Новый век начался с понедельника

Александр Омельянюк, 2008

Эта книга является первой частью серии «Платон Кочет XXI век» романа-эпопеи «Платон Кочет», действие которого происходит от Древнего Египта Амарнского периода до Москвы наших дней. В данную серию, помимо этой книги, входят также части «Високосный, 2008 год», «Год Быка 2009-2010 гг.» и уже известная читателям часть «Возвращение блудного сына». В книге «Новый век начался с понедельника» рассказывается о жизни обыкновенного и в то же время необыкновенного человека – главного героя произведения, уже зрелого Платона Петровича Кочета – возможно даже в какой-то степени и героя уходящего времени. В этой части романа, написанной по конкретным событиям и с реальных личностей, ведётся неспешное повествование о житие-бытие главного героя и его ближайшего окружения, поднимается вопрос о проблемах взаимоотношений людей, о сбережении нашей культуры и чистоты русского языка. И здесь автор сохраняет, присущую ему – с иронией, юмором, сарказмом, и стихами – манеру повествования. Даже лишённая конкретной сюжетной линии, данная часть романа незаметно поглощает читателя, делает его не сторонним наблюдателем событий. А иногда используемый автором в своём произведении разговорный язык создаёт у читателей ощущение доверительности и обеспечивает проникновенность мыслей автора. «Мир так тесен, а жизнь так коротка! Поэтому люди просто обязаны друг друга уважать, любить, заботиться о ближнем, и помогать друг другу!». Эти слова главного героя произведения и есть одна из главных идей данной части романа-эпопеи. Возможные в книге некоторые совпадения образов персонажей с реальными в жизни людьми носят лишь случайный характер.

Глава 2. Година лихолетья

Начался новый, 2002-ой год. Платон и его ближайшие родные хотели поскорее забыть прошедший тяжёлый, мрачный для них период. И лучшим лекарством, особенно для него, мог быть только труд. Ещё поздней осенью прошлого года Платон, имея после увольнения из телефонной компании свободное время, приступил к капитальной модернизации лоджии своей новой и ещё не совсем обжитой квартиры. Он решил сделать стенной шкаф и обить все стены вагонкой. Почти пять лет тому назад их лоджия была застеклена мастерами. Платон, в принципе, и сам мог бы это сделать, но боялся высоты, да и Ксения не советовала.

Разобрав обилие строительного материала на лоджии, и подготовив, таким образом, себе фронт работ, доморощенный мастер начал с того, что сначала заранее собранными кусками отделочного кирпича и цементным раствором закрыл все технологические отверстия у пола лоджии, предназначавшиеся для удаления дождевой воды. Затем, остатками того же раствора, он дополнительно замазал косую щель под подоконником, заделанную ранее мастерами с помощью строительной пены, а образовавшуюся после застекления лоджии из-за перепада высот между парапетом и подоконником на один кирпич, вследствие наклонно положенной при строительстве дома бетонной плиты пола лоджии.

Добившись относительной герметичности, Платон приступил к строительству стенного шкафа в левом, узком торце своей огромной лоджии, которая по длине простиралась на всю ширину комнаты и кухни, а перед кухней была ещё и заглублённой дополнительно почти на полтора метра, но с боковым окном в широком, правом торце.

Таким образом, перед кухней фактически находилась почти квадратная терраса со стороной около 2,5 метра.

Изобретательный столяр-любитель решил в основание стенного шкафа установить обыкновенный одно тумбовый письменный стол, что позволяло оставшуюся высоту перекрыть стандартными дверями от типовых стенных шкафов, широко использовавшимися в их доме, и выброшенными многими жильцами при модернизации своих квартир.

Ещё перед массовым заселением дома Платон не поленился походить по этажам и набрать лишний, выброшенный в коридоры строителями и жильцами, стройматериал, в основном бруски, а также полки и боковые панели стенных шкафов. Образовался весьма солидный запас, гарантирующий полное выполнение намеченной цели и дополнительное использование собранного стройматериала ещё и на даче.

Тщательно вымерив и немного обрезав крышку стола, Платон с большим трудом втиснул, или почти вбил его в торец лоджии, оставив там накрепко и навеки.

Начало было положено. Остальное, как говориться, было делом техники, вернее мастерства Платона.

В первую очередь он утеплил и ещё раз обил дополнительным слоем.

Затем он сделал из добротного бруса обрешётку передней стенки шкафа и навесил на боковые стойки готовые двери, при закрывании которых, уже создавалась видимость готового шкафа.

Затем к кирпичным стенам и боковой деревянной Платон прикрепил бруски и положил на них по месту вырезанные полки из цельных плит ДСП. Появилось множество мест, куда можно было сразу убрать всю мелочёвку, что он немедленно и сделал. Расправившись вчерне со шкафом, Платон принялся для разминки и набора опыта за более лёгкую обшивку парапета лоджии. К тому же, при взгляде из комнаты и кухни, сразу был бы виден уже некоторый результат его труда. А этот факт, для получения дальнейшего вдохновения им и успокоения его семьи, был немаловажным.

Всё это Платон проделал ещё в конце трудно пережитого старого года. А теперь, в самом начале нового года, ему предстояло приступить к обшивке остальных, теперь уже высоких стен и ниш вокруг трёх окон и двери.

Перед началом 2002 года — Года Лошади — года Иннокентия, Платон купил всем членам своей семьи календари с соответствующими знаками зодиака, и по этому поводу сочинил стихотворный комментарий:

Под Новый год купил календари.

И все они со знаком Зодиака.

Себе сказал я просто: «Подари!

А то за них потом ведь будет драка!»

Льва лизнула лошадь в щёку,

Чтобы больше было проку.

Это звёздная лошадка,

Что на ласку всегда падка.

Козерог предстал поэтом.

С лошадью поёт дуэтом.

Нет! Скорей с конём Пегасом

Он поёт козлиным басом.

А для знака Водолея

Эта лошадь, год лелея,

Подняла копытце,

Чтоб воды напиться.

Жена и сын оценили внимание, юмор и самокритику мужа — отца. Зимние каникулы проходили, в основном, в пассивном отдыхе, быстро и как-то незаметно.

Проснувшись раньше всех в Рождество, Платон, через слегка отдёрнутую штору, хотел, было, с радостью посмотреть на белеющую, обитую свежими досками вагонки, фронтальную стену лоджии. Но тут же проснулась и Ксения, разбуженная шорохом раздвигаемых гардин и обеспокоившись внезапным интересом мужа:

— «Ты, чего это? Что случилось?».

Платон, желая обрадовать жену, теперь уже настежь распахнул шторы, впуская в комнату, с трудом пробивающийся сквозь замороженные стёкла окон, довольно яркий солнечный свет.

Несколько дней стоявшие холода сделали своё дело. Мороз проник и на их лоджию, живописно поработав на больших стёклах окна комнаты. Неожиданно, показывая рукой на стекло, Ксения вскричала:

— «Смотри! Какая красота!».

Платон поначалу подумал, что этот восторженный возглас жены относится к его труду.

Но тут же он обратил внимание, что сквозь замороженные стёкла совсем не видно противоположной стены лоджии, а лучи Солнца, проходя сквозь неоднородные ледяные узоры на стекле, преломлялись и одаривали невольных зрителей целой радужкой необыкновенных мерцаний, включавших в себя практически всю цветовую гамму. Они с женой, а потом и с, вскочившим с постели на их изумлённые возгласы, Кешей ещё долго и под разными ракурсами вглядывались в своё волшебное оконце, наслаждаясь россыпью изумрудов, сапфиров, рубинов и алмазов; бирюзы, опала и аквамарина; топаза, аметиста и турмалина.

Восторгу семьи не было предела. Такого они в жизни не видели никогда ранее. Природа словно одаривала их новыми, сильными, положительными эмоциями, как платой за их мучения в прошлом году.

Вдохновлённый этой картиной, глава семьи тут же сел за стол, взял в руки уже изрядно засохшее перо, и записал:

Моя жена, увидев Солнце,

Проснувшись утром в Рождество,

Вдруг вскрикнула, взглянув в оконце:

«Смотри, как светится оно!»

Зелёным, синим, красным, белым.

А кое-где и золотым.

Мороз таким решеньем смелым,

Решительным и не простым,

Окно раскрасил яркой блёсткой,

Стекло на Солнце серебрил.

И изумрудов малой горсткой

Его осыпал, как облил.

«Смотри! Узоры на стекле!»

Мороз нарисовал на диво.

«И радуга у нас в окне!»…

Дисперсией я объяснил ретиво.

Да! Бывает же такое! — искренне восхищался Платон.

Воодушевлённый, он вновь рьяно принялся за своё столярное дело, и так увлёкся им, что пропустил множество возможностей походить на лыжах. Всё дело было в том, что по выходным дням ему приходилось регулярно ездить на строительный рынок, и каждый раз закупать там пачки вагонки, по десятку, и на себе, в автобусе, привозить их домой.

Платон сначала закрепил на стенах, во всю их длину, по пять горизонтальных планок. Для этого он дрелью легко проделал достаточно глубокие отверстия в кирпичной стене, вбив туда, самодельно выточенные стержни, к которым потом и прибивал эти планки. Там, где стена имела неровность, он, с помощью прокладок различной толщины, выравнивал её.

Перед обшивкой вагонкой, он проложил провода между планками для последующей установки настенных светильников, выключателей и розеток.

А затем, понемногу, стал делать самое приятное в этой работе — подгонять доски вагонки одну к другой.

Иногда, но редко, их семья навещала семью Варвары и Егора в высотке на Котельнической.

Но неожиданное событие вновь прервало радужный настрой, уже несколько отошедшего от моральных тягот прошедшего года, Платона.

Внезапно скончался, младший его на год, давний друг Платона Юрий Васильевич Максимов.

Платона и Юрия связывала давняя дружба. Они вместе учились в одной институтской группе, при этом параллельно почти четыре года работали в одной технологической бригаде.

А после службы в армии они почти пять лет проработали в одном конструкторском отделе, но уже в разных секторах.

Ещё много лет назад, с момента вступительных экзаменов в МВТУ Юрию очень понравился уверенный в себе, умный, независимый и симпатичный Платон, которого, как старшего брата его одноклассницы Насти, он знал ещё по старшим классам их школы.

Один раз десятикласснику Платону даже поручили провести урок географии в девятом классе его сестры.

Он тогда просто ошарашил всех учеников, нарисовав по памяти на школьной доске довольно точные очертания материков. С тех пор Юрий и проникся к нему неограниченным уважением, подкреплённым также и уважением и симпатией к их неизменной старосте класса Насте, младшей сестре Платона.

Платон никогда не стремился сам к дружбе с кем-либо. Однако всегда был открыт для любого, кто хотел бы дружить с ним. Так получилось и с Юрием. Тот был несколько замкнут и застенчив. Его воспитывала малограмотная мать-одиночка, вдова. И поэтому Юре приходилось всегда рассчитывать только на свои силы. Он всегда жил скромно, даже аскетически, и особо, во всяком случае, внешне, ничем не блистал. Знания он получал исключительно за счёт усердия и своей довольно крепкой механической памяти. Ему приходилось часто просто зубрить школьную программу. А таких в школе, как правило, не уважают.

Однако у Юрия было великое преимущество перед всеми остальными из его окружения. Он был необыкновенно порядочным и честным человеком, всегда точно держащим своё слово и не забывающим своих обещаний. Более того, он помнил очень многое из жизни, поведения, крылатых и точных изречений Платона в различных ситуациях, что тот сам уже забыл, как давно прошедшее и не существенное.

Платону всегда было приятно, когда Юрий вспоминал что-то из его прошлого, и с интересом слушал рассказ того, как бы со стороны взглядывая на себя прежнего. Юрий же ценил Платона за небывало живой, ищущий ум, лёгкое и культурное владение словом, постоянный, просто неистовый оптимизм, и излучаемую им его окружающим людям добрую энергию. Подсознательно, как мальчишка, лишённый в семье мужского влияния, он тянулся к Платону, как тянутся к отцу или старшему брату. Они часто общались на работе, обсуждая практически любые проблемы. Юрий с интересом узнавал от Платона много нового, но, в то же время, был критическим слушателем своего слишком впечатлительного и гораздого на выдумки товарища. Всегда стремящийся к знаниям Юрий являлся для Платона своего рода оселком, на котором можно было проверить истинность и твёрдость своих знаний, который никогда не будет лицемерно поддакивать на любую информацию, а всегда задаст вопрос, если что не ясно, аргументировано и тактично поспорит, если с чем не согласен. Они гармонично дополняли друг друга и вместе были способны на многое.

Платон со временем даже приобщил товарища к спорту, с которым тот никогда не был в ладах. Юра стал бегать по утрам. Да так увлёкся, что перещеголял друга и по регулярности занятий, и по их длительности.

Ещё несколько обстоятельств неожиданным образом связывали их.

Когда-то мать Юрия, Анна Ивановна, была домработницей в доме генерала Гаврилова и нянчилась с его младшей дочерью Ксенией — будущей женой друга своего сына. Да и проживали они одно время в относительной близости друг от друга.

Более того, рано погибший отец Юрия, Василий Иванович, долгое время служил под началом генерала Гаврилова.

Платон давно пытался поженить друга со своей разведённой сестрой Анастасией. Но тот, как убеждённый холостяк, не хотел и всячески избегал этого. Со временем Платон пришлось бросить курирование этого вопроса.

Он смирился и перестал навязывать Юре свою сестру, которая, впрочем, была не против сближения, но, как воспитанная по старинке и верующая женщина, не могла проявить инициативу первой.

Однако спустя довольно значительный промежуток времени, когда Юрия и Платона развели врозь разные работы и разные места проживания, процесс его сближения с Настасьей, как говориться, неожиданно пошёл. И началось это с поминок генерала Гаврилова, после которых Юрий провожал Настасью домой, благо ехать им нужно было в одну сторону.

Таким образом, уже в зрелом возрасте они вдруг проявили взаимный интерес друг к другу. Речь о любви конечно теперь не шла. Но каждый из них, возможно даже в подсознании, понимал, что надёжней и выгодней друга на зрелости лет уже не найти.

Всё это стало происходить только в последние месяцы. Они начали перезваниваться, изредка встречаться и обмениваться книгами. Всё шло к естественно желаемому результату. И вдруг, такой неожиданный финал!?

Ещё накануне происшедшей трагедии, в субботу, когда Настасья вечером гостила у Платона и Ксении, ничто не предвещало беды. Сестра сообщила, что договорилась подъехать к Юре за своей книгой в воскресенье, после его субботнего, полуденного, уточняющего звонка ей домой.

Однако время шло уже к вечеру, а звонка всё не было. Поэтому, не дождавшись его, Настасья выехала к брату. Такое было явно не характерно для Юры, который даже не отвечал на звонки и поздно вечером в субботу. Платон невольно сделал странный вывод, что раз он сам не звонит и не отвечает на звонки, значит, он умер! Но дальше этого нелепого вывода дело не пошло.

А в воскресенье Настасья, периодически позванивая Юрию, всё-таки не отважилась сама заехать к нему без подтверждения приглашения с его стороны.

В понедельник неожиданный полуденный звонок на работу просто ошарашил Платона своей безысходно-трагичной новостью. Звонила жена его бывшего сослуживца, работавшая с Юрием Васильевичем и знавшая об их дружбе с Платоном.

Утром первого дня недели сотрудники не дождались Юриного прихода на работу. Не отвечал также и его домашний телефон.

Всем стало ясно, что произошла какая-то беда. Ибо, в противном случае, Юрий Васильевич, как человек обязательный, безусловно, дал бы о себе знать.

Поэтому в обеденный перерыв к нему домой была направлена делегация коллег по работе.

Одновременно об этом было заранее сообщено самому закадычному Юриному другу Геннадию, который вскоре и сам прибыл к запертой двери, где его, имевшего запасной ключ, уже ожидали Юрины сослуживцы.

Со страхом и внутренним душевным трепетом отперли дверь.

Вошли и сразу всё поняли. В комнате на тахте лежал уже слегка раздувшийся труп их друга и товарища. Вызвали милицию. Прибывший одновременно врач констатировал почти более чем суточную смерть хозяина квартиры, происшедшую в результате острой сердечной недостаточности при гипертоническом кризе и сильном отёке вследствие резкого повышения артериального давления.

Все мероприятия по похоронам были чётко организованы коллегами по работе. Администрация и профсоюз предприятия выделили необходимые для похорон деньги и средства.

В новой Реутовской церкви Казанской иконы Божьей матери, при очень большом стечении друзей, товарищей и коллег по работе, состоялось отпевание тела усопшего. По состоянию здоровья Анастасия не смогла приехать в церковь, хотя и очень хотела.

На панихиде неожиданно для многих и Платона выступил атаман московских казаков с пламенной речью в честь усопшего. Он сообщил собравшимся, что оказывается Юрий, потомок уральских казаков, долгое время безвозмездно работал на восстановлении московских храмов и был награждён патриархом специальным церковным орденом.

Хоронили Юру на кладбище за Новой деревней около могилы матери, умершей много ранее. Остановившись на дороге и выйдя из автобуса, все поначалу опешили.

Дорогу к могиле перекрывал глубокий, полуметровый слой снега. Лопат не было. Поэтому большая группа мужчин, среди которых был и Платон, начала с трудом протаптывать узкую тропку к могиле и вытаптывать площадку около неё. Хорошо, что в процессии было много сильных, молодых людей, которые несли гроб, передавая его с рук на руки.

Так по заснеженному кладбищу, на руках товарищей и друзей, гроб с телом Юры проследовал к усыпальнице своей матери на вечное свидание.

Поминки состоялись в банкетном зале Дворца культуры «Мир». Там Платон близко увидел многих из своих уже изрядно постаревших бывших сослуживцев и знакомых.

К своему немалому удивлению, он подметил, что те из них, кто занимался своим любимым делом, был фанатом работы, у кого хобби счастливым образом совпадало с основной деятельностью, словно бы не старели. Вот что значит увлечение любимым делом, получение положительных эмоций от него!

Платону также удалось немного пообщаться и со своими друзьями и товарищами. И они опять расстались, как в последнее время, надолго.

Юрий Васильевич Максимов был в большой компании его друзей как бы связующим, коренным звеном.

Как человек свободный, не обременённый семьёй, детьми и семейными заботами, он имел возможность распоряжаться своим свободным временем единолично, по собственному усмотрению.

Поэтому именно он всегда был инициатором встреч старых друзей в различных составах, в зависимости от ситуации и необходимости.

Так уж получилось, что встреча Платона с Юрием на поминках тестя Александра Васильевича оказалась последней.

Платон, убедившись, что теперь его сестра Настасья решительно взялась за их общего друга, ответившего ей взаимностью, не стал больше вмешиваться в их отношения, успокоившись по поводу этой проблемы.

Он как бы передал теперь Юру Анастасии.

Но не судьба.

Потеря такого товарища была просто невосполнима.

Платон вскоре сочинил поминальное стихотворение о друге, и подарил его всем их общим друзьям.

Бывают слёзы разные, друг мой!

Когда идёшь ты с непокрытой головой

За гробом друга детства своего.

Или глядишь в потухшее окно,

Ничто вокруг себя не замечая,

Скупую лишь слезу глотая.

И ты скорбишь теперь по другу,

И в мыслях ходишь ты по кругу:

Ну, как же так произошло?

До Юры смертью снизошло!

О том ты думаешь, всё каясь.

И, в чём-то, даже зарекаясь.

Неисповедим господний путь.

Ты, Юру лучше не забудь.

И жизни сумрачной порой

Ты не иди к себе домой,

Могилу друга навести,

Заставь цветы на ней цвести.

И, поклонясь своим челом,

Оставь, как память, ты о нём

Воспоминаний цельных ряд,

И что-то из его наград.

И, если Юру не забудешь,

Себя ты точно не осудишь.

Только эта печаль несколько утихла, как почти через два месяца после потери друга, новая беда вновь обрушилась на Платона.

Скончался самый старший его дядя по матери — Юрий Сергеевич.

Траурный, 2001-ый год будто бы и не кончался вовсе, словно продолжая годину лихолетья, «любя» теперь уже не только троицу.

Действительно, казалось, что Новый век старался освободиться от долгов века прошедшего и прибрать на небеса ещё им не прибранное.

Платон прекрасно понимал, чтобы прервать любую чёрную полосу в жизни, надо очень постараться и поработать. Но это могло относиться только к его личным делам и невзгодам.

Однако ни он, ни кто-либо другой, не могли никак повлиять и ничего поделать со смертями ему близких людей.

Оставалось только напрячься и терпеливо ждать, пока что-то, где-то успокоиться, уляжется, а чёрная, траурная полоса прервётся или закончится.

Получилось так, что сообщение по междугородному телефону о смерти дяди Юры Платон получил слишком поздно, когда похороны уже состоялись.

Старшие дети Юрия Сергеевича почему-то не сообщили об этом напрямую в Москву, а сообщили только следующему по старшинству дяде Виталию в Санкт-Петербург, прося того позвонить в Москву, а по дороге в Нижегородскую область захватить родственников-москвичей Платона и Анастасию, а может быть и её сына Василия.

Но дядя, видимо, так расстроился со смертью своего старшего брата, что в приступе склероза, или ещё по какой-либо причине, проезжая Москву, совершенно позабыл про своих московских племянников, не позвонив им по телефону даже с вокзала.

Конечно, Платон с Анастасией поначалу просто обиделись на родственников за такое к ним невнимание.

Ведь старшие дети Юрия Сергеевича Тамара и Сергей, постоянно более-менее поддерживавшие отношения со своими московскими родственниками — двоюродным братом и сестрой, вполне могли или позвонить, или дать телеграмму.

Видимо что-то, где-то не срослось.

Ну, бог с ними! Что произошло, то произошло!

Кстати, самый младший из братьев, Евгений Сергеевич, живший во Владимире, тоже, в принципе, мог бы позвонить в Москву детям старшей сестры, но, видимо, слишком понадеялся на старшенького Виталия.

В «искупление своей вины», двоюродный брат Платона Сергей Юрьевич вскоре прислал тому фотографии с похорон своего отца.

А Платон, в свою очередь, на этот повод, конечно, отреагировал стихотворением, отослав его всем детям и братьям усопшего.

Трагедия опять вошла в наш дом.

На этот раз скончался старший дядя.

Сейчас сижу и думаю о нём,

На фотографии его я глядя.

Соперничал с сестрой своей всегда он.

Ни в чём пытался ей не уступать.

Какая-то закономерность всё же в том.

Нигде и никогда не мог он отступать.

Почти синхронно в жизни шли они.

Почти «ноздря в ноздрю», как скачут кони.

И большего добиться не смогли,

Устав в пути от жизненной погони.

Давно остыл их пыл, не шли они вперёд.

И планы их завязли в паутине.

Ушла она. Пришёл его черёд.

Вот и сейчас сестру настиг в могиле.

И что же нам, друзья, всем остаётся?

Их помнить вечно будем наперёд!

И, как в известной песне пропоётся,

«Придёт, когда-нибудь, и твой черёд!».

Платона вновь захватили мысли о смысле и продолжительности жизни людей, об их отношениях друг к другу, уважении, любви и почёте ещё при жизни, об очерёдности смертей близких людей, и о необычных совпадениях, например, смерти двух бабушек Кеши и двух Юриев подряд!? Да, жизнь идёт уверенно вперёд! Безысходно идёт к концу одного и оптимистично — к началу другого! Очерёдность на уход в загробный мир неумолимо приближается! В жизни надо торопиться сделать то, что тебе, возможно, предначертано судьбой! И не терять попусту уходящее, драгоценное время! — взволнованно размышлял Платон, на этот раз судорожно хватаясь за перо:

Поэт всегда у нас в России

Немного больше, чем поэт.

На лобной части знак мессии,

И прочих прелестей букет.

При жизни он не признаётся.

Пророка нет в своей стране.

А после смерти… слеза льётся,

Признанье, слава в кутерьме.

Так дорожите все поэтом.

От жизни к смерти только шаг.

И наслаждайтесь Вы куплетом.

Для нас ведь пишет этот маг.

К 9 марта текущего года прошли те самые полгода, отводимые до начала вступления в наследство Алевтины Сергеевны. Но проблем по поводу этого не предполагалось.

Ещё задолго до смерти мать Платона и Анастасии предусмотрительно полностью и окончательно распорядилась своим наследством, часть его, передав, а другую — завещав.

Распределение наследства получилось, по мнению Платона, хоть и несправедливым, но вполне естественным.

Сыну досталась дача, на которой он постоянно жил летом, работал и отдыхал, в том числе со своей семьёй, вкладывая в её содержание и модернизацию свои силы и средства.

Анастасия же на ней бывала редко, не вкладывая ни сил, ни средств.

Оставшуюся двухкомнатную квартиру в Кузьминках Алевтине Сергеевне пришлось отдать дочери, прописав к себе внука Василия и завещав ему, совместно теперь с нею проживающему, свою долю этой квартиры.

Платон, с одной стороны, был не согласен с таким несправедливым дележом наследства, но с другой стороны, понимал трудное и зависимое положение матери от своего внука Василия, длительное время проживавшего с нею совместно и хоть как-то помогавшего и присматривавшего за ней.

После давних очередных жалоб матери на невозможность её дальнейшего совместного проживания с грубым внуком, Платон не раз предлагал ей разменять двухкомнатную квартиру на комнату для внука и однокомнатную — для неё, с последующей передачей этой квартиры одному из нескольких оставшихся других внуков — сынов и дочери Платона.

Но каждый раз вопрос упирался тогда в помощь одиноко проживающей бабушке со стороны сына и внуков.

Так что вопрос наследства был решён по необходимости.

У нотариуса Платон ознакомился с завещанием матери, и узнал, что если бы он своевременно оформил себе инвалидность, то тогда бы, независимо от завещания, имел бы право на свою долю наследства, то есть на часть двухкомнатной квартиры в Кузьминках. Но, правда, было непонятно, как бы этой своей долей Платон или его дети смогли бы реально воспользоваться, не поссорившись с сестрой и племянником.

И вообще, всегда и везде в жизни лучше находиться не в положении должника, а в положении кредитора — тогда чувство вины и совесть не замучат, а с жабой жадности и зависти всё-таки, во всяком случае, для меня, проще бороться. Пусть теперь над Василием висит и всегда довлеет над ним хотя бы моральный долг перед своими двоюродными братьями и сестрой — моими детьми! — успокаивал себя Платон.

Постепенно зима лихолетья сменилась затяжной, тёплой весной оптимизма, смывающей с земной поверхности вместе с чёрной полосой и остатки зимней грязи. Впереди его ждало долгожданное красное лето с любимыми дачными заботами.

В ожидании лучшей поры, конца годины лихолетья, Платон ударился в воспоминания.

Сейчас, волею судьбы, он работал вблизи своего бывшего детского сада, куда родители возили их с сестрой почти полвека назад.

Он вспомнил, как один раз отец устроил им съёмки в журнал «Огонёк» для передачи через него привета далёкой бабушке.

Проезжая на трамвае от Воронцова поля до Чистых прудов Платон по этому поводу сочинил очередное своё стихотворение:

И снега нет, но на пруду ледок,

Хотя прилично он уже подтаял.

Просох бульвара дальний уголок.

Недавно там большой сугроб растаял.

Сухие буро-серые газоны

Слегка зазеленели кое-где.

Большие тёмные деревья сонно

Маячат молча в неба синеве.

Уже убрали зимний мусор.

Дорожки скоро подметут.

И всем знакомым прежним курсом

Прохожие гуляют тут.

В Москве весенняя погода,

И Солнце в небе, в вышине.

Люблю я это время года.

И детство вспомнилось вдруг мне.

Как на трамвае нас возили,

На «Аннушке», что по кольцу,

И в детский сад нас привозили

От Сретенке к его крыльцу.

В Тессинском старом переулке,

Где Воронцово поле тут,

Чуть с горки, к Яузе, в проулке…

Здесь дети больше не живут.

А мы с сестрой там долго были.

Нас в «Огонёк» снимали раз.

Детьми хорошими мы слыли.

Родители любили нас.

Полсотни лет прошло — не мало,

Но в памяти они ярки.

Родителей уже не стало,

И мы уж скоро старики.

Весной Платон окончательно завершил отделку своей лоджии, на этот раз чистовую. Красивыми, изящными уголками, плинтусами и раскладками, а также штапиком, он обил стыки и углы, закрыл щели. До этого он вскрыл и зацементировал порог и подоконники, установив на них новые столешницы. Из остатков сделал под боковым окном двух ярусный стол и нишу для сейфа. А над окнами комнаты и кухни рациональный мастер умудрился смастерить опускающиеся выдвижные панели, открывающие дополнительные пространства для хранения чего-либо. Потолок обклеил подобранными в тон стен пенопластовыми панелями под дерево. Получилось здорово!

Постепенно Платон втянулся и в свою новую основную работу.

Как иногда бывает в истории разных людей, всё, или многое, часто «возвращается на круги своя».

Так случилось в этот момент и с Платоном.

Его новое место работы оказалось рядом с его бывшим детским садом, в котором он, после нового вида лечения от скарлатины под парами йода, получил осложнение в виде ревматической атаки на сердце.

После чего в его детских воспоминаниях осталось видение себя утром сидящего на кровати, не в силах встать на ноги и передвигаться.

Запомнил он так же, как на старом «Москвиче» его везли по бульварному кольцу домой на Сретенку, в Печатников переулок, где его тогда никто не ждал, и больницу около площади Борьбы, в которой он долго лечился от внезапного недуга.

Теперь он работал в Медицинском центре, где раньше на своём последнем месте работала его тёща, Надежда Васильевна Гаврилова, проживавшая почти рядом в высотке, всего в семи минутах ходьбы по Астаховскому мосту через Яузу.

Тут же, через Устьинский проезд, размещался и Институт Питания РАМН, занимавший одну из трёх вершин образовавшегося треугольника.

В нём также ещё ранее работала тёща, а теперь — старшим научным сотрудником — правда уже вышедшая на пенсию, Варвара, и куда по работе периодически наведывался и сам Платон. Варвара изредка тоже заходила на работу к Платону за биодобавками.

Старшей свояченице и подавно хватало пяти минут, чтобы, перейдя через Яузу, добраться от дома до работы.

Здесь же, на Серебрянической набережной находился и суд, разводивший Платона с его первой официальной женой Элеонорой.

Да и его прежняя квартира в доме 33 по той же Котельнической набережной была всего в каких-нибудь пятнадцати минутах ходьбы от его теперешнего места работы.

Семь минут, разделявшие рабочее место Платона от Родины и отчего дома Ксении, от жилища Варвары и Егора, были неплохим поводом для периодического наведывания к ним в гости супружеской четы Кочет.

Да к тому же, и сама Ксения периодически пользовалась своей поликлиникой РАМН по Воронцову полю, дом 14, в свою очередь, находящуюся в пяти минутах ходьбы от работы Платона.

Надо же, какое странное совпадение! Во всей большой Москве многое, дорогое для меня, сосредоточилось почти в одном небольшом районе вокруг знаменитой высотки на Котельнической! К чему бы это? — поначалу рассуждал Платон.

Ему такое совпадение нравилось.

Он считал его вполне обоснованным и мудро начертанным своей судьбой.

В хорошем расположении духа Платон часто шагал на работу пешком от станции метро «Новокузнецкая» через Большой Устьинский мост, любуясь слева относительно далёким Кремлём, гостиницей «Россия», военно-инженерной академией имени Ф.Э. Дзержинского, а справа — высоткой и маячившим далее по левому берегу Москвы-реки, своим бывшим домом 33.

По весне его путь, справа по ходу, частенько озаряло ласковое утреннее Солнце, создававшее просто праздничное настроение, со временем излившееся стихотворными строчками:

Люблю по утру прогуляться

Я до работы от метро.

Поможет вдохновенью взяться,

И осветить моё чело

На небе Солнце золотое.

Навстречу светит мне в лицо.

Горячее оно, какое,

И улыбается оно.

Глаза поднявши кверху, к небу,

Увидев голубую ширь,

В нирвану ты впадаешь, в негу.

На веках, словно сотня гирь.

От Солнца жмурясь, под лучами,

Ты улыбаешься ему,

Счастливыми сверкнув очами.

И быть, наверно, по сему.

Весною утром на работу

В апреле солнечном иду.

И, проявив о всех заботу,

Об этом я стихи пишу.

Весны пьянящий воздух нежный,

Её свежайший аромат,

Как света океан безбрежный,

Куда не бросишь острый взгляд.

Сверкают золотом от Солнца

Церквей московских купола.

Лучи от них летят в оконца,

Открытые уже с утра.

Москва от дрёмы просыпалась,

И, что ты там не говори,

Своей красою любовалась.

Готов я заключить пари.

Вот так стоишь на перекрёстке,

Любуясь Солнцем и весной.

Куда ни глянешь, в яркой блёстке

Москвы наряды, дорогой.

Её красой всегда любуюсь.

Особенно когда весна.

И больше ей интересуюсь.

И мне Москва всегда красна.

После проведённого, согласно устной договорённости, одного месяца работы на территории медицинского центра в ООО «Де-ка», его руководство попросило Платона остаться у них на постоянную работу.

Не имея в то время каких-либо заказов по своей основной предпринимательской деятельности, Платон решил пока, временно, согласиться с этим предложением.

На безрыбье и рак — рыба. Да и коллектив понравился.

И он остался. Работа была, как говориться, не пыльная. Рабочий день, в основном, хотя и без обеденного перерыва, продолжался с 10 до 17, с наличием свободного времени и возможности, по взаимной договорённости, отлучиться по своим личным, коммерческим и домашним делам.

По должности Платон стал теперь называться менеджером по продажам биологически активных добавок к пище. А на деле его работа поначалу включала в себя разгрузку и погрузку коробок с товаром, содержание склада со всеми вытекающими и сопутствующими работами, набор всех заказов, подвозка небольших заказов оптовым потребителям за наличные деньги.

Иногда, но редко, он занимался приёмом заказов по телефону. Но самая главная работа Платона, из-за чего он долгое время считался незаменимым, стала фасовка в банки некоторых сыпучих биодобавок на фасовочном станке с последующей закаткой крышек этих банок на закаточном станке. Для него, инженера-механика, имевшего опыт работы на станках, такая работа была просто элементарной. Более того, Платон, как человек ищущий и анализирующий, постепенно смог модернизировать производственный процесс и повысить отдачу, т. е. производительность труда.

Зарплата была небольшая, но на данном этапе для Платона приемлемая. Иногда получали премиальные, особенно за ударный и сверхурочный труд.

Даже пересчёт получаемых денег на обычный рабочий день и налоги демонстрировал относительную их достаточность и сравнимость.

Но, пожалуй, самое главное, над Платоном был всего лишь один начальник.

И у него совсем не было подчинённых, за которых пришлось бы краснеть и получать нагоняи, выслушивая нарекания сверху.

У него не было постоянно треплющих нервы подчинённых, за которыми всё время нужно было бы смотреть, которых пришлось бы всё время воспитывать и учить работать, с коими пришлось бы непременно иногда ссориться, невольно ощущая их недовольство и даже наживая себе врагов.

Конечно, эта работа была не для интеллигентного интеллектуала с высшим техническим образованием, имевшего громадный опыт практической работы в оборонке.

Но на данном этапе развития нашего общества любая мало-мальски оплачиваемая работа вполне заслуживала внимания к себе.

Такая работа, однако, также предвещала душевное спокойствие и возможность теперь вплотную заняться своим любимым творчеством.

Коллектив сразу принял умного, трудолюбивого, деятельного, общительного, весёлого и доброго Платона.

Да и его новые коллеги были во многом под стать ему.

Это особенно проявлялось в общении сослуживцев.

— «Платон! Платон Петрович!» — привычно, призывно заголосила Надежда Сергеевна.

— «А он сейчас штаны снимает!» — по простоте душевной вскричала ей в ответ из соседней комнаты Марфа Ивановна, подразумевая, что Платон переодевается.

— «Ну, как снимет, пусть подойдёт ко мне!» — попросила начальница, не задумываясь о смысле своих слов.

Через мгновенье обе прыснули от смеха, постепенно всё больше им заливаясь. Платон, не ведая причины того, появился в дверях кабинета, с удивлением поочерёдно слушая эмоциональный и сбивчивый рассказ женщин о только что происшедшем, невольно думая, что ему всё-таки уже удалось постепенно привить чувство юмора своим, поначалу не в меру серьёзным, сотрудницам, и высказывая своё профессиональное резюме:

— «Да, весьма забавно!» — и тут же, вспоминая другой очередной разговорный ляпсус сотрудниц, он прокомментировал:

— «На днях наша Инна дала ценное указание, пришедшей к нам передать факс, Ноне, не смогшей сразу правильно вставить в него бумагу! Показывая рукой на факс, она изрекла весьма ценное замечание: «Нон, вставлять надо, когда вся головка вылезет!», так-то!».

— «Фу, да ну, тебя!» — замахала руками, словно отбиваясь от насильника, Надежда:

— «Вечно ты со своими сексуальными прикольчиками!».

— «Так это не я, а Инна!» — невольно оправдывался, удивившийся её непониманию, Платон.

Коллеги, продолжая ржачку, не успели остановить Платона от воспоминания недавно происшедшего диалога между Инной Иосифовной и, часто к ним заходившим, старым академиком от медицины, Александром Яковлевичем. Тот, показывая на свою клюку, без которой он уже не мог ходить, неожиданно изрёк:

— «И когда же я брошу палку?!».

Но, к счастью Инна, не вдумавшись, или сделав вид, что не поняла иносказательности его слов, совершенно не прореагировала на его перл.

Через некоторое время, невольно слушавший их диалог, и с трудом сдерживавший смех, Платон, услышал неожиданное продолжение их задушевной беседы.

Александр Яковлевич отвечая на вопрос Инны по поводу сбоев в работе её желудка, поучительно произнёс:

— «Тебе надо наладить свою флору!».

Та, часто любившая перечить по поводу и без, как всегда эмоционально парировала:

— «Да она у меня давно налажена!».

Академик, не любящий возражений, видимо раздражённо, но, в то же время, как-то задумчиво, почти тут же засыпая, пробормотал весьма тихо, невнятно, но вполне понятно:

— «Ну, да! Ты же давно дефлорирована!».

Так как Инна привыкла слушать, в основном, только себя, без умолку что-то сбивчиво и взахлёб рассказывая, сказанное услышал только Платон, который, еле сдерживаясь от смеха, тут же вынужден был почти пулей выскочить из кабинета. Пройдя в другую комнату он, к своему дальнейшему сожалению, невольно поделился услышанным с Марфой Ивановной.

Та, видимо не понимая диковинных слов, перевела неожиданно разговор на себя, задумчиво и чуть с грустью жалуясь на свою женскую долю:

— «Да! Я теперь и никому не нужна!».

И, немного подумав, по-своему философски, неожиданно многозначительно, и даже со злостью, заключила:

— «Даже… на фиг!».

Хотя Платона и покоробили слова Марфы, он, однако про себя отметил, что в данный момент они имели весьма чёткий двузначный смысл.

Марфе Ивановне Мышкиной часто были непонятны и чужды разговоры о высоких материях.

Она от них была чрезвычайно далека. Её начальное четырехклассное образование, кое-как полученное в тяжёлое военное время, не позволяло понять многое элементарное и очевидное.

По странному стечению обстоятельств через её военное детство в 1941 году также прошли танки немецкого генерала Гота, чьи траки позже, в 1942 году, утюжили донские степи, пытаясь погубить, беременную будущим Иваном, мать Гудина.

В ООО «Де-ка», кроме Платона Петровича Кочета, Ивана Гавриловича Гудина и Марфы Ивановны Мышкиной (урождённой Рыбкиной) — маленькой пожилой женщины, потерявшей годы, но не работоспособность, — работали ещё две сотрудницы: уже упомянутые Инна Иосифовна Торопова (урождённая Швальбман) и Надежда Сергеевна Павлова, сохранившая свою девичью фамилию, как уже известную в научном мире, — всех их непосредственный начальник.

Кроме того, в коллективе работал и Алексей Валентинович Ляпунов, являвшийся основной его опорой и надеждой. Он был самым молодым из них, приближаясь к возрасту Иисуса Христа.

Это был небольшой, но, в общем-то, дружный коллектив, спаянный общими делами, интересами и идеями.

Его члены очень гармонично дополняли друг друга, как своими способностями, так и некоторыми чертами своих характеров, что иногда усиливало их действия, быстро и надёжно приводило к успеху.

В их коллективе всегда царили, как правило, доброта, доброжелательность друг к другу, открытость, терпимость, юмор и шутки, тон которым сначала задавал, в основном, только Платон.

Поначалу он шутил всегда с серьёзным лицом и над такими же очень серьёзными лицами сослуживцев.

Ибо нет ничего смешнее человека со слишком серьёзным лицом.

Позже он понял, что не все сотрудники и не всегда понимают его, иногда слишком заумные, шутки и несколько снизил планку возможности их понимания, даже сочинив по этому поводу весьма поучительное стихотворение:

Плоскость шутки если видишь,

С выводом не торопись.

Тем себя ты не обидишь.

Слушать ты сейчас учись!

С выводом ты не позорься.

Интеллектом не срамись.

Глупым выглядеть не бойся.

Мысли в шутке удивись.

Всему этому положительному в коллективе в огромной степени очень способствовала весьма общительная, как поначалу показалось Платону — добрая, честная и принципиальная их начальница — Надежда Сергеевна.

Она, как и Платон, была рождёна под знаком Козерога, и была, к тому же, почти ровесницей и хорошей знакомой жены Платона Ксении.

Именно через их знакомство Платон в своё время и устроился на эту работу, на место умершей тёщи, но с другими, поставленными уже непосредственно перед ним, задачами.

И всё было бы хорошо.

Однако, поначалу, Платона очень коробило обращение к нему всех без исключения сослуживцев по имени и на «ты».

Он вынужден был ответить им тем же. Ибо, как известно, в чужой монастырь со своим уставом не суются.

Скорее всего, во многом, это произошло с лёгкой руки, вернее языка, его тёщи Надежды Васильевны.

Издавна привыкшая звать Платона по имени, всегда всем с любовью рассказывавшая о нём, она и не предполагала, что когда-нибудь её любимый зять займёт её рабочее место в этом коллективе.

И теперь его новые сослуживцы, с большим интересом и даже любопытством, встретившие Платона, сразу стали с ним за пани-брата, как с хорошим старым знакомым.

Платон, всегда привыкший работать в интеллигентных и культурных коллективах или с их представителями, будь то отделы министерств и ведомств, военное и партийное руководство, научно-техническое или конструкторское подразделение, технологический отдел или даже цех, советская общественная или иная организация, а также и коллективы ООО новой экономической формации, всегда, независимо от своего возраста и заслуг, ощущал уважительное отношение к себе, прежде всего, как к человеку, личности.

А тут? Видимо причиной того явилась личность их начальницы Надежды Сергеевны Павловой, невольно задавшей неправильный тон отношениям с руководимыми ею сотрудниками.

И если такое обращение к нему самой пожилой в их коллективе, недалёкой и малограмотной Марфы Ивановны, привыкшей, что её все без разбора звали, как девочку, просто Марфой, для Платона было как-то объяснимо, то от других сотрудников, в связи с наличием у них высшего образования, он ждал всё-таки большего.

Обращение на ты со стороны Гудина привело к тому, что Платон стал единственным, обращавшимся к пожилому доценту также, что, впрочем, не вызвало у того никакого протеста. Такое обращение также ещё как-то можно было объяснить со стороны почти его ровесницы Инны и со стороны ровесницы его жены Надежды, хотя в ответ они и получили именное тыканье со стороны Платона, невольно присоединившегося в этом к Гудину.

Но вот обращение на ты и по имени со стороны Алексея, которому Платон буквально годился в отцы, так как был ровесником его же отца, было непонятно.

При этом Алексей обращался на Вы и по имени отчеству ко всем, кроме Платона и Марфы Ивановны. Здесь явно «торчали уши» недостатка воспитания молодого дарования, или результата комплексования в попытке не быть последним.

И это можно было в равной степени отнести не только к самому малому, но и к самому старому.

Редко случающиеся в их коллективе небольшие неприятности, мелкие обиды, ненужные споры, незначительные склоки в подавляющем большинстве случаев были вызваны Иваном Гавриловичем Гудиным.

Он, пытаясь хоть как-то поднять свою значимость, компенсировать свою малую полезность, обычно был их инициатором, виновником, подстрекателем, или непосредственным участником.

Поэтому он негласно и считался в коллективе «козлом отпущения», хотя всячески противился этому, пытаясь такую свою общественную обязанность повесить на кого-то другого: Марфу или Платона.

При этом он побаивался остальных двух женщин — его начальниц, и невольно уважал главную ударную силу коллектива — незаменимого Алексея.

Причину этого Платон видел в комплексе переоценности, коим страдал их старший товарищ. В остальном всё было вполне прилично и позитивно.

Большинство из постоянно или часто общающихся с Платоном людей обычно становились умнее, грамотнее, чище в своих планах и помыслах, культурнее в общении, отзывчивее и просто веселее. Они становились даже внешне симпатичнее за счёт доброго, оптимистически весёлого выражения лица. Он заражал их своим юмором, оптимизмом и энергией, придавая им спокойствие, рассудительность и большую уверенность в своих силах.

Пиком дружеского общения в коллективе были регулярно отмечаемые дни рождения сотрудников.

Застолье, как правило, начиналось ближе к завершению рабочего дня, так как по обыкновению все ждали приезда, чрезвычайно загруженного работой Алексея.

Из-за этого с трудом ожидавших начала трапезы сотрудников часто подтачивал червячок голода, толкавший их на тайное дефлорирование заранее подготовленных блюд.

Особенно этим грешили чревоугодницы Инна и Надежда, а также всегда рационально мыслящий и никогда себя беспричинно не обделяющий Платон.

В этом плане положительно от них отличались Иван Гаврилович и Марфа Ивановна. Они, всегда выдержанные, закалённые пережитым военным голодом и по старинке воспитанные к уважению общего стола, терпели до последнего.

Долго державшего себя в рамках разумного приличия Платона на кусочничество, в конце концов, подбила Марфа:

— «Возьми, закуси! Ты, мужик здоровый! Тебе есть хочется! Да и время уже позднее. Что ты скромничаешь и вообще так мало ешь, как дед!» — заботливо смущала она коллегу.

Как правило, застолье происходило в одном из рабочих помещений, приспособленных под столовую. Вдоль стены стоял длинный стол, за которым по дуге с трудом располагались все шестеро.

Они обычно садились в одном и том же порядке, по часовой стрелке: Марфа Ивановна Мышкина, Платон Петрович Кочет, Иван Гаврилович Гудин, Алексей Валентинович Ляпунов, Надежда Сергеевна Павлова, Инна Иосифовна Торопова. Причём с торцов садились по одной женщине, а по длинной стороне — трое мужчин и их начальница. Мужчины, как водится, раскупоривали, разливали и раскладывали.

Стол обычно сервировали хозяева помещения: Марфа или Платон. Но они никогда не могли найти общего языка по этому вопросу.

Поднаторевший на этом деле ещё во времена далёкой молодости, даже детства, Платон, почти с пелёнок вобравший в себя интеллигентный, советский этикет, совершенно не соглашался с сервировкой стола «А ля Марфа», заключавшейся фактически в навале на стол всяческих, без разбору, яств и закусок, без учёта их количества и совместимости. Особенно Платона поражало, когда Марфа ставила приборы для сотрудников как-то косо, без учёта посадочных мест, габаритов сотрудников, часто не в комплекте.

Он переставлял приборы, как считал нужным, вызывая у Марфы Ивановны явное раздражение:

— «Ну, всё время ты хочешь всё сделать по-своему!» — обиженно ворчала она, как бы этими действиями Платона уличённая в отсутствии вкуса.

Однако со временем, все поняли, что Платон просто необыкновенный мастер не только в сервировке стола, а вообще по любой компоновке.

Имея опыт, любовь и способность к этому, он ещё вдобавок обладал и отменным глазомером, на расстоянии чётко определяя, влезет ли какой-либо предмет в планируемое для него место.

И каково же бывало удивление сослуживцев, когда какая-нибудь коробка, хоть и с небольшим трением, но тютелька в тютельку входила в отведённое ей Платоном место.

Его мнение по размещению предметов и вещей стало почти беспрекословным.

Постепенно и многие сослуживцы стали замечать в себе возникшую, но пока ещё только теплившуюся, способность и даже потребность к оптимальному и со вкусом размещению различных вещей.

В коллективе, как поначалу показалось Платону, исподволь началось даже негласное соревнование в этой сфере.

Оно невольно дополнительно сплачивало сослуживцев, что очень нравилось Платону, как главному инициатору и первому участнику этого, вдохновляя его.

На очередной микро пирушке Платон озвучил своё стихотворение, посвящённое всему коллективу:

В офисе народ гуляет.

Ну и что Вам из того?

С днём рожденья поздравляет

Он коллегу своего!

Вот вначале приз вручают:

То подарок от друзей.

Да на счастье наставляют,

И за стол все поскорей.

Здесь вначале тост поднимут.

Да, за здравие его.

Друг у друга не отнимут.

Каждый скажет тут своё.

Все его здесь поздравляют.

За успехи пьют его.

Счастья в жизни все желают.

Нет желанней ничего!

Коллектив наш дружный, спитый,

В своих стремлениях един.

Ладно, по науке сбитый.

В своём труде все, как один.

Здесь звучат за тостом тосты,

А вино течёт рекой.

И закуски здесь не просты.

На десерт есть торт большой.

Мы картиной этой красной

Любовались бы всегда.

Я в потуге ненапрасной

Написал стих Вам, друзья!

За Вас, коллеги, поднимаю

Налитый до краёв бокал.

И на этом стих кончаю,

И пью, пока не расплескал.

Первый день рождения года символично начинался с Надежды Сергеевны. Но, придуманные демократами себе и олигархам в угоду, чрезвычайно длительные зимние каникулы для взрослых со временем не стали позволять справлять годовщину её рождения день в день. Праздник приходилось теперь переносить на первый рабочий день нового года.

Встретившиеся после невольно длительной новогодней спячки коллеги с видимым удовольствием оживлённо общались друг с другом, пытаясь поделиться своими эмоциями и обменяться забавной информацией.

Это придавало дополнительную праздничность вроде бы будничному мероприятию, позволяя всему коллективу как бы размяться перед новым трудовым годом.

Согласно столовому и производственному этикету первый тост на днях рождения в трудовых коллективах должен был произносить начальник. А здесь как быть? День рождения у начальника, а зама нет. В таких случаях, согласно этикету, первый тост должен оглашать старейшина коллектива.

Но пока старики Марфа Ивановна и Иван Гаврилович маялись в раздумьях, набивая себе цену, всегда тонко чувствовавший ситуацию Платон взял инициативу в свои руки. Ибо он видел, как по лицу Надежды Сергеевны уже пробегала, видимая только его опытному взгляду психолога, лёгкая тень растерянности: кто же, наконец, и когда скажет первый тост при уже налитом спиртном и разложенной закуске?

И только после первой рюмки и хорошего закусона, крепко замачивающих червячка, тосты начинались произноситься один за другим.

Очередь доходила до каждого сотрудника, число коих легко сочеталось не только с количеством естественных, не вымученных тостов, но и с оптимальным количеством выпитых доз алкоголя.

Как правило, Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна пили мало и не всё, что было выставлено на столе, оставляя недопитое после предыдущего тоста.

Платон Петрович и Алексей Валентинович пили всё подряд и в любых сочетаниях, но в разумных количествах. Марфа Ивановна и Иван Гаврилович тоже от них не отставали, но, в силу своих возрастных возможностей и массовых характеристик, пьянели быстрее. По этой причине Иван Гаврилович, всегда старавшийся при любом удобном случае выставить себя героем бутылки, старался оттянуть следующий тост медленным поеданием закуски и сопутствующими застолью разговорами. И чем дальше, тем он становился говорливее.

Заплетающимся за вставные зубы языком он начинал острить, иногда к месту, а иногда и нет, невпопад, пытаясь задеть Платона или Марфу.

Платона — чтобы опередить его возможные остроты. А Марфу — как свой антипод.

Поэтому Платону приходилось невольно часто отвечать Гудину тем же, парируя его нападки на себя.

Не отставала от него и Марфа Ивановна, чей тихий голосок становился всё громче, мысли свободнее, а язык развязнее:

— «Гаврилыч! А Вы, какого рода будете? Какое у Вас гинекологическое дерево?» — искренне как-то раз поинтересовалась она.

— «Да он такого рода, у которого не бывает гинекологического дерева!» — глубокомысленно вмешался Платон.

— «Как это он без роду, без племени? Сирота что ли?» — не поняв объяснения, уточнила Марфа.

Под всеобщий хохоток над непонятливой Марфой, которая не отставала от всех, искренне считая, что они смеются над Гаврилычем, тот начинал ёрничать по поводу её простолюдинских шуточек.

Однако если у Марфы и было мало знаний, зато народного юмора — предостаточно.

И, как всегда, шарма в их полупьяные взаимные пикирования вносил Платон. На чьё-то высказывание о горькости вина и ответа, что оно сухое, незамедлительно последовала его ремарка:

— «Странно! А пьётся как мокрое!».

Пытаясь не отстать от коллег, иногда острила и Марфа Ивановна.

На заметку знатока Алексея, что в каком-то ресторане пиво живое, незамедлительно последовал уточняющий вопрос захмелевшей Марфы:

— «В нём раки плавают?».

В отличие от всех, Иван Гаврилович Гудин пытался везде и всегда быть, по-возможности, в центре всеобщего внимания, в гуще разговора. Поэтому он говорил громко, чуть ли не кричал. Его крикливо-громкий голос иногда было слышно даже на улице.

Боясь Платона, он обычно перечил ему и бесцеремонно перебивал его.

Но при этом всегда подпевал своим авторитетам, коими считал, естественно, начальницу Надежду Сергеевну, невольно её помощницу Инну Иосифовну, и молодого, тянущего основной воз работ коллектива, Алексея.

Когда разошедшийся Алексей поведал коллегам о значении внутренней энергии человека «Ци» на его самочувствие, Платон решил очередной раз проверить всегда поддакивающего Гаврилыча на вшивость:

— «Да! Даже слово суицид произошёл от него!».

Пока коллеги думали о сказанном, перебирая в своей памяти что-либо об этом, или делая вид, что согласны, невыдержанный имитатор своих обширных знаний, Гудин тут же громко и позорно затараторил:

— «Да, да! Конечно, все об этом знают, Платон! И не надо об этом даже говорить!».

Платон с Алексеем переглянулись, ехидно заулыбавшись знатоку всего и вся, но разубеждать старца и своих, в пол-уха их слушавших, коллег-женщин не стали.

Старички Марфа и Гудин ели мало и, с прицелом на долголетие, поддерживали отличную физическую форму.

Они были поджары, но не сухи. Всегда загорелые, что говорило о должном контакте с природой. Не чурались физического труда, в том числе не по годам тяжёлого.

Но, в отличие от Марфы Ивановны, Иван Гаврилович брезговал пролетарской, или, как он считал, плебейской работой.

По внешним показателям здоровья к ним, но с разной скоростью и желанием, приближались Платон и Алексей.

Остальные две женщины: Инна и Надежда, постепенно окончательно утрачивали остатки своей сексуальной привлекательности в угоду другим плотским удовольствиям, главным из которых стала еда.

Первый свой день рождения на работе, в январе 2002 года, Платон из-за скромности не стал афишировать.

Однако через некоторое время, уже в начале лета, это вскрылось при отмечании последующего дня рождения, теперь Марфы Ивановны, пришедшегося, как ни странно, на день смерти тёщи Платона — 12 июня, и отмечавшегося позже этого нового российского праздника и выходного дня.

Именно тогда Платону было сделано внушение о необходимости поддерживать традиции коллектива, на что тот ответил о своём незнакомстве с этими традициях в то время, в январе и обещанием исправиться.

Летом, с интервалом менее месяца, с Платоном, по его вине, произошли два похожих, неприятно-забавных происшествия на транспорте.

Первый раз, утром рабочего дня, по пути с дачи на работу, опаздывающий Платон, попав в человеческую пробку на станции «Выхино», и не имевший возможность тут же, относительно быстро, купить билет на метро, решил ускорить процесс. Он, не продумав последствия такого своего шага, решил воспользоваться пенсионным удостоверением своего тестя, которое вместе с некоторыми другими его документами временно ещё находились у Платона в дипломате.

Уже проходя через турникет, Платон увидел испытующий взгляд стоящего поблизости, и не сразу замеченного им, милиционера.

Было уже поздно. Платон сразу всё понял и оценил. Отпираться было бесполезно.

Козыряя, милиционер сразу протянул руку к удостоверению Платона, представляясь ему и тут же задавая свой вопрос:

— «Это Ваше удостоверение?».

— «Нет, тестя! Его недавно похоронили. Я опаздываю на работу, а народу, видите сколько!? Вот и решил поскорее пройти. Виноват!».

— «Пройдёмте со мной!».

И сержант милиции сопроводил злостного нарушителя порядка в своё отделение под платформой станции.

Платону тут же невольно вспомнилась нашумевшая в своё время, почти двадцать лет назад, история убийства на «Ждановской» сотрудника КГБ местными милиционерами.

По дороге он обдумал свою позицию и поведение при предстоящем дознании, думая, как вернуть обратно пенсионное удостоверение тестя.

Спустившись с платформы вниз по ступеням, они прошли в длинный коридор с многочисленными боковыми помещениями по левой стороне.

Не успел Платон сесть на предложный ему стул у стола дознавателя в одном из этих помещений, как одновременно с этим в комнату, имевшую у дальней стены зарешеченный «обезьянник», видимо по обыкновению, для оказания морального воздействия на очередного задержанного, тут же привели квази арестованного, якобы не имевшего с собой паспорта.

Сержант, предъявив удостоверение на Нахапенко Николу Григорьевича, попросил у Платона паспорт, списал его данные в протокол. Тут же он попросил, заглянувшего в дверь коллегу, убрать ненужного теперь арестанта из помещения.

Достав весьма затёртую и замусоленную брошюру с УПК РФ, уже привычно показал очередному нарушителю закона подходящую для него статью. По ней Платону, после судебного разбирательства, грозили или недолгие административные работы, или штраф в 10.000 рублей.

Пожурив солидного пожилого мужчину за нарушение правил проезда в метрополитене, сержант сразу же недвусмысленно сделал упор на то, что суд неизбежен и сейчас суды назначают только штрафы. Платон сразу смекнул, что ему выгоднее и на что намекает блюститель закона:

— «Понимаете? Я конечно виноват! Чёрт меня попутал с этой спешкой! Боялся на работу опоздать! Мне конечно стыдно. Но я не злостный нарушитель закона! Может, удастся как-то вопрос решить, чтобы не позорить мои седины?».

— «Вы можете штраф заплатить здесь!».

— «С удовольствием! А сколько?».

— «Десять тысяч!».

— «Да ну, Вы что? У меня стольких денег никогда не было! Тогда уж пусть… через суд!».

— «А сколько у Вас есть?».

Имея сейчас всего чуть более двух тысяч рублей, и понимая, что его могут в худшем случае и обыскать, Платон, копаясь в кошельке, быстренько сориентировался:

— «Могу дать только пятьсот. Остальные не мои!».

— «Да Вы, что!? За такое нарушение…».

— «Ну, давайте, я потом ещё подвезу!».

Видя кривую гримасу на лице нахального мздоимца, понимая, что хохол москвичу не уступит, тем более коренному, Платон пошёл на попятную:

— «Но у меня здесь всего две тысячи! Больше просто нет! Остальные надо будет где-то занимать!».

Поняв, что с этого пожилого, почти нищего, интеллигентишки больше ничего не сдерёшь, Никола пошёл, якобы, навстречу злостному нарушителю российской капиталистической законности, протягивая к Платону свою, давно привыкшую к ассигнациям, скромно худую ладошку, при этом ещё стыдя и отчитывая провинившегося:

— «Ну, ладно! Что с Вами поделаешь? Давайте две! И больше не нарушайте! В Ваши годы это должно быть стыдно!».

Получив паспорт, а к радости ещё и пенсионное удостоверение тестя, Платон быстро вышел из милицейской клоаки, почти кожей спины ощущая её мерзость.

С одной стороны неплохо отделался. С другой стороны потерял почти двухнедельную зарплату. Ну и попал! Во, гад, этот мусор, хохол Микола! Понабрали лимитчиков в Москву, теперь они нас и доят! Хотя и сам хорош! Не ловчи, не езди без билета! Теперь же эти деньги придётся невольно отыгрывать на транспорте! Да-а! — оправдываясь, размышлял он про себя.

И новый случай вскоре вернул Платона к новым реалиям окружающей его суровой, но справедливой действительности.

Продолжая компенсировать финансовые потери, он решил, как всегда, бесплатно проехать на трамвае от Чистых прудов до Воронцова поля. Однако уже на следующей остановке в вагон вошли контролёры. По привычке, показав тёмно-малиновую корочку пенсионного удостоверения тестя, Платон сначала почувствовал, а тут же и услышал просьбу раскрыть его полностью.

Молодой, около тридцати лет, красивый, розовощёкий молдаванин тут же громко заметил:

— «Так это не Ваше удостоверение! Неужели Вы хотите сказать, что Вам уже более восьмидесяти лет!?».

— «А это не моё, а тестя!».

— «Так за это не только штраф полагается, а вообще — в милицию! Проходите на выход!».

Платон, в принципе, этот вопрос мог решить силовым путём в трамвае и не подчиниться. Но быстро всё просчитав, решил не искушать себя и не испытывать судьбу, а выйти на улицу, где не было бы столько свидетелей, и было бы больше вариантов действий.

Сойдя с контролёрами через остановку, Платон начал интенсивно соображать, что делать.

До Воронцова поля было рукой подать. В принципе, можно было бы, и убежать от них. Его хотя и не молодое, но весьма тренированное тело вполне позволило бы это сделать.

Но это было бы как-то не солидно. Он работал поблизости. И убегать на виду у всех, которые могли бы, потом его многократно лицезреть, было просто стыдно. И Платон решил не прибегать к крайним мерам.

Контролёры тем временем грозились вызвать наряд милиции для препровождения задержанного в отделение с целью выяснения личности и наложения более солидного штрафа. Они явно намекали на решение вопроса здесь, на месте. И Платон решился:

— «Давайте я лучше здесь заплачу, а то мне некогда! Сколько?».

— «Тысяча!» — не моргнув глазом, сказал один из них.

По внешнему виду Платона они видимо решили, что такие деньги для него видимо ничто.

— «Да, Вы, что!? У меня всего пятьсот! Да и то я триста должен сейчас отдать! Для этого и еду!».

— «Хорошо! Давайте двести! Но тогда без квитанции!».

— «Естественно! Но тогда дайте сдачу! Есть триста?».

Получив сдачу, Платон перешёл на бульвар, чтобы, пройдясь по нему, немного успокоиться.

Да! Опять попался! Надо теперь сменить тактику и не лезть на рожон! А то так никогда и не отыграешь потери! — окончательно решил он.

В последующее время он больше никогда не попадался контролёрам и милиции, медленно и верно приближая полученный ущерб к нулю, что, с учётом электрички, удалось сделать почти за год, невольно в течение этого времени, ощущая себя сереньким и беленьким, но не пушистым.

Однажды поздней осенью, отъезжая на трамвае от метро «Новокузнецкая», Платон вовремя заметил тех же контролёров, и, купив билет, немного поиздевался над своим уже знакомым молдаванином. Когда тот, не узнав Платона, попросил показать билет, Платон, чувствуя за собой силу и справедливость, попросил того сначала показать своё. На ходу, в потёртом удостоверении контролёра, он успел только бегло прочитать неотчётливую фамилию — Мосейбук.

Надо же? Опять наверняка пришлый до Москвы! Ну и развелось их здесь, халявщиков! — подытожил довольный Платон.

Время шло, залечивая душевные травмы. Особенно этому способствовала новая работа и эмоции получаемые на ней.

На очередных дневных производственных вечеринках, проходивших с небольшим временным интервалом всего в несколько дней, виновниками торжества оказались Иван Гаврилович Гудин и Инна Иосифовна Торопова.

И если на дне рождения начальницы накрывать стол помогали Марфа и Платон, то теперь, в основном, это делали сами составители стола.

Платона сразу покоробило отсутствие у них какого-либо вкуса в сервировке. Пришлось вмешаться самым решительным образом, что было сразу оценено присутствующими, особенно любительницей и почитательницей красоты и изысканности Инной, публично высказавшей Платону подобающие комплименты.

На шестидесятилетний юбилей Ивана Гавриловича Гудина коллектив собрался в расширенном составе. Пришли ещё и сотрудники-коллеги из основного здания института.

Для празднования юбилея Гудина выделили специальный кабинет для руководства — своего рода малый банкетный зал на втором этаже здания.

С этих пор, периодически в их коллектив и стала как-то незаметно и естественно вливаться комендант здания Нона Петровна Барсукова (до замужества Приходько).

Это была уроженка казачьего края — брюнетка лет пятидесяти, которые ей было затруднительно и дать-то.

Когда-то она была очень красива, фигуриста, шикарна и даже фундаментальна. Но с годами она несколько растеряла былые формы и форму, но всё ещё сохраняя сексуальную привлекательность.

Недаром многие мужчины, особенно крупного и крепкого телосложения, посещавшие здание медицинского центра и общавшиеся с, внешне немного похожей на Мэрилин Монро, Ноной, мечтали с удовольствием и наслаждением предаться с нею любовным утехам.

Но и не только они, а и более субтильные мужчины также были бы не прочь окунуться в её заманчивые формы и ощутить все её прелести.

Из всего коллектива ООО «Де-ка» Нона Петровна поначалу больше дружила с Инной Иосифовной.

Они дружили не так, как дружат красивые, зрелые, интеллигентные женщины средних лет, не обременённые взаимными обязательствами и личными интересами. Они дружили, как дружат красивая женщина, не знающая, что она королева, с некрасивой, как раз считающей себя оной.

Но совершенно по-другому дружили Надежда Сергеевна и Инна Иосифовна.

Платону часто приходилось слышать, поначалу шокирующее не только его, но и изредка приходящих к ним посетителей, слишком панибратское, дружеское и даже излишне любовное, если только не лицемерное, их взаимное обращение друг к другу, как «Инусик» и «Надюсик».

Внешне можно было подумать, что здесь царят мир, дружба, порядок, взаимоуважение и любовь.

Однако на деле всё было не так просто. Оказывается ещё до прихода Платона, внутри этого коллектива медленно и верно зрел конфликт между Инной и остальными сотрудниками.

Первые, слабозаметные признаки этого начали тускло проявляться ещё со дня рождения Инны, а затем и других.

Во время таких мероприятий Платона больше всего поражали довольно дорогие ежегодные подарки, которые в советское время дарили работникам только на большие юбилеи или при уходе на пенсию.

Очевидно, изменились времена, нравы и возможности.

Но изменились не только они, а и культура поведения и общения, приняв в себя больше пошлости и развязности.

Именно почувствовав это во время празднования дня рождения Инны, Платон, чтобы несколько разрядить обстановку был вынужден выйти из-за стола, якобы, по нужде.

Этим он предоставил возможность Инне, задавшей уже изрядно выпившим коллегам вопрос о вышедшем на минутку из комнаты Платоне, перевести разговор на его персону:

— «И почему ему всегда удаётся уговорить женщин? По всем вопросам! Почему он пользуется неизменным успехом у них?».

Марфа, совершенно без задней мысли, желая показать свою мудрость и осведомлённость, непринуждённо ответила:

— «А потому, что у него есть волшебная палочка!».

— «А! попиралочка!» — уточнила всегда догадливая Инна, переводя разговор во фривольную плоскость.

— «Щаз!» — почему-то раздражённо отреагировала Марфа.

Тут же эту половую тему подхватил Иван Гаврилович, предложив соответствующий давно затёртый тост.

Поддатая Марфа, в ответ на этот похабный призыв уже сильно захмелевшего Гудина: «Выпьем за счастье тех ворот, откуда вышел весь народ!», не злобно, но с ехидцей, спросила, невольно повторяясь:

— «Гаврилыч! А ты сам-то, из каких ворот вышел? Какое всё-таки твоё гинекологическое дерево?».

Уже вернувшийся на место Платон, удивившийся повтору, тут же органично подключился к общей теме:

— «Марф! Память у тебя прям девичья! Как у той, которая после дефлорации спросила: «Я девушка?».

Марфа задумалась непонятно на что, тут же не стесняясь вопрошая:

— «А что такое дефлорация?».

Платон, теперь уже смеясь, разъяснил старухе:

— «Ну, это, когда девственности лишают!».

Понятливая Марфа тут же поправила слишком заумного коллегу:

— «Ну, да! Это когда целку ломают!».

Платону, опешившему от такой её откровенной бесцеремонности, осталось только поддакнуть Марфе.

Вообще говоря, Марфа Ивановна, в той или иной мере, никого по работе не любила и не уважала. И было, за что. И каждого — за своё.

Поэтому общение с Платоном, их совместное зубоскаление, было для неё своего рода психотерапией.

Одно время у Марфы и с Платоном тоже сложились сложные, натянутые отношения.

Видя в нём конкурента, опасаясь его, она невольно ревновала коллегу к безусловным успехам в работе, к быстро заработанному авторитету среди сотрудников и посетителей, была недовольна его советами и, в конце концов, сорвалась на нудное его подкалывание, граничащее с простым хамством.

Когда Платону надоели Марфины наскоки, он возвёл своё отношение к ней в матерную степень.

Не ожидая такого от, как она считала, паршивого интеллигентишки, Марфа поначалу даже потеряла дар речи, а потом уже и вовсе прослезилась от обиды. Старуха поплакала над своим разбитым хамством, но постепенно успокоилась, затихнув, как мышка, спрятавшись в свою психологическую норку.

Это, в итоге, надолго выбило Марфу Ивановну из седла её любимого, старого, матерщинного конька.

Как-то раз Гудин в присутствии Платона поругался с Марфой.

Он орал на неё, при этом невольно тужился, став красным, как рак.

Язвительная Марфа, тут же стараясь остудить оппонента, просто ошарашила его:

— «Ты чего это воздух испортил? Старый пердун!».

Вмешавшийся в разговор Платон вместо сглаживания конфликта невольно подлил масла в огонь, неожиданно для себя прокомментировав:

— «А это он свой адреналин выпустил со злости!».

Обиженный и опозоренный Гаврилыч срочно был вынужден выбежать покурить.

К счастью для Платона, да и для всех сотрудников, других куряк в их коллективе не было.

После дней рождения Гудина и Тороповой в празднованиях наступал перерыв аж до декабря — до дня рождения Алексея.

В конце этого лета неожиданно в больницу попала Ксения.

Ей сделали срочную операцию по поводу женских болезней.

Причины этого были исключительно возрастные и ни как не связывались с Платоном. Воспользовавшись пребыванием в больнице, Ксения заодно сознательно и навсегда лишила себя способности беременеть, тем самым, получив возможность больше не думать о предохранении.

Этот тривиальный вопрос постоянно осложняет отношения между женщинами и мужчинами, кроме всего прочего, вызывая необходимость всё время высчитывать, выкраивать, подстраиваться, сдерживаться, переживать.

Однако, как не редко бывает, полученная полная свобода действий в сексуальных отношениях с мужем, поначалу никак не сказалась на их количестве и качестве. По-прежнему в этих отношениях ещё некоторое время действовали стереотип поведения и сила привычки.

Ксения невольно вспомнила своих старших сестёр Варвару и Клавдию, поочерёдно бывших возлюбленными Платона.

Они не могли в своё время так свободно вести себя с ним, за что во времена своего девичества Варвара и поплатилась своей первой, ранней и незапланированной беременностью.

Периодические рассказы сестёр о качествах Платона надолго и надёжно засели в мозгу их младшей сестрёнки, уже с детских лет мечтавшей о нём, и настойчиво, годами, шедшей к своей заветной цели.

Таким образом, получалось, что её сёстры, Варвара и Клавдия, в своё время оказались для Ксении надёжными пробир-дамами.

Поначалу, не на шутку испугавшийся Платон, ощутив отсутствие жены, впервые понял, что явно любит и жалеет её.

Он часто навещал Ксению в Боткинской больнице, надёжно обеспечивая семейные тылы — необходимый уход и воспитание двенадцатилетнего сына Иннокентия.

Особенно проявившаяся в эти дни нежность и заботливость по отношению к Ксении трансформировалось у него в стихотворение о любимых глазах жены:

Да они всегда, везде со мною.

В них могу взглянуть я сотни раз.

Дорожу возможностью такою:

Видеть блеск родных, любимых глаз.

Не глаза мы любим, любим очи.

Ценим же открытые глаза.

Мы о них мечтаем дни и ночи.

Бережём их в жизни лишь… раза.

Любим мы, когда из глаз струится ласка.

А стеклянный взгляд, прикрыв рукой,

Мы не любим — это только маска.

Ближе нам лишь облик дорогой.

И скажу, в порядке заключения.

И скажу, пожалуй, без прикрас:

Вы всегда, везде, и без сомнения

Берегите блеск родных Вам глаз!

Вскоре Ксения вернулась домой и быстро окунулась в обычный жизненный ритм. На этот раз беда прошла стороной. Однако ненадолго.

Осенью на Платона обрушились совершенно новые, неожиданно страшные заботы и проблемы. И принёс их ему его четвёртый ребёнок, первый от официального брака с Элеонорой, третий из сыновей — Даниил.

До этого бывшая жена несколько лет не давала их общему сыну общаться с отцом. И это пришлось на самый трудный период в формировании личности и гражданственности молодого человека — отрочество и юношество.

Но теперь его сын Даниил, недаром в детстве звавшийся «папин хвостик», став относительно взрослым — двадцатилетним парнем, соответственно ершистым, непреклонным, напористым максималистом, берущим для себя всё от родителей и общества, эдаким молодым волчонком, — требовал к себе повышенного внимания. Особенно сейчас, в связи со случившейся с ним бедой.

Теперь, когда в своей жизни он совершил грубые, непростительные ошибки, и оказался просто на краю пропасти, между жизнью и смертью, он обратился за помощью к отцу, как к последней надежде, невольно вспомнив о его существовании. А произошло с Даниилом следующее.

После окончания школы мать убедила его поступить на кулинарные курсы для быстрого получения востребованной специальности и заработка.

Даниил, всегда делавший всё основательно, с отличием окончил училище, получив квалификацию повара, а по просьбе руководства ещё и повара-кулинара, после чего ему предложили остаться на научную и преподавательскую работу.

Но планы у Даниила были другие. Немного поработав по распределению, он перешёл на, в финансовом отношении более выгодную, работу официантом в ресторан.

Попутно Данила занялся культуризмом в спортивной секции.

Именно там его и приглядели лихие люди, видя его успехи в силовых занятиях, его упорство и силу воли.

Как одиноко блуждающего волчонка, его завлекли в стаю.

Они предложили молодому человеку заняться ещё и боксом. Бывший самбист Даниил и в новом виде спорта также преуспел. Его успехи в первом же соревновании, быстрота реакции и воля к победе, вскоре привели его и в борьбу без правил.

Новоявленные тренеры-самозванцы опекали подающего надежды парня, формируя из него настоящего бойца.

И, в конце концов, выставили его на бой против 35-летнего чемпиона Москвы в боях без правил, предварительно детально обучив Данилу верному способу быстрой и безусловной победы над фаворитом, сделав на него большие ставки в тотализаторе.

Хотя Данила по природе был немного трусоват, но в то же время он мог в нужный момент найти в себе силы и волю для преодоления страха и трудностей. А, скорее всего у него был просто хорошо развит инстинкт самосохранения.

Даниил проявил смелость и вышел на ринг против чемпиона, дав уговорить себя на опасную авантюру.

Бой длился всего несколько секунд. Поначалу, уверенный в быстрой победе, чемпион решил немного покуражиться над новичком.

Вальсируя по рингу, не вкладываясь в удары, он пытался малой кровью, особо не напрягаясь, относительно быстро закончить бой в свою пользу.

Новичок, как мог, поначалу ловко уворачивался. Тогда чемпион, разозлившись, стал удары наносить резче и жёстче. И это вскоре дало результат.

Как его и учили, против удара противника с правой, Данила сделал резкий нырок вниз и влево, пропуская бьющую руку мимо своей головы. Тут же, будучи вдобавок ещё и левшой, он нанёс противнику мощнейший удар с левой в район печени, с разворотом всего своего тела.

Как и предсказывали учители Данилы, от такого удара противник, испытав болевой шок, просто задохнулся, потеряв всякую ориентацию в пространстве и контроль над ситуацией.

Тут же он получил от Даниила ещё и завершающий нокаутирующий боковой удар с правой в челюсть.

Бой был выигран, а «тренеры» Данилы сорвали на тотализаторе солидный куш, частично одарив и новичка.

«Умные люди» посоветовали Даниилу немедленно уйти с ринга, пока его не подставили одни и не убили другие, предложив ему заняться новым, более прибыльным и, якобы, менее опасным делом.

Тут же объявились и старые друзья по спорту, которые его в своё время нашли, обучили и воспитали, вовлекая в итоге в свои дела.

Так ненавязчиво молодой человек попал в сети и был завлечён в бандитское сообщество.

Его стали персонально обучать экстремальной езде на автомобиле, готовя, якобы, в автогонщики. Впоследствии оказалось, что учителем Данилы был сам главарь банды.

И началось!

Банда специализировалась на угоне дорогих иномарок, часто по заказу.

В обязанности Даниила входило перегон автомобиля с места угона до отстойника.

Быстрые, лёгкие, непривычно большие, шальные деньги вскружили парню голову.

Получив как-то раз сразу 50.000 $, он принёс их домой и в эйфории подбросил все вверх. Наслаждаясь зелёным листопадом, накрывающим его самого, мебель и пол, Данила был безмерно счастлив. В этот момент он не мог ни о чём больше и мечтать.

Этим платежом Данилу совсем привязали к банде. За этими угонами последовали другие.

Но иногда случались и срывы. Один раз ночью, после неудачной попытки угона, банде пришлось спасаться бегством от преследовавших их оперативников.

Под свистом пуль они, как бешеные псы, врассыпную разбежались от гаражей. Убегая, перепрыгивали через рельсы, шпалы и канавы, скрываясь в придорожном леске.

После этого Данила стал опасаться, ожидая самого печального исхода своей новой деятельности.

И вскоре ещё два события привели его на край пропасти.

Один раз ему пришлось вести автомобиль, в котором его подельники увезли в лес, убили и закопали одного из своих проштрафившихся сообщников, своего же бывшего товарища.

Другой раз, при неудачной попытке угона, один из бандитов вынужден был стрелять в сторожа, к счастью лишь только ранив его.

Последняя ходка банды была сорвана системой спутниковой навигации и обнаружения, установленной на одной из дорогих угнанных иномарок.

Милиция устроила засаду на шоссе в ближнем пригороде Москвы и спокойно взяла так ничего и не понявших угонщиков.

Завели уголовное дело. Всем участникам грозили приличные сроки. Но они откупились от следователей.

Сначала, после передачи первых взяток друзьями и родственниками, для сбора дальнейших откупных, подследственные получили подписки о невыезде.

Кое-что для начала набрали.

Даниилу пришлось срочно продать только что купленную дачу и две иномарки, чтобы отдать следователю и его коллегам.

Всем оставшимся членам банды, после гибели их главаря, оставалось внести ещё по 30 — 50 тысяч $ для выплаты компенсаций пострадавшим и полного прекращения уголовно дела.

Поэтому, для сбора оставшейся относительно уже небольшой суммы, он обратился к родственникам, в том числе давно им забытым. Очередь дошла и до отца.

К тому времени Данила уже серьёзно рассорился со своей матерью и больше не посвящал её в свои дела.

Платон, конечно, помог сыну, чем мог. Также помогли старший брат Владимир и другие ближайшие родственники, оказавшие Даниилу в его тяжёлую минуту свою посильную помощь.

Для психологического воздействия на отца Даниил даже озвучил ему свою позицию:

— «Я в тюрьме сидеть не буду! Лучше смерть!».

Зная твёрдый и волевой характер сына, учитывая его возрастные особенности, его импульсивность, и критичность создавшейся ситуации, Платон решил не искушать судьбу и, пока не поздно, решительно вмешаться в ход дела, взяв ещё дополнительно в долг суммы у своих друзей, знакомых и коллег. Но при этом отец оговорил с сыном обязательное и непременное условие этих кредитов. Даниил навсегда порывает с уголовщиной, независимо от каких-либо последствий, условий и обстоятельств.

До самого конца года вопрос о привлечении Даниила к уголовной ответственности всё ещё висел дамокловым мечом над всей семьёй.

Это постоянно вызывало у его родственников тревогу и переживания.

Однако перед самым Новым годом вопрос решился положительно.

После этого Данила полностью окунулся в учёбу в платном институте, по иронии судьбы изучая экономику и право. Для этого он использовал часть набранных им средств, оплатив учёбу за несколько лет вперёд.

Первые курсы, пытавшийся себя реабилитировать, Даниил учился просто отлично. Парень явно брался за ум. По учёбе он даже получил временную отсрочку от призыва в армию.

Поздней осенью, после окончания дачного сезона и переживаний, связанных с судьбой Даниила, Платону пришлось как-то раз в выходной день немного помастерить на окончательно им доделанной лоджии.

Поначалу он полюбовался блеском её стен, особенно остановив свой взгляд на блестящих под лаком поверхностях подоконников.

С чувством удовлетворения, и даже самодовольства, он открыл створки торцевого шкафа на лоджии, присев на специальный табурет около него, как за стол, и включив внутренний локальный свет, принялся слесарить на плоскости стола, периодически вставая и обтачивая напильником деталь в небольших тисочках, закреплённых рядом на нижней полке.

Рядом, справа от него, на том же столе, размещалась изящная, узкая, небольшая, деревянная тумбочка с оригинальной раздвижной дверкой, по типу гаражной ракушки.

Там Платон держал свой столярный и слесарный инструмент.

А расходуемые материалы, в основном различные железяки, он разместил ниже, под шкафом, в тумбе этого же стола.

Под этой же тумбой он оборудовал и один из тайников. Выше получившегося верстачка, на полках, размещались разно размерные коробки со всякой всячиной и временным барахлом.

Получилось весьма уютное и оригинально скомпонованное рабочее место, за которым можно было осуществлять мелкие домашние ремонты и различные поделки. Однако пользоваться этим Платону приходилось редко.

Вскоре подкатил и конец года. Невольно подводя итоги прошедшего периода, Платон вновь не удержался от стихосложения:

Назад невольно взгляд бросаю:

Всех дел, событий череда.

Людей, почивших, вспоминаю.

Всё остальное — не беда.

В труде и творчестве прошёл весь год.

Он тем помог забыться от невзгод,

Которые обрушил год прошедший,

Почти, как год, от нас давно ушедший.

Так постоянно голову и руки нагружая,

Вертеться можно в жизни бесконечно,

О лучшей доле для себя мечтая,

Прожить так можно долго и беспечно.

А впереди другие цели.

Другие дали и дела.

И новые стихи осели

Уже на кончике пера.

В этот год никто из родственников, друзей и знакомых Платона больше не умирал.

Невольно повзрослевший за годину лихолетья Иннокентий серьёзнее стал относиться к учёбе и своим обязанностям.

Видимо чёрная полоса, затронувшая семью Платона, всё же миновала. И он не мог этого не заметить, радуясь и надеясь на лучшее:

Мне не хватает междометья,

И затрудняюсь в этом я.

Прошла година лихолетья.

Прошла, надеюсь, навсегда!

Година лихолетья, растянувшаяся почти на два первых года столетия, завершалась. Для Платона заканчивался и первый год его работы в ООО «Дека», первый год зарабатывания авторитета на новом месте.

Он продолжал, в основном, работать на складе, занимаясь приёмом товара, его сортировкой, подготовкой и отправкой.

Иногда ему приходилось фасовать и закатывать банки, реже ездить с товаром и за деньгами, ещё реже общаться с клиентами по телефону.

Однако у Платона продолжали болеть руки, особенно кисти, но и не только они. Его ревматоидный полиартрит не давал покоя.

Платон уже длительное время принимал Сульфасалазин, и самочувствие его потому давно стабилизировалось.

Однако его всё чаще и чаще стал одолевать непонятный кашель, возможно аллергического характера.

Теперь предстояло через Московский городской артрологический центр заменить лекарство на другое.

Но жизнь его всё-таки стала стабильней и спокойней.

На очередном дне рождения, теперь уже Алексея, в первой половине декабря, коллектив собрался, как обычно, в полном составе.

Годовой план был выполнен. В преддверие Нового года настроение у всех было особенно приподнятое.

Как всегда празднование началось с вручения подарка.

Алексей получил красивую коробку с каким-то электроприбором.

Довольный, он раскрыл её, мельком взглянул вовнутрь, и поблагодарил Надежду Сергеевну. Все подарки и большая часть трат на застолье в их коллективе осуществлялась из общих средств их ООО, которыми распоряжалась только она.

Стоявший рядом с Алексеем Гудин, бесцеремонно попытался залезть в его коробку и разглядеть подарок.

Ивана Гавриловича больше интересовал не сам прибор, а чек с его стоимостью. А более всего, не подарили ли Алексею более дорогой подарок, нежели ему самому четырьмя месяцами ранее? Платону чужда была эта мышиная возня своего коллеги вокруг плёвого вопроса.

Единственное, что имело в данный момент смысл и ценность, так это, пожалуй, только гарантийный талон. Иначе, зачем тогда дарить, надеюсь, надолго?

Во многом, скорее из-за зависти, не удовлетворив своё бабское любопытство, возмутившаяся простотой и назойливостью Гудина, справедливая Марфа Ивановна не удержалась от вывода:

— «Гаврилыч! Ты любопытный, как навозный жук!».

Смутившись и пытаясь хоть как-то оправдаться и скрасить ситуацию, Иван Гаврилович тут же приступил к рассказу о своих «крутых» домашних электроприборах. Он очень любил рассказывать сослуживцам о своих успехах, достижениях и богатствах, часто надоедая всем излишними подробностями.

На этот раз, первым не выдержал очередного такого излияния потерявший терпение Платон, невольно одёрнувший зарвавшегося коллегу:

— «Ну, что ты всё время бисер мечешь! Биссектриса ты наша!».

— «Давайте за стол!» — твёрдо распорядилась начальница, пытаясь сразу, ещё в зародыше, погасить намечающийся конфликт.

За первым поздравительным тостом последовали другие.

Алексею, как обычно, желали здоровья, успехов в работе и в его многочисленных занятиях и хобби, семейного счастья и достатка.

Компания коллег пила, закусывала, шутила и медленно пьянела. Постепенно перешли к сладкому.

Обычно покупали низкокалорийный фруктовый торт, который практически сразу же и съедали. Самым большим сладкоежкой в их компании был самый молодой Алексей.

За ним, но с большим отрывом, тянулся Платон, затем Надежда.

Завершив празднество, все стали расходиться, по привычке оставив уборку со стола и мытьё посуды на Марфу, как будто она должна была всем. Платону невольно пришлось помочь ей.

Ему было немного жаль эту маленькую женщину без образования, всю жизнь, фактически проработавшую уборщицей в различных организациях.

Лицо Марфы хотя и было уже староватое, но выглядела она вполне симпатично и интеллигентно. В лице просматривались даже дородные и благородные признаки её генеалогического дерева.

Лишь голодное, холодное, суровое, военное детство отложило свои неизгладимые отпечатки. Оно не позволило её детскому тельцу в своё время развиться должным образом. Но нехватка питания и воспитания компенсировались у неё неуёмной жаждой жизни и приспособлением к окружающей действительности.

Если бы не прикорм таких же, как она сама, детей при штабах нашей армии под Москвой, не обогрев их в лютую подмосковную стужу 1941 года, не было бы сейчас на свете Марфы Ивановны Мышкиной (Рыбкиной) и её единственного любимого сыночка Андрея, которого она одна вырастила, выпестовала и помогла получить образование. Она обеспечила сыну получение не только обязательного среднего, но также помогла получить музыкальное и высшее, что помогло ему устроиться на хорошую работу.

Первый её муж, Михаил, оказался горьким пьяницей. Поэтому после долгих лет мучений, многочисленных, бесплодных попыток наладить нормальную, семейную жизнь, Марфа Ивановна рассталась с ним, окончательно отпустив его в лапы зелёного змия.

И сделала она это, в основном, именно ради их сына Андрея. Она вырастила его добрым, честным, порядочным, справедливым, ласковым и отзывчивым.

Она уже давно мечтала о внуках от своего возрастного женатого сына, но как за какое-то наказание тот был женат на бесплодной женщине, с которой жил, как оказалось, в большой любви.

И этот крест пришлось теперь нести этой симпатичной, весёлой и мудрой старушке, надеясь в тайне лишь на какое-то чудо, которое всё не происходило, и не происходило.

Даже неоднократные попытки молодой пары обзавестись приёмным ребёнком из детского дома упирались в чиновничьи отказы, мотивировавшиеся недостаточным материальным положением и неудовлетворительными жилищными условиями семьи, а также плохим здоровьем будущей приёмной матери.

В советское время часто бывало так, что в борьбе за счастье всего абстрактного советского народа невольно обижался, унижался и даже втаптывался в грязь конкретный Человек.

И занималась этим целая государственная машина в лице чиновников различных рангов и мастей.

А теперь, после распада Советского Союза, а также значительной потери ума, чести и совести, множество чиновников вообще перестали смотреть на обычного человека, как на такового, пока его лицо не покраснеет от возмущения и стыда, или руки не позеленеют от заморского идола.

Поэтому так и осталась с годами Марфа Ивановна одна со своим горем — несбывшейся мечтой о внуках. Платона искренне возмущала такая позиция её сына. Он, как многодетный отец, считающий даже, что основной смысл всей жизни лишь в детях, просто не мог этого понять.

Он не раз предлагал Марфе Ивановне убедить своего сына завести ребёнка хотя бы на стороне. Такого же мнения был и её второй муж — сожитель Марфы — Борис. Но нет!

С Борисом Марфа жила уже в зрелом возрасте без юридической регистрации отношений. Но позже, практически по той же, известной, причине, рассталась и с ним, сконцентрировавшись только на семье сына.

И жила Марфа Ивановна теперь одна с озорным котом Тихоном, своими неожиданными выходками несколько скрашивавшим её одиночество.

Совместно с сёстрами Марфа Ивановна владела родовым домом в деревне под Яхромой, около памятника солдатам Красной армии, погибшим в битве за Москву, где практически полностью парализованной доживала свой век старшая из трёх сестёр.

Ранее Марфа Ивановна работала в институтском виварии, где быстро, даже с каким-то азартом отрезала специальными большими, острыми ножницами головы крыс, словно казнила ненавистных с детства фашистов с известных карикатур Кукрыниксов.

Теперь Марфы Ивановны работала в ООО «Де-ка», где кроме уборки помещений занималась также подборкой заказов биодобавок и наклейкой этикеток на банки.

Так и работал Платон с нею бок обок, стараясь не надрывать разбитое сердце пожилой женщины разговорами о своих многочисленных детях, особенно об их успехах.

Лишь только наличие у коллеги существенных проблем в воспитании детей, во взаимоотношениях с ними и их матерями немного успокаивало Марфу Ивановну.

Словно разливая лечебный бальзам на её израненную душу, эта информация устраивала её, успокаивая сердце несостоявшейся бабушки отсутствием оных проблем у неё самой.

Год завершался спокойно, размеренно и плодотворно. Година лихолетья, видимо, всё-таки миновала.

Платон несколько успокоился. Ему удалось даже внести свой заметный вклад в трудовые успехи коллектива.

Так он предложил прекратить перегружать к себе на склад от производителя множество коробок с маслом, а перевозить их непосредственно потребителю, предварительно с ними согласовав поставку.

Это дало возможность значительно сэкономить время, силы и средства.

Стремление Платона постоянно всё максимально оптимизировать, делать всё с учётом интересов всех, участвующих в деле людей, — периодически приводило его в жизни к «патовому» положению в общении с не имеющими достаточного кругозора и ума, но на практике «хитренькими» выходцами из не лучших слоёв крестьянства.

Чаще «хитрый русский мужик», реже «хитроватая русская баба», углядывали в некоторых действиях Платона какой-то хитрый, но только ими понятый и разгаданный скрытый смысл, якобы ведущий того к его односторонней выгоде.

В такие моменты они не понимали, да и не могли понять, его действий, ища в них какой-либо подвох.

При этом они своими хитрожопыми улыбочками указывали Платону на их, якобы, прозорливость и всезнание.

Они словно молча говорили ему: нас, мол, не… обманешь!

Если же они никак не могли понять «ходы» Платона, то из-за опаски быть им обманутыми, чего они панически и даже исторически боялись, они никак не реагировали на его действия, предложения, просьбы, беря, как бы, временную паузу, желая в этом рисковом деле сначала пропустить кого-нибудь вперёд себя, чтобы, в случае чего, тот бы первым, и возможно единственным, обжёгся бы на Платоне, на его постоянных, мало и не сразу понятных идеях и предложениях.

Они, как будто бы, всегда ждали от него какого-то подвоха, словно как… от умного и хитрого еврея, корыстно использующего других и делающего всё только себе на пользу. Из-за этого некоторые даже считали его евреем.

Но Платон таковым не был. Его всегда в таких случаях разбирал смех, в итоге приводящий к различным ответным действиям с его стороны.

Или он прекращал давить на этих людей своим интеллектом, давая им возможность успокоиться, по своему скудоумию всё додумать, и принять-таки его сторону. Или же он начинал просто издеваться над ними, особенно, если это был не первый случай, «подливая масла в огонь», давая всё больше информации, вызывающей у них всё больше неопределённости, вопросов и недоверия, превращая иногда их просто в «Буридановых ослов».

Или, если он не видел в их сомнениях какого-то злого, по отношению к нему, умысла, то подробнейшим образом объяснял им свою позицию, свои доводы, успокаивая и перетаскивая их на свою сторону.

При таком варианте развития событий иногда случались и негативные продолжения, когда его оппонент, — из-за слишком сильного напора Платона, уже практически не слушая его, боясь обмануться, боясь попасть впросак, попасться на крючок его умозаключений, стать жертвой его софистических доказательств, — тут же отказывался от очевидного, от своей явной выгоды. Это, в глубине души, иногда даже приводило Платона просто в бешенство.

Но с годами он свыкся с этим. Бог с ними, с божьими человечками!

Он им подаст!

Такое иногда случалось с некоторыми ранними коллегами Платона по оборонке.

И это, особенно вначале, во многом относилось и к новым коллегам Платона. Поначалу это происходило только с Марфой Ивановной и Инной Иосифовной, которая этого боялась не в силу своей необразованности, а в силу влияния в данном случае лишь наполовину подходящей поговорки: там, где хохол прошёл, еврею делать нечего!

Со временем к ним невольно присоединились и другие сотрудники. Притом, что Марфа теперь вышла из их круга, и стала безоглядно доверять своему бывшему оппоненту, ставшему для неё теперь безоговорочным авторитетом.

А остальные, со временем, привыкли просто бояться слушать Платона, совместно купаясь в своей среде, часто находясь в плену своих же домыслов, догадок и заблуждений. Основой этого Платон считал их общую культуру.

Ещё во время похорон тёщи, прощания с нею в траурном зале 15-ой городской больницы Платона покоробило, что при большом стечении народа руководитель их института академик Апальков А.И. проявил непонятную пассивность и не произнёс хотя бы короткую прощальную речь.

Он и сам не выступил и никому не поручил. А своим присутствием и молчанием не дал возможности выступить другим свои сотрудникам, давно знавшим и уважавшим Надежду Васильевну, возможно, боявшимся нарушить субординацию, и может даже вызвать недовольство своего шефа.

Во! нравы! — подумал тогда Платон.

Вот, где работает гнилая интеллигенция! У нас бы, в НПО, такого просто не допустили бы никогда. Какой же разный морально-психологический и культурный уровень?! Странно очень! — продолжил тогда размышлять он.

У руководства НИИ, правда, хватило разума подойти к родственникам и выразить им своё соболезнование.

После этого оживились и рядовые сотрудники, возлагая цветы к гробу и искренне выражая своё сочувствие.

Но это было уже в прошлом. Теперь была другая ситуация.

Из всех сотрудников лишь один Алексей с полуслова понимал и быстро воспринимал рационализаторские предложения Платона, принимая в их реализации самое деятельное участие, как главный исполнитель этих работ, так как именно ему лично эти предложения сулили максимальную выгоду.

Это, и их объединяющее высшее техническое образование, постепенно сблизило коллег.

В конце декабря в офис явился отец Алексея Валентин Данилович Ляпунов и поздравил всех с наступающим Новым годом.

Платон, имевший свободное время, невольно долго беседовал с ним, открыв для себя интересного, но очень уж увлекающегося своими проблемами человека, явно имеющего налёт гениальности.

Отец и сын Ляпуновы показались Платону необыкновенными, интересными и очень даже симпатичными людьми.