Загадка древней статуэтки

Александр Сороковик

Роман является продолжением книги «Тайна кожаного портфеля», однако «Загадку древней статуэтки» можно читать как самостоятельное произведение.В этой книге молодые супруги Киреевы помогают своим японским друзьям разыскать таинственную древнюю статуэтку из портфеля, фигурировавшего в первом романе, которая на протяжении 400 лет то исчезала, то вновь появлялась, и за ней тянется шлейф загадочных убийств и похищений.

Редактор Николай Георгиевич Глушенков

© Александр Сороковик, 2022

ISBN 978-5-4490-8213-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 4. От Санкт-Петербурга до Маньчжурии

Глава 1. Санкт-Петербургская губерния, февраль, 1908

— Всё исполнил, как договорено, ваше благородие. — Сенька Хорь не знал, как следует обращаться к богатому иностранцу, поэтому выходил из положения стандартным «благородием». — Вот, как наказывали, — протянул завёрнутую в нечистую тряпку резную шкатулку.

Тот брезгливо скинул тряпку на землю, открыл крышку, полюбовался содержимым.

— Никто тебя не заметил? — отрывисто спросил он на хорошем русском языке с небольшим акцентом.

— Да кто ж заметит, я своё дело знаю! Этот ваш… под пером-то у меня и не пикнул даже, так во сне и отошёл, прости, Господи. А я коробчонку-то отыскал да с машины и сиганул на подъёме, там машинист ходу не даёт, я знаю. Так что я обещанное исполнил, ваше благородие, теперь за вами дело.

Смит достал портмоне, полез в него за деньгами и вдруг остановился.

— Ты, грешным делом, ничего больше не взял у покойника? — резко спросил он у Хоря.

— Насчёт этого разговору не было, ваше благородие. Твой заказ я исполнил, так что давай расчёт, как договаривались. А что там поверх того, это тебя не касаемо.

— Как договаривались, так и получишь. Но если что взял ещё, то лучше мне отдай. Всё равно барыге снесёшь, он тебе десятую долю даст в лучшем случае. А я тебе сразу втройне увеличу.

— Ну, коли так… — Хорь замялся, вытащил откуда-то из штанов золотые часы на цепочке, золотой же перстень с камушком, блеснувшим в свете луны и кожаный бумажник.

Смит взял вещи, прикинул их стоимость, заглянул в бумажник. Там находились какие-то записки, квитанции, фотокарточки.

— Ладно, это я всё забираю, вот тебе оговоренное да за золото плата. Затаись теперь, никому не хвастай, молчи. Ты меня не знаешь, я тебя тоже. Будь здоров.

Они разошлись в разные стороны. Иностранец направился быстрым шагом к тракту, но по пути свернул к старому болоту. Огляделся, достал перстень и часы и зашвырнул их в трясину. Бумажник набил камнями, перевязал бечёвкой, которую выудил из кармана и тоже утопил. Конечно, жаль потраченных денег, но зато теперь приметные вещи Сенька никому не продаст и не выведет на след.

Снова свернул к тракту, залез в поджидавшие санки с верным, молчаливым кучером Федотом и скомандовал:

— Давай в город, да побыстрее!

На следующее утро Смит отправился на телеграф и дал срочную депешу в Нью-Йорк мистеру Джошуа Теннисону: «ПОЛУЧИЛ ИНТЕРЕСУЮЩИЕ ВАС ОБРАЗЦЫ ЗПТ ЖДУ ВАШЕГО ПРИЕЗДА ТЧК ПРОДОЛЖЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ НУЖДАЮСЬ ДЕНЬГАХ ЗПТ ПРОШУ ПЕРЕЧИСЛИТЬ АВАНС ТЧК»

Через три дня получился ответ: «СВЯЗИ КОНЧИНОЙ МИСТЕРА ДЖОШУА ТЕННИСОНА НЕ МОЖЕМ ПРОДОЛЖИТЬ ВАШИ ИССЛЕДОВАНИЯ ЗПТ ПОСКОЛЬКУ НЕ ЗНАЕМ ИХ СУТИ ТЧК ПРЕДЛАГАЕМ САМОСТОЯТЕЛЬНО ПРИЕХАТЬ НЬЮ ЙОРК СВЯЗАТЬСЯ НАМИ ТЧК НИКАКИЕ ВЫПЛАТЫ НЕВОЗМОЖНЫ ВЫЯСНЕНИЯ ВСЕХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ТЧК НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ ЗПТ МАРК ТЕННИСОН»

Какой жестокий удар! Джошуа Теннисон был известным учёным, коллекционером древностей, предпринимателем. Именно он нанял Эллиота Смита для розысков таинственной статуэтки Будды из японского монастыря, а когда Эллиот попытался доказать, что она принадлежит ему как брату убитого в Маньчжурии Джека Смита, у которого она была в собственности, Джошуа пожал плечами:

— Вот и хорошо. Вы её найдёте, а я у вас куплю, как у владельца. Если это будет подлинник, я уплачу вам, — он немного задумался, — пятьдесят тысяч долларов. Сейчас я выпишу чек на три тысячи в качестве аванса — на дорожные и иные расходы. Найдёте статуэтку — пришлите телеграмму, только не открытым текстом. Тогда получите второй аванс. После подтверждения подлинности я выплачу всю сумму.

Старик не выглядел больным или умирающим, в свои семьдесят пять лет смотрелся бодро, и никто не мог предполагать такого исхода. Российские газеты сообщили о смерти миллионера несколькими строчками, а вскоре появилась заметка, где сын и наследник — Марк извещал, что он приложит все силы для развития научных исследований отца и его бизнеса. Коллекцию древностей он планирует продать, чтобы освободить для этого средства.

Теперь Эллиот окончательно понял, что придётся выпутываться самостоятельно. Денег, которые у него оставались, едва хватит на поезд в Либаву и пароход до Нью-Йорка, а дальше… Дальше — как получится.

Смит аккуратно собрал все вещи, рассчитался за номер и выехал на вокзал. Хотел сперва оставить проклятую статуэтку в гостинице, но побоялся: пока доедет до Либавы да пока дождётся парохода. Российская сыскная полиция может быть очень быстрой, а шкатулку с Буддой станут искать, и тот, у кого её найдут, должен будет объяснить, как она к нему попала.

***

За разговорами в пути и время летит быстрее. Попутчик попался немного странный, говорил с акцентом: американец, был в России по торговым делам, сейчас возвращается обратно. Степан Николаевич Одинцов, помещик средней руки, в ответ обстоятельно рассказал ему о своём имении, о супруге Варваре Сергеевне, сыне Александре — поручике артиллерии, и дочери Татьяне, гимназистке.

Особенно гордился Степан Николаевич сыном — красавец, умница, на хорошем счету у командиров, службу блюдёт, да ещё и восточным искусством увлекается, книжки умные читает.

Собеседник на эти слова улыбнулся как-то криво, а когда пришла пора Степану Николаевичу выходить, достал из чемодана свёрток и сунул его в руки помещику:

— Вот возьмите для вашего Александра. Там одна японская статуэтка, она досталась мне по случаю, хотел с собой увезти, да знающие люди сказали, что надо бумаги выправлять, экспертизы проходить. Куда оно мне, пароход послезавтра.

Степан Николаевич рассыпался в благодарностях, но иностранец только махнул рукой и отвернулся к окну.

«Видно, брат, не шибко пошли у тебя дела в России: домой вон, поджав хвост, возвращаешься!»

«Не успел выбросить, так пусть этому индюку останется. Если не дурак, смолчит — так и будет валяться у него где-нибудь в чулане. А разболтает — ему же хуже, возьмут дурака за шиворот. Да я уже далеко буду, до меня не доберутся. Теперь и впрямь она ни к чему — ни продать, ни вывезти. Эх, не вовремя старый хрен помер, не вовремя…»

Глава 2. Имение Одинцовка, лето 1909 — осень 1919

Ах, какое чудное выдалось в тот год лето в Одинцовке! Таня приехала на каникулы с подругой Наташей — весёлой, смешливой, звонкоголосой. Александр привёз сразу двоих друзей: молодых офицеров Митю Косторцева и Нику Шлиппенбаха. Тут же в имение потянулась соседская молодёжь: гимназисты, офицеры, барышни, художники.

Чуть не ежедневно гремела музыка — давали балы, любительские спектакли. Накрывали чай в саду, ужин в зале. Старому лакею Савватию дали в помощь трёх молодцов, и те не всегда справлялись вовремя! Степан Николаевич и Варвара Сергеевна словно помолодели и, хотя жаловались друг другу на шум и суету, выглядели счастливыми.

Они любовались своими детьми — здоровыми, юными, красивыми, а также их окружением — столь же весёлыми молодыми людьми и барышнями. Воздух казался пропитанным смехом, флиртом, радостью и задорной энергией, бьющей ключом.

Солидные родители и опекуны молодёжи собирались в гостиных за винтом, наливками и сигарами, рассуждали о политике, вспоминали старое время. Наблюдали за своими чадами, ревниво сравнивали, составляли в уме марьяжные пары.

В первый же день Сашиного приезда Степан Николаевич зазвал его в кабинет и вручил статуэтку, полученную в поезде от американца. Тот повертел её в руках, воздал должное старинной отделке, но остался равнодушным: как оказалось, его больше не интересовало восточное искусство, он всё своё время посвящает службе, углублённо изучает баллистику, и вообще «Изящными вещицами должны барышни заниматься, вот найду себе невесту, подарю ей, пусть любуется!»

Старшие Одинцовы очень хотели для Саши в жёны дочку соседа Андрея Афанасьевича — Полину. Зная упрямый характер сына, ничего ему не говорили, но наблюдения за молодыми утешения не приносили: Саша одинаково ровно обращался со всеми девушками, красиво танцевал, дурачился, шутил и предпочтения никому не выказывал.

Статуэтка так и лежала в шкатулке у Саши в комнате, ожидая своего часа. Лето кончилось, молодёжь разъехалась, в имении наступила тишина. В следующие годы дети приезжали поодиночке и ненадолго, того весёлого и беззаботного лета 1909-го года больше не повторялось.

Александр рос по службе, получил звание штабс-капитана. На все вопросы о женитьбе отшучивался: «Вот дослужусь до генерала, тогда и подумаю!» Таня составила удачную партию с петербургским чиновником и уехала в столицу.

Старые Одинцовы жили тихо и уединённо, особенно после начала войны с Германией. От Саши приходили бодрые письма с фронта: он получил очередное звание, воевал удачно, даже не был ранен. У Тани родился сын Василий, но они боялись покидать относительно спокойный Петербург, точнее, по-новому, Петроград.

А потом пришёл девятьсот семнадцатый год. Появились бросившие фронт солдаты: злые, крикливые, разложенные красной пропагандой. В Петрограде стало страшно, и Танин муж успел вывезти семью в Финляндию, а потом в Париж.

По всей крестьянской, старозаветной, спокойной Руси в тот год полыхали пожары. Горели поля от августовской жары, горели усадьбы, подожжённые озверевшими фронтовыми дезертирами, вернувшимися в свои деревни, и опьянёнными «свободой» мужиками.

Имение Одинцовых растаскивали и грабили всю ночь, а под утро подожгли вместе с постройками. Добродушных стариков, Степана Николаевича и Варвару Сергеевну, которые никогда не обижали своих крестьян, злодеи перед этим хотели повесить, да не нашлось сразу верёвки, а уже пошёл весёлый грабёж, и чтоб не оставаться в стороне, они их торопливо застрелили из винтовок. Глухому старику Савватию разбили голову палкой и бросили умирать во дворе рядом с убитыми помещиками.

Шкатулку со статуэткой сначала прихватил какой-то пьяный «освободитель», но потом, по-видимому, разглядел, что ничего ценного в ней нет, и выбросил в угол двора. Там её подобрал и спрятал хромой кучер Никита, в грабеже и убийствах не участвовавший, но и не сделавший ничего, чтоб остановить разбойников.

Летом 1919-го перед наступлением на Петроград, капитан Александр Одинцов, командир артиллерийской батареи в армии генерала Юденича, обеспокоенный молчанием родителей, не отвечавших на его письма, добрался до их имения, вернее до того места, где оно находилось.

Постоял на разрушенном дворе, сжав кулаки и опустив голову. Нашёл хромого Никиту, и тот повёл его к неприметной могилке недалеко от имения, где и покоились останки родителей.

— Через день схоронили, когда солдаты пьяные из имения ушли. Отец Евгений потом их отпел. Хорошо отпел, по всей строгости. Мы кресты поставили на могилках, только имена не надписали, страха ради, уж простите нас, Александр Степанович.

Александр снял фуражку, размашисто перекрестился. Никита отошёл в сторону, чтобы не мешать, побрёл к деревне. Его нагнал капитан, отрывисто спросил:

— Кто из наших в убийствах участвовал?

— Кто участвовал, того уж нету, Александр Степанович. Через несколько дней казаки пришли, ну их всех в Волчьем овраге шашками-то и порубали.

— Всех?

— Всех, Александр Степанович, никого не забыли. — он помолчал. — А кого забыли, мы с ребятами напомнили.

Подошли к хате Никиты, Александр вынул папиросы, угостил кучера, закурил сам. Порылся в карманах, достал несколько ассигнаций:

— За могилками ухаживай, цветочки посади, ну, сам знаешь.

— Да не надо денег, я и так ухаживать стану.

— Сам не возьмёшь, нищим раздай за упокой, — пожал плечами капитан.

— Тут вот ещё что, — Никита повернулся к дому, — я сейчас, уж вы подождите.

— Вот, сохранил для вас, — он протянул резную шкатулку с японской статуэткой, — больше не осталось ничего.

Александр взял в руки шкатулку, бережно прижал к себе. Губы его тронула горькая улыбка.

— Я не задумывался раньше, фигурка и фигурка. А ведь отец мне её тогда привёз, думал, что я ещё Японией увлекаюсь, угодить хотел. А я, дурак такой, говорю, мол, я уже восточное искусство забросил, оно мне не больно-то и надо. Болван, скотина бесчувственная, что сказать. Отец расстроился тогда, виду не показал, но огорчился. И ведь берёг эту шкатулку-то, хранил у себя. А оно вон как вышло…

Он резко повернулся и, не попрощавшись, зашагал к оставленной у столба лошади. Умчался, поднимая пыль. Уехал, оставляя мёртвое имение с мёртвыми хозяевами и мёртвой, выгоревшей землёй.

Ничего уже не вернётся, никогда не будет того весёлого, беззаботного лета с танцами, флиртом, радостным смехом. С веселящейся молодёжью и сидящими за столами родителями, солидно перебирающими карты или рассуждающими о важном и вечном. О выделении металлического радия, первом российском аэроплане Кудашева, женитьбе сына предводителя местного дворянства и о многом другом, что кажется нынче далёким и невероятным.

Наверное, таким же невероятным показался бы тогда рассказ о колчаковском отступлении, о Великом Сибирском Ледяном Походе, о боях возле Японского моря, на последнем клочке Белой Земли в ноябре 1922-го года.

Но всё это у капитана Одинцова впереди. И поход, и бои, и отступление уже в звании полковника, и эмиграция в Шанхай. И всегда с ним будет старинная статуэтка как память об отце и матери, о безоблачной юности в Одинцовке, о радостном, тёплом лете 1909-го года…

Глава 3. Шанхай, июль, 1940

— Господин Такэда, там вас спрашивают.

— Кто спрашивает?

— Китаец какой-то, Ли Гэн.

— А ну, давай его сюда.

Старик китаец зашёл, мелко кланяясь, и почтительно остановился на пороге. Такэда вопросительно поднял брови и показал на циновку возле низкого столика.

— Говори, — отрывисто бросил он.

Китаец неодобрительно покачал головой — по восточному этикету следовало сначала спросить о самочувствии собеседника, поговорить о семье, а потом уже приступать к делу. Но что поделаешь! Ли Гэн был скромным домохозяином, сдающим внаём комнаты, а Акайо Такэда¹ большим чиновником, и не ему, старому китайцу, устанавливать свои правила.

Ли Гэн ещё раз вздохнул и промолвил:

— У меня снимал комнату русский эмигрант, полковник. Вчера он умер — долго болел, кашлял, а потом умер. Я не мог выбросить его на улицу, там дождь и холод, а он сильно больной был. И денег уже не имел.

Японец не прерывал старика. Ли Гэн никогда ничего не говорил просто так. Если он долго и нудно рассказывает про какого-то русского квартиранта, значит, что-то припас. Китаец, несмотря на затёртую внешность, был не последним человеком в своём квартале, знал всех и вся и часто снабжал Такэда интересными вещицами, которые скупал за бесценок у своих сотечественников или обедневших русских эмигрантов и перепродавал ему.

— И он остался тебе должен за комнату за месяц, и у него сохранилось кольцо с фальшивым бриллиантом в десять карат, которое ты сейчас будешь мне пытаться продать! — расхохотался Такэда.

Ли Гэн был напрочь лишён чувства юмора. Он вежливо покачал головой и сказал:

— Не за месяц, а только за неделю. И не кольцо с бриллиантом, а статуэтку.

— Статуэтку? Золотую, серебряную, нефритовую?

— Нет, Такэда-сан, деревянную. Но она очень древняя и стоит больших денег, это же видно!

— Покажи.

Старик долго распутывал не первой свежести тряпку, достал, наконец, шкатулку и протянул японцу. Тут Такэда допустил стратегический промах. Делать равнодушный и даже разочарованный вид надо было сразу, заранее, чтоб не упустить момент. А он упустил. И не смог удержаться от того, чтобы слегка поднять брови, увидев великолепную фигурку Будды из розового дерева, явно древнюю и дорогую. Конечно, даже это едва заметное движение сразу уловил Ли Гэн.

— Как она попала к русскому эмигранту? — отрывисто спросил Такэда.

Старый китаец равнодушно пожал плечами:

— Откуда мне знать, Такэда-сан? Квартиранты платят старому Ли Гэну за жильё деньгами, а не историями своей жизни.

— Хорошо, я возьму её. Ты сможешь покрыть все свои расходы за невыплаченную комнату, хлопоты и волнения, связанные с этим, и даже останется немного денег на несколько трубочек табаку и чашек рисовой водки.

— Благодарю вас, Такэда-сан, но я давно не пью водки. И мне нужно больше денег — ведь статуэтка очень древняя и дорогая. Я должен похоронить своего постояльца, чтоб освободить комнату.

— У него что, нет родни?

— Никого нет, Такэда-сан. Он одевался в чистую, но старую одежду, укрывался офицерской шинелью, такой потёртой, что ни один старьёвщик не даст за неё ни гроша. У него на шее деревянный крестик на простой нитке. Двое его друзей — такие же бедняки, и если они похоронят его за свой счёт, то их дети останутся без чашки лапши на ужин. Я не знаю, откуда у него эта древняя статуэтка, но мне кажется, что она стоит больше, чем вы предлагаете.

Позже Акайо Такэда сам не мог объяснить своих действий. Он подвинул статуэтку к себе, погладил пальцем тёплое дерево, отложил в сторону и отсчитал китайцу всё, что тот просил. Махнул рукой, чтоб уходил.

Ли Гэн торопливо, пока вельможа не передумал, ушёл в свой дом. Двое русских пришли к нему на следующее утро и были очень обрадованы, что старик дал им много денег, которых хватило и на похороны, и на отпевание и на поминки их друга, полковника Александра Одинцова.

Ли Гэн тоже не мог понять, отчего он оставил себе только те деньги, которые ему должен был квартирант, а остальное отдал его друзьям. Но почему-то совсем не жалел об этом.

А друзья полковника, капитан Сергей Усольцев и подполковник Андрей Сапегин после отпевания, похорон и скромных поминок шли по своим домам. Ещё два квартала им по пути, а потом нужно расходиться.

— Что не говори, Сергей, а свезло нам с этой статуэткой, вон как китаёза хорошо рассчитался, не иначе, этот Будда ему подсказал быть добрее!

— Нет, Андрей, ты так не говори. Будда этот ни при чём, что́ Будда — дерево это и ничто более. А ты вот послушай, что случилось в тот день, когда Саша умер. Всё хотел тебе рассказать, да недосуг было. Зашёл я в храм помянуть его, хоть малую свечку зажечь, а там отец Иоанн служил в тот день — народу было! Он вообще-то епископ наш, Шанхайский, да по виду не скажешь: маленький, всклокоченный, в сандалиях на босу ногу. Служба кончилась, народ к кресту идёт прикладываться, сплошным потоком идёт, и я вместе со всеми. Подошёл, крест целую, а он вдруг возьми и наклонись ко мне, да так явственно, хоть и тихо молвит: «Не грусти, Сергей, будет вам на что и схоронить, и помянуть Александра». А меня поток уже и отнёс от него. Вот так оно и вышло, как он сказал. Только всё думаю, откуда он про Сашу-то узнал, да и моё имя… Не встречались мы раньше. А ты говоришь — статуэтка…

***

Акайо Такэда не прогадал, заплатив Ли Гэну за статуэтку полную сумму. Он не торопился её продавать, потихоньку наводил справки: что за фигурка, когда создана. Пытался выяснить, кто занимается такими вещами. После всяких ухищрений и долгих ожиданий познакомился с полковником Кичиро Хасимото, который живо заинтересовался рассказом о таинственной статуэтке.

Они долго ходили вокруг да около, добиваясь своего: Такэда набивал цену, Хасимото делал вид, что не очень-то ему это всё нужно. В конце концов они сошлись в цене и условиях продажи. Такэда выгадывал не так много денег, как запрашивал, зато получал великолепную должность в администрации японской части Шанхая, что было для него гораздо важнее.

А Хасимото был вне себя от счастья, хоть и сохранял напускное равнодушие. Надо же! Древняя статуэтка Будды из затерянного монастыря, которая пропала, была найдена, выкуплена у какого-то русского журналиста в 1907-м году идеалистами из рода Кимура, наконец-то досталась ему, его роду Хасимото!

Он читал рапорт о той давней истории. Акихиро Кимура, который вёз сокровище в поезде, был зарезан и ограблен в своём купе. Ну конечно, охрана ехала рядом, в двух других отделениях, а этот кугэ², видишь ли, решил почивать с комфортом в гордом одиночестве.

Когда его утром обнаружили, он уже холодный был, и ни часов, ни перстня, ни статуэтки при нём не оказалось. И никто ничего не видел и не слышал! Так и не раскрыли это убийство, и статуэтка как в воду канула. Тихо наводили справки в стане врага — роде Кимура. Там точно также были в растерянности: какая-то третья сила вмешалась в это дело и оставила обоих соперников ни с чем…

И вот сейчас статуэтка снова у них! Теперь можно привести в действие тот старый план, стать самыми близкими людьми для императора, собрать, наконец, все три фигурки и дать силу Императорскому Дому! И это сделает он, верный самурай Кичиро Хасимото. Да, не без помощи своего друга и покровителя, генерала Наоки Ямадзаки, но главным будет именно он.

На доклад к генералу он поедет лично, такое дело нельзя доверять ни письму, ни телефону.

***

Встреча с генералом оставила у Хасимото двойственное впечатление. Тот очень обрадовался известиям, привезённым полковником, похвалил его. Сказал, что как только позволят дела службы, отправится в столицу на приём к императору, чтобы доложить о важной находке.

Кичиро-кун уверен, что это та самая статуэтка? Почему он не привёз её с собой? Ах, он не хочет повторить судьбу несчастного Акихиро Кимура и быть убитым в поезде, тем более что и время сейчас неспокойное. Ну что ж, это понятно.

А потом Ямадзаки вдруг начал рассказывать об американских коллекционерах, собирателях древностей. «Знаешь, Кичиро-кун, какие у них возможности и какие дорогие коллекции? Они скупают сокровища по всему миру и платят сумасшедшие деньги, просто невероятные! Америка — очень богатая страна. У нас тоже много богатств, но они спрятаны в подземельях, в ларцах и сундуках, а там полно свободных денег, и их можно зарабатывать и тратить, умножать и транжирить!»

Повосхищавшись ещё немного американцами, генерал снова пообещал в ближайшее время добиться аудиенции у императора, а ему велел беречь фигурку Будды пуще своего глаза, и на этом они расстались.

Глава 4. Маньчжурия, июль-август,1945

Тяжёлая, страшная Вторая мировая война шла к концу. Разбита была гитлеровская Германия, и Япония осталась без своего главного союзника. Американцы выигрывали морские и сухопутные сражения, бомбили Токио и другие города. Все понимали, что конец близок.

Пришёл август, страшный, тяжёлый месяц для Японии. На Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы. Всей мощью обрушился на страну Советский Союз, выполняя союзнический долг. Пятнадцатого числа император объявил о капитуляции.

Однако японские войска в Маньчжурии продолжали сопротивляться русским и война для них не окончилась. Все эти годы полковник Хасимото пытался добиться ясности у генерала Ямадзаки. Тот ездил в столицу, хлопотал о приёме, вёл переговоры, но всё было тщетно. Чем сильнее наступали американцы, чем ближе становилась угроза капитуляции, тем меньше шансов оставалось привлечь внимание погибающего Императорского Дома к древней статуэтке.

Всё чаще генерал заводил разговор об американских коллекционерах и их возможностях. Кичиро Хасимото всё понимал, но делал вид, что до него никак не доходит цель иносказаний старшего друга. Всё ещё колебался между долгом самурая и здравым смыслом.

Наконец решился на откровенный разговор, чему Ямадзаки очень обрадовался. Оказалось, что он давно ведёт переговоры с одним коллекционером, который готов заплатить за статуэтку сто тысяч долларов. Переговоры вести очень трудно, Америка официально является страной-противником в войне, осуществить обмен будет ещё сложнее.

Необходимо торопиться, русские наседают, громят японские войска по всей Маньчжурии. Надо срочно отправлять драгоценную фигурку в безопасное место и перебираться туда самим.

Через несколько дней генерал сообщил, что с американцами всё договорено. Денег будет меньше, но зато им обеспечат переезд в Соединённые Штаты и получение гражданства. Обмен должен состояться на эсминце ВМС США «Гамильтон», который будет находиться в определённом квадрате. Туда можно добраться на самолёте или катере, их встретят. Нужно спросить капитана Блэкуотера и назвать пароль: «Сакура уже отцвела».

Капитан проводит их к мистеру Харрингтону, который и решит все вопросы. Американцы советовали не тянуть время, так как русские наступают стремительно и захватывают всё новые территории, скоро вся Манчжурия будет в их руках.

Хасимото помолчал, а затем осторожно спросил:

— А вы уверены в том, что американцы не сделают из нас просто военнопленных со всеми вытекающими последствиями? Статуэтку заберут, а нас отправят в лагерь, или вообще расстреляют?

— Мне кажется, что американцы — порядочные люди и так поступать не будут, — неуверенно промолвил генерал.

— Когда дело касается денег, самый порядочный человек может совершить непорядочный поступок. Особенно, если деньги большие, а этот человек — американец. Мне кажется, будет лучше, если мы спрячем наше сокровище в надёжном месте и отдадим его американцам только после того, когда они выполнят хотя бы часть своих обещаний.

— Ну что же, это логично, — сказал Ямадзаки, — а где мы спрячем нашу статуэтку? Манчжурия вот-вот очутится вся под Советами, в Японии будут хозяйничать те же американцы. У вас есть подходящее место?

— У меня, к сожалению, нет. Может, есть у вас?

— Как вам сказать, — генерал помолчал, затем, словно решившись, продолжил, — пять лет назад я принимал участие в проекте «База», вы не могли слышать о нём, проект был засекречен. Гриф секретности не снят до сих пор, но в наших обстоятельствах я могу посвятить вас в некоторые детали.

Я тогда командовал постройкой базы на одном из островов Малой Курильской гряды. База — это секретное укрепление в скалах: добротные галереи со складами вооружения, обмундирования, продовольствия. В зависимости от размеров там могло обосноваться несколько сотен человек. Я не знаю, какое количество таких баз построено и почему их не использовали в войне, но та, которую я строил, существует, она давно забыта и никому не нужна, я проверял в прошлом году.

Остров этот не имеет названия, но я знаю его точные координаты. Там есть что-то вроде посадочной полосы, можно посадить лёгкий самолёт. Надо послать верного человека, чтобы он долетел туда, спрятал статуэтку и ждал. А мы потом, когда договоримся с американцами, привезём их на остров и передадим фигурку.

— А как же мы допустим их на секретную базу?

— Я ещё не думал об этом. Может, мы слетаем туда сами. А может, придумаем что-нибудь ещё. В любом случае, давайте действовать, времени у нас слишком мало.

Лейтенант Сэберо Окада никогда не задумывался о сути полученных приказов. Но сейчас он позволил себе немного гордости. Ещё бы! Ему поручено отвезти важнейшие документы и ценности, спасти их от наступающих советских войск и спрятать на острове с известными координатами.

И отдать их он может только двоим: генералу Наоки Ямадзаки или полковнику Кичиро Хасимото. Он хорошо знает этих людей и ни с кем не перепутает. Лейтенант Окада козырнул, сделал разворот и пошёл к самолёту. Он выполнит свою миссию во что бы то ни стало.

Через полчаса генералу доложили, что последнее радио от Окада было следующим: «Атакован русскими истребителями, получил повреждения, горю. Квадрат 18—45. Недалеко земля, попытаюсь добраться…» Полковник был рядом и всё слышал. Они тотчас вышли в море на лёгком катере в сопровождении лейтенанта и трёх матросов, но вскоре были замечены советским эсминцем «Грозный» и взяты в плен.

Генерал Ямадзаки тщетно пытался спастись вплавь, получил воспаление лёгких и через неделю умер в лазарете. Полковник Хасимото так и не узнал координаты острова, куда должен был прилететь лейтенант Окада со статуэткой, но хорошо запомнил квадрат, где его сбили: 18—45.

Кичиро Хасимото находился в лагере для военнопленных японцев, потихоньку осваивал русский язык, участвовал в строительстве многих объектов на советском Дальнем Востоке. Их не охраняли строго и не притесняли. Японцы, собранные здесь, не были замечены в военных преступлениях. Они соблюдали дисциплину, не пытались бежать и не занимались саботажем.

Местные жители также не обижали военнопленных, делились скудным продовольствием и тёплыми вещами. Кичиро, в своё время увлекавшийся сочинением хокку, даже вёл что-то вроде кружка японской поэзии для школьников — пять или шесть ребят и девочек изъявили желание.

Он читал им хокку Басё, Исса, Рансэцу, собственные стихи, учил основам японского стихосложения. Ему никто в этом не препятствовал. Так прошло три года, и в ноябре 1948-го его репатриировали на родину.

Бывший полковник жил тихо и скромно в маленьком городке на побережье, получал крохотную пенсию. Даже не пытался восстановить связь с американцами, интересовавшимися статуэткой. Что ж, сам виноват: до последнего момента прятал фигурку от своего компаньона, ну и тот в долгу не остался — ничего не рассказал.

Как через три с половиной года искать каких-то непонятных Блэкуотеров и Харрингтонов, не зная ни их должностей, ни места нынешней службы? Кому шептать об отцветшей сакуре? Где находится остров, на котором строил базу Ямадзаки?

Впрочем, последний вопрос не имел особого значения. Всё равно их посланец тогда был сбит, не долетев до него. И где искать маленькую коробочку с древней статуэткой — на дне моря в квадрате 18—45? А, кстати, как этот квадрат, обозначенный так на военных картах штаба японских ВВС 1945-го года, обозначается на обычной географической карте с широтой и долготой?

Когда в 1978-м году его разыскал какой-то бака—гайдзин³ и стал задавать вопросы о том, что произошло тогда в конце войны и где теперь можно попытаться найти эту статуэтку, глубокий старик Кичиро Хасимото пожал плечами и рассказал то, что знал, предварительно выторговав у американца триста долларов.

Через пять лет он умер, так и не узнав ничего о дальнейшей судьбе древней статуэтки Будды из розового дерева.

Примечания

1

В романе все японские имена указываются в русской, или европейской традиции: имя-фамилия. Традиционное японское написание: фамилия-имя употребляется только при упоминании официальных документов.

2

древняя японская не самурайская придворная аристократия.

3

бака-гайдзин. — букв. дурак-иностранец. Иногда так называют в Японии американцев. Гайдзин — иностранец вообще, не-японец.