Морской солдат

Александр Ремезовский, 2022

Россия начала XVIII века. 16 (27) ноября 1705 года Петр I издает указ о формировании первого в России полка морских солдат. С этой даты ведет отсчет история российской морской пехоты – одного из самых боеспособных родов войск Вооруженных сил, элиты Военно-Морского Флота России. Автор впервые в художественной форме, но с достоверностью и точностью бытовых и исторических деталей описывает этапы становления нового для того времени флотского соединения, которое уже более трех столетий играет важную роль в защите государства Российского. Книга адресована как военным специалистам и историкам, так и широкому кругу читателей, интересующихся историей России и, в частности, историей ее Военно-Морского Флота.

© А. А. Ремезовский, 2022

© В. В. Тараторин, иллюстрации, 2022

© ООО «Реноме», 2022

* * *

Морским пехотинцам России посвящается

Часть первая

Глава 1. Сырная седмица

21 февраля 1704 года. Село Березники, Нижегородский уезд.

В февральский солнечный день, в день начала Сырной седмицы^[1], жители села Березники традиционно провожали зиму. Центром празднования Масленицы была высокая восьмиметровая деревянная горка, ледяной скат которой тянулся до самой речки, где переходил в длинную, расчищенную от снега дорожку. Вокруг горки развернулись лотки праздничной ярмарки, там продавались всевозможные сладости, а также неизменные блины с горячим чаем из самовара. Сельчане играли в снежки, пели и плясали под звуки гуслей и свирелей. Все это вызывало ликование и веселое настроение гуляющих.

Разряженные девчата с румянцем на щеках, молодые парни, мужики, ребятишки, бабы, старухи — кругом было так много людей, что казалось, в Березники съехались жители всех селений в округе.

Белокурый восемнадцатилетний юноша могучего роста, сажень в плечах, кулак с пивную кружку, одетый в темно-коричневый овчинный тулуп до колен, подпоясанный кушаком, ходил между незнакомых ему людей и с откровенным любопытством озирался по сторонам. Он прибыл в Березники накануне и был для всех еще чужаком. Засмотревшись по сторонам, он ненароком плечом задел кого-то из местных парней.

— Эй, верзила, куды прешь?! — послышался грубый голос за спиной.

Юноша обернулся. Перед ним стояли двое парней с возмущенными лицами, примерно его же возраста. Один из них был в просторной дохе из волчьего меха наружу, в норковой шапке. Другой, который и был задет, — в роскошной соболиной шубе с широким отложным воротником, каждая шерстинка на ней блестела, на голове ярко-рыжая лисья шапка с хвостом, свисающим по спине.

Увидев перед собой незнакомого крепкого молодца, оба уставились на него с любопытным прищуром. И тот, что в лисьей шапке, дерзким голосом спросил:

— Ты чего, здоровяк, глаза потерял?

— Да вроде как на месте они, — спокойно ответил юноша.

Выгнув бровь, тот окатил здоровяка с ног до головы надменным взглядом, затем вдруг, улыбнувшись, кивнул головой на высоченную ледяную горку:

— Скатиться есть охота?

Юноше пришлось высоко задрать голову, чтобы увидеть вершину горы.

— Почему бы и нет, — согласился он.

— Тогда гони копейку… и катись, — обозначил условие незнакомец.

Юноша улыбнулся, мотнул головой:

— Лишних монет не имеется.

— В таком разе, мил человек, посторонись! Не мешай другим развлекаться! — Парень повернулся к своему дружку и, указывая на толстяка в очереди на горку, кичливо бросил: — Кондрат, с энтого бери две платы! Вишь, морду какую отъел!

Взымая с каждого по монете, дружки поочередно пропускали людей на ледяную горку. Желающих прокатиться за немалую плату было в достатке. Катались они на салазках, ледянках, шкурах, катанках, латках — кто на чем.

Вдруг из-за спин ожидавших своей очереди к горке проскочил мелкий шустрый мальчуган. Но он оказался недостаточно ловок. Тот, что в норковой шапке, тут же поймал его за ворот:

— Куды без монеты?

Мальчуган повернул голову к тому, что был в соболиной шубе, и заклянчил:

— Матвей, ну пусти на горку, пусти! Ну нет у меня монетки, Матвей! Ну пусти! Уж больно хочется скатиться!

— Пшел вон! — важного вида незнакомец, которого, как выяснилось, звали Матвеем, дал подзатыльник мальчишке и грубо отпихнул его в сторону.

— Постой!.. — вдруг сказал здоровяк и протянул Матвею копеечную монету с фигурой всадника с копьем на аверсе. — Это вон… за него, — и кивнул в сторону заплаканного мальчугана.

Парни переглянулись.

Забрав монету, Матвей с легкой ухмылкой кивнул своему дружку, и тот вне очереди подвел к горке мальчугана, который со счастливым и довольным лицом шустро полез по деревянной лестнице вверх, таща за собой на веревке обледеневшую старую овечью шкуру.

— Как звать-то? — поинтересовался вдруг Матвей у здоровяка.

— Меня?.. Никита.

— Дак ты сам-то, Никита, скатишься али как?

— Я же сказал, лишних монет не имеется, — ответил юноша и не спеша растворился в гуляющей толпе.

Праздник и веселье продолжались. И вот настало время чучела Марены — повелительницы мороза, стужи и ночи, духа в облике женщины, символа обряда прощания с зимой и встречи Весны. Огромное соломенное чучело в старом ситцевом платье, украшенное цветными лентами, обвешанное разными тряпками, возвышалось на высоком шесте. Марену обложили снизу и под дружный крик толпы вскоре ее подожгли.

— Обманула, подвела, годика не прожила! Говорили семь недель, а остался один день! — кричали одни.

— Прощай Маслена! Куды дым, туды блин, туды и Масленка! — вторили другие.

Веселясь и заливаясь смехом, люди бросали в костер блины, яйца, лепешки, старые вещи. Они верили, что уничтожение чучела избавит их от всего ненужного, защитит от невзгод и болезней, ускорит приход лета и обеспечит хороший урожай.

Неожиданно со стороны большого костра прямо в глаз Никиты, засмотревшегося на танцующего медведя, прилетело вареное яйцо. Он вскрикнул от боли и закрыл лицо руками. Спустя минуту к ним прикоснулось что-то теплое, нежное и приятное. Приоткрыв уцелевший глаз, парень увидел перед собой тонкие ручонки незнакомой девушки с большими голубыми глазами, в овчинной шубке, с пестрым платком на голове.

— Христа ради, простите меня, — охала незнакомка.

Было видно, что она сильно взволнована. Девушка стояла перед незнакомым юношей, не зная, чем помочь. И вдруг торопливо слепила снежный комок и протянула его Никите.

— Так держите. Чай, поможет, — произнесла она заботливо, прикладывая снежок к глазу. — Простите меня, простите, это я бросила яйцо, дура криворукая. Хотела в чучело, да промахнулась.

Разглядывая черты прекрасной незнакомки, и уже почти не обращая внимания на боль и заплывший левый глаз, Никита попытался улыбнуться.

— Н-н-нет, не промахнулась… — пробасил он, запинаясь, — аккурат попала… в самое яблочко.

В этот миг в глазах девушки блеснули искорки, в сердце кольнуло, суета куда-то исчезла, и она скромно потупила глаза.

— А вы кто?.. И отколь в местах нашенских? — поинтересовалась девушка.

— Я-то?.. — растерянно переспросил здоровяк. — С Богородского села. Никита я… Никита Жарый.

— Жарый? Уж не сын ли Луки Фомича, кузнеца… умершего давеча?

— То был дядька мой. Сам-то я сирота с малолетства. Вот в Березники перебрался. Ныне тутось заместо дядюшки своего кузнечить стану.

— Кузнец, значится?.. — хитро улыбнулась она. — Люди сказывают, кузнецы с нечистою силою дружбу водят? Так ли это али врут?

— Врут. Нечисть огня боится и оттого в кузню ни ногой… А ты-то кто будешь, голубоглазая?

Прикрывая руками залитые щеки румянцем, девушка смутилась еще сильнее. Она бросила на парня пронзительный взгляд и, улыбаясь, с кокетством ответила:

— Ульяна я! — После чего с визгом «Эх!», кружась пустилась с подружками в хоровод вокруг большого костра.

Не успел Никита прийти в себя после неожиданного и приятного знакомства, как кто-то дернул его за рукав. Он обернулся. Перед ним стоял тот самый мальчуган, с горки.

— Дядечка, пойдем! Пойдем скорее! — взволнованно позвал он.

— Куды? — удивился Никита.

— Пойдем-пойдем! — настаивал мальчуган и потащил его за собой.

Протиснувшись через плотно собравшуюся толпу, они вышли к поляне, где вот-вот должна начаться традиционная забава — перетягивание каната. Две команды парней и молодых мужчин готовились к состязанию.

Окинув поляну любопытным взглядом, Никита почувствовал откровенный интерес и даже некий азарт.

— Ну чего вы там? В пору начинать! — послышался знакомый голос Матвея, который пестрил своей лисьей шапкой среди других. В состязании перетягивания каната он возглавлял одну из команд. — Не терпится мне кой раз задницы кому-то надрать! — кричал он команде соперников под всеобщий хохот своих дружков.

— Погодь малость! — крикнули они ему в ответ. — Нам двоих не хватает. Ищем.

Матвей подошел к стоящим в стороне саням, запряженным тройкой резвых саврасой масти лошадей вятской породы, важным видом у всех на виду скинул тяжелую соболиную шубу и для удобства участия в состязании надел легкий овечий полушубок.

Никита, наклонившись к мальчугану, поинтересовался:

— Тот, коего ты Матвеем звал, кто он?

— Он сын барина Ивана Савельича Привольского, хозяина местных владений, — быстро ответил мальчуган и умчался на поляну.

Вскоре мальчуган был уже среди парней команды, которым не хватало двух человек. Кого-то из мужчин постарше он дернул за рукав и указал в сторону Никиты. Все разом обернулись, окинули его взором, довольно улыбнулись и поманили к себе.

Никиту заметил и Матвей. Оценив невысокие шансы на победу своей команды в предстоящем состязании, если команда соперников пополнится таким здоровяком, он тут же возмутился:

— Эй, вы! Здоровяк сей не годится! Он пришлый, не нашенский!

— Нашенский!.. — вдруг послышался звонкий женский голос. Из ожидающей зрелища толпы на поляну вышла голубоглазая красавица.

Никита, узнав в девушке ту самую, от кого несколько минут назад ему прилетело яйцо в глаз, засиял в широкой улыбке.

— Так это ж Ульянка, — наклонившись к баричу и услужливо поднеся ему полную чарку медовухи, тихо произнес один из его дружков Савелий.

— Вижу, — хмурясь, произнес Матвей с ходу опустошил чарку.

— Он нашенский!.. — громко повторила девушка, подойдя ближе. — Он не чужак. Он кузнец местный, племяш Луки Фомича.

После сказанного возразить было нечем.

— Заступница… — недовольно фыркнул Матвей. Затем, переведя суровый взгляд на Никиту, неожиданно появившегося сильного участника в команде соперников, бросил: — Добро. Тогда вам хватит и одного. Этот за двоих потянет. Начинаем!

Обе команды — у Матвея было десять человек, а у соперников девять, — встав спинами друг к другу, ухватились с двух сторон за длинный канат и по взмаху судьи с ревом потащили, каждая в свою сторону. Толпа зрителей заревела. Красная лента, привязанная в центре каната, дергалась с разделительной линии на снегу то влево, то вправо. И вот команда Никиты потащила соперников за собой.

— Тяните, бездари-и! Тяните-е! — сцепив зубы, завопил Матвей.

Команда барича напряглась — и красная лента поползла за ними. Команда соперников, скользя по снегу, упиралась как могла, но красная лента неумолимо двигалась в противоположном направлении. Кузнец чувствовал сильное сопротивление. Кашлянув для очистки дыхания, набрав полную грудь воздуха, с криком «Взяли-и-и!» он опустил голову, зажмурился и потащил. И тут затрещали мускулы участников его команды. Красная лента вдруг остановилась, дернулась и уверенно двинулась в обратную сторону.

В первых рядах зрителей стоял мальчуган. Поддерживая команду Никиты Жарого, он взволнованно тряс маленькими ручонками и кричал:

— Давай, дядечка! Давай! Тяни!

Ульяна тоже внимательно следила за поединком и не сводила глаз с кузнеца.

И как бы ни кричал Матвей, как бы ни ругался, как бы ни сопротивлялась его команда, упираясь в снег ногами, коленями, падая, пытаясь удержать канат, она вскоре была побеждена, а ее участников волокли по снегу через разделительную линию состязания.

Толпа ликовала, ликовал мальчуган, сдержанно, но довольно улыбалась Ульяна.

Команда, за которую боролся Никита, впервые за последние несколько лет одержала победу в масленичных состязаниях. Парни со счастливыми лицами подходили к Никите, благодарили и хлопали его по плечу.

Команда Матвея, напротив, понуро и обиженно косилась на победителей состязания.

— Ну что, нынче утерли мы вам нос! Теперича знай наших! — крикнул один из юношей-победителей.

Матвею, отряхивающемуся от снега, этот выпад пришелся крайне не по душе. Недолго думая, он, обозленный проигрышем, подскочил к этому юноше, грубо толкнул его в грудь и хотел было ударить. Но его руку перехватил Никита. Барич обернулся и возмущенно уставился на кузнеца. Хватка была крепкой. Тут же подскочили дружки Матвея и, враждебно ощетинившись, мгновенно окружили Никиту.

— Победителей не бьют, одначе, — сдержанно произнес Никита, после чего отпустил руку Матвея.

Барич отдернул руку, остановил ею дружков своих и, сурово глянув на кузнеца, сказал:

— Вижу, силен ты.

— Таким уродился, — слегка улыбнувшись, спокойно ответил Никита.

Заметив у кузнеца под левым глазом синяк, Матвей ухмыльнулся.

— Хм… А на бойовище^[2] с нами пойдешь?

— Пойду, ежели позовете, — не задумываясь, ответил кузнец.

— Добро… Приходи завтра, с селян соседней Дубровки блины вытряхивать будем.

— Приду, — уверенно ответил Никита.

Вскоре молодой барин со своими дружками уселись в сани и со свистами и криками помчались прочь.

— Спасибо тебе, мил человек, — Никиту вдруг поблагодарил юноша, которого собирался ударить Матвей. Он был моложе кузнеца, ростом ниже, худощав, но жилист. — Меня Лешкой зовут, Овечкиным.

— А я Никита, — ответил кузнец.

— Ну и здоров же ты, Никита, — признался Лешка.

Кузнец лишь улыбнулся в ответ. А спустя минуту, бросив случайный взор на толпу, он заметил Ульяну — и взгляды их встретились. Смелый и доселе решительный Никита вдруг стушевался. Он и сам почувствовал, что взгляд его задержался на малознакомой, но милой сердцу девушке дольше обычного. В знак благодарности за заступничество он скромно склонил голову. А когда поднял ее, Ульяны уже не было.

— Постой, друг! — Никита окликнул Лешку Овечкина. — Скажи-ка мне, а кто та девушка, что слово за меня замолвила?

— То Ульянка, — расплывшись в улыбке, произнес Алексей, — первая красавица на всю округу… Добрая она, хорошая… Мне как сестренка.

Никита с сияющими искорками в глазах попытался взглядом найти девушку в толпе, но ее видно не было. Перед кузнецом возник образ милой голубоглазой Ульяны, которая час назад касалась его руки, и ее нежный голосок прозвучал в его голове: «Дура я криворукая. Хотела в чучело, да промахнулась».

Глава 2. Воюем теми, кто имеется

Май 1704 года. Чудское озеро.

Весенним утром, покинув днем ранее Дерпт, по бурлящей сильным течением реке Омовже в сторону Чудского озера медленно двигалась нестройная колонна шведской эскадры в составе более десятка кораблей, растянувшихся в кильватере друг за другом. Шведы шли бестревожно, уверенно, даже не подозревая, что в районе выхода в озеро, в полумиле от мызы Уэ-Кастре, еще с вечера их ожидали русские войска. Именно в этом месте заканчивалась болотистая и низменная дельта реки.

Полковые пушки в количестве восемнадцати орудий и более семи тысяч солдат и офицеров в составе пехотных полков, под общим командованием генерал-майора Николая Григорьевича фон Вердена, прибыли накануне из Пскова по распоряжению фельдмаршала Шереметева. С самого начала войны со шведами в Пскове находились штаб-квартира и база формирования русских войск для наступления в Прибалтике.

Заприметив неприятеля, русские из засады терпеливо наблюдали за его приближением. Солдаты меж собой полушепотом переговаривались:

— Вот они, разбойнички, кои перекрыли нам Чудское озеро.

— Ишь, прогуливаются, как у себя дома.

— Небось, опять за добычей пошли по хуторам нашенским, нерусь поганая.

Русские солдаты и орудийные расчеты, скрытно расположившись по обе стороны реки, находились в боевой готовности. Они ждали сигнала открыть огонь.

Генерал фон Верден уверенно держал перед собой подзорную трубу, следя за приближением противника. И вот он медленно поднял руку… Обратный отсчет пошел на секунды…

— Огонь! — махнул рукой генерал.

— Ого-о-онь! — раскатисто повторил майор Гинтер, командовавший береговой артиллерией.

И в этот момент шквал огня батарейных орудий взорвал утреннюю тишину и обрушился на шведские корабли. Орудия, одно за другим, выпускали огненные ядра по противнику.

Шведская эскадра стала сбавлять ход, в спешке спускались паруса. Часть кораблей поспешила к берегу. Бригантина «Дорпат», идущая в эскадре первой, кормой наскочила на отмель и развернулась поперек потока. Чуть позже другое судно развернуло течением кормой к берегу. Следующее за ним судно, сносимое течением, врезалось в берег. За относительно короткое время подобная участь постигла и другие корабли шведской эскадры, включая яхту, замыкающую в арьергарде флотилию, — ее вынесло на мелководье, и она ударилась о мель.

Временное замешательство шведов довольно скоро сменилось на жесткую ответную стрельбу из всех видов корабельных орудий и мелкого ружья.

— По готовности — огонь! — скомандовал русский генерал.

— По готовности — огонь! — дублировал майор.

Началась дуэль между русскими береговыми и шведскими корабельными орудиями. Через некоторое время часть шведских кораблей была изрядно потрепана. Но и несколько береговых орудий вышло из строя. Досталось и русским пехотным частях, в их укрытия попало немало шведских ядер.

Уже около часа шел бой. Оторвавшись от подзорной трубы, генерал-майор фон Верден повернулся к находившимся рядом командирам пехотных полков — полковнику Шарфу, полковнику Вестову и подполковнику Полибину:

— Господа, готовьте солдат на абордаж!

Далее уже звучали команды командиров полков:

— Майор Ваулин! Капитан Прохоров! Капитан Смирнов! Грузите солдат на карбасы^[3]!

Перед полковником Шарфом неожиданно появился один из его ротных офицеров и с тревогой доложил:

— Андрей Вилимович, тяжело ранен капитан Бугарин.

— Бугарин?.. — Моложавый для своих лет полковник занервничал. Но тут же, окинув соколиным взглядом офицеров своего полка, остановился на молодом поручике, к которому уже присматривался ранее, считая его толковым и решительным офицером.

— Поручик Бахтеяров! — подозвал он его к себе.

— Я, господин полковник.

— Капитан Бугарин тяжело ранен. Принимай, поручик, команду над ротой гренадеров, — распорядился полковник.

— Есть, принять команду над ротой гренадеров! — отчеканил офицер.

— Бахтеяров… доберись до флагмана.

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. С божьей милостью сладим все прилежно. — Кинув два пальца к треуголке, молодой поручик поспешил к своим штурмовикам.

Засидевшаяся в ожидании своего часа пехота полка Шарфа и двух стрелецких полков бойко двинулась к берегу. В небольшой бухте, в естественном укрытии от глаз противника, расположилась пара сотен одномачтовых лодок.

— Первая рота, грузись на карбасы! — кто-то из офицеров дал команду.

Солдаты несколько разлаженно и сумбурно стали рассаживаться по лодкам.

— Шевелись, олухи! — кричал другой голос.

Один из солдат полез в лодку, оступился и упал в воду. Другие, кто был рядом, посмеялись над ним:

— Эдак, ты неуклюж, Семеныч.

Пожилой солдат встал. Воды было по колено. Нахмурившись на смех однополчан, он что-то буркнул себе под нос и опять полез в лодку.

На каждый карбас тесно усаживались до семидесяти солдат.

Меж тем перестрелка крупнокалиберных орудий между берегом и шведской эскадрой продолжалась.

— Пехоту… на абордаж! — вытянув руку в сторону вражеских судов, приказал генерал.

— Пошли, пошли!.. — в разнобой командовали офицеры. — Давай, вперед!

Первыми спешно отчалили от берега штурмовые группы гренадеров. За ними на пределе сил гребцов пошли остальные. При приближении русского десанта к кораблям противника береговые орудия замолчали. Теперь упорный бой шел между шведской эскадрой и мелкими русскими гребными судами. Неприятельские корабли осыпали карбасы градом снарядов корабельных орудий.

Русские солдаты на берегу бесперебойно продолжали грузиться на карбасы и с завидной настойчивостью и отвагой, под шквалом огня противника приближались к его кораблям. То справа, то слева между мелкими суденышками ложились шведские ядра. Некоторые попадали в цель, разнося карбасы в мелкие щепки.

— Фадеич, — совсем юный солдат, пытаясь не показывать страх, обратился к своему старшему сослуживцу, — я плавать не обучен. А ну как нас?..

Фадеич заглянул юнцу в глаза и дико заржал:

— Ха-ха-ха! Не робей, Ванька! Покуда я жив, держись меня.

— Фадеич… Гаврилка тож не плавает, — сказал все тот же солдат, кивнув на впереди сидящего в лодке. Гаврилка обернулся. В его глазах стоял страх, что подтверждало сказанное Ванькой.

— Хм… Да нешто вас барышень не подхвачу я в свои нежные ручонки, — громко пошутил старослужащий. — А покуда, ребятишки, гребите без стеснений! А что б до шведа вскорости добраться, налегай на весла, ребятки! И-и-и раз! И-и-и два!

Через мгновение в лодку попало ядро противника, аккурат где сидел Фадеич. В считанные секунды лодка ушла под воду. Ванька, Гаврилка, другие, кто еще был жив, бултыхаясь в воде, пытались ухватиться за любую дощечку, чтобы спастись. Кто-то звал на помощь. Но проходящие мимо карбасы не останавливались. Они были полны солдатами.

— Ванька!.. — звал на помощь Гаврилка. — Я тону-у-у!.. Ванька, я…

Через секунды вслед за Гаврилкой под водой бесследно скрылся и Ванька.

На глазах русских солдат тонули их однополчане. Помочь им возможности не было. Тех, кто еще был в движущихся лодках, окутал ужас и безысходность. Кто-то наспех божился трехперстно, безмолвно шевеля губами. Редкие приступы паники молодых солдат тут же пресекались офицерами или старослужащими.

Интенсивный обстрел противником не прекращался. Русские солдаты продолжали кричать, подгоняя друг друга. Гребцы налегали на весла из последних сил. Стремительно двигаясь к шведским судам, каждый в лодке надеялся, что участь быть потопленным обойдет его стороной.

Уже третий час шел бой. Вражеским огнем разбито и потоплено несколько карбасов. Однако, несмотря на потери, русские на своих утлых суденышках смело, группа за группой, приближались к шведским судам, из ружей вели по ним огонь, забрасывали гранатами. Тем, кому удавалось вплотную пристать к борту вражеского корабля, мертвой хваткой цеплялись за него и брали на абордаж: взбирались на палубу и ввязывались с экипажем в рукопашные схватки, используя огнестрельное и холодное оружие.

Некоторые шведские матросы, солдаты и даже офицеры под натиском русских войск, не дожидаясь абордажа, скидывали в воду вертлюжные пушки^[4], мушкеты и второпях покидали свои корабли. Одни на шлюпках, другие попросту, вплавь, они пытались добраться до берега. Большая их часть все же прорвала окружение, пробившись через одну из береговых батарей русских, и, скрывшись в прибрежных зарослях, ушла обратно в Дерпт.

На реке же тем часом три русские лодки, потеряв убитыми несколько человек, смогли подойти к флагманскому судну эскадры, с бортов которого велся жестокий обстрел. Гренадеры, во главе со своим новым командиром поручиком Бахтеяровым, предварительно забросав шведский флагман гранатами, полезли на борт. Это оказалось не просто. Особых приспособлений, да и навыков для таких случаев у гренадеров пехотного полка не имелось. Взбирались как могли, полагаясь на смекалку, силу рук и удачу. За действиями гренадеров через подзорную трубу пристально наблюдал генерал-майор фон Верден. Он видел, как поручик Бахтеяров, а следом за ним другие, взобравшись на борт судна, схватились в рукопашной схватке с сильным противником. Он видел, как шведы, отчаянно сопротивляясь, в упор стреляли по атакующим из мушкетов. А также видел, как спустя несколько минут некоторые из шведских солдат и матросов флагмана, потеряв боевой дух, уже обезоруженные стояли на коленях, держа руки за головой.

— Ай да умницы!.. Ай молодцы!.. Близка… ох, близка виктория! — восторженно голосил генерал.

Вдруг неожиданно на флагманском корабле шведской эскадры прогремел страшный, оглушительный взрыв. Корабль разорвало на части, людей раскидало по сторонам. Даже карбасы, на которых русские солдаты приблизились к флагману, перевернулись от взрывной волны и затонули. И лишь после того как дым рассеялся, а остатки флагманского корабля стали скрываться под водой, другие шведские корабли, долгое время оказывающие яростное сопротивление, выбросили белые флаги.

После боя искали в воде живых, на обломке мачты флагманского судна удалось найти сильно израненного поручика Бахтеярова, которого взрывная волна отбросила на несколько десятков метров.

Глава 3. Подготовка потребна особая

Псков. Штаб-квартира фельдмаршала Шереметева.

Спустя несколько дней после сражения на реке Омовже генерал-майор фон Верден прибыл в Псков. С рапортом о победе над шведской флотилией на Чудском озере он вскоре предстал перед главнокомандующим русскими войсками генерал-фельдмаршалом Борисом Петровичем Шереметевым, штаб-квартира которого располагалась в просторных каменных палатах крупнейших псковских купцов Постниковых.

Николай Григорьевич фон Верден докладывал:

— Милостию Божиею и заступлением Пресвятой Богородицы виктория случилась полная, ваше высокопревосходительство. Шведский флот был взят, неприятельские люди были побиты… Как и было задумано, их мы встретили в устье реки Омовжи. Там они нас не ждали. Бой длился немногим более трех часов. В завершении баталии все новостроенные шведские шкуты были полонены, окромя одной… флагманской бригантины. Тут оказия вышла, ваше высокопревосходительство, шкут «Каролус» с капитан-командором Карлом Густавом Лешерном был подорван на воздух тайно.

Выслушав часть доклада, фельдмаршал поднял руку и остановил генерала, задумался, опустил глаза в пол. Но спустя секунды поднял высоко голову, блеснул своими голубыми глазами и с некоторым уважением к противнику произнес:

— Нежелание сдаваться врагу… Самопожертвование… Видать, Лешерну ничего более не оставалось… Что ж, для Швеции он станет героем… — покачал головой, а затем усмехнулся и добавил: — А быть может, и виновником в гибели Дерптской флотилии… Продолжайте, Николай Григорьевич.

–…Взято около сотни медных и железных пушек, полонено более сотни офицеров и матросов… А сие, ваше высокопревосходительство, — генерал протянул фельдмаршалу список, — перепись званий, взятых шведских шкут, со всем имуществом. Часть пушек шведы покидали в реку.

Фельдмаршал пробежался взглядом по списку, поднял глаза на генерала и спросил:

— Наши потери?

— Побито и ранено более двух сотен человек, — ответил фон Верден, сжав губы.

— При абордаже? — уточнил Шереметев, не отрывая взгляда от генерала.

— В большей части, ваше высокопревосходительство, — ответил генерал, — кто на воде, кто на борту вражеском. Солдаты наши на море воюют без навыков, оттого и живота не редко лишаются почем зря.

Фельдмаршал тяжело вздохнул и после небольшой паузы сказал:

— Николай Григорьевич, победителей не судят. И то есть верно… Но с лодок, — надломив бровь, сурово взглянул на генерала, — да на боевые корабли, прямо в лоб?.. Разумно ли сие?

— В году прошлом, ваше высокопревосходительство, опыт сей применим был самим государем, коий с гвардейцами на лодках абордажировал два шведских судна. И сие случилось более чем успешно.

— Хм… Николай Григорьевич, экий вы быстрый на сравнение… То государь, он сам учинит, сам же и ответствует перед собой да перед Господом Богом, — возразил фельдмаршал. — Да и солдаты наши — не ровня его гвардейцам.

— Ваша правда, Борис Петрович, но… для баталий абордажных все ж потребны солдаты особые, и обучать их воевать потребно иначе. Лишь на ура брать — понапрасну солдат губить.

— Николай Григорьевич… — задумчиво начал фельдмаршал, глядя через окно на пятиглавый Свято-Троицкий собор, — вы опытный генерал, и размышления ваши мне близки, понятны… и, видит Бог, они разумны… Важно, Николай Григорьевич, — повернулся к генералу, — не в спешке добыть победу в бою аль захватить добычи побольше, а сохранить жизнь солдатскую да орудия сберечь, при сем отстояв интересы России-матушки. И покуда ныне иных солдат нет, воевать будем теми, кто имеется.

— Так точно, ваше превосходительство!

— Отменно!.. — наконец, с легкой улыбкой сказал Шереметев. — Сего же дня отпишу в Санкт-Питербурх его величеству государю реляцию об столь успешной баталии… Он примет сию победу с превеликой радостью. Теперича Швеция полностью лишилась своей флотилии на Чудском озере. Господь Бог предоставил нам сей случай, и мы его не упустили. Успех сей, Николай Григорьевич, позволит нам начать осаду Дерпта… А вскорости и до Нарвы доберемся.

13 июля 1704 года шведы сдали русским войскам город Дерпт, 9 августа того же года был взят город Нарва.

Глава 4. Случайное свидание

Июнь. Село Березники.

Входная калитка парадного въезда усадьбы барина Привольского отворилась, и из нее вышел Никита Жарый. Озадаченным взглядом он окинул накренившиеся, почерневшие от старости ворота, почесал затылок и неспешным шагом направился по отлогому взлобку вниз. Спустился к сельским избам, прошел мимо них и вышел на пыльную проселочную дорогу, тянувшуюся вдоль местной речки. Но тут, случайно повернув голову, он увидел молодую девушку, которая, с расписным коромыслом на плечах, с полными ведрами воды, босая, шла по пыльной дороге в его сторону. Никита пригляделся и замер, разинув рот. Это была Ульяна. Розовая рубаха с короткими и широкими рукавами, прикрывающими локти, была заправлена в юбку темно-синего цвета с широкой красной полосой по низу, подол которой трепал легкий теплый ветерок. На голове девушки была повязка из синего шелка, подчеркивающая цвет ее голубых глаз. Завязанная под косой повязка закрывала лоб, а широкие ленты спускались на девичью спину, на шее висели красные бусы. Статная девушка двигалась особой поступью, плавно и легко, слегка покачивая бедрами для плавности хода. Никита ловил глазами каждый ее шаг.

Ульяна заприметила кузнеца еще издали. Подойдя же к нему, она замедлилась, кротко улыбнулась и поздоровалась первой:

— Здравствуй, Никита!.. — И проходя мимо него, чуть повернув голову, уже громче добавила: — Чего застыл-то?

Кузнец был еще растерян. Наконец, совладав с собою, он нагнал девушку, заулыбался как-то неловко и ответил:

— И тебе здравствовать, Ульяна!

Далее они пошли вместе.

— Пошто смурной такой? — поинтересовалась она, глянув на кузнеца.

— Да так, пустое.

— Хм… Пустое так пустое. В чужие тайны насильно не лезу.

Никита немного помялся, после чего поделился с Ульяной возникшей заботой:

— Да вот барин Иван Савельич собрался парадные ворота свои менять, мол, древние уже, дряхлые. Дал наказ мне сладить новые, с железными деталями да петлями, да в срок три дня. Сказал, гостей важных ожидает. К их приезду воротам должно быть… Я же не плотник, я кузнец. А он и слушать меня не стал… Вот голову ломаю, как управиться мне одному.

Внимательно выслушав Никиту, Ульяна спокойным голосом сказала:

— Это ли печаль?.. Ты энто… Лешеньку Овечкина кликни. Он молод, однако плотничать способен. Сему ремеслу обучал его мой покойный батюшка, а после почасту нахваливал. Лешка круглый сирота. Своих родителей он потерял еще в младенчестве. Его растила бабка Авдотья, пока и сама не померла по старости… Ты кликни его. С ним и сладите новые ворота для барина.

Они подошли к дому, где жила Ульяна, вошли во двор и остановились у высокого крыльца старой бревенчатой избы. Никита помог девушке снять с плеча коромысло с ведрами воды и случайно коснулся ее руки.

— Благодарствую, — мило улыбнулась Ульяна.

С интересом в глазах, полных жизни и энергии, она вдруг застыла, вглядываясь в черты лица Никиты.

— Энто мне благодарить тебя надобно… за слова добрые, за совет! — произнес в ответ кузнец, не выпуская ее ладонь из своей руки, нежно то сжимая, то разжимая ее.

Девушка остановила свой взгляд на его четко очерченных губах, с ложбинкой по центру верхней губы. Никита же, взглянув на Ульяну еще раз, почувствовал вдруг, как медленно утопает в бескрайних просторах ее голубых глаз. И вот, поборов свою робость, свободную руку он аккуратно положил на талию девушки и нежно притянул ее к себе, после чего трепетно коснулся ее губ, таких мягких и соблазнительных. Ульяна не сопротивлялась. Она закрыла глаза и почувствовала, как на фоне приятного волнения ее сердце забилось чаще обычного, легко закружило голову.

Они были так увлечены друг другом, что не заметили, как на крыльце избы появилась взрослая женщина, мать девушки Глафира Антиповна. Это была красивая чернобровая женщина, с ситцевым повойником^[5] под ярко-красным платком на голове и с душегрейкой на плечах. Заметив молодую пару, она с намеком кашлянула пару раз.

Ульяна тут же резко отпрянула от Никиты и виновато опустила глаза.

— Ульяна, пора корову доить! — громко сказала женщина.

— Иду, маменька! — ответила девушка, не поднимая головы.

Никита же кивком, улыбаясь, торопливо поздоровался с женщиной, мимолетно заметив в ее взгляде доброжелательность.

Женщина мило посмотрела на влюбленных и, перед тем как вернуться в избу, сказала:

— Ладно… не торопись.

Молодые люди, застигнутые врасплох неожиданным появлением матери Ульяны, с улыбкой переглянулись.

— Пора мне, — нехотя произнесла девушка, опуская скромно глаза.

— Да и я пойду, — не желая расставаться, сказал Никита.

Медленно опустив ее руку, он двинулся к калитке задом, не отрывая влюбленного взгляда от Ульяны, и вскоре со счастливым лицом скрылся за воротами.

Глава 5. Полку морских солдат быть

Август 1704 года. Нарва. Дворец Меншикова.

Граф Александр Данилович Меншиков, в накинутом на плечи зеленом кафтане, будучи в похмельном состоянии после вчерашнего вечернего застолья, осматривал, щурясь одним глазом, внешний вид небольшого двухэтажного дома. Осматривал минут пять. Затем неторопливо подошел к новенькой осадной мортире^[6], стоящей перед домом на кетеле^[7] дулом кверху и до половины наполненной красным вином.

— Хм… — ухмыльнулся он, скривив бровь, — вчерась еще полная была. Эко мы пить-то.

Зачерпнув в две большие кружки похмельного средства, он осторожно поднялся по нехарактерному для этого города высокому крыльцу и вошел в дом. В центре большой комнаты за столом, заваленным чертежами, книгами и бумагами, сидел царь Петр. Он был одет по-обычному просто и удобно — коричневый сюртук и шерстяной жилет.

— Мин херц, дом-то сей добрый, токмо вот перестроить его малость надобно, — подойдя к столу, поделился своим мнением Меншиков. — Вона церкви московские, что в имениях Нарышкина, уж шибко по нраву мне. Кажись, архитектура сия барокко зовется, что ли?..

— Погоди, Алексашка, — не глядя, оборвал его Петр, сосредоточенно пытаясь что-то излагать на бумаге гусиным пером.

Меншиков, поджав губы, молча поставил перед царем оловянную кружку с вином. Сам же сел напротив. Сделав несколько жадных глотков, он закатил глаза от ощущения, притупляющего похмельный синдром. Не вытирая усы, он прикрыл их и облегченно выдохнул.

— Алексашка, — не отрывая взгляда от бумаги, начал Петр, — скажи-ка мне, любезнейший, — приподняв голову, немного прищурился, — кто у нас на реках да озерах воюет в абордаже?

— Ясно кто, мин херц, — со знанием дела ответствовал граф, — преображенцы, семеновцы, полки Толбухина да Островского.

— А бьются они как?.. Славно?

— Славно, государь!

— При том и гибнет нашего солдата немало, — добавил с досадой царь.

— Истинно, Петр Алексеич, — согласился граф. — Гибнут солдаты, и много гибнут.

— А отчего так?.. — царь поднялся с кресла, сложил руки в замок за спиной и, рассуждая вслух, стал неторопливо вышагивать по комнате. Меншиков, внимательно слушая царя, сопровождал его неотрывным взглядом. — На карбасах, да стругах воевать тягостно? — продолжал царь. — Ведаю… Но, памятуя о викториях прежних, про опыт солдат полков русских, кои не щадя живота своего многажды били шведов, думается мне, Алексашка, ни столь умением сие чинится, сколь отвагою да бесстрашием солдат наших.

— Мин херц, а как мы с тобою, давеча, в году прошлом «Астрильд» да «Гедан» абордажировали?.. Ох, славная учинилась тогда баталия, — с бравадой произнес граф.

— Аль все ж воины-то они хоть и добрые, — не отвлекаясь на воспоминания графа, Петр продолжал свои рассуждения, — токмо вот для баталий морских ныне не обученные.

— Мин херц, поди… ты никак замыслил чего? — пытаясь услышать главное, поинтересовался Александр Данилович.

— Не пора ли нам выбираться на море, на Балтику?.. — решительно произнес царь, после чего, подойдя к столу, наконец-то взял кружку с вином и сделал несколько больших глотков. — В озерах, да в проливах узких — довольно, навоевались, — продолжал он так же решительно. — Пора нам шведов бить на море. А сие, друг мой Алексашка, иных масштабов будет. Опыт баталий недавних, как то Азовский поход, оборона Котлина, да и иные… толкают меня к уразумению… — глаза его засверкали, — учинить полк морских солдат… да под единым главою. Да и на галерах средь абордажных команд порядку нет. И ежели мы хотим построить флот, сильный флот… то и полку морскому при нем быть дулжно.

Граф задумался, затем скептически произнес:

— На такую службу, государь, сколь людей добрых надобно.

— Верно мыслишь, Алексашка, — поддержал его Петр, — одних солдат для начала более тыщи понадобится. Да не просто солдат, а таких… чтоб один без оглобли мог полбазара разогнать, а оглоблю взяв в руки — весь базар.

— Хм, мин херц, сие не просто, — скептически ухмыльнулся Меншиков.

Петр, бросив на графа строгий взгляд, заявил:

— Просто, Данилыч, детишки делаются… а воинов справных воспитывать надобно.

— А с командирами, мин херц, совсем беда. Для сего сведущие в морском деле офицеры потребны… Что, опять иноземных зазывать?

— Ничего. Будут у нас офицеры… нашенские, не хуже иноземных. А капралов и сержантов, ради лучшего обучения строя и порядков, возьмем из старых солдат… Сие… — царь ткнул указательным пальцем в лежащий на столе исписанный им лист бумаги, — лишь токмо начало. — После сказанного государь подошел к открытому окну, гордо встал, опираясь рукой о подоконник, и устремил свой задумчивый взгляд куда-то… в недалекое будущее. Легкий утренний ветерок трепал его темные кудри.

Одобрительно кивая на слова царя, Меншиков украдкой заглянул в бумагу на столе и прочел отдельно выведенную в начале текста фразу «Рассуждения о начинающемся флоте на Ост-зее^[8]».

— Сие было задумано ранее, и быть ему надлежит ныне, — вдруг твердо, с блеском в глазах, не оборачиваясь, поглаживая свои короткие черные усики, произнес Петр.

Глава 6. Атака на Котлин

Остров Котлин.

В среду, 14 июля 1705 года, день выдался непростой. С шести часов утра западную часть острова Котлин, именуемую Котлинской косой, которая представляла собой пустынную отмель, кое-где покрытую кустарником, беспрерывно утюжила ядрами из корабельных пушек эскадра шведского адмирала Корнелиуса Анкерштерна. В составе двадцати девяти вымпелов, разделившихся на две колонны кораблей, с севера и юга шведы вели обстрел укреплений русских войск. Русские же отвечали огнем лишь только пяти пушек береговой батареи. А более двух тысяч солдат, укрывшись в транжаменте^[9] и не выдавая раньше времени своего скрытого присутствия, ждали своего часа.

Из-за окопного укрытия за артобстрелом внимательно, с прищуром наблюдал усатый капрал с характерной горбинкой на носу, из-под его треуголки выглядывал выразительный белокурый чуб донского казака. Это был Семен Глотов.

— Братушки, слухайте меня! — распорядился капрал. — Себя на явь до времени не казать. Пальбу откроем гамузом тотчас, как шведы будут у берега. А покуда, стал быть, ждем!

— Сколь ждать-то? — не терпелось солдатам.

— Сказано — до времени.

Несколько позже на первый план шведской эскадры выдвинулись бомбардирские корабли, которые стали метать на косу бомбы. Русским солдатам ничего не оставалось, как, затаившись в своих укреплениях, лишь молиться. Набравшись терпения, они слушали разрывы рвущихся где-то рядом бомб и ждали долгожданной команды к атаке.

— Видать, нынче жарко будет, — предположил Глотов, поглаживая свои усы. Тут он заметил молодого солдата, почти мальчишку, который, жмурясь, вздрагивал от каждого взрыва.

— Чаво, Травкин, боязно?

— Боязно, ваше благородие, — вжав голову в плечи, через силу выдавил солдат.

— Сие добре, Травкин. Страх, он поможет выжить. Ты, солдат, запомни одну наиглавнейшую вещь: паника на войне — к погибели, — советовал капрал.

— Ни смерть меня пугает, ваше благородие, нет… Сгинуть зазря тутось, без пользы — вот что страшит меня, — признался Евсей Травкин.

— Чудак-человек, ты что, впервой что ль? — одернул его молодой, но уже понюхавший пороху солдат Иван Шалый. Травкин кивнул головой. Бывалый солдат усмехнулся, глубоко вздохнул и добавил: — Ты энто… на рожон нынче не лезь, держись позади. Тогда, чай, дольше проживешь.

Бомбы шведских кораблей одна за другой утюжили Котлинскую косу, рвались с ужасным грохотом, столбом поднимая землю, при этом не причиняя никакого вреда надежно укрывшимся в транжаменте. И так длилось несколько часов.

— Семен, я уж бока все отлежал, — скривил кислую рожу здоровяк с широким мясистым носом и маленькими близко посаженными глазами, звали его Назар Пташев. — Я может того… по-скорому сползаю? Мне б до ветру.

— Птаха, ты энто всурьез?.. — капрал бросил на солдата строгий вопросительный взгляд. Тот, помявшись с ответом, отвел глаза в сторону.

— Мочись под себя, — посоветовал однополчанину Семак Акимович Калидко, солдат зрелых лет с большими пышными усами, самый веселый в полку. Акимыч — так обращались к нему все в силу его возраста. — Запасные портки, чай, имеются?

Некоторые посмеялись над шуткой однополчанина.

— Все шутишь, Акимыч. А ну как в морду?.. Шутник, — грубо отреагировал Пташев.

— Птаха, уймись! — насупив брови, грозно осадил своего приятеля Глотов.

На возвышенности, в некоторой отдаленности от двух берегов, за корабельным обстрелом косы внимательно наблюдали командиры русских полков, впереди всех находился пятидесятипятилетний полковник Федот Семенович Толбухин. Он командовал первой и второй батареей и двумя полками на косе.

Меткой стрельбой русские артиллеристы поручика Самуэля Гильсона все же сумели нанести шведскому флоту ощутимый урон. На нескольких кораблях возникли пожары, но особенно сильно был поврежден впередистоящий флагманский корабль. Через подзорную трубу полковник Толбухин разглядел поднявшуюся на корабле панику, моряки перетаскивали пушки с одного борта на другой. Корабль накренился. Экипаж спешно занялся ремонтом. Полковник, наблюдая за происходящим, с восторгом произнес: — Хорош Гильсон! Хорош поручик!

В полдень, после нескольких часов артиллерийского обстрела, огонь неприятеля внезапно прекратился. На флагманском корабле был поднят сигнал о начале десанта. От шведских кораблей отошли около пяти десятков гребных судов с более чем полутора тысячами солдат.

— Ваше высокородие, лодки с десантом пошли, — доложили полковнику.

— Вижу… По моей команде открыть огонь картечью с зело изрядным действием. — Толбухин продолжал держать ситуацию под контролем, не упуская из рук подзорную трубу.

Когда шведские суда были на полпути к острову, русские батареи Толбухина открыли беспрепятственный по ним огонь. Подойдя к берегу на пятьдесят-семьдесят метров, шведы попрыгали из лодок в воду, надеясь быстрее преодолеть расстояние, отделявшее их от земли, и по колено в воде пошли на штурм.

— Пехоте готовиться к атаке!.. Поднять красный флаг! — отдал приказ Толбухин.

Команда «Поднять красный флаг!» была тут же передана дальше. На открытом холме появился русский солдат с красным флагом в руках. И во время попытки закрепить древко в земле он был сражен пулей со стороны вражеского десанта.

— Где красный флаг? Где флаг к атаке? — занервничал полковник.

Капрал Глотов заметил, что в метрах пятидесяти от их военного укрепления, на песке лежал замертво солдат с красным флагом в руке.

— Знаменосца убили. Шведы уже близко. Еще чуток… и атака будет провалена. Худо, братцы, дело, — взволновано прозвучало из уст капрала. Он повернулся к Пташеву: — Назар, давай-ка…

— Ваше благородие, дозвольте мне? — вдруг прозвучал где-то рядом тонкий юный голосок.

Глотов обернулся и увидел перед собой того самого молодого солдата Евсея Травкина, который с серьезным, осознанным взглядом ждал команды капрала.

— Ведаешь ли делать чего надоть? — поинтересовался Глотов.

— Ведаю, ваше благородие.

— Совладаешь ли? — спросил капрал, зная заранее ответ.

— Совладаю, ваше благородие, — уверенно ответил солдат, подтвердив мысли капрала. — Паника на войне — к погибели. Верно, ваше благородие?

— Верно, солдат… Действуй!

Евсей Травкин надвинул на брови треуголку, ловко вылез из транжамента и, пригнувшись, мелкими перебежками, кинулся к месту, где лежал флаг. Рядом свистели вражеские пули. Добежав до флага, солдат схватил его, поднял, и в этот момент шальная пуля попала ему прямо в сердце. Русский солдат Евсей Травкин присел на землю и так и застыл с опущенной головой, крепко прижав к груди поднятый и развевающийся на ветру красный флаг.

— Флаг к атаке поднят, господин полковник! — доложили Толбухину.

Тут же затрещали барабаны. И из-за укрытия за земляной насыпью десант противника был встречен ружейным огнем русской пехоты, что стало для шведов полной неожиданностью, но все же он не остановил их. Шведы упорно, будто бессмертные, рвались вперед. Воды было по колено, но дальше — становилось глубже. Вскоре многие солдаты оказались в воде по горло, а иные и дна не доставали. Строй развалился. Началась паника. Одни тонули, другие бросали оружие, чтобы выплыть. Кто-то кинулся назад к лодкам. Некоторые лодки из-за спешки опрокидывались. А до берега, продолжая атаку, добрались лишь отдельные смельчаки. И таких было немало.

— Братушки, бей шведа! — закричал капрал Глотов и с поднятой саблей первым бросился навстречу шведскому десанту.

— Бей шведа! — подхватили русские солдаты и с примкнутыми штыками бросились за капралом на врага.

Началась рукопашная… Схватка была жестокой и кровавой. Шведы, оказавшись на суше в меньшинстве, бились отчаянно. Они дрались так, словно перед ними были их кровные враги. Некоторые, даже будучи ранеными, бились стойко, до последнего вздоха.

Солдат Иван Шалый на бегу в упор выстрелил одному из шведов в голову. Тот упал. Другого пытался проколоть багинетом^[10], но этот увернулся. Выбив из рук русского солдата ружье, рослый швед схватил его большими ручищами за грудки и окровавил ему лицо ударом головы. Затем пытающегося сопротивляться солдата повалил в воду. На помощь однополчанину поспешил Акимыч. Он с лету воткнул в левый бок шведа свой багинет. Тот завыл, освободил одну руку и наотмашь врезал Акимычу, да так, что тот отлетел, лишь сверкнув пятками. При этом швед продолжал другой рукой удерживать Ивана Шалого под водой. И лишь удар багинетом в правый бок, который нанес оказавшийся рядом солдат Ефим Баймаков, смог остановить шведского здоровяка. Израненный, он выпрямился во весь свой скандинавский рост и потянул было руки к шее Баймакова, на что получил очередной удар багинетом, теперь уже в живот. И только после этого швед замертво свалился в воду. Солдат Иван Шалый тоже был мертв.

По окончании неудавшейся высадки шведского десанта зрелище было весьма впечатляющим: прибрежная водная линия кишела трупами в синих мундирах с желтыми обшлагами — более четырех сотен. Были и живые. Они еще продолжали бултыхаться в воде.

— Живых — тащите на берег! — распорядился Толбухин.

Русские солдаты бойко вошли в воду. Хватая болтавшихся в воде шведов за шиворот, за рукава, а кого и за волосы, тащили на берег. Кто сопротивлялся — убивали.

На берегу было собрано около пятисот трофейных шведских ружей.

Рослый, темно-русый солдат Гордей Тарасюк с интересом взял в руки одно из них, осмотрел, прицелился и любопытства ради даже достал пулю. Пуля выглядела, однако, как-то странно — она была рассечена на четверо и обвита конским волосом. Солдат поднял другое ружье, достал пулю из него — там пуля была такая же, взял третье ружье — то же самое.

— Семен, глянь… Энто чего такое? — не понимал Тарасюк, показывая пулю капралу.

Семен Глотов взял из его рук пулю, повертел, пригляделся и, подняв глаза на солдата, знающе произнес:

— Хм… Энтоть чтоб рана заживала худо, ежли в плоть твою попадет сея свейская пуля.

— С-с-сволочуги, — сделав свое умозаключение, гневно произнес Тарасюк и бросил суровый взгляд на пленных. — Энто они нас так ненавидят?

— А чаго ты от них хотел? Мы ж им як кость в горле, — пояснил капрал.

Труп солдата Ивана Шалого осторожно пронесли мимо полковника Толбухина и двух майоров, обсуждавших исход боя, и бережно уложили на берегу в ряд с другими русскими солдатами, погибшими при обороне острова.

— Двадцать девятый, господин полковник, — доложил капитан Стругов, кивая на труп. Лицо офицера было серым от пыли. Голова перевязана тряпкой. — Кажись, из нашенских — последний.

Полковник, сдвинув брови, окинул тяжелым взглядом погибших, обнажил голову и перекрестился.

— Урон не велик, господин полковник. Могло быть и поболее… — рассуждали командиры полков майор Гамонтов и майор Микешин, чьи солдаты также принимали участие в обороне острова, — ежели б солдаты ваши, Федот Семенович, давеча не вырыли ров перед берегом в воде.

— При обстоятельствах сих… урона не дулжно было быть вовсе, — категорично заявил полковник и не спеша надел треуголку на голову. — Разве что у воев наших опыта в рукопашной схватке маловато будет.

— Федот Семенович, а отколь вам про то ведомо было, что шведы десант свой пошлют в этом месте?

— Про то мне ведомо не было, господа, и потому солдатам моим пришлось рыть такие ж рвы и в иных местах, — объяснил Толбухин.

После такого ответа офицеры Гамонтов и Микешин обменялись удивленными взглядами и в знак особого восхищения и уважения, приподняв шляпы, слегка кивнули головами:

— Сие, господин полковник, виктория добрая!

— Зело верно, господа, виктория добрая!.. Хитрость хитростью побеждена! — гордо произнес Толбухин. — Да будет памятен шведам сей день!

Глава 7. Отбор бывалых

Октябрь 1705 года. Гродно. Лагерь русских войск.

Укрепленный у стен города Гродно, считавшегося важной стратегической точкой, военный лагерь многотысячных русских войск растянулся на несколько сот метров: армейские белые палатки, многочисленные костры, солдаты, лошади, телеги. Двадцать один пехотный полк и шесть драгунских полков, общей численностью двадцать пять тысяч человек при ста трех орудиях, представляли собой внушительную силу, готовую противостоять предполагаемому наступлению более сильной и подготовленной шведской армии по главе с королем Карлом XII.

В царском полевом шатре на военный совет собрались: царь Петр, польский король Август II, а также военноначальники русской армии — фельдмаршал Огильви, генерал-фельдмаршал Головин, генерал-поручик Меншиков, генерал-лейтенант Чамберс, князья Репнин и Голицын, другие военные начальные люди высокого чина, командующие конницей, артиллерией и войсками пехоты.

Прямо перед царем Петром Алексеичем вытянувшись во фрунт^[11] стоял только что прибывший из Петербурга капитан Питер Сиверс с донесением от вице-адмирала Крюйса.

— Сказываешь, опять отбили флот шведский у Котлина?.. Уж кой раз. Зело удивляюсь я настырности шведов, так и норовят прибрать к рукам Котлин. Но не тут-то было. Крюйс, с Божьей помощью, сего не дозволит. Хвала адмиралу! Хвала всем от высших чинов до низших, морским и сухопутным за отвагу, за службу Отечеству нашему! — Царь был в восторге от услышанного доклада капитана. — О добром порядке на флоте, кой во всех делах имеется, мне слышать также зело отрадно. А поведай-ка мне, капитан, об экзерцициях^[12] с флотом, о походах разных, о годности кораблей флота.

— Господин капитан-бомбардир, истины ради… — замялся Сиверс, — должен ответствовать с печалью, что за последние месяцы ни единой экзерциции с флотом не проводилось. — Он говорил на датском языке через толмача.

— Как, не проводилось?.. — царь изменился в лице, гневно вытаращив глаза.

— Не единожды, господин капитан-бомбардир.

— Как?.. Как возможно было дело сие забвению предать? — Петр был крайне возмущен. — Как обучать младых матросов навыкам морским без выхода в море?.. Учить развязывать, завязывать паруса на суше?..

— Для экзерциции все корабли и шнявы, окромя двух, негодны к ходу, — продолжал свой доклад капитан.

— Негодны, сказываешь? А что же ты мне доносил доселе? И сие есть добрый порядок на флоте? — царь был в гневе. — Сие есть неважное, нет, ужасное состояние флота! — Тут неожиданно царь сменился в лице и с прищуром посмотрел на Сиверса.

— Пойди-ка сюда, капитан.

Неуверенными шагами, словно двигаясь по краю пропасти, Сиверс приблизился к царю. В этот момент Петр схватил его своими длинными руками за отвороты кафтана и с силой притянул к себе.

— А может ты просто донос чинишь на адмирала?.. А, капитан?.. — раздраженно спросил Петр и тут же оттолкнул его. — Мне ведомо, что в Адмиралтействе Крюйса недолюбливают. Неуживчив, мол, взыскателен, по нраву крут. Ни по тому ли ты клевещешь на него?

— Ну я не есть совсем уверен, господин капитан-бомбардир, что оно так, — Сиверс стал юлить, как уж на сковороде, коряво выражаясь на русском языке. — Ан все же я думаю, сие есть правда.

— Гляди, капитан, ежели врешь, не пожалую.

Лицо царя выражало крайнее недовольство. Он нервно зашагал по шатру из угла в угол, не обращая внимания на присутствующих.

— Я каждую копейку экономлю для флота, — возмущался Петр вслух, — что можно урываю от армии, от укреплений на Котлине, от построек в Питербурхе… Серебра ныне мало. Все, кто строит суда и организует флотские экипажи, сурово будут расплачиваться за этакие упущения. — Петр взял свою длинную трубку голландского образца и стал ее нервно раскуривать, а сделав пару глубоких затяжек и немного успокоившись, продолжил: — Господа военный совет… мне ясна вся трудность положения, в коем ныне мы пребываем. Здесь, в Гродно, мы и далее следить станем за намерениями и передвижениями брата моего Карла, дабы своевременно прикрыть ему пути на восток, к Москве, да на север. Но и забывать о Питербурхе, о флоте нашем, доброй выучке младых матросов мы тож права не имеем. Сие я так разумею. Нынче тут мы собрали войско немалое. Случай — редкий. А посему велю отобрать и переписать лучших офицеров и солдат из сухопутных полков… в первый морской полк для флота Балтийского, числом в одна тыща две сотни человек. (Военачальники внимательно слушали царя.) Полк морских солдат именоваться будет, — Петр посмотрел на генерал-фельдмаршала, — именем главы военно-морского приказа графа Федора Головина.

— Сочту за честь, Петр Алексеич. — Невысокий, полноватый, гладковыбритый, в длинном темном парике, с небольшими вислыми усами мужчина лет шестидесяти пяти в знак признательности слегка склонил голову.

— Гвардейцам Преображенского полка, кои способны к пешему и морскому бою, быть ядром полка морского… Иван Иваныч, — Петр переключился на командира лейб-гвардии Преображенского полка генерал-лейтенанта Чамберса, — морскую команду гребцов-преображенцев тож сюда впиши.

— Слушаюсь! — кивнул генерал.

— Смотр учиним, господа генералы, назавтра же, — завершил указания Петр. — Ждать нам недосуг.

Военачальники исполнительно кивнули головами.

Не успело еще взойти солнце нового дня, как русские войска уже были выстроены вдоль нескончаемой центральной линии военного лагеря. Сидя верхом на любимой лошади карабахской породы бурого окраса по имени Лизетта, царь Петр острым взглядом окинул шеренги.

— Господа генералы! — давал последние напутствия Петр. — В офицерский состав полка морского отберите капралов и унтер-офицеров Преображенского и Семеновского полков, кои обучены, воспитаны и навыки боевые имеют. Солдат же отбирать молодых, крепких, с твердостью духа и отчаянным характером, с верой в Отечество и царя, и служить дабы могли они с прилежанием.

Военачальники, коснувшись своих шляп, отдали государю честь и разошлись по своим полкам отбирать нужных для морского полка солдат и офицеров.

— Мин херц, — поглаживая гриву своего коня, хитро начал Меншиков, — солдаты тут есть бывалые, с некоторыми я сам в баталиях был. Жалко их в полк морской отдавать-то.

— Полно кручиниться, Алексашка, — не отвлекаясь, произнес царь. — Прибуду в Москву, немедля отправлю тебе рекрутов. Вышколишь их шведа бить.

— Рекрутов?.. — недовольно морщась, покачал головой граф. — Была бы охота возиться, — произнес он вполголоса, покручивая короткие, щетинистые, бесцветные усы.

— Ты что-то сказал, Данилыч? — спросил Петр, сурово покосившись на графа.

— Я?.. Я говорю, мин херц, кто лучше рекрутов вышколит, ежели ни я, — заискивающе приподняв глаза, вкрадчиво произнес Меншиков. — Более-то — некому.

— То-та же, — унялся Петр.

Командиры обходили шеренги полков и указывали пальцем или кивком головы на отобранных:

— Энтого… того… и еще того — взять под перо.

Армейские писари тут же делали у себя соответствующие записи.

Немного погодя царь Петр, а за ним граф Меншиков двинулись вдоль шеренг солдат. Генералы пешим ходом последовали за ними. Царя верхом на лошади было заметно издалека. Обходя очередную шеренгу бомбардиров Преображенского полка, он иногда останавливался. Оглядывая солдат, царь сам старался увидеть в них то, что по мнению его должно быть присуще морским солдатам — отвагу и бесстрашие.

— Господин капитан-бомбардир, дозвольте обратиться? — неожиданно послышался выкрик из второй шеренги солдат Преображенского полка, мимо которого двигался царь.

Петр остановился и неторопливо обернулся.

— Кто посмел? — грозно возмутился генерал-лейтенант Чамберс, следовавший за царем.

— Иван Турков, ваше превосходительство! — также громко отозвался солдат, задрав голову в небо.

— Выйти из строя! — приказал Чамберс.

Из строя на три шага вперед вышел невысокий, среднего роста, коренастый солдат средних лет.

— Да ты как посмел, солдат? — продолжал возмущаться генерал.

— Погоди, Иван Иваныч, — прервал его царь.

Он повернул лошадь и, приблизившись к гвардейцу, окатил его холодным взглядом с головы до ног.

— Ну, говори, солдат, — с любопытством произнес царь.

— Господин капитан-бомбардир, прошу вашего дозволения быть записанным в полк морских солдат! — стоя на вытяжку и высоко задрав голову, громко отчеканил солдат.

Петр ухмыльнулся и утвердительно произнес:

— Ты ростом не вышел, солдат.

— Зато в руках силен, господин бомбардир, да в ногах крепок, — настаивал на своем гвардеец.

— Силен, говоришь… — глаза царя сверкнули азартом. — А с царем своим совладаешь?

— Может, не стоит, господин бомбардир? — осторожничал гвардеец.

— Мало что дерзок, так ты еще и духом слаб? — прикусив ус, начал хмурить брови царь.

— Петр Алексеич, дозволь… солдата энтого проверить? — вдруг послышались слова Меншикова.

Петр удивленно посмотрел на графа.

— Алексашка, казнокрадством заниматься и меряться силами с гвардейцами Преображенского полка есть ни одно и тоже.

— То наговоры пустые, государь, злые языки. А что же до гвардейца сего, так я ни сам, государь, есть кому проверить хвастовство евоное. — Граф слегка обернулся и через плечо крикнул: — Федька!

— Тут я, ваше сиятельство! — с легкой хрипотцой откликнулся находившийся среди генералов унтер-офицер.

Царь Петр окинул оценивающим взглядом меншиковского унтер-офицера. Это был крепкий, широкий в плечах, высокомерный, средних лет мужчина. Одобрительно кивнув, царь повернулся к гвардейцу.

— Свалишь его с ног, — твоя воля, солдат, но ежели ни свалишь — в железо одену за дерзость этакую да хвастовство. — И царь махнул рукой.

Унтер-офицер ловко скинул с себя епанчу, с бравадой подошел в упор к солдату и крепко схватил его за грудки. Гвардеец своими руками тут же обхватил руки унтер-офицера, скрутил их в замок, затем изловчился, схватил его за мундир, приподнял и с полуоборота швырнул на землю. Унтер-офицер, словно мешок картошки, рухнул навзничь.

— Ух! — вскрикнул, скривившись, царь. — Кажись, больно ему пришлось.

Гвардеец протянул руку унтер-офицеру, чтобы помочь тому подняться. Но тот от помощи отказался. Встав и отряхнувшись, унтер-офицер, виновато опустив голову, исподлобья зыркнул на Меншикова.

Граф гневно бросив взгляд на своего подопечного, недовольно фыркнул в его сторону:

— Пшел прочь.

Петр сурово посмотрел на гвардейца и, сменив гнев на милость, слегка улыбнулся:

— Солдат, повтори имя свое.

— Иван Турков, господин капитан-бомбардир! — отчеканил гвардеец.

Царь повернулся к генералу-лейтенанту Чамберсу.

— Иван Иваныч, в морской полк его. Но прежде батогов ему с дюжину за нарушение субординации.

Подмигнув солдату, Петр двинулся вдоль шеренги Преображенского полка дальше.

— Встать в строй! — недовольным голосом скомандовал генерал Чамберс не скрывающему улыбки солдату и следом вполголоса выругался: — Черт знает что.

Спустя два дня царь Петр в своем полевом шатре вновь собрал военный совет. Среди генералов и других военачальников находились верные с давних времен слуги царя бомбардиры Преображенского полка сержант Михаил Щепотев — тридцати лет от роду, худощавый, крепкого телосложения, ладно слаженный голубоглазый блондин, — и того же возраста темноволосый Автомон Дубасов. Оба гвардейца были ростом под стать царю, только в плечах раза в два шире.

— Мишка, может, и нам в морской полк податься? — полушепотом предложил Дубасов. — Чай, сходились бы там.

— Хм… Предложение-то, вестимо, заманчивое, — рассуждал также тихо Щепотев, — да и опыта — сундук до краев.

— Так и я про то же, — продолжал подогревать ситуацию Дубасов.

— Хорошо бы. Да что-то сумленье меня берет, что царь отпустит, — скептически произнес сержант.

В это время царь Петр внимательно изучал карту, развернутую на столе в центре шатра. Приподняв голову и бросив взгляд на собравшихся, царь строго спросил:

— Все в сборе?

— Все, Петр Алексеич, — ответил фельдмаршал Огильви.

— Добро. — Царь бодро поднялся со стула и теперь уже внимательно окинул взором присутствующих. — Господа генералы, чины высокие! Нынче войска наши остаются под Гродно на зимние квартиры. В нынешнюю зиму, по имеющимся ведомостям, великих действий швед не замышляет, а посему посредине месяца декабря мы с малой свитой и полком морских солдат отбываем в Москву. С собой иметь трофеи, добытые преображенцами у шведов. Далее из Москвы полк морской двинется в Питербурх. Управу же войсками, что остаются под Гродно, передаю фельдмаршалу Огильви. Указ сей мною подписан.

Все посмотрели на пятидесятичетырехлетнего выходца из старинного дворянского шотландского рода, который, важно задрав подбородок, с надменным взглядом стоял по правую руку царя. На нового главнокомандующего русской армии ревностно, с раздражением покосился граф Меншиков.

— Федор Алексеич, — царь повернулся к фельдмаршалу Головину, — со мной поедешь. Нынче же отпиши Крюйсу, быть в готовности ему морской полк принять. По надобности дополнит его матросами, край — рекрутов сыщет. (Головин исполнительно кивнул головой.) Вкупе к сему передай вице-адмиралу, ежели и впредь дела великой важности по флоту забвению придавать станет, живота может лишиться. Ибо не добро — брать серебро, а дела делать свинцовые… Вернусь ко флоту, сам буду свидетельствовать оное. И ежели найдется что не так, с адмирала за сие будет спрошено.

— Будет исполнено, Петр Алексеич, — ответствовал Головин, склонив голову.

— Добро… Все свободны, — распорядился государь.

Генералы и другие высокие военные чины не спеша стали покидать царский шатер. А царь вернулся к своей карте и продолжал что-то прикидывать, бубня себе под нос.

Бомбардиры Щепотев и Дубасов перед выходом из шатра затормозили и несколько неуверенно, переглядываясь друг с другом, повернулись к царю. Петр заметил это.

— Никак просить чего желаете, господа преображенцы? — лишь подняв глаза, поинтересовался царь.

— Желаем… господин бомбардир, — как-то неуверенно ответил Дубасов, оглядываясь на Щепотева.

— Ну, валяйте, — выпрямившись, царь был весь во внимании.

— Мы… енто… — замешкался Автомон.

— Чего енто? — Царь посмотрел строго.

— Господин бомбардир, — вырвалось у Щепотева, — мы тутось на досуге раскинули умишком… Может, и нам в полк морской?.. Авось сгодимся.

Царь улыбнулся, подошел к бомбардирам, заглянул одному в глаза, другому.

— Вот за что любы вы мне, други мои, так это за ум ваш и радение… Тебе, Автомон, добро свое даю, ступай в полк морской, ибо без воев таких, тяжко там придется… — Затем повернулся к Щепотеву. — А ты, Мишка, погодь пока. Поручение к тебе имеется. К Шереметеву в Казань поедешь. Про то в Москве обсудим. — Царь похлопал сержанта по плечу. — А теперича ступайте.

Преображенцы молча переглянулись и тут же покинули царский шатер.

Глава 8. Вице-адмирал Крюйс

Санкт-Петербург. Фрегат «Дефам».

По длинному деревянному «свежеиспеченному» пирсу твердой поступью двигался высокий, крепкого телосложения мужчина лет пятидесяти, с большим красным родимым пятном на правой щеке. Это был командующий Балтийским флотом вице-адмирал Корнелий Крюйс.

Приблизившись к двадцативосьмипушечному фрегату «Дефам», который находился на зимовке у крепости Санкт-Петербург, вице-адмирал ступил на шаткие сходни и, слегка переваливаясь из стороны в сторону, поднялся на борт корабля. Перед вступлением на верхнюю палубу он повернул голову в сторону трепетавшегося на гафеле флага с косым Андреевским крестом и по традиции отдал честь, коснувшись правой рукой треугольной шляпы с перьями. На шканцах его встретил вахтенный офицер, что-то доложил. В момент доклада вице-адмирал неторопливым, но строгим взглядом окинул обстановку на корабле. Экипаж, как обычно, трудился в поте лица. Шла малая приборка. Удовлетворившись увиденным, приняв доклад, вице-адмирал одобрительно кивнул и неторопливо зашагал к себе.

Войдя в каюту, Крюйс бросил усталый взгляд на двадцатилетнего юношу среднего роста, разбирающего доставленную недавно почту. Заметив адмирала, молодой человек спохватился и в секунду был уже рядом.

— Холодает, — произнес вошедший и, дернув плечами назад, скинул зимний тулуп.

— Да, ваше превосходительство… — проворно подхватив тулуп и шляпу, ответил Андрей Остерман, который уже два года как служил секретарем у командующего флотом. — Кофе не желаете, Корнелий Иваныч?

— С великим удовольствием, — облегченно ответил адмирал.

Расположившись в просторном низком кресле, Крюйс расслабился. Сдвинул на затылок большой парик, достал из расшитого золотом обшлага рукава адмиральского мундира большой платок, вытер им лоб, поправил длинные, густые волосы, после чего надвинул парик обратно.

— Корнелий Иваныч, — на столик, у кресла адмирала, Остерман опустил поднос с кружкой индонезийского кофе и тарелкой с кренделями, — посыльный был, письма привез… от их царского величества и от генерал-адмирала Головина.

— Ну и что же ты помалкиваешь? С этого и надобно начинать, — строго сказал Крюйс. — Наперво от государя… открывай и подай его мне.

Остерман взял свиток, на котором почти каллиграфическим почерком был указан адресат: «Господину вице-адмиралу», сорвал красный сургуч с вензельной печатью государя и передал письмо адмиралу.

Крюйс неторопливо развернул свиток и тут же погрузился в текст царского послания.

— Что?.. Экзерциций с флотом не было?.. — вдруг вспылил адмирал, не отрываясь от письма. — Нет внимания должного для выучки младых матросов? — Он затряс головой, нервно засопел. От негодования глаза его побежали по стенам каюты и сквозь зубы вырвалось: — Ах, Сиверс… Ах, лжец этакий, черт его дери… желает очернить меня в глазах государя! Хм… Он токмо июля в девятый день ко флоту прибыл. Да и в деле, когда шведа мы били, его тож не было. Он не ведает, о чем доносит… Видать, по наслышанному. — Адмирал нервничал. — Шельма… Ничего, господь все видит. Государь приедет, истину самолично засвидетельствует…

— Ваше превосходительство, а это от генерал-адмирала, — секретарь протянул другое письмо.

— Читай, — нервно отмахнулся адмирал, а сам взял кружку и стал осторожно сдувать жар с ароматного кофе.

Остерман сорвал сургуч, развернул послание и стал читать, дотошно выговаривая каждое слово:

— Благороднейший господин вице-адмирал, мой драгоценнейший благодетель!

Мне надлежит по указу Его величества один морской полк иметь, а посему тебя прошу, изволь сие сочинить, дабы состоял он в тысяча двухстах солдатах и всем, что необходимо, ружьем и прочим. Изволь ко мне отписать обо всем, что для этого потребно; сколько всех человек и какова нехватка. Если великая сочинилась убавка, то потщимся рекрутов сыскать.

Федор Головин. Из Гродно, ноября в 16 день 1705.

Заслушав послание, Крюйс застыл в раздумье, лицо его было сурово. Он вспомнил свою встречу с Головиным еще в ноябре 1704 года.

— Федор Алексеич, памятуя предписания их величества, — говорил тогда Крюйс, — думается мне, в зависимости от корабля и потребностей капитана посадить на всяк корабль по три сотни солдат абордажных команд, на галеру же — сотню с двумя десятками, да с первым каподискалой^[13].

— Корнелий Иванович, вы на флоте ведаете что к чему более, нежели я. Оттого и не могу не согласиться с вами, — одобрил предложение Головин. — Извольте сие именно так и учинить, но прежде, мой друг… — сделал акцент, — дождемся на то воли государя.

Задержавшись в своих воспоминаниях, Крюйс, не отводя взгляда от кружки кофе, словно разговаривая сам с собою, рассуждал вслух по-русски со скандинавским акцентом:

— Единый полк… Хм… Наконец-то, просветление снизошло на Петра Алексеича! Сему следовало учиниться ранее. Ныне-то корабельные солдаты организации потребной не имеют. Дело-то сие верное… Да вот беда, — задумался, — где людей столь разом сыскать?

Адмирал вновь воспользовался платком, вытирая выступивший на лбу от волнения холодный пот, затем провел ладонью по морщинистому лицу, тяжело вздохнул. Немного успокоившись, спросил:

— Посыльного-то накормили?

— Накормили, Корнелий Иваныч, — ответил секретарь.

— Хорошо… Что там еще? — поинтересовался Крюйс у Остермана по поводу корреспонденции.

— Разное, ваше превосходительство, по большей части — рапорта с жалобами.

— Небось, опять как всегда — пьянство, воровство, драки?

— Так и есть, Корнелий Иваныч.

— Ладно, с рапортами сими разберемся, успеется. А покуда бери бумагу, перо да чернила, государю ответ писать будем. И еще, подай-ка мне роспись о солдатах — умерших да больных. Сие надобно вписать в ответное письмо для адмирала Головина.

Примечания

1

Сырная седмица — Масленица, последняя неделя перед Великим постом.

2

Бойовище — кулачные бои на Руси.

3

Карбас — парусно-гребное, беспалубное, промысловое и транспортное судно среднего размера. Иногда использовалось в составе шхерного флота для перевозки грузов и десанта.

4

Вертлюжная пушка — небольшое поворотное орудие, устанавливаемое на борту корабля с помощью шарнира (вертлюга), который обеспечивал свободное вращение орудия в двух плоскостях.

5

Повойник — старинный головной убор русских замужних женщин в виде повязки, надеваемой под платок.

6

Мортира — артиллерийское орудие с коротким стволом для навесной стрельбы.

7

Кетель — место для установки мортиры.

8

Ост-зее — Балтийское море.

9

Транжамент — военное укрепление.

10

Багинет — прообраз ружейного штыка.

11

Вытянуться во фрунт — встать навытяжку по стойке «Смирно».

12

Экзерциции — военные упражнения (учения) для обучения солдат, матросов.

13

Каподискала — в русском флоте XVIII в. должность офицера, командующего абордажной командой.