел, к остальным. Потому что это был бы правильный выход из положения. Потому что Веня, мать его, заслужил.

Но он сначала ничего такого не увидел. Сквозь дым едва различалась бледно-молочная поверхность, которая пузырилась и шевелилась. Как будто котел был наполнен желе. Пузыри вздувались, натягивались и беззвучно лопались. Крупные вязкие капли падали на поверхность и сливались с ней.

А потом Веня заметил какое-то движение в желе. Из густой массы показалась человеческая кисть с растопыренными пальцами. Она растеклась, но тут же появилась другая кисть, а за ней еще одна. Сразу за кистью вылезло лицо — на его щеках лопались пузыри, оставляя вязкие и тут же затягивающиеся дыры. Лицо открывало и закрывало рот, как рыба. А изо рта вылезла еще одна рука — по локоть, — застыла на поверхности и растворилась.

Веня смотрел как завороженный на калейдоскоп рук и лиц, что плавали в жидкости, лопались и растекались. Страшное и завораживающее зрелище. Теперь вдруг стало совершенно ясно, что это не белая горячка, не сон и не бред. Это — действительность.

Бурлящая жидкость напомнила Вене о мыле. Где-то он видел, как варят мыло — в таких же огромных котлах, при высокой температуре. Потом добавляют красители и ароматы, разливают по формам и оставляют застывать. А из форм получаются или овальные бруски с запахом смерти, или такие вот лица и руки…

Веня с ужасом бросился с лестницы вниз, едва не упал. Котлы нависли со всех сторон. А вот ванны и занавески, клочка реальности с кафельной стеной, нигде не было видно.

Под ноги шлепнулся кусок дымящейся рыхлой пены. Потом еще один. Пена посыпалась откуда-то сверху, будто кто-то выбрасывал ее из котлов. Горячие тающие капли обожгли кожу.

Следом подоспели звуки кипящей и булькающей жидкости. К острому химическому запаху прибавилась едкая вонь гари.

Веня побежал, пытаясь увернуться от сыплющихся хлопьев. Пена падала на пол и тут же растворялась, оставляя буроватые следы. Где-то над головой пыхтела, хрипела, лопалась вязкая белая масса.

Котлы расступились, под ногами оказался пол из старых скрипучих досок. Веня уперся в деревянную дверь синего цвета. Пена больше не сыпалась, звуки стихли, а запахи стерлись.

У двери лежало что-то похожее на человека. Веня не сразу сообразил, что именно. Предмет напоминал пластмассовую форму в виде человека в полный рост — в подобные как раз и заливают сваренное мыло. Форма в нескольких местах была продырявлена, покрылась сеточкой трещин. Из дыр сочилась и тут же застывала разноцветная масса. Там, откуда масса вытекла, были видны человеческие органы — желудок, печень, съежившиеся легкие. Голова у пластмассовой формы была человеческая — мужская, очень реалистичная. Глаза бегали туда-сюда, рот открывался, язык облизывал потрескавшиеся губы. Длинные сальные волосы спадали на вспотевший лоб.

А вот нижняя часть головы тоже вытекала через крохотную дырочку чуть ниже подбородка. Тугие капли медленно падали на пол. Там застыла уже небольшая горка телесного цвета.

— Это не глюки! — вырвалось у Вени.

Получеловек-полуформа моргнул и вперил взгляд в Веню. Нижняя челюсть сползла вниз, открыв рот с редкими зубами, часть которых была в золотых коронках.

— Ждет! — сказала голова.

Веня задрожал и сам не понял, что трясется вот так, как ребенок, сходивший на фильм ужасов. Кожу покрыли крупные мурашки. Он обогнул тело, стараясь не наступить на застывшие лужицы, похожие на воск или на мыло (конечно же, это было мыло!), обхватил ручку двери и потянул на себя. Дверь приоткрылась, упершись углом в голову получеловека. Что-то треснуло, по лицу лежащего поползли трещинки, и вдруг лицо лопнуло, наружу разом вывалилась густая масса, смешались краски, вывалились зубы, сползли глаза. Лицо тугим комком шлепнулось на пол, растеклось и начало тут же застывать, покрываясь блестящей пленкой.

Веню чуть не стошнило, он едва сдержался, рванул дверь на себя и бросился внутрь, в полумрак.

Под ногами заскрипели доски. Веня споткнулся обо что-то, зацепил руками какую-то ткань. Дверь за спиной закрылась. Неподалеку раздался детский голос:

— Дядя, внимательнее! Пол — это лава! Не наступите, куда не следует!

Тут Веня увидел мальчика на велосипеде. Это был обыкновенный мальчик и обыкновенный трехколесный велосипед. Следом сквозь полумрак проступили очертания бельевых веревок, растянутых от одной стены к другой, выпуклые старые двери, мутный свет редких лампочек где-то впереди.

— Это что? — спросил он.

— Мы тут живем, — ответил мальчик. — Разве не видно?

И он, дребезжа звонком, укатил по коридору. Веня пошел за ним — мимо открытой двери в туалет, где на стене висело сразу пять сидушек на унитаз, мимо стоящих вдоль стен велосипедов, каких-то коробок, старых антресолей и поставленных одну на другую книжных полок — и оказался в просторной светлой кухне. От яркого света заслезились глаза. Веня заморгал, пытаясь разглядеть, куда попал, и почти сразу увидел полную женщину из своего то ли сна, то ли бреда. Женщина стояла спиной к плите. Позади нее на газовых конфорках что-то кипело в больших кастрюлях. В кухне стоял густой аромат клубники, бананов, ананасов. Было ужасно душно, воздух будто затолкали в рот раскаленными угольками.

А перед женщиной Веня увидел Ярика, своего друга. Ярик обернулся.

— Господи, это ты! — пробулькал он. — Помоги мне!

3

Травмат Ярик брал с собой всегда. Жизнь научила еще с армии.

Старший сержант Алазбеков говорил: «Если тебя нагибают раком — ствол должен торчать из задницы». И он был прав.

Несколько раз «Оса» спасала Ярику жизнь. В разных конфликтных ситуациях. Стоило достать травмат, как у оппонентов разом пропадала агрессия.

Он никогда не выходил из машины без «Осы», вот и сейчас засунул ее за пояс — даже не задумываясь — и только после этого пошел к подъезду старого пятиэтажного дома.

Ярик забыл об оружии, пока общался с девушкой. Потом появился странный мужичок и повел Ярика на пятый этаж, торопливо и сбивчиво рассказывая.

— Ты, этсамое, не бойся ничего. Она плохого не делает. Вообще-то, с тобой непонятно. Она, когда тебя учуяла, сразу поняла, что ты не постоянный клиент, не элитный. А у нее, этсамое, других не бывает. Значит, промашка. Случайность. Такое иногда бывает, но редко…

Ярик смотрел на спину мужичка, когда тот поднимался. Мужичок прихрамывал, одна нога у него была заметно короче другой. А еще от мужичка пахло душистым мылом, какими-то травами.

— Но она сказала, что, если ты заявишься, чтоб я тебя, этсамое, не бросал, а привел к ней. Ей нужны помощники, хорошие люди. Ты ведь хороший человек?

Мужичок обернулся, сверкнул золотой коронкой.

— Хороший, — ответил Ярик.

— Болит в затылке, да? — спросил мужичок. — И в груди как будто тоже. Знакомое чувство. Это тебя грусть или злость гложет. Так и бывает. Гложет, гложет, а потом — бац — и сжирает заживо! Но она о тебе позаботится. Она мыло знаешь какое варит? Закачаешься! Мыло, этсамое, для чего нужно? Чтобы грязь смывать. Соли разъедают кожу, счищают ее, делают мертвой. Вон и она моет человека, убивает все его плохие воспоминания, мысли, как будто грязь убирает. Ты же хочешь помыться?

Они остановились у дверей. Мужчинка подмигнул. Было в его движениях что-то неприятное, суетливое, слишком показное. Он открыл дверь в темный коридор, пригласил войти.

Где-то в голове мелькнула мысль, что творится что-то странное и страшное, но остальные мысли закружились, завертелись и не дали сосредоточиться. Ярик переступил через порог и направился к кухне, куда несколько часов назад отчаянно хотел попасть. Мимо проехал трехколесный велосипед, и пацан, управляющий им, отвратительно звонко дребезжал звоночком. Хотелось вырвать этот звоночек и вышвырнуть вместе с пацаном из окна.

За спиной хихикал мужичок. И это тоже раздражало.

Ярик подумал, что хочет только одного — чтобы у него вытащили из затылка и из груди то самое давящее чувство горечи. Не нужно никакого желания, не нужно повторения ночи в ванной. Просто вытащите — и все.

На кухне он сразу увидел Нину Федоровну, склонившуюся над плитой. Голова ее была по самые плечи погружена в тридцатилитровую кастрюлю. Кастрюля стояла на огне, в ней что-то с бульканьем варилось. Руки Нины Федоровны тоже были в соседних кастрюлях — и в них тоже что-то варилось, исторгая густой дым.

Сладкий аромат проник в ноздри. В кухне было невероятно, до головокружения жарко.

Ярик хотел обернуться, но мужичок взял его за плечи и втолкнул внутрь.

— Нина Федоровна пока занята! — сообщил он доверительным шепотом. — Придется подождать!

— Но я не хочу ждать. — В кухне было неуютно.

Ярик зажал нос рукой. Холодный металл коснулся обнаженного живота, и Ярик подумал о любимой бесствольной «Осе» с резиновыми пулями, внутри которых прятались металлические сердцевины. Как раз вовремя. Мысли сразу перестали суетиться, а сосредоточились на этом простом и явном решении: использовать травмат для решения вопроса.

— Я могу уйти? — спросил Ярик, не сводя взгляда с погруженной в кастрюлю Нины Федоровны.

Ее огромное тело тряслось и походило на склеенные между собой куски желе.

Ярик развернулся. Мужичок стоял в дверях и качал головой.

— Отсюда никто не уходит, — сказал он негромко. — Но тебе понравится, обещаю. Ты, этсамое, не дрейфь. Наша красавица умеет доставлять удовольствие.

Красавица.

Арина была красавицей, а эта жирная тетка просто воспользовалась ненужной ассоциацией, чтобы… что? Что там говорил этот мужичок, пока поднимался по лестнице?

— Дай пройти. Я не хочу здесь больше находиться. — Ярик сделал шаг к мужичку.

Тот криво ухмыльнулся. Поза у него была расслабленная, но пальцы сжались в кулаки. На запястьях проступили вены.

— Я же говорю, дурачок, — отсюда не уходят.

Пот заливал глаза. Духота стояла страшная, плотная. Запахи мыла облепили, будто голодные мухи, и кусали разгоряченную кожу. Ярику уже было наплевать на боль в затылке и давление в груди. Он хотел уйти — и это было самое сильное желание сейчас, самое необходимое.

Он сделал еще один шаг, задирая футболку, вытащил из-за пояса «Осу» и почти сразу же выстрелил, целясь мужичку в левую ногу. С такого расстояния даже резиновая пуля могла запросто сломать кость.

Что-то в ноге у мужичка с хрустом лопнуло. По обнаженной лодыжке поползли сетки трещин, будто там была не кожа, а пластик или стекло. Из круглой дырки под коленкой потекла мутная вязкая жидкость.

— Твою мать, — удивленно пробормотал мужичок, разглядывая дырку в ноге. — У тебя, этсамое, ствол? У него ствол!

Последнюю фразу он прокричал, бросаясь на Ярика с кулаками. И тогда Ярик выстрелил еще два раза, уже не прицельно, наугад. Мужичок как будто поломался — в его теле появились сколы и трещинки, ноги подкосились, он упал на пол с глухим пластмассовым стуком.

— С-сука!

— Дай пройти! — прохрипел Ярик, задыхаясь от давящего жара. — Дай, блин, пройти!

Казалось, кожа его вскипает и плавится.

Мужичок больше не походил на человека. Он был как будто прозрачной фигуркой, наполненной сосудами, кровью и мышцами. Там, где жидкость вытекала, можно было увидеть контуры этой самой фигурки, неровные швы склейки.

За спиной Ярика что-то шумно заворочалось. Он обернулся, уже понимая, кого увидит — и точно! Нина Федоровна стояла у плиты, согнув руки в локтях, как делают доктора в фильмах. Запястья ее были покрыты густой бордовой пеной, которая с шипением отваливалась кусками и шлепалась на пол.

— А вот и ты! — улыбнулась Нина Федоровна, и Ярик вспомнил все морщинки на ее лице, все тени, цвет глаз, горбинку на носу, родинки, трещинки на губах, складки под грудями, вены на висках, седые волоски и запах ее намыленных пальцев.

Мужичок, постанывая, пополз к дверям, оставляя за собой вязкий след, и вскоре исчез в темноте коридора.

Нина Федоровна и Ярик молча смотрели друг на друга. Ярик прикидывал в уме, хватит ли ему одного патрона, чтобы расколоть женщину так же, как он расколол мужичка.

— Тебе не нужно было влезать во все это, — наконец сказала Нина Федоровна. — Мое мыло не для всех. Оно для тех, кто действительно знает его ценность. Люди готовы платить огромные деньги, лишь бы отмыться от грязи, которая скопилась в их душах. А у тебя что? Так, мелочовка.

Ярик стер пот со лба. От духоты перед глазами плыли темные круги.

— Раз я мелочовка… Может быть, тогда отпустите меня? — спросил он, едва ворочая набухшим языком.

— Ты же сам пришел.

— Но я не мог… иначе. Я видел вас ночью. Это ведь был не сон.

— Я заходила посмотреть, кто ты такой. Молодой и красивый. Вся жизнь впереди. А теперь вот стоишь с пистолетом и угрожаешь женщине, которая может тебя спасти.

Что-то нелогичное было в ее словах. Что-то, чего Ярик не мог уловить. Ему было дурно, подкатывала тошнота.

Внезапно изменило зрение. Нина Федоровна как будто раздвоилась, и вся кухня распалась тоже на две копии. За спиной женщины выросло шесть котлов. Сквозь два окна лился бледный дневной свет. На столах лежали коробки, наполненные брусками разноцветного мыла.

Ярик мотнул головой и почувствовал, как кожа отслаивается от черепа. Она поползла вниз, будто мокрая тряпка. И на руках кожа тоже всколыхнулась волнами, потекла, сквозь поры проступила мыльная пена, в мелких пузырьках которой заиграла радуга.

— Жарко очень, — произнесла Нина Федоровна. Она вытерла руки о передник. — И потом, не могла же я поставить под угрозу свой бизнес. Случайных людей в нем не бывает.

Ее взгляд метнулся куда-то за спину Ярика. Ярик обернулся и увидел Веню, старого доброго приятеля Веню, лучшего человека и верного друга на свете!

— Господи, это ты! — пробулькал он. — Помоги мне!

И в этот момент у него отвалилась нижняя часть лица.

Веня хотел заорать, но от ужаса свело челюсти.

Он стоял и смотрел, как Ярик медленно превращается во что-то вязкое и жидкое — в мыльную основу, состоящую из размякших костей, мышц, внутренностей! Со звоном упал пистолет вместе с отвалившейся от плеча рукой. Подкосились ноги. Ярик таял, будто заправская ведьма Бастинда. Он еще пытался что-то сказать, мотнул головой, но она надломилась, запрокинулась назад и упала на пол с чавкающим звуком.

Прошло минуты две или даже меньше, а от Ярика — в привычном понимании — ничего не осталось. Лужа мыла, покрытая блестящей тонкой пленкой, растеклась по деревянному полу, к ножкам стола и табуретов, залилась под шкаф и стиральную машинку — вот и все.

В кухне наступила тишина, которую Веня уже слышал раньше. В этой тишине хлопались пузыри мыла в кастрюлях и шипел голубой газовый огонь.

— Вот и ты, — улыбнулась женщина. — Прекрасный экземпляр. В тебе столько чистого, неотработанного горя, что мне не терпится продолжить. Отличная заготовка для заказов!

Веня рванулся к пистолету и направил его на полную женщину.

— Я не знаю, что тут происходит. Может быть, бред или галлюцинация, но сейчас я хочу уйти, и чтобы никто меня больше не трогал. Хорошо?

Он то и дело бросал взгляд на лужицы мыла под ногами. Казалось, они шевелятся, по поверхности пробегала рябь.

— Можешь идти, — кивнула женщина. — Но уйдет ли твоя боль? Которая вот тут, в груди. Глубокая. Разъедает долгое время. Я все видела. Жену, комнату, тебя самого, кричащего. Чувство вины — самая злая штука на свете. И оно никогда не выберется из тебя. Улавливаешь?

— Что вы хотите?

— Вылечить. В конце концов, у тебя же было мое мыло. Значит, мне нужно отработать заказ. Давай я заберу всю ту гадость, что скопилась у тебя внутри, и уйдешь с миром. Мы больше никогда не увидимся.

Веня шевельнул плечом. Он до сих пор не был уверен, что находится в реальном мире. А если это бред или горячка, то ничего не мешает прямо сейчас ответить «да».

— Улавливаю, — пробормотал он, стряхивая капли пота с губ. — Попробуй.

Женщина подошла, расстегивая халат. У нее было отвратительное тело. Она прижалась к Вене, обхватила его руками как ребенка и коснулась губами его шеи. От женщины приятно пахло. Ее огромная обвисшая грудь терлась об него, заставив возбудиться против воли. Веня застонал.

— Немного, — хрипло шепнула женщина. — Немного…

Веня почувствовал, как что-то зашевелилось у него в груди, что-то большое и плотное. Оно начало пожирать его изнутри и выплевывать обратно, наполняя сосуд тела пережеванными внутренностями. Оно стремительно прогрызло легкие, грудную клетку, поползло по костям, отделяя мышцы.

Веня оттолкнул женщину и попятился. Пистолет выпал. Женщина улыбалась окровавленными губами.

— Бизнес, ничего личного, — сказала она. — Из тебя выйдет отличный экземпляр.

Из-за спины вдруг спросили:

— Что тут происходит?

Веня с трудом обернулся и увидел в дверях молодую симпатичную девушку с растрепанными волосами и в короткой юбке. Он заковылял к ней, выдавливая сквозь губы просьбу о помощи.

Веня чувствовал, как внутренности его превращаются в желе. Или все же в мыло?..

— Мама, ну я же просила не трогать обычных людей! — насупилась девушка, не обращая на Веню внимания. — Тем более на кухне. Опять все мыть!

Из-за ее спины показался мальчик на велосипеде. Он закричал, тыкая пальцем в Веню:

— Баба снова все испачкала! Пол — это лава! Не наступайте в лужи!

Нечто черное и вертлявое перемалывало внутренности как миксер, превращая Веню в кашу. Оставалась только внешняя оболочка со швами вдоль тела, будто это были скрепленные части формы для мыла. Веня упал руками в лужу, и вязкая жижа с радужной пленкой поползла по его рукам, поднялась наверх и залепила глаза. Он услышал, как булькает мыло в котлах на огне. А потом перестал слышать вовсе.

То, что было когда-то Веней, радовалось новой жизни. В ней не было больше боли и желания поскорее умереть. Не нужен был алкоголь, чтобы забыться. Можно было просто наслаждаться своим новым состоянием и следовать судьбе.

Целыми днями он бродил по фабрике На-Том-Свете и готовил мыло. В огромных промышленных котлах варились человеческие эмоции, а Веня добавлял к ним ароматизаторы и цвета, заливал в формы и ставил остывать.

По вечерам он осматривал комнаты коммуналки, где жили многочисленные родственники Нины Федоровны. Кормил, поил, общался. А когда все в коммуналке засыпали, пил чай на кухне, размышляя о своей новой, абсолютно чистой жизни. Это было замечательно. Просто идеально.

Права была Нина Федоровна, из него получился отличный новый экземпляр. Он обожал свою хозяйку — большую женщину, красавицу, бизнесвумен, прекрасную леди. Она делала по-настоящему великое дело — отмывала людей от грязи противоречий, от боли утраты, зависти и злости, случайных ошибок и неверных решений, от всего того, что хранится в душе и накапливается как ржавчина.

И это ведь не ее вина, что некоторые люди наполнены грязью от пяток до ушей. Приходится тратить много мыла, чтобы отмыть их, счищать до мягких бесформенных обмылков или блестящих лужиц, что растекались по коридорам коммуналки.

Нина Федоровна не виновата, что в людях столько злости, зависти, непонимания и обид. Она всего лишь делает самое лучшее мыло в городе — для особых целей и специальных клиентов.

Например, для вас.

Александр Матюхин