Из записок Лаврентия Берии

Александр Семёнович Черенов

Стилизация под исторический документ – не изобретение автора. Пример: Маргерит Юрсенар и её «Воспоминания Адриана». И здесь автор предлагает как подлинный квазиисторический документ жанра мемуаров. Приданием художественному произведению формы исторического документа автор как бы передоверяет свои права эпохе, и она начинает вспоминать о себе сама. Роман основан на подлинных фактах биографии главы НКВД. «Полёт авторской фантазии» ограничен рамками того, что неизбежно вытекает из логики событий.

Глава девятая

Пятого января нового, тридцать седьмого года, меня удостоили высочайшей чести: впервые я сидел рядом с Хозяином! Не стоял — к этому уже привык не только я — а именно сидел! Случилось это в «именной» ложе Хозяина, в Большом театре, на открытии дней грузинской культуры в Москве.

Скажу без хвастовства: вождю понравилось. Нет, не то, что я сидел с ним рядом, а то, что происходило на сцене. Мои деятели не ударили в грязь лицом, но выступили ударно! Так сказать, «ударили автопробегом по бездорожью» — в смысле замшелых представлений о дикости горцев. Возможно, что эта декада в какой-то мере повлияла на решение Хозяина об упразднении Закавказского крайкома ВКП (б). На местах сразу же усмотрели в этом признак доверия вождя к республиканским кадрам, его веру в самостоятельность партийных организаций. ЦК уже не было необходимости надзирать и поправлять. В апреле этот «Мини-Коминтерн для Закавказья» приказал долго жить. Ну, а за мной оставили ЦК Грузии, дополнительно «нагрузив грузина» ещё и Тбилисским горкомом.

Я не только не испытывал чувства горечи — я был рад. Наконец-то, с меня сняли эти вериги. Одно дело, когда Закавказьем руководит инородец. Лучше всего, русский. Его трудно обвинить в симпатиях и антипатиях. Он ко всем «дышит ровно», потому что «неровно дышит» только к Москве.

Но не приведи, Господи, на его месте оказаться грузину! Даже страшно представить: грузин осуществляет функции арбитра во взаимоотношениях грузин, армян и азербайджанцев, не говоря уже о бесчисленных «малых народах и народностях!». А, ведь Господь — в лице Хозяина — «привёл», и вышло то, что называется «глаза боятся, а руки делают». Но, чего мне это стоило?! Это же — классика: «чтобы и волки сыты, и овцы целы»! У всех — национальная гордость! Чуть, что — в крик: «Покушаются! Зажимают! Грузинский шовинизм в действии!»

Взять тот же случай с Ханджяном. Да, мне приходилось не раз делать ему не только внушение, но и «втык». И не потому, что я — Берия, а он — Ханджян: работать надо было, и не языком, рассказывая байки о третировании армян! Но едва я начинал требовать от коммуниста —

не от армянина! — Ханджяна работы, как это тут же получало соответствующий ярлык! И, ладно, если бы меня обвиняли в верности принципу «я — начальник, ты — дурак»! Нет: сразу же квалифицировали это как посягательство на национальное самосознание! Сразу же гвоздили меня к «позорному столбу»! И Ханджян первым «бежал с молотком»!

Поэтому освобождение от обязанностях Первого секретаря Заккрайкома, да ещё по причине упразднения последнего, я рассматривал исключительно в одном смысле: как избавление от вериг. Теперь я мог полностью сосредоточиться на родной Грузии. Но не для того, в чём меня сейчас «уличают» и даже «изобличают». А «уличают и даже изобличают» меня в том, что всю свою энергию — злодейскую, разумеется — я направил исключительно на закрепление собственного культа и доверия Хозяина.

Якобы именно по этой причине я организовал помпезный Дом-музей Хозяина в Гори, и «зачислил на казённое довольствие» мать-старушку вождя. Насчёт матери скажу так: все старушки, достигшие пенсионного возраста, стояли на казённом довольствии. Да, матери Хозяина были предоставлены некоторые льготы — в виде переселения из хибары в дом на проспекте Руставели, а также небольшого продуктового набора. А почему бы и не предоставить ей эти льготы, собственно говоря? Или все матери-пенсионерки произвели на свет Хозяина?! К слову, мама у Хозяина была «с мухой в носу», и поэтому льготы ни в малейшей степени не изменили ни её скромного образа жизни, ни её отношения ко мне, в лучшем случае — равнодушного.

Это я к тому, чтобы разные, там, «некоторые» не намекали на то, что я пытался заручиться добрым отношением вождя через его мамашу. Заручишься через такую мамашу! Я это знал с самого начала, поэтому и не пытался «заручаться». А насчёт льгот распорядился, чтобы мне не «пришили» обратное: «наше фэ» вождю через игнорирование насущных потребностей мамаши. Чтобы не сказали: хоть таким недостойным способом Берия решил «насолить» Хозяину! Чем не версия? У нас ведь «раненых не бросают»: добивают, не мытьём, так катаньем!

Кроме «подхалимажа», вторым основным направлением моей деятельности — вредительской, разумеется — мне определяют личное участие в репрессиях. И не просто личное: руководящее! При этом ссылаются на Кобулова и Гоглидзе, которые якобы показали, что в бытность секретарём ЦК Компартии Грузии «негодяй Берия» не только давал указания «крепко допросить», но и личным примером задавал тон! А тон он задавал посредством задавания жару! Для этих целей в столе у него — почему-то в приёмной — даже лежало орудие пытки: резиновая дубинка!

Думаю, ни у кого из людей с мозгами нет сомнений в том, какова цена этим «показаниям». Я не исключаю того, что Кобулов с Гоглидзе даже не смогли подписать эти показания в связи с «временной нетрудоспособностью» по причине избыточно «горячего интереса» следствия! А, возможно, что мужички, по наивности душевной и подписались на эту «кремлёвскую липу»: поверили обещаниям «учесть и снизойти».

Когда Руденко «огласил» эти показания — во фрагментах, конечно — я сразу же попросил «изобличить меня демонстрацией резиновой дубинки». Генеральный прокурор смутился и промямлил что-то насчёт «своего времени». Не того, которое его лично, а того, в которое меня ознакомят с этой дубинкой — и «прямо по голове». Так сказать, «Узнаёте ли Вы дубинку, которой лично пытали честных советских граждан в застенках своего кабинета Первого секретаря ЦК?»

Получив один отказ, я немедленно обратился за вторым: попросил очной ставки с «изобличителями». Руденко и тут не задержался с отказом, но на этот раз «честно» мотивировав его тем, что Кобулов с Гоглидзе дружно занемогли по причине лёгкого простудного заболевания. Я решил не настаивать, позволив себе лишь вслух усомниться в том, что заболевание было «лёгким» и «простудным». Наверняка, мужички после «чистосердечного признания» неделю не вставали с нар, а при мочеиспускании окропляли тюремную парашу исключительно красненьким.

Тогда, в обоснование моего «участия в избиениях и пытках», мне было заявлено о том, что при проверке трёхсот дел в архиве МВД Грузии обнаружено сто двадцать резолюций Берии. Все — как те «два молодца, одинаковых с лица»: «крепко излупить Жужанава», «всех проходящих по делу арестовать», «основательно допросить», «взять крепко в работу», «выжать всё»!

Я — опять же по наивности душевной — попросил Руденко немедленно изобличить меня хотя бы одной резолюцией! Хотя бы в фотокопии! И Роман Андреевич на этот раз заверил меня в том, что моя просьба будет удовлетворена… при ознакомлении с материалами дела… если таковое состоится. После этих слов я как-то «сразу поумнел» и больше не настаивал на своих правах обвиняемого… Нет, вру: не «больше не настаивал», а всего лишь «долгое время не настаивал». Ну, вот такой я оказался «неадекватный» — с позиции обвинения.

К слову — насчёт обвинения и «долгого времени». Долгое время мне вообще не предъявляли никакого обвинения, кроме того постановления от 29 июня «Об организации следствия по делу о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия». В Президиуме ЦК наверняка решили, что для начала и этого, как говорится, «за глаза». Но потом, видимо, «социалистическое правосознание» взяло верх над желанием «прислонить меня к стенке» ударными темпами, и по истечении всех установленных законом сроков мне, наконец, предъявили обвинение.

По содержанию оно, правда, ничем не отличалось от того партийного документа, зато было оформлено на бланке постановления о привлечении в качестве обвиняемого. В нём даже содержалась графа «признаёте ли вы себя виновным: полностью, частично, не признаю — нужное подчеркнуть». После того, как я не признал себя даже частично — и «подчеркнул нужное» — очень сомнительно, что этот документ будет приобщён к делу. Скорее всего, его заменят «дубликатом» — от моего имени, но без моего поручения.

Но — «назад в русло»: к перечню обвинений. Некоторые резолюции я действительно припоминаю, разумеется, числом на порядок меньше. Только что криминального содержится в строках «основательно допросить», «выжать всё»?! Разве установление истины не есть задача следствия и надзирающих органов? Тут уже, волей-неволей, скажешь: «Все так делают!». Это стандартная практика! Убеждён, что и на демократичнейшем Западе каждая вторая резолюция — такая же! Ах, я — не прокурор? Ладно, но я и не «мимо тут проходил», и не «покурить вышел»! Я — Первый секретарь ЦК, представляющий «руководящую и направляющую»! Мне сам Бог — через Устав партии — велел этим заниматься! И разве я не имею права требовать установления истины?!

Ах, вам не нравятся формулировки?! А мне, что, следовало начертать примерно так: «Попросите аудиенции у товарища Жужанава, и, если таковая будет получена, нижайше поинтересуйтесь, не соблаговолит ли он ответить на некоторые вопросы следствия. В случае неприемлемости вопрос снять!» Так, что ли?!

Что же касается Жужанавы… Да, я припоминаю резолюцию по его адресу: «Крепко излупить Жужанава!». Согласен: напрасно я обратился за содействием к товарищам. Надо было самому набить морду этому негодяю! Ведь он замахнулся на всю партию… в моём лице! Если бы вы только знали, сколько крови он попил из меня — и, ладно бы, по делу и на дело! Я и сейчас не сомневаюсь в том, что он «заваливал работу» не столько по глупости, сколько «из принципиальных соображений: как идейный противник диктатуры Берии». И других к тому же подбивал — голову за это кладу! Ну, ладно, я не нравлюсь тебе — готов пострадать за это. Но почему должно страдать дело?! Отсюда — зря я написал эту резолюцию! Надо было вызвать «эту Жужанаву» к себе, запереть за ним двери и «по-мужски» объяснить ему, «что такое хорошо, и что такое плохо! В этом контексте я раскаиваюсь за резолюцию. Но только в этом!

А, вот, речью на февральско-мартовском Пленуме ЦК тридцать седьмого года не надо меня «изобличать». Напротив, это я изобличу следствие. Как минимум, уличу в неточности формата «вали кулём — потом разберём». Я даже не буду прятаться за слова о том, что «время было такое», что «все так делали». Признаю: да, я выступил в прениях на том пленуме. Я сказал — цитирую дословно: «Мы разоблачили 7 членов ЦК КП Грузии и 2 членов Тбилисского горкома, а в 1936 году мы арестовали 1050 троцкистов-зиновьевцев».

Как видите, я привёл цифры, и цифры эти не совпадают с тем, что на меня «валят кулём»! Ведь мне сейчас «инкриминируют с запасом»: 15 членов ЦК вместо 7! То есть, идут неверной дорожкой Нестора Лакобы: тот, помнится, тоже клеймил меня этой цифрой. Так, вот, я хочу спросить: ну, и что? Ну, семь! Семеро членов партии, изобличённых как троцкисты! Они и сами не отрицали приверженности, даже без «профилактической работы среди них». По логике того времени — тягчайшее преступление и законное основание для привлечения к ответственности, и не только партийной.

Логикой настоящего не измерить логики прошлого. Прошлое надо не судить, а изучать. Изучать для того, чтобы понять и учиться, как на достижениях, так и на ошибках. Но мои «судьи» — из вчерашних дружков — явно не мучатся такими проблемами. И, если они и имеют какую-то логику, то лишь свою собственную. Ту, что диктуется потребностями борьбы за власть. Только к «восстановлению социалистической законности» эта «логика» не имеет никакого отношения: «кто смел, тот и съел!». И «съел» своего товарища, с которым, как говорится, «не один год — из одного котелка, и под одной шинелькой».

На днях мне в очередной раз предъявили «мартиролог»: список «моих жертв». На одном из первых мест в нём — Папулия Орджоникидзе. Оглашая эту фамилию, Руденко сделал круглые глаза:

— Как Вы могли замахнуться на брата самого товарища Серго?!

Я, разумеется, не стал отмалчиваться, потому что теперь настала моя очередь делать круглые глаза.

— А, он, что, — говорю, — «священная корова»?! Пардон: неприкосновенная личность? Или у нас для рядовых граждан — один закон, для «брата самого товарища N» — другой? Как это Вы ещё не сказали: «Самих брата Самих товарища Серго»?! Были представлены неопровержимые доказательства вредительской деятельности Папулии: свидетельские показания, вещественные доказательства, показания самого обвиняемого. Мне, что, нужно было распорядиться уничтожить их, потому что это — «брат самого товарища Серго»?! Эти доказательства были предъявлены и комиссии из Москвы, и самому Орджоникидзе-старшему.

Ни одно из них не было опровергнуто, а крики Серго «Не верю!» при всём желании нельзя рассматривать, как доказательство невиновности. Серго просил меня не пороть горячку, и разобраться во всём, как следует. О том же меня попросил и Хозяин. Я обещал им обоим, и, в свою очередь, попросил следствие не торопиться с выводами. И мы данное слово сдержали: дело Папулии далеко не сразу было передано в суд. Серго умер — застрелился, как потом мне сказал Хозяин — восемнадцатого февраля, а Папулия был осуждён только девятого ноября! То есть, мы тянули в расчёте на то, что в деле появится хоть что-то, реабилитирующее Папулию хотя бы в части обвинений! Пусть даже не «что-то»: хотя бы надежда на появление этого «чего-то»! Но ничего не появилось — на то оно и ничего. Ну, вот, не из чего было появляться «чему-то»! А шуточная задачка «Что такое ничего, и как из него сделать что-то?» — дело физиков-ядерщиков, да и то дело на тот момент было делом весьма отдалённого будущего…

Конечно, если рассматривать вопрос репрессий с позиций абстрактного гуманизма, то меня гуманистом никак не назовёшь! Но тут же возникает классический вопрос: «а судьи кто?». Недаром же ещё Христос сказал: «Пусть бросит первым камень тот, кто сам безгрешен!». Сейчас слово «репрессии» приобретает какой-то нездоровый оттенок. Прошу только не «хохотаться» по поводу того, что, какое, мол, здоровье может быть в репрессиях! Я не об этом, а о том, что слово это начинают использовать, как страшилку, как «бабайку», которым запугивают, правда, не детей, а взрослых.

Но, самое неприятное, что это слово это используется отныне для того, чтобы «глушить» соперников в борьбе за власть. Думаю, что тенденция будет только нарастать. И уже в самом ближайшем будущем её последствия ощутят на себе многие из моих теперешних «судей». Воистину: «Не судите да не судимы будете!». Я не Нострадамус — я просто знаю логику борьбы.

А ещё я знаю своих «дружков», век бы их не знать! Потому что, как тут не вспомнить Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь»…