Сокрытое в листве

Александр Сергеевич Долгирев, 2019

Июнь 1931-го года в Москве выдался жарким. Особенно жарким он был для двоих следователей МУРа, на плечи которых легло расследование череды странных убийств. Жертвы жили разными жизнями, занимали разное положение и были далеки друг от друга. И все же одна ниточка пронизывала все эти убийства, и на конце этой ниточки ждал призрак из прошлого.

5

Следующие четыре дня прошли для Дмитрия в типичной рабочей рутине. Старые расследования, несколько вызовов, а под конец недели странная кража с проникновением за надежную дверь. Стрельников как будто бы узнал эту работу, во всяком случае, цокнул языком и покачал головой, увидев тяжеленную дверь, которую не каждая динамитная шашка возьмет, а после этого проговорил: «Сколько лет? Сколько зим?»

Мысли о странном убийстве на Тверской не оставили разум Белкина — он мог держать головоломки в своей голове очень долго, решая их в свободные минуты. Однако нельзя решить головоломку, имея лишь обрывки ключа от нее, и не будучи уверенным, что этот ключ вообще от этой головоломки — Дмитрию нужна была информация. То, что нашел Егорычев, выводы Пиотровского, наблюдения Хворостина — ничего из этого у него не было и никто не собирался ему это давать, так что Дмитрий достаточно решительно отставил эту головоломку, надеясь лишь, что когда-нибудь увидит ее решенной.

Теперь у Белкина был выходной. День не задался с самого утра — он проснулся от громкой ссоры соседей на кухне. Засунул голову под подушку — от звуков брани спрятаться получилось, но сон уже махнул ему на прощение рукой, поэтому пришлось вставать. После этого Дмитрий ждал, пока соседи позавтракают и уйдут с кухни. Белкин ругал себя и уговаривал, но просто не мог заставить себя выйти и погрузиться в ворчание, копошение и мельтешение человеческих душ. Ему стало жаль, что сегодня выходной — как ни странно, Дмитрию очень неплохо работалось в такие дни. Возможно, дело было в том, что на службе он был вынужден держать себя в руках, вынужден был сам себя трясти за плечи и самому себе давать отрезвляющие пощечины.

Белкин затравленно оглядел свою комнату. Оглядел идеальную чистоту и прибранность, и карандаши на столе, разложенные по длине, красиво, один к одному. Так не хотелось сегодня выходить из этой комнаты, из этого стабильного и изученного места, из дома. Не хотелось никого видеть и слышать, не хотелось чувствовать ничей запах и шевеление чужих мыслей. И одновременно хотелось противоположного — чтобы сейчас кто-то возник в комнате и обругал, заставил быть нормальным, заставил быть приветливым и раскованным, и даже обаятельным.

Белкин вновь обвел взглядом убежище — пустое и холодное, стабильное и привычное, но все равно неуютное. Два стула, стол, кушетка, комод. В этой комнате все было настолько на своих местах, что жилец был ей попросту не нужен. Дмитрий понял, что теперь его смущенные мысли пытались найти причину уйти отсюда.

Он выбрался на улицу через двадцать минут, кое-как закусив вареным яйцом под тошнотворно-приторное сюсюканье соседней мамаши со своим двухлетним чадом. Это было тяжело для Дмитрия, но зато из коммуналки он после этого вылетел, как ужаленный. И окунулся в гвалт и шум, в говорение, тарахтение и стрекотание. До причины, подтолкнувшей его покинуть дом, идти было около часа — ехать на трамвае намного меньше. Мимо как раз проезжал один.

Набитый до самых краев, с руками, ногами, головами и задами, торчащими из всех окон и дверей, с крикливыми мальчишками, облюбовавшими «колбасу», трамвай был похож на какое-то животное. Точнее, на насекомое. Шумное, большое и совершенно неразумное, живущее инстинктами, непрестанно жрущее и непрестанно испражняющееся. Насекомое, казалось, имело глаза со всех сторон, и Дмитрий каждым сантиметром кожи чувствовал его голодный взгляд. Белкин отвернулся от трамвая. Разумеется, не могло быть и речи о том, чтобы забраться в его разгоряченные недра, в сочленения его пластин, в копошение мириадов лапок, усиков, жвал и иных отростков.

На улице все же было полегче. В действительности, с каждым шагом в душе Белкина разливалась нормальность. Он больше не смотрел на весь мир с отвращением, а иногда даже заглядывал в лица спешащих прохожих. Порой привычная тяжесть уходила, и он начинал получать странное удовольствие, проходя мимо людей. Все куда-то шли, все существовали, а он будто бы нет. Белкин проходил мимо них, как какой-то призрак. Он прекрасно знал, что прохожие не запомнят, ни его лицо, ни его фигуру, ни его самого — он пройдет мимо, не оставив даже малейших следов. Что-то в этой мысли бодрило Дмитрия и вселяло в него могучую уверенность.

Белкин завернул в нужный дворик, прошел мимо чинных старушек, ворчавших, как всегда, на молодежь, укрылся в темном подъезде и перевел дух. В начале мая Москву сжали вдруг в тиски холодные ветра, а по ночам даже подмораживало, но в последние дни лето напомнило о своем победном марше и укутало столицу теплом близким к духоте. Теперь Дмитрий наслаждался прохладой безлюдного подъезда.

Спустя минуту он поднялся на второй этаж и позвонил в нужную дверь. Откуда-то вновь взялось задавленное вроде бы чувство удушья и собственной лишнести. И вообще, а кто сказал, что Георгий будет ему сегодня рад? Они не договаривались о встрече. Да, Георгий говорил, что по выходным обычно дома и всегда рад гостям, но ведь то была лишь вежливость, а сейчас его могло и вовсе не быть.

Когда дверь отворилась, Белкин готов был уже развернуться и уйти. Дмитрий понял, что дверь ему открыл единственный человек, которого он мог считать другом, но не смог заставить себя посмотреть в лицо Георгия, блуждая взглядом.

— Посмотри мне в глаза, Митя.

Это прозвучало вместо приветствия. Голос Георгия был спокойным и уверенным, как и всегда. Но сейчас он был еще и требовательным, и Дмитрий легко подчинился, как будто лишь требовательного тона и ждал.

— Тяжелый день?

На лице Георгия застыла легкая улыбка, а в голосе было искреннее сочувствие. Белкин кивнул. Он смог держать контакт глаз, теперь нужно было сделать еще одну вещь, чтобы прийти в норму. Дмитрий три раза мысленно проговорил правильное построение фразы, которую планировал произнести, но с его губ сорвалось непроизвольно совсем не то, что нужно:

— Доброе утро, Георгий Генрихович. Я не помешал вам?

Дмитрий понял, что не справился, и тут же опять опустил глаза. Георгий положил руку на плечо другу:

— Глаза.

Белкин вновь восстановил контакт глаз. Георгий продолжил:

— Обратись на «ты» и по имени, Митя.

Улыбка не сходила с его лица, и Белкину, пусть и не без труда, удалось выдавить из себя правильную фразу:

— Доброе утро, Георгий. Я не помешал тебе?

Теперь Георгий улыбнулся уже широко, хлопнул друга по плечу и отступил от порога, пропуская гостя.

— И тебе добрый день! Нет, не помешал. Наоборот, у меня кое-что для тебя есть!

Дмитрий совсем пришел в себя и собрался — теперь он чувствовал себя вполне нормальным, а чувства удушья, как не бывало.

— Новая головоломка?

— Угадал. Проходи, я пока чай сделаю.

Белкин прошел из тесной прихожей в просторную гостиную и устроился в кресле, в котором устраивался всегда, навещая Георгия Лангемарка. На стареньком столике, расположенном между двумя креслами, одно из которых занял Дмитрий, лежал расчерченный в клетку лист бумаги. Белкин бросил на него взгляд, да так и не смог отвести.

На листе был очерчен квадрат тридцать пять клеток на тридцать пять. Сверху от каждого столбца и слева от каждой строки был написан числовой ряд. Дмитрий сам не заметил, как взял новую головоломку в руки. Он еще не видел таких. Белкин с трудом оторвался от квадрата и пошарил взглядом по комнате в поисках карандаша, но, ни на столике, ни вообще в приделах видимости ничего писчего не было. Дмитрий даже не расстроился этому, просто отметил и вернулся к клетчатому квадрату.

Спустя несколько минут Белкину показалось, что он нашел ключ — напротив самой нижней строчки стояло только одно число — тридцать четыре. Сам ряд занимал тридцать пять клеток, и если догадка Дмитрия была верна, то тридцать четыре из этих тридцати пяти клеток нужно было заполнить или просто закрасить, а одну оставить пустой.

Когда Белкин отвлекся от головоломки в следующий раз, он обнаружил, что на столике появилась чашка с остывшим чаем и несколько печений на блюдечке. Георгий сидел за своим рабочим столом спиной к гостю. Он склонился к столу так низко, что Дмитрий почти не видел его голову — только плечи. Белкин выпил едва теплый чай одним духом и покрутил затекшей шеей. Ему не хотелось отвлекать Георгия от работы, но любопытство насчет правильности придуманного им решения пересилило:

— Там ведь должен получиться иероглиф?

Лангемарк отвлекся от работы и развернулся на стуле. На его лице застыла легкая улыбка:

— Да, все верно. Ты хоть бы карандаш взял, а то мне на тебя смотреть было жалко — столько мелочей в уме держать!

Белкин смутился от этих слов — он еще раз посмотрел на клетчатый квадрат, внутри которого не было ни одной пометки. Дмитрий видел вписанный в квадрат иероглиф потому, что помнил, сколько заполненных и пустых клеток было в каждом ряду и столбце, помнил он и их взаимное расположение. Он посмотрел на Георгия с долей вины — Белкин знал, что его друг так не может. Он еще не встречал ни одного человека, который мог бы держать в памяти столько, сколько удавалось держать ему самому.

Дмитрий познакомился с Георгием три года назад. Он тогда только недавно был переведен в Москву. В те дни Белкин решал головоломки каждую минуту, которая не была занята работой или сном, благо в Москве было намного проще достать журналы с «лабиринтами» и «переплетенными словами», которые, правда, Дмитрию не очень нравились.

Лангемарк просто оказался на той же лавке на Патриарших, что и молодой милиционер. Заметив, чем с совершенной увлеченностью занимается Белкин, Георгий не удержался и завязал разговор. Сам он тоже обожал разнообразные задачки и головоломки, отдавая предпочтение тем, что были завязаны на математике. Более того, Лангемарк сам на досуге развлекался созданием магических квадратов и «лабиринтов» — в лице Дмитрия Георгий нашел того, кто с удовольствием решал его загадки.

Собственно, создание головоломок было для Лангемарка лишь развлечением, а по профессии он был переводчиком с японского языка. Насколько Дмитрий знал, Георгий владел так же немецким и французским, но переводчиков с этих языков хватало, а вот японистов ценили. Впрочем, Белкин не очень вдавался в эту часть жизни своего друга. Именно друга, ведь за эти три года Лангемарк стал для Дмитрия самым близким человеком — единственным (за исключением, возможно, Стрельникова) человеком в Москве, общество которого его вовсе не тяготило.

Дмитрий оторвал взгляд от решенной головоломки и спросил:

— А что это за иероглиф?

— Обычно он обозначает небо. Но может значить и пустоту.

Дмитрий снова посмотрел на одному ему видный иероглиф — это было красиво.

— А у тебя есть еще эти квадраты?

— Извини, я не могу в твоем темпе работать, кроме того, я не был уверен, что тебе понравится.

— Понравилось!

— Хорошо, значит, постараюсь сделать еще. Ты не против, если я продолжу изображать иероглифы — я какое-то очень умиротворяющее ощущение испытал, пряча небо к клетку.

Дмитрий улыбнулся этой шутке:

— Да, конечно! Любые изображения, любые размеры!

— Хорошо. Приходи через неделю, будут еще иероглифы.

С этими словами Георгий встал из-за стола и подошел к Белкину. В руках он держал несколько свернутых листов.

— На этой неделе много работы было, поэтому тут всего несколько. В основном магические квадраты, есть математические от одной моей хорошей подруги.

Дмитрий взял листы и с трудом удержал себя от того, чтобы сразу же приняться за них. Он поднял взгляд на Лангемарка:

— Спасибо большое в любом случае! А над чем ты сейчас работаешь?

Георгий попросил подождать и отправился на кухню за новым чаем. Через несколько минут он устроился в свое кресло и проговорил с легкой грустью:

— Занимаюсь очередным пересказом истории о сорока семи.

— Расскажешь?

— Нет, лучше дам почитать, когда закончу.