В плену светоносном

Александр Станиславович Малиновский, 2004

Красоту родного и близкого автор находит не только в том, что открывается взору в настоящем, но и в том, что существует лишь в сердце – в эпизодах детства. Поэтому, наряду с пейзажами, у Малиновского возникает и абрис сияющего идеального мира детских впечатлений. И некоторые главы его повести можно назвать путешествиями в прошлое в поисках «утраченного времени», лучшей поры жизни, с ее безмятежностью и незамутненной радостью бытия. Автор соблюдает главное условие повествования, в основе которого лежит хронологический принцип, отражая временную последовательность событий. Малиновский больше тяготеет к конкретике и обобщению. Группа путешественников, день за днем, преодолевает водную преграду, добираясь до родника у села Кариновки, откуда берет начало Самарка, и возвращаются назад, в Утевку. Час за часом прослеживает автор этот нелегкий интересный маршрут, «вывязывая» в самых памятных эпизодах основную канву повествования.

Глава 5. Завалы, завалы…

Когда собрались все вместе у костерка, возник вопрос: как поступить? Ждать солнца, сушиться и сплавляться по воде дальше, прорубая завалы, или обходить их по суше?

Пока грелся чай, мы с Константином пошли посмотреть обнаруженные впереди завалы. Они оказались настолько мощными, что было очевидно: рубить их — только терять время.

Лесины лежали поперек речки. Четыре штуки, и каждая не менее тридцати-сорока сантиметров толщиной, кроме того, такое нагромождение веток и коряг, что разбирать их в воде пришлось бы очень долго.

— Смотри, это же все искусственное, — воскликнул Константин. — Смотри, что они вытворяют!

Он показывал на три пенька, белеющих в кустарнике, откуда упали большущие осины.

Они торчали из земли, как заточенные толстые карандаши, а рядом — комли осин, образующих завал. И они с конца имели форму заточенного карандаша. Будто кто-то громадной точилкой прошелся или обрезал на конус на огромном токарном станке.

— Бобры, — высказал Константин вслух очевидное.

— Да, бобры, — согласился я.

И как искусно все сработано! Деревья уложены одно к одному поперек реки. Осина, которая повалена с противоположного берега, тоже лежит аккуратно, как и эти — поперек русла.

— Мы их не переборем, — произнес Константин. — Их тут, наверное, тьма, а нас — только пятеро. И на всех — два топора.

Было ясно: пока русло Самары значительно меньше в поперечнике, чем высота деревьев, растущих вдоль реки, запруды будут нам преградой.

После такого нехитрого вывода стало ясно, что мы забрались действительно чересчур далеко в верховья и нормальный сплав будет, когда речка вырвется из бобровых владений.

…У следующего завала мы увидели этих диковинных и умных зверей. По всем признакам, они занимались строительством запруды. Близко подойти не удалось. Заслышав шум наших шагов, они не спеша ушли под воду, и нам оставалось только рассматривать плоды их усердной работы — массивную запруду из таких же осин в основе, как и в предыдущем завале.

На берегу обнаружили кучи сушняка, холмики из земли и песка. Было ясно, что все это дело лап и зубов наших новых знакомых.

Позже, после похода, я с интересом читал все, что смог найти о бобрах.

У поваленного дерева они отгрызают ветки и разделяют на части. Одни ветки поедают на месте, а другие сносят и сплавляют по воде к жилищу или к месту строительства плотины. Дерево диаметром 10–12 сантиметров бобр валит и разделывает за одну ночь, так что к утру на месте работы зверька остается лишь пенек и куча характерных стружек.

…После второго завала, пройдя с Константином по суше метров пятьсот, мы обнаружили еще три подобных запруды и решили вернуться на стоянку.

После нашего доклада Командор определил:

— Надо искать грузовик в селах, грузиться и ехать до Гамалеевки, после этого поселка точно завалов нет. Мы слишком далеко забрались.

Решили, что искать машину отправимся мы с Константином.

Солнце уже пригревало ощутимо. Договорились, что в наше отсутствие они втроем подсушат вещи, вынесут их на опушку леса и будут дожидаться нас.

Мы переоделись в сухое, попили чаю с печеньем и отправились в путь.

И степь-матушка приняла нас. Растворила в себе.

Я постоянно оглядывался назад, в ту сторону, где была река, где остались наши спутники. Все старался зафиксировать взглядом какую-либо примету, по которой можно было бы определить на обратном пути, где наши товарищи. Но взгляду не за что было зацепиться: однообразная волнистая поверхность была вокруг.

А за рекой поднимались довольно высокие холмы, по ним змейками тянулись лесные полосы.

Напротив того места, где был наш первый привал и которое я уже еле угадывал, но за рекой холмистая местность прерывалась, образуя среди леса низкую пролысину. Это место я и взял на примету.

Кругом пестрело от разнотравья. Все перемешалось: красноватый ковыль, тысячелистник, полынь, василек, шалфей.

Здравствуйте, давние знакомые! Цветы зазывают остановиться, приглядеться, принюхаться к каждому. Настой запахов таков, что порой невозможно выделить какой-либо.

— А вон пижма, рядом медуница, Иван-чай, чертополох, подорожник, дикая мальва, татарник, — перечислял Константин.

Песня цветов чудесным образом была разлита вокруг нас, и тихий восторг переполнял душу.

Вокруг, словно в далеком детстве, искрился мир, полный новизны открытий, света и теплыни… Не хватало рядом только деда, мамы, сестренок… И еще я все искал глазами где-либо свои особо любимые цветы — желтенькие, беленькие, фиолетовые колокольчики. Но этих милых спутников моего детства не было. Не их время — лето уже в разгаре.

Мой спутник опускается в благоухающее царство, стоит на коленях. Над ним, около него трепыхаются разноцветные бабочки.

— На, — протягивает мне фотоаппарат. — Щелкни пару раз, пожалуйста.

Он сидит в траве, похожий на большую древнюю, давно исчезнувшую птицу и вот в этой сказке вновь объявившуюся, и удивляется тому, что все реально, как раньше. Все, как в былом. И нету этому миру и этому цветению конца и края. Все вечно и остается навсегда. Нас не будет, наших потомков не будет, а это чудо — степь-матушка русская будет вечно!

А может ли так думать человек-птица, сидящая передо мною в этом райском уголке?

— Может, может, — говорю вслух, и Константин глядит на меня, недоумевая: я говорю сам с собой в этом благоуханьи воздуха и света.

Пожалуй, впервые тогда, как нигде, я благоговейно ощущал божественность мира…

…Мы отдалились от реки, наверное, уже километров на пять, поднимаясь все выше и выше. Открывшаяся перед нами степь не давала оторваться взгляду.

…Этот край заселяли смелые люди. Открытые пространства, снега и лютые морозы зимой, суховеи летом, набеги ордынцев — все требовало характеров твердых и решительных.

Еще до нашего похода я прочитал у Бажанова в книге «Вольный город пионеров Дикого поля», что многочисленные стада сайгаков, диких лошадей, а позже и одичавших лошадей домашних пород поселенцы отстреливали порой не только ради мяса, но и для защиты посевов хлеба. В пойме Волги, Иргиза, Самары, Сока и других рек водилось множество водоплавающей дичи: несколько видов уток, гуси, даже пеликаны и розовые фламинго. В степи стреляли стрепетов, журавлей, перепелов. А «русского страуса» — дрофу, чье мясо высоко ценилось, пытались даже одомашнить.

Теперь этот край был перед нами.

…Сказочный, космический по своим масштабам пейзаж. Остро ощущаешь себя малой частичкой огромного, сотворенного Богом на радость мира. Благодатно на душе.

Для русской духовности горы, видимо, не самая родная стихия. У русской души неутолимая, связанная с желанием обрести покой, тяга к степному простору…

Мы вышли тогда на крепко утоптанную, песчаную дорогу с двумя машинными колеями и муравой посередине.

Брели по ней около часа и оказались у очистных сооружений села Переволоцкое. Вскоре мы уже пили чай в комнатке дежурного насосной станции.

Наш новый знакомый Володя, узнав, кто мы, охотно пообещал нас отвезти до Гамалеевки на бортовом «братнином» КамАЗе. Но надо узнать: дома ли жена брата, у которой ключи от машины (брат приболел, лежит в больнице). И, пока Владимир нас будет возить, надо было, чтобы кто-то его подменил.

— Скоро приедет начальство, я как-нибудь улажу это дело.

Отсутствовал он недолго. Вернувшись, сказал, что все складывается удачно.

Мы покинули помещение и присели в тенечке на крылечке. Марило так, что хотелось лечь и не двигаться. Стоял полдень.

Большой двор с разбегающимися полукругом свежими валками скошенной травы залит солнечным светом. Над головой висит, словно на невидимой нитке, пустельга. Праздно у стены стоит коса с поблескивающим металлическим черенком и приваренной подковой вместо окосива.

— Да, такой косой много не накосишь, — говорю я.

— Дак нам много и не надо, — весело отзывается Владимир. — Начальство вот определило нам кулигу, — он махнул рукой в сторону валков, — и — хорош… «А струмент сами гоношите», — так приказано. Оно, начальство, у нас молодое, да строгое, увидите.

Попробовал покосить, вспомнив всегдашнюю легкую радость, которую испытывал вначале косьбы, держа в руках отцовскую легкую, выверенно насаженную, с ловким, вязовым окосивом, косу.

«Струмент», конечно, был не тот. Быстро уступил его Константину. Пошел в помещение конторы посмотреть, где приютилась ласточка, которая бесстрашно сновала над нашими головами.

Ласточкино гнездо прилепилось в раздевалке, в углу под потолком, прямо над шкафами. Чтобы попасть сюда, ей приходилось пролетать по узкому коридору метров десять. Отчаянная.

Когда я вышел во двор, Владимир рассказывал Константину, как он ловит сазанов в Самаре.

— Этто вы зря не ловите, особенно ночью…

— Ну да. Мы вчера вечером одурели от комаров…

— Этто да, — согласился рассказчик. — Но надо в штанах и рубахе, одетому. Так и рыбу собирать лучше.

— Чем ловить-то одному ночью? — интересуюсь я.

— А вот! — Он растопыривает пальцы обеих рук. — Ручками!

— Чудно! — недоверчиво восклицает Константин.

— Ага, чудно, — соглашается Владимир. — Но результат! Вот смотрите!

Он оттягивает тугую резинку и закатывает штанину, оголив ногу выше колена. От самой ступни она вся в ссадинах и порезах.

— Это они — сазаны, я их кладу в шаровары, больше некуда, когда ловлю.

— Ловишь-то как? — не выдерживает Константин.

— Ну как, сказал же: руками. В коряжках стоят. Надо замереть. Они к тебе привыкают, как к дереву. Потом — хоп, ладошками ко дну прижимаешь — и все!

— Ширина-то речки всего пять метров! — говорю я.

— А где ж ее шире взять-то? Какая есть. Это у вас там Каспийское море.

…Приехавшее начальство — молодой крепкий парень — оказалось редкостно строгим.

Не вступая ни в какие переговоры, поигрывая внушительной связкой ключей, оно потребовало немедленно «очистить территорию».

— Наверное, освободить, — попытался уточнить Константин.

— Как хотите, а чтобы вас не было здесь, посторонних! А тебя, Владимир Иванович, накажу. Везде норовишь на свой карман заработать…

— Игорь Петрович, нехорошо. Они люди не просто так. Они аж в Самару плывут, смекаешь?..

— Накажу!..

Чтобы хоть как-то отвести угрозу от Владимира, потихоньку «очистили» территорию. Двухчасовое ожидание оказалось напрасным.

…Машину, бортовой ЗИЛ, нашли только около трех часов пополудни. Владелец ее, подрабатывающий частным извозом, долго не соглашался, пытая нас, кто мы такие и куда плывем?

— Чудно, конечно! — делал он вывод. — Просто так три недели ничего не делать?

«И впрямь, — соглашался я мысленно. — Со стороны мы кажемся странными и подозрительными». Константин — дремучий на вид, огромная, черная, прямо-таки смоляная борода. Напугать любого можно. Очевидно, водитель оттого так долго и не соглашался ехать. Да и мой видок — тоже… Большая с широкими полями пятнистая шляпа, тельняшка и цветастый платок, схваченный узлом на шее. Прямо-таки персонажи «Острова сокровищ».

В конце концов за пятьсот рублей мы сговорились.