Прислушиваясь к сентябрю

Александр Рудт

В укромных уголках русской земли, в таежных избушках острее ощущается красота природы, ближе становится «глубь веков», да и вечные вопросы воспринимаются иначе. Для истинных ценителей поэзии.

Александр Рудт

Прислушиваясь к сентябрю

«Притяжение Вселенной»

Стихи 1983—1998 годов

«И хруст шагов по гравию, и звёзды…»

И хруст шагов по гравию, и звёзды..

и августом пропахший полумрак..

и все заботы прошлые — пустяк..

вот только жизнь переиначить поздно..

что мы искали? что уберегли,

когда два чувства только неизменны:

вот это притяжение вселенной

и это осязание земли?

18 февраля 1983

Помедли, август

Всего осталось дочитать

осколок, главку…

Не трогай воздух и цвета —

помедли, август…

Мне б только гула тополей

с холмов соседних,

и тихой горечи твоей

глоток последний…

Помедли…

я уже как ствол —

столбняк… мурашки…

Мне от молчанья моего

светло и страшно.

Сейчас мне разомкнет уста

мерцанье истин,

и будет речь легка, чиста,

как шелест листьев…

14 августа 1983

«..Пусть тяжко в соснах, елях бродят смолы…»

..Пусть тяжко в соснах, елях бродят смолы,

и озеро недвижнее стекла —

в моем краю повымирали пчелы,

и тень недуга на душу легла…

и что за яд в цветке? во мне? в аллее

старинных лип? в ком отзовется он —

в праправнуке? — ещё не быв — болеет —

где перейден незримый Рубикон?

причастный к веку, я виновен тоже?

иль на меня вину взвалить хотят? —

виновен ли калика перехожий

в том, что заводы изрыгают чад?

и всё ж, потомок, сквозь все поколенья,

за то, что и тебе свой крест нести,

за то, что грешен я и что с рожденья

дышу смертельным воздухом — прости…

11 ноября 1992

«Заклинаю тебя, этот узел проблем ненадолго…»

Заклинаю тебя, этот узел проблем ненадолго.

Перебесится март и апрель отболеет водой.

И томленье души, и травы колыхание волглой —

станет добрым вином — как случалось уже за бедой.

И сирень закипит, из садов и дворов вырываясь,

и на белые ночи с черёмух сойдёт снегопад.

И греша, и смеясь, ненавидя, прощая и каясь,

не заметим, как минем и рай зазеркальный и ад.

На февральском снегу светотени старинного парка,

и не слышно шагов из-за ветра, хранящего злость.

Глупо губы кусать — тайны вспыхнули хворостом жарким,

но не вырвать надежду, как ржавый согнувшийся гвоздь.

Не гадай, не кричи — упадёт ещё счастье в ладони,

колкий час этот вспомнится с лёгким, спокойным смешком.

И сегодня, и присно мгновение толкает и гонит,

а судьба-акробат

медлит перед

слепым кувырком.

27 февраля 1998

«Это мартовский день…»

Это мартовский день.

Кроны сосен — бесснежны.

Но сугробы простудой ещё отдают.

Отсекают тоску и усталость небрежно

добрый глянец янтарный и хвойный уют.

Силы есть на шажок, на улыбку и веру.

Всё бывает… чем чёрт.. может, этой весной.

Надоевшие притчи, чужие примеры —

слава Богу, уже обхожу стороной.

И не воздух сегодня, а брага густая.

А в сугробе — никчемный загонный флажок.

Как сорока хохочет, на крону взлетая!

Как исходит водой в тёплых пальцах снежок!

3 марта 1998

«Городок мой, я тебе не нужен…»

Городок мой, я тебе не нужен.

Впрочем, невеликая беда.

Всё равно похрустывают лужи

и дрожит капельная вода…

и сентябрьский ветер над аллеей —

искренен, уютен и щемящ…

и от духа тополей шалея,

дождь июньский трогает мой плащ.

Городок мой, я пройду неслышно

горькой и пустынною стезей…

надо мной без славословий пышных

хлопнут крышкой, заспешат с землей.

А пока что на сыром бульваре

отраженье облаков у ног…

есть и ты у Воланда на шаре,

северный уральский городок.

Ты мне снился за морем, бывало…

я тебе не снился и не снюсь…

для чего старуха нагадала,

что в твоих аллеях растворюсь?

Городок мой, я тебе не нужен…

да и я ли только, Боже мой!

Лист кружится и планета кружит.

Солнце. Пульс.

И вечность за спиной..

2 марта 1998

«Это осень в горах, это в сердце смятенье и горечь…»

Это осень в горах, это в сердце смятенье и горечь.

Птичьи клинья — сквозь душу — уносит за южную цепь.

не подняться вослед, не пропасть

в холодящем просторе.

Африканская — жаль! —

не дождется меня лесостепь.

Не посмотрит в глаза мне ленивая львица, зевая.

не обдаст терпким духом стремительных зебр табунок.

Я их вижу отсюда — из желтого. скального края,

но бормочет уральский — сентябрьский — ручей возле ног.

Дразнит охристый склон. И в кленовой долине — уютно.

Я сейчас задохнусь.

Это осень в горах… Боже мой…

Это счастье шагнуло, меня прихватило попутно,

подняло над судьбой, над горами и вечной тоской.

Лист, упавший в ладонь, поднимаю за стебель упругий.,.

и вот это зовут увяданьем? — смешно. Не приму.

Это осень в горах. Мирозданье натянуто туго.

И со смертным восторгом я лбом прислоняюсь к нему.

17 сентября 1998

«Бьёт под сердце осень…»

Бьёт под сердце осень,

бьёт под сердце.

Луг за обмелевшею Турьёй

перерезан воробьиным скерцо

и смущен сорочьей суетой.

Журавлиный клин неторопливый,

промелькнув, всех птиц растормошил.

И тоску, и переливы силы

прячет шум немарафонских крыл.

Это ненадолго, это просто:

«Нам бы тоже, да нельзя никак».

Всё чернее леса голый остов,

всё сильней в березняке сквозняк.

Город сжёг листву в аллеях гулких

или вывез в ближние поля.

Далеко вспугнёт озёра «тулка»,

этот колкий луг не шевеля.

Тень мою пересекают птицы,

свет и тень в глазах, да облака.

Лугом ли, пичугой притвориться,

чтобы жизнь была ясна, легка?

А карьер Песчаный иней прячет

до полудня с южной стороны.

В мире — осень.

А в душе — тем паче.

Но восходит свет из глубины.

18 октября 1998

Вечный тренд

О. Мандельштаму

И про шапку в рукав, и сибирские степи,

про звезду до небес — угадал.

Не впервые поэт строки гибелью крепит —

не хотел — но судьбу предсказал.

Кровь Кассандры в российской поэзии бродит.

Как же быть? Нет иного пути?

И бесследно стихи, как грехи, не проходят.. —

и с тоски как с ума не сойти?

А мальчишки крылатых коней запрягают,

и калечатся в скачке, и мрут,

и за то свою горькую долю прощают,

что их песни — посмертно — поют.

5 ноября 1998

«Избыток счастья»

Стихи 1999 года

«В знойном мире только двое…»

И цветы, и шмели…

И. Бунин

В знойном мире только двое:

Бог и я. И звуков нет.

Сладкий запах красной хвои

да небес отмытый цвет.

Милосердные колени,

умиленье, слёзы — где?

Или сердце съело тленье,

или свыкся жить в беде?

Грешен, Боже, но не каюсь.

Принимаю жизнь как есть.

И твоей руки касаюсь.

(А ладонь давно — как жесть)

Но дыхание спокойно.

Не отторгнут. Надо жить

и контрастность сосен стройных

в омут духа уронить.

Что ж, пойду жуя хвоинку,

поищу и смысл, и суть.

«А поворотись-ка, сынку» —

он окликнет как-нибудь.

Что я вспомню? — сосны эти

и густой июльский зной.

И не даст он мне ответить,

губы мне накрыв рукой.

3 июля 1998, 21 января 1999

«Ещё неделю похожу счастливым…»

Ещё неделю похожу счастливым,

убогий скит почти боготворя.

О, как грохочут ледяные ивы!

О, как зовёт сосняк из янтаря!

«Пройдёт и это» — злая правда жизни.

Ах, Соломон… И слышать не хочу.

Пусть печь с растопкой каждою капризней,

Всё по сердцу, по вере, по плечу.

Густа похлёбка. И светло — без песен.

И в небеса январские вопрос:

«О, Господи! Душа моя воскресе?» —

ответа нет. Но хорошо до слёз

27 января 1999

«Привыкаешь с годами…»

Привыкаешь с годами,

коли жребий такой, —

хуже видя глазами,

зорче видеть душой.

И прощается много,

мимо зла — налегке.

И дыхание Бога

на небритой щеке.

Эмигрируют тучи

в ненасытную даль.

И одно только мучит:

поздно… мало… а жаль…

6 февраля 1999

«Посидим с тобой до петухов…»

В. В.

Посидим с тобой до петухов

и помянем стольких из знакомых.

А ведь были мужики — не промах.

В ореоле славы и грехов.

И у нас котомки наготове.

Ошибались, торопились. Что ж —

всуе? не исправишь, не вернешь.

Наливай — для разжиженья крови.

Да не пьётся что-то. Помолчим.

Что нам, некурящим, остается?

Разве «Из-за острова» споётся —

без былого хора, нам двоим?

Из альбома — радостных, беспечных —

столько окликающих юнцов —

шалопаев, гадов, мудрецов —

спутников — живых и мертвых — вечных.

Жизнь мудра? — да чёрта с два, родной!

Встретились — всё помним, не ругаем…

Но сидим и свет не зажигаем,

мучаясь неведомой виной.

5 февраля 1999

«Огромные голодные снега…»

Огромные голодные снега

из леса в город вытолкали рысь.

Коты и псы, почувствовав врага,

к подвалам и подъездам понеслись.

А зверь от новых запахов пьянел.

И на балкон подняв свой желтый взгляд,

не слышал, как УАЗик подлетел.

И прыгнул из него на снег наряд.

Став в полукруг, шесть крепких мужиков

из пистолетов били вразнобой.

И кувыркалось тело средь снегов,

И крылось, крылось красной бахромой.

Недоуменье замерло в глазах,

и вышли когти навсегда из лап.

А звуки вязли в воздухе, в ветвях.

И забивался полдню в глотку кляп.

Труп уезжал, в багажнике трясясь.

А мир людей — дышал, спешил, мечтал…

И пёс бездомный, на людей косясь,

урча, дрожа, кровавый снег глотал.

8 февраля 1999

Осень в усадьбе

..смиренно празднует душа.

А. Фет

..того поэт пересказать не может.

А. Фет

Уже незримо покачнулись оси.

Художник кистью холст задел слегка.

Чугунная калитка. Солнце. Осень.

И счастье по инерции. Пока.

И через век душа моя согрета —

И чем-то перед ним я виноват.

..Шаги «второстепенного» поэта

по липовой аллее в листопад.

8 февраля 1999

«Негромко исповедуясь о пройденном…»

Негромко исповедуясь о пройденном,

не поднимаю колокольный звон —

в грудь не стучу, и не кричу о Родине…

Зачем? Не суетясь, в ней растворён.

Не сглатывалось иногда

Всевышнему

молитв и жалоб суетных не нёс.

Всё легче, легче отсекаю лишнее.

А мир светлей от новых майских гроз.

И не пугает хмыканье надменное,

когда дерзаю слабым языком

высказывать больное, сокровенное,

и не боюсь казаться дураком.

И век во всех аспектах принимающий,

пока дышу — и мыслью не солгу.

Вдыхаю миг, до почек пробирающий —

счастливый на летейском берегу.

14 февраля 1999

«Всё, что осталось: дорога, собака…»

Всё, что осталось: дорога, собака,

чистый блокнот да осколок мечты —

вот оно рядом.

Без грязи и лака

есть ли у жизни никчемной листы?

Мир уже в горсточку вместится скоро —

мудрый отсев или редкость чудес?

Солнцем приласкан, просквожен простором —

что я посмею просить у небес?

Пусть же подольше в судьбе прихотливой —

если решится расщедриться Бог, —

утром — прогулка с собакой счастливой,

вечером — Господи! — мамин звонок.

28 апреля 1999

«Задремалось вертолету на площадке…»

Задремалось вертолету на площадке,

и чехлов на утомленных лопастях

ветер мартовский касается украдкой —

истомившийся в чернеющих снегах.

Через сутки будет полная заправка,

и опять полёт над тундрой и тайгой.

А пока здесь бродит рыженькая шавка

и стоит у шасси с поднятой ногой.

Отдыхай себе, железо — разрешаем.

Так, наверное, дремалось лошадям.

Зацепилось за кабину солнце краем,

равнодушное ко всем людским делам.

И пока винту потоки злые снятся,

на площадке кто-то ходит налегке —

то ли сторож вышел просто поразмяться,

то ли Пётр с ключами бродит вдалеке.

28 апреля 1999

«Сладко утомленные «лаптой…»

сёстрам Соколовым

Сладко утомленные «лаптой»,

к повороту речки вниз сбегаем.

А с холмов, вобравших летний зной,

дух сосновый накрывает краем…

Над осокой стрекоза висит.

Как копыта на берёзе — чаги.

Кто сейчас счастливей на Руси

нашей несмолкающей ватаги?

Пик каникул. На пять лет вперёд

всё понятно, ясно. Неужели —

как мгновенье сорок лет пройдёт —

одряхлеем? Срубят эти ели?

Губчатая детская душа

верит и не верит… отметает

свет оттуда… Рядом, чуть шурша,

ветер на поляне засыпает.

А река вчера была иной,

и расцвёл шиповник на обрыве.

И чета сорочья над сосной

кажется глупее и крикливей.

После смеха — грусть: баланс, закон.

Как следы идут по глине густо.

С нами. Без. Вовеки. Испокон.

Ах, как в сердце — солнечно и пусто.

5 мая 1999

«Отрава лета — комары…»

Отрава лета — комары,

здесь на припёке вы ленивей.

По сини — ватные шары.

А под холмом — скворец на иве.

Почти недвижная река.

А луг за ней дрожит от жара.

Неслышно протекут века —

что в этом — счастье или кара?

Пёс ухом замшевым повёл:

приснился звук, иль явно слышит?

А за спиной качнулся ствол —

сосна? А может — полдень дышит?

В июнь заплавлен окоём.

И нету сил мечтать, итожить.

Лишь видишь: чутким хоботком

Конец ознакомительного фрагмента.