Стихи

Александр Строганов, 2019

«Писатель Строганов проник в „тонкие миры“. Где он там бродит, я не знаю. Но сюда к нам он выносит небывалые сумеречные цветы, на которые можно глядеть и глядеть, не отрываясь. Этот писатель навсегда в русской литературе». Нина Садур.

Пианизм

Вступление

Откуда эти звуки у дождя?

Все очень просто. Предположим,

Я в немоте и послевкусье в изголовье света,

В кромешном уголке. На кромке Света. Из прохожих —

Лишь птица воробей и обращенная газета,

Созвучная простуженной воде.

Чудно и сладко высоте

Не спать в безмолвии вельможном,

И пауза на музыку похожа.

Легко. Но стоит руку протянуть

Или непредумышленно коснуться взглядом

Дневного — судорога золотая, суть

Причастие и торжество, и мед, и яд.

Взъерошит, поцелует, полоснет, и в дуракавалянье

Заворожит беду, и ляльки, и цыгане,

И белый цвет, ресницы не сомкнуть,

И красный цвет, уста не обмокнуть,

И не бывает ночь,

Еще затей не счесть, и благ, и проч.

Закрыть глаза. Чужое. Все же нежность

И возраст мой, и мой Рахманинов не могут рассмеяться

Так. Вечерняя душа их — отражение надежды,

В наклоне головы, во вздохе, в вариациях,

В посыльном, растерявшемся в дверях,

В его промокших письмах, в сентябрях…

Каденции души неуловимы и стекают

Не повестью, но памятью в пространство, тая

Как аромат. Как дождь.

Как летних отголосков ложь…

Да. Осень. Ранняя. Витает

Божественного рукоделья дрожь…

С девятой цифры. С сентября. Я начинаю.

Дождь.

Сутки безвременья

Привет, Сервантес. Серебряный. Болеро.

Пронзивший кошару копьем одиночества.

Таверна за поворотом уснула. Зеро.

Спит поколение без имени-отчества.

Фонтанами голубей не балуют на площади,

Шутят, как будто полощут белье на реке,

Впрочем, белье на реке уж давно не полощут,

Не пьют лимонад — не тот этикет.

Идальго желтушны и безголовы,

Грибного дождя уже не было тысячу лет.

Высохли губы. Высохли слезы. Высохло слово.

Высохла грудь у кормилицы. Сыплется свет.

Воля привязана запахом лука

К спящей таверне, а потому

На непогоду клинки не гудят, только слуги

Жаждут от страха начистить лицо никому.

Сыплется краска с коней карусели,

Умевшей когда-то занять голытьбу,

Фантик над кладбищем карамели

Провозглашает разбой и судьбу.

Тихой тревоги исполнена мода

Медленных лет ожиданья Суда.

Колется больно изнанка свободы.

Точится голод идти никуда.

Но, Сервантес ты скор, и танец твой звонок,

В сумерках блеск, чем не жало копья?

Привет! Будет снег. Улыбнемся спросонок.

В притоны цветы и хрусталь для битья!

***

К премьере вина подешевле актерам вторых ролей

Придумает ласковый мальчик, кудесник с крапленым карманом.

Пусть все так и будет нескладно, но чуточку повеселее,

Пусть чуточку порумянее будет актрисам второго плана.

Пенители и недотепы, братья в тоске и свободе

Выберут блеск бесшабашный судеб своих королем,

Пусть златовласая слава током по жилам побродит,

Побродит вино молодое, побродит огонь над углем.

Пускай пустоглазые залы, вздрогнув, перевернутся,

Выпустят свет из темницы, пахнущей клеем и сплетней,

По выморочным гримеркам ангелы разбредутся,

И стрекоза застрекочет на голове у кокетки

Жизнь стрекозы по Крылову ветрена и беспросветна,

В последних солнечных каплях погаснет холодным звоночком.

Как будто сюжетец мелькнет в декорациях позднего лета

И кода. Прощай, дивный сон, подробности в многоточии.

***

Поэт в расцвете лет нуждается в тоске.

Так ветер в сентябре скрывается в деревьях.

Качается тишайшая пора на волоске

Как бледный шарик с ярмарки безделья.

Встречает круглый гул скандалов и друзей

Как неживые поезда без пассажиров,

Без драм и фраз и чертиков везенья,

С годами записавшихся в сатиры.

Он нянчит звук, как ходят за больным

Безропотно и скучно. По ошибке

За день безлюдный платит золотым

Налившимся кровоподтеком слитком.

Украдкой от родных он обнимает ночь

Как осужденную за страстность малолетку,

И на прогулках выдает за дочь,

И учит грамоте по письмам на салфетках.

Он помнит вас. Он не забыл

Как вы его в затылок целовали.

Но он теперь вам не добавит сил.

Он есть и нет его. Он — шорох в зале.

Он в голосе, но нем. Он ищет знак в тоске,

Единственный, что в вензелях невидим,

Как ищут смерть, как строят на песке,

Как за любовь любимых ненавидят.

Практика

Как муторно при медном свете лампы

Лечить спросонок матовой водой

Блаженную болезнь с печалью пополам,

И милость первобытную, которая с тобой

Играет до утра и после долго,

До бесконечности крадутся сотни ног,

Разыскивая неожиданно иголку,

Успевшую под пол от недотрог,

От глупости подальше и раздрая,

Что каждый разнезримою тропой,

В обход зеркал, невнятно проникает,

И ну разучивать по нотам разнобой.

Все, как обычно, в неглиже при детях,

Притихших за стеклянною стеной

Скандально неопрятного столетия,

Исполненного жуткой пустотой

С картинками, где бледные герои

Толкуют, позабыв уже язык

Неведомо о чем. Их пар покроет,

Когда побриться вздумает старик

Беда. Дрожащею рукой, опасной бритвой

Напуган лик колючий и седой

С губами из породы «попросить бы»,

Судьба остаться с беспробудной бородой.

Когда же пробуждение? Все — начала.

Еще обмылок от купания скользит.

Одной воды, как видно будет мало,

Безумие провинции грозит.

***

Уже в студенчестве, смакуя первый стыд,

Ты понимаешь, краски безвозвратны

И портятся. Так портится, чернея от обиды

Публично изгнанная праздничная вата.

Слова теряют смысл и запахи греха,

Признанья гаснут как снежок на рынке,

Почтовый ящик превратился в старика

С годами. Так суровеют на снимке

Молодожены. Все доступней и глупее

Волшебноликие девицы.

Под солнцем водка слаще и теплее

И осторожнее желание напиться.

Ревность

Вот, как уста пригрезившегося индуса

Конец ознакомительного фрагмента.