Повесть о советском вампире

Александр Слепаков, 2014

Вампирские страсти взрывают тихую жизнь советского села. Где-то там космонавтов запускают, искусственный интеллект в помощь обычному создают и опережают в области балета весь мир. А тут человек встал из могилы и пьет кровь. Развитой социализм на дворе, разве так можно? Партийные органы должны реагировать, а как? Попа звать? Но что-то надо делать, потому что очень страшно. Вампир берет себе женщину, из университетских, приехавших из города. Ослепленный страстью местный милиционер идет по следам – вампира, женщины и собственного неразделенного чувства. Он хочет ее спасти, но она не хочет быть спасенной. А что делать самому вампиру?

7. Снова Елизавета Петровна

Во второй раз Фролов пришел к Елизавете Петровне сразу после того, как он побывал у Нинки Петровой, после чего и появились ранки, так испугавшие фельдшера. Елизавета Петровна как раз сидела поздним вечером и писала эти чертовы учебные планы, страшно злясь на директрису школы из-за дурости: «Ну скажи, пожалуйста: программа каждый год та же самая, дети, ну, если не те же самые, то по крайней мере очень похожие, такие же маленькие говнюки женского и мужского пола. Ну на хера писать новую программу? Что в ней может быть нового? И какого эта сучка ко мне прицепилась? Все равно каждый год я им даю то же самое. У меня стаж 33 года! Что у меня может измениться?»

Она сидела в беседке, курила «Беломор», пыталась что-то выдумать, но не особенно напрягалась, а больше ругала директрису.

Неожиданно она обнаружила, что Фролов сидит напротив нее и от него исходит ощущение спокойствия, удовольствия и даже какого-то опьянения. На себя — при жизни — он был совсем не похож: ни следа жирного живота, обвислых щек. Мужчина лет сорока, здоровый, сильный, даже не лишенный привлекательности, серые глаза глядят прямо перед собой, в них спокойная уверенность, страха нет совсем. Никаких клыков, никаких красных глаз, никакого подвывания, причмокивания. Кого пугать, перед кем притворяться? Нормальный мужик, только мертвый. Но — нормальный и все-таки ненормальный. Собака забилась в конуру и там сидит. Не то что не скулит, вообще еле дышит. Комары не звенят. Даже комары с их комариным мозгом понимают, что кровь тут сосать не у кого и лучше пока сюда не прилетать. Ветра нет, даже легкий ветерок не подует. А просачивается в жаркий июльский воздух реальный холод, который чувствует кожа. Впрочем, Елизавете Петровне этот холод не мешал, она, как тучная женщина, не любила жару, хотя и привыкла переносить ее.

— Ты чего, опять? — недовольным голосом спросила она.

— Как мне было херово… — сказал он. — А сейчас хорошо, совсем хорошо!

Она внимательно смотрела на него и молчала. Потом сказала:

— Ты, я смотрю, на баб перекинулся? Кур тебе мало?

— Ой хорошо! — сказал он. — А было так, что думал сейчас сдохну.

— Куда ты сдохнешь? Ты уже того — уже шестой день, как похоронили, — напомнила Елизавета Петровна.

— Как-то это непонятно, — сказал он. — Раз меня похоронили, что ж я голодный такой хожу, я же чувствую все.

— Ой, мужик-мужик! — сказала она. — Ходил бы ты там со своими, оно бы поболело у тебя, поболело, да и прошло. Как ты к нам сюда попадаешь? Тебе тут не место!

— Я, понимаешь, — рассказывал Фролов, — иду по деревне, а откуда я иду, куда я иду, это вроде как неважно. Это вроде как само собой разумеется. А когда голод стихает, я начинаю понимать, что я не знаю, откуда я прихожу. Я домой прихожу к себе и чувствую, что-то не то. Это же вроде бы мой дом, моя комната, мой двор, моя беседка. А я смотрю на это, и такое чувство, что здесь был кто-то другой, и я — это не он. Но я-то ума не лишился, я знаю, что я — это он. Что это за херня такая, Петровна? Вот когда они говорят, я их слышу, что они говорят, я понимаю. Они иногда тоже меня слышат. И даже видят. Иногда нет. Но это ж наши мужики и бабы совхозные. А когда на меня накатывает, они для меня как мешки с едой. И что-то тут не так. Они же — не еда, еда — это сало, колбаса. А меня вот на колбасу совсем не тянет, а я любил колбасу. Я вот сейчас напился — и мне хорошо-хорошо. Но какая-то иголка сидит. Чувствую я, что что-то не так.

— А ты можешь сюда не приходить? — спросила Елизавета Петровна.

— Да вот я сейчас понимаю, я ж не знаю, как я прихожу. Если я дома у себя не живу, где я живу, ты мне скажи, Петровна? — спросил Фролов.

— Да я скажу, а толку! — ответила Елизавета Петровна. — Там, откуда ты приходишь, там тебе самое место, ты оттуда приходить не должен — тебе же хуже будет! А раз ты приходишь, значит, тут у нас что-то не так. Что-то у нас тут начинается. Может, опять война будет. Может, наводнение будет. Цимлянское море на нас выльется. Попы говорят, гнев Божий.

— Я про это ничего не знаю, — признался Фролов. — Я прихожу и прихожу. Я даже не знаю, где я потом — сплю я, не сплю я, может, я залезу на какое дерево и там сплю, — я не знаю, Петровна. Может, там, где мне надо быть, мне и ходу туда нет.

— А когда ты у Нинки был, она хоть проснулась? — спросила Петровна.

— Нет, не проснулась, она спала, ей хороший сон снился, — сказал Фролов.

— Охренеть, ну ты даешь! — всплеснула руками Елизавета Петровна.

— Что-то мне опять плохо! Опять меня берет, — почти шепотом сказал Фролов.

— Знаешь что, иди-ка ты к себе — хватит на сегодня.