Второй шанс. Ведун

Александр Сухов, 2023

Альтернативная Россия век XIX. Взрослый мужчина в теле ребенка. Штампы, клише, рояли, ансамбли балалаечников и даже симфонические оркестры, ну и неограниченный плюшкопад, разумеется. Магия-шмагия и прочие чудеса в решете. А что? Другим можно, мне нельзя?Короче, я предупредил, вам решать, читать книжку или сразу фтопку.

Глава 3

Ну что ты, брат-ведьма,

Пойтить посмотреть бы,

Как в городе наши живут!..

В.С. Высоцкий

Василиса Егоровна Третьякова сидела санном возке. Голова её была занята собственными мыслями женщина совершенно не обращала внимания на проплывающие мимо пейзажи. По большому счету, оно и смотреть-то было особо не на что. Унылая дорога, основательно укатанная крестьянскими санями, испещренная темными проталинами, образовавшимися по причине резкого потепления. Мрачный лес в сотне саженей от тракта. Над всем этим тяжелое серое небо, из которого время от времени сыпалась снежная крупа вперемешку с дождем.

Мысли женщины текли в направлении ночного кошмара приблудного мальчишки, проживавшего в её избе вот уже больше двух месяцев. Поначалу привыкшая к одиночеству она была не очень рада откровенной обузе, свалившейся на её плечи. Однако не выгонять же живую душу на лютый мороз. Так или иначе, пришлось ухаживать за неожиданно свалившемся на её бедную голову мальчонкой. Справедливости ради, стоит отметить, что уж очень много хлопот больной ребенок привычной к тяжелому физическому труду женщине не доставлял. Смазать раны целительскими мазями, протереть хилое тельце смоченной в воде тряпицей, убрать набухший изгаженный сфагнум от чресл ребенка и заменить новым, напоить настоем трав, а когда тот стал способен принимать пищу и накормить — не велики труды. Зато в доме появилась живая душа, с которой можно словом перемолвиться. Сама не заметила, как попривыкла к вынужденному постояльцу.

Егоровну немного беспокоило полное незнание мальчишкой элементарных жизненных реалий. Это же надо было так переволноваться, чтобы забыть откуда родом, и кто твои родители. Впрочем, не мудрено, чай верст не менее пяти отмахал, а то и больше по морозу практически без одежки, да зашибся при падениях сильно.

К тому же, Андрей сплошная загадка. Его не по-детски глубокие вопросы обо всем на свете. Временами задумчивый взгляд, да и сам при этом зависает, будто размышляет о чем-то очень важном для себя. А еще его говор странный. Так говорят люди с московских болотин — акают, словно гуси растревоженные и лопочут быстро-быстро, будто куда торопятся. Да и словечки всякие непонятные, будто заграничные то и дело проскальзывают: анриел, дас ист фантастиш, читернул, пипец, ошизеть и еще много всякого эдакого. Такое впечатление, будто пацан долго жил где-то в неметчине, там и понахватался.

Ладно, может что и вспомнит потом, когда в полное сознание придет. Оно ведь до сегодняшнего дня вообще ничего о себе не знал, имени своего не мог назвать и вдруг этот сон. Страшный кровавый, однако проливающий хоть какой-то свет на случившиеся два месяца назад события.

— Эй, Епифан! Притормози-тко! К тебе подсяду на облучок, разговор имеется.

— Счас, Егоровна, — невеликий статями мужичок лет за сорок в тулупе, валенках и меховой ушанке дернул поводья и скомандовал лошадкам: — Тпру-у-у!

После остановки знахарка вышла из возка, уселась рядом с возчиком и тут же завела интересующий её разговор:

— А скажи-ка, Епифан, каково счас в Добролюбово? Как житье-бытье? Не было ли каких событий особенных, аль гостей неожиданных?

На вопросы мужик ответил не сразу. Впрочем, размышлял недолго.

— Дык, приезжал к Новосёловым надысь свояк. — И блаженно зажмурившись продолжил: — Хорошо погуляли тогда считай всем опчеством. Не поскупился Фрол, выставил ведро казенной. Хоша потом и до домашних запасов дошло…

— Ты мне про пьянство не гуторь! — оборвала счастливые воспоминания Епифана старушка. — Ты по делу рассказывай.

— Вообще-то ничего такого и не случилось. У Бурмистровых сарай загорелся, к счастью, на дом не перекинулось, только свин окочурился. Не сгорел, задохнулся. Ну мы его оприходовали, чтоб, значица, добро не пропало. А чё, мясо оно вполне скунсное, хоша и дохлятина, по сути.

— А боле из чужих никто не приезжал?

— Не, Егоровна, никого не было… Ах да, урядник вначале зимы посетил, так сказать. О чем-то со старостой говорили. О чем — нам не сказывали. А так всё тихо-мирно. Блаадать! Делов у людей по зиме токо за скотиной ухаживать, да игрушки резать из липы на весеннюю ярманку в Боровеске. Купцы в последнее время оченно антиресуются, скупают, не торгуясь. Грят, даже в Европах товар сбывают, даже в Китай и Персию возят. А по мне, таки одно баловство…

— Просто руки у тебя кривые Епифан, не приспособлены к тонкой работе с деревом, — одернула мужика Егоровна.

— Эт точно, — ничуть не обиделся возничий, — с деревяшками не в ладах, зато коняги мои кормят. У всяка свой гешефт.

— Эко ты словечек понахватался, братец.

— Дык недавно ажно целую неделю купчину из жидов возил по окрестностям, да не одного, а с целым ихним кумпанством. Чёй-то оне тут вынюхивали, баушка. А у них что ни слово, так: гешефт, шлимазлы, о вэй и не морочьте мне мозг. Иной раз как начнут тараторить, хрен разберешь, хоша вроде бы и по-русски, а вот как бы и не совсем.

— А чего хотели?

— А бог их знает. Вроде землицы прикупить для разведения свиней, нас гоев кормить. Поначалу с помещиком Заслоновым вроде бы сторговались. Дык селяне во главе с отцом Кондратием как узнали, похватали вилы да косы, явились ко двору и пообещали… это, как его?.. аутодахве устроить, иначе говоря, спалить помещика со всеми его хоромами. Бунт, конечно, полиция приезжала. До стрельбы дело не дошло, но Заслонов спужался знатно, жидам отказал и аванец возвернул. Расстроились купчины, жуть как, мне не доплатили ажно пять рублёв. А я-то тут причем? Возил справно, куды скажут. Вот так, Егоровна, и начинаешь понимать, отчего народ жидов не любит.

— Да ладно, те, — неожиданно возмутилась старуха, — поди срок договорной не отработал, а на людей хулу наводишь!

— Что верно, то верно, — сняв с головы ушанку, крестьянин почесал плешивый лоб, — договаривались на две седмицы, а получилось так, что возил одну.

— Ну вот, а чего же ты хошь?! Аванс не отобрали, скажи спасибо.

Разговор на какое-то время затих. На въезде в город у моста через речку Протву случилась заминка. Две встречные крестьянские повозки не смогли разъехаться на узкой дороге, сцепились оглоблями. Таким образом создался приличный затор из конных экипажей по обе стороны моста. Любопытный Епифан умчался «оказывать помощь». Василиса Егоровна вернулась обратно в возок на пассажирское место.

Город Боровеск, расположенный на правом холмистом берегу реки Протва, ничем особенным знаменит не был. Население порядка пятнадцати тысяч душ, три тысячи дворов с подворьями и огородами широко раскинулись вдоль берега петляющей будто змея реки. Какое-то время основным занятием местного населения было садоводство и огородничество. Боровеские соленые огурчики и маринованные грибы пользовались ажиотажным спросом далеко за пределами Калужской губернии, а моченые в квашеной капусте яблоки подавались к столу самому государю императору и его семейству. Промышленное производство здесь издревле представляют несколько суконных и ткацких фабрик, изготавливающих грубое шерстяное сукно и льняное полотно в основном для армейской надобности. После того, как в двух верстах от города прошла железная дорога, Боровеск начал потихоньку прирастать населением. Продвинутая молодежь из окрестных сел и деревень устремлялась на «чугунку» чтобы освоить новые технические специальности: слесаря-ремонтника, машиниста паровоза, путеобходчика, на худой конец, кочегара, кондуктора и множества других профессий.

Именно к железнодорожной станции для начала направился возок крестьянина Епифана. Если конкретно, к привокзальному трактиру Еремея Силыча Сидорова. Управляемый опытной рукой экипаж лихо въехал на трактирное подворье и остановился прямо у главного входа.

Прибытие Егоровны не осталось без внимания. Сам хозяин трактира, мужчина лет пятидесяти, с седой окладистой бородищей едва ли не до пояса, при этом с практически лишенной растительности головой. Был он человеком очень высоким, ростом едва ли не сажень и соответствующим разворотом широченных плечищ. Комплекции был могучей (по слухам в молодости легко ломал подковы и гривенники пальцами закатывал в трубочку), но с возрастом начал страдать от избытка веса и связанными с данным обстоятельством недугами. Благодаря снадобьям сельской знахарки он не превратился в руину, за что очень уважал старушку и был рад принять её у себя в любое время дня и ночи.

Вылетев на крыльцо, он подскочил к возку и, ухватив пожилую даму за ручку, радостно запричитал:

— Какие гости, Боженьки мои! Уважаемая Василиса Егоровна! Благодетельница наша! Рад, рад тебя видеть! Добро пожаловать в наши палестины!

— И тебе не хворать, Еремеюшка! — Третьякова с царственным видом поприветствовала трактирщика. — Угол, да ложка каши в этом доме, надеюсь, найдутся для пожилой женщины?

— Окстись, Егоровна! — возмущенно воскликнул трактирщик. — Даже если все нумера будут заняты, сам пойду ночевать на сеновал, но тебя привечу по самым наивысшим штандартам!

Спаси тебя Христос, добрый человек! — Василиса Егоровна одарила Сидорова благожелательным взглядом, после чего, повернувшись к вознице, спросила: — Епифан, ты у родни ночевать будешь, али для тебя тут место подыскать?

— Не, Егоровна, у свояка перекантуемся, а счас бы роздыху лошадкам с кормежкой предоставить, а мне щец, да водочки шкалик для сугреву, да чаю индейского с ватрушками. Уж больно выпечка славная у Еремея Силыча.

— Будет тебе всё, что просишь, и лошадкам твоим овес, — усмехнулась женщина, — тока сначала дело. — Переведя взгляд на трактирщика сказала: — Еремей Силыч, ты бы кликнул своих халдеев, чтобы сани разгрузили. Привезла тебе тут от излишков своих.

— Это мы мигом, — Сидоров ощерился парой недостающих зубов, — Егоровна, а как насчет мазей твоих чудесных, да настоев целительных, да пилюль волшебных? У меня запас на исходе.

— Всё есть, Еремей, тока об этом вечером поговорим, когда возвернусь. А пока веди баушку в свои хоромы, устала с дороги, а мне еще полгорода объехать сёдни. А тебе, Епифан, полтора часа на все про все, так что не тяни и будь готов к выезду.

— Слушаюсь, ваш-ство! — по-военному отрапортовал возница, радостный от предвкушения вкусного обеда со шкаликом водки и плюшками под чай за счет доброй Егоровны. Вообще-то в армии ему служить не довелось, но насмотрелся за долгую жизнь на разных служивых, даже перенял кое-какие их маниры и ухватки.

Женщина не обратила внимания на кривляние наемного работника, уцепилась за толстенный бицепс Еремея Силыча и с достоинством боярыни пошагала вверх по довольно крутым ступенькам высокого резного крыльца.

В ресторации трактира было вполне уютно. Хозяин, на дух не переносивший запаха табака категорически запрещал посетителям смолить в общем зале. Для заядлых курильщиков было отведено специальное помещение, на худой конец, можно было выкурить цигарку и во дворе. Иногда на этой почве случались конфликты, кто-то пытался нарушить установленные правила. Но стоило хозяину предстать перед бузотером во всей своей несокрушимой могутности, желание скандалить у бузотера напрочь пропадало. Лица благородного происхождения предпочитали принимать пищу в отдельных кабинетах, там курить разрешалось.

Егоровна отказалась уединяться в кабинете. Ей нравилось наблюдать за людьми. Еремей Силыч галантно усадил старушку за отдельный столик в сторонке от чинно снедающих обывателей и весело гомонящей компании военных, коротающих время за бутылочкой игристого вина перед отправкой своего состава к месту дислокации воинской части. И, оставив на попечение расторопного халдея, удалился по своим делам.

Как только пожилая дама сделала заказ с соседнего столика её окликнул, невысокий мужчина неприметной наружности в гражданском сюртуке и знаками различия в петлицах коллежского секретаря:

— Василиса Егоровна! Какими судьбами?!

Старушка повернула голову и в свою очередь радостно всплеснула ручками. Пожалуй, это именно тот самый человек, способный пролить свет на некоторые интересующие её вопросы — главный почтмейстер при железнодорожной станции Виталий Романович Величко.

— Виталий Романович, рада вас видеть! — Дама поднялась со своего места и, подойдя к столику чиновника, спросила: — Если не возражаете, уважаемый, присоединюсь к вам. Одной за столом как-то не комильфо.

— Ну что вы дрожайшая Василиса Егоровна, — почтмейстер вскочил со стула, подбежал к даме и галантно отодвинул стул, чтобы той было удобно сесть, — лицезреть вас и вкушать пищу в вашем присутствии для меня великая честь. Боренька, сынок и единственный наследник, после ваших процедур, будто заново родился. Я и супружница моя каждый раз при посещении храма ставим свечу перед иконой Николая Угодника за ваше здравие.

— Спаси Христос! — перекрестилась старушка, а за ней и коллежский секретарь. — Рада, что у Бориса всё хорошо. Если бы на пару дней припоздали, быть беде. Цепень разросся и практически закупорил кишечник. Куда тока врачи смотрели?!

— Врачи, врачи! — горестно воскликнул Величко. — Что они знают эти врачи?! Учат их учат в университетах, а толку никакого. «У вашего мальчика, сужение тонкой кишки, опухоль, резать нужно». Благо не послушался эскулапов, к вам поехал. А когда червяк наружу полез, мне ажно дурно стало, едва не вырвало. Хорошо супруга моя при этом не присутствовала. Не приведи Господь вновь повторится.

— Овощи мойте тщательно, воду пейте тока кипяченую, мясо и рыбу варите подольше, руки мойте перед едой, от кошек и собак ребенка держите подальше. Малой он еще у вас, Виталий Романович, погладил по шерстке котейку, пальцы в рот сунул, а что там было на той шерстке и на пальчики перешло, одному Господу нашему ведомо.

Тем временем в залу примчался служка с подносом, на котором исходил паром небольшой самовар с заварочным чайником китайского фарфора и прочими приборами для чаепития, а также блюдом с разными заедками. Обнаружив пустующий столик, забегал глазами по помещению. Наконец нашел взглядом старушку, мило беседующую с главным почтмейстером и резко поменял траекторию движения.

— Василиса Егоровна, что-нибудь еще изволите заказать? — разгрузив поднос, угодливо заулыбался халдей, после того, как серебряный гривенник, протянутый сухенькой женской ручкой, удобно пристроился в одном из карманов его рабочей одежды.

— Ступай, голубчик. Ежели чего понадобится, позову. Не забудь обслужить моего возничего. Скоро должон подойти.

— Буисделано, не извольте беспокоиться, — отрапортовал официант и будто растаял прямо в воздухе. Третьякова помотала головой, отгоняя морок, затем понюхала воздух, не, волшбой не пахнет. Значит, просто примерещилось.

Женщина выпила две чашки чая в прикуску с восточными сладостями, кои регулярно поставляют в российскую глубинку пронырливые купцы из далеких стран: Персии, Китая, Индии и даже с каких-то южных островов. Утолив жажду и голод, Егоровна отодвинула чашку подальше от края стола, чтобы ненароком не разбить и проницательными взглядом посмотрела на сидящего напротив Величко.

— А вы все по почтовой части, уважаемый Виталий Романович?

— По ей самой, Василиса свет Егоровна. Мню, до самого моего пенсиона здесь продержат. Да и прижились в Боровеске с Екатериной Львовной и Боренькой. Нам здесь хорошо. Домик, сад, огородик небольшой. Оклад грех жаловаться. Хватает на семью и пару слуг содержать Катеньке в помощь по хозяйству. Работа хоть и беспокойная, но интересная. Чего еще от жизни желать?

— А чего беспокойная? Вроде раньше не жаловался, — насторожилась Третьякова.

— Дык сам не понимаю, — недоуменно пожал плечами почтмейстер. — До этой зимы все было спокойно, а вот с прошедшего декабря столичное начальство будто наскипидарили в интимных местах. Проверка за проверкой. Хорошо, что трясут в основном непосредственно железнодорожников, но и нам почтарям изрядно перепадает от внимания всяких инспекторов, уполномоченных и прочих проверяющих. Я точно не знаю, но поговаривают, душегубцы прям в поезде лишили жизни какую-то весьма родовитую даму с двумя её детишками. Не зарезали, как водится, у обычных бандитов, а придушили, чтобы не проливать благородную кровь. — Величко наклонился к даме и, понизив громкость голоса едва ли не до шепота, сказал: — Слухи ходят о грядущей войне между боярскими родами. Да и вообще неспокойно как-то стало окрест. Газету в руки возьмешь и жить не хочется. Недавно прочитал будто к нашей Земле приближается гигантский камень, едва ли не с Луну размером. А ну как хрястнет по нам, так и не спрячешься никуда, как тараканов безмозглых всех людишек расплющит. А еще, в Индейском окияне на острове Кракатау извержение вулканическое случилось. Скоро всю Землю смогом затянет, Солнца не увидим ажно сто лет…

Панический словесный понос собеседника быстро надоел Егоровне. Вроде с виду приличный уравновешенный мужчина, а начитался всякой псевдонаучной ерунды, теперь потихоньку обрастает параноидальными комплексами.

— Вы, Виталий Романович, поменьше бы всякой ерундой увлекались. Где это видано, чтобы планиды на головы людям падали? И вулканы, насколько мне известно, постоянно извергают из недр земных дым, огонь и серу, и пока что небеса не заволокло. Господь не допустит подобного непотребства, мы тут не Содом с Гоморрой, а православные християне, живем в благочинии и страхе перед гневом Всевышнего. Вы лучше вот что мне скажите: из какого рода была та женщина?

— Какая женщина? — коллежский секретарь недоуменно заморгал глазами на Егоровну.

— Ну которую душегубцы жизни лишили.

— Ах, это! — радостно воскликнул Величко. — Так сие мне неведомо. В газетах этот случай так и вовсе огласки не получил, так что фамилию безвинно убиенных женщины с детишками назвать не могу. — Мужчина встрепенулся, извлек из бокового кармана своего форменного кителя часы-луковицу на цепочке и, посмотрев на циферблат, извинился перед собеседницей: — Прошу прощения, уважаемая Василиса Егоровна, но дела-с, никуда от них не деться. Позвольте откланяться. Рад был с вами повидаться. Появится свободное время, добро пожаловать к нам в гости. Екатерина Львовна будет рада, а уж Борюсик-то как обрадуется, словами не передать!

Главный почтмейстер ушел, а Егоровна наполнила чашку заваркой, затем разбавила кипятком из самовара и в состоянии полной отрешенности принялась потихоньку прихлебывать ароматный чай, собранный на далеком тропическом острове Цейлон ловкими пальчиками темнокожих работниц и доставленный в порт Рига быстроходным англицким клипером, а затем по железной дороге и гужевым транспортом развезен по всей европейской части России-матушки. Впрочем, голова пожилой дамы была занята вовсе не долгой дорогой чайных листьев к её столу, а совершенно иными мыслями.

Итак, зверское смертоубийство в декабре прошлого года вовсе не было плодом воспаленного воображения Андрюшеньки. Мальчик действительно стал свидетелем гибели родных ему людей. Молодец, не растерялся, выпрыгнул из мчащегося на всех парах поезда. Господь всемогущий и милостивый уберег его, не позволил сгинуть в зимнем лесу без одежки и обувки, кровожадных хищников отвел и верный путь указал туда, где смогут помочь.

«Выходит мне знамение, — сделала заключение Василиса Егоровна, — если что, приложить все возможные усилия, чтобы не допустить гибели отрока Андрея. Получается, нужен он Спасителю для какой-то неизвестной пока что надобности, потому и сохранил».

В общем-то, вполне здравые мысли, укладывающиеся в философско-религиозные каноны российского православия девятнадцатого века. Люди искренне верят в Бога, и всё, что происходит вокруг непременно связывают с его волей. А уж если это выходит за рамки обыденного, тут уж и вовсе без Бога ну никак.

В назначенное время возок, запряженный парой каурых лошадей, весело двигался по кривым сильно зауженным сугробами улицам уездного города в сторону его центра.

Вот и знакомый дом полковника от инфантерии в отставке Родионова Владислава Терентьевича, назначенного указом Его Величества Государя Императора градоначальником Боровеска. Двухэтажный кирпичный особняк, окруженный тенистым садом, вдобавок отделенный от шума торговых рядов липовой аллеей. Сами дом и сад опоясывала ажурная кованная ограда в виде острых пик.

Возок остановился у витиеватых ворот. Епифан без понуканий покинул место возничего и, подбежав к полосатой будке охранявшего ворота бдительного стража, бодрым голосом доложился:

— Василиса Егоровна Третьякова мелкопоместная дворянка, по личному делу к Его Высокоблагородию!

Вне всякого сомнения, Егоровну тут знали и неоднократно привечали. Страж ворот, повернувшись к возку низко поклонился выглянувшей оттуда старушке:

— Наше вам почтение, глубокоуважаемая Василиса Егоровна!

В ответ женщина улыбнулась и поинтересовалась:

— Как твой свищ, Никодим Макарыч? Не беспокоит?

— Храни тя Христос, матушка, за твою душевность и доброту. Как попил твово зелья, так все будто рукой сняло.

— Береги кусалки, водицу ледяную не пей более и шибко горячего тоже. Перед сном вином хлебным полощи, да внутрь не употребляй, выплевывай…

— Дык где ж это видано, чтобы водку выплевывать?! Мы её непременно внутрь. Вот спасибо Василиса Егоровна! А то моя мымра как достану штоф, начинает вопить во всю свою луженую глотку, мол, хватит её жрать окаянную. А как не выпить, когда тебя ежедённо и даже еженощно пилят словесно, иногда действием. Ты бы хотя какое успокоительное для моей бабы дала, что ли.

На что дама язвительно усмехнулась.

— Ага, чтобы выпила и навеки упокоилась? Ты это имеешь ввиду?

— Чур, чур тебя! Грех это великий травить живых людей. Не, до смерти не надо, а так, чтобы орать перестала, да кочергой махать, что ни попадя.

— Ты нас внутрь запускать собираешься?

— Дык, прощеньица просим, уважаемая.

Ворота распахнулись, возок вкатил во внутренний двор резиденции городского головы.

— Вот скажи мне, Владислав Терентьевич, — отхлебнув из тонкой фарфоровой чашки новомодного кофею Егоровна завела интересующий её разговор, — я собираюсь в гости к родне в Нижний и вдруг узнаю на железной дороге непорядок, женщин беззащитных душегубцы жизни лишают. А мы люд православный ничегошеньки об этом не знаем. Вот поеду на поезде, а ко мне в купе ворвутся, мало отберут всё добро, снасильничают, да пришибут как слепого котенка.

Кофеи гоняли в личном кабинете городского головы. Егоровна передала супруге градоначальника очередную порцию лекарственных средств от многочисленных болячек настоящих и мнимых семейной пары: мазей и пилюль для внутреннего приема, и та удалилась заниматься экстренным восстановлением здоровья. Тем временем полковник Родионов, как человек гостеприимный, вынужден был за чашкой кофе развлекать неожиданную визитершу.

— Это откель у тебя такие сведения? — поинтересовался градоначальник и скептически посмотрел на придавленное возрастом и жизненными невзгодами к земле старое тело и на изборожденное морщинами лицо, реально оценивая возможность изнасилования хоть кем-нибудь пожилой лекарки.

— А ты не уклоняйся от вопроса! — не унималась старуха. — Скажи, факт такой имеет место, али люди врут? — Затем, сбавив напор, просящим голоском продолжила: — Я ж не ради любопытства спрашиваю, Владислав Терентьевич, мне в мае путешествие предстоит, так вот, даже не знаю, ехать али не ехать. А если ехать, левольверт брать с собой, али дома оставить. Стрелять-то я могу, но боюсь кого не того невзначай порешу сослепу.

Вид воинственной бабки изрядно повеселил отставного вояку.

— Не, Василиса Егоровна, стрелять должны люди, тому специально обученные и уполномоченные властями. Будь я на месте нашего Государя, тут же издал указ об отмене свободного ношения гражданскими лицами огнестрельного оружия.

— Ага, получается, бандитам нас мирных християн убивать разрешается, а нам душегубцев трогать нискни? Так что ли? — Егоровна с укоризной посмотрела на полковника Родионова.

— Ни в коем случае. Просто в стране должен быть во всем порядок. Жулики, бандиты и прочий преступный элемент должны находиться в тюрьме. Благо у нас для этого Камчатка, Сахалин да Аляска имеются. То же самое касается всяких политических и прочих смутьянов, супротив данной Богом власти выступающих. Всех, на освоение новых земель. Вот тогда благость и спокойствие в государстве Российском настанут. А насчет твоего вопроса, действительно придушили женщину с несовершеннолетней дочерью сын малолетний куда-то пропал, предположительно спрыгнул с поезда на ходу, да сгинул в лесной чаще. В общем, исчез бесследно. Там какие-то родовые разборки, то ли она бежала от нелюбимого мужа, то ли её выгнали за что-то из семьи супруга. Дела темные, нам простым смертным лучше об этом не знать.

— А как звать-величать покойницу-то?

— Иноземцева Наталья Прохоровна, в девичестве Шуйская тридцати четырех лет, девочка Алена четырнадцати годков от роду, сын двенадцати полных лет, зовут Андрей. — После этих слов градоначальник широко заулыбался и с явной подковыркой продолжил: — Так что Егоровна, свой «левольверт» можешь оставить дома. Пакуй баулы и спокойно садись в поезд, никто на твою девичью честь покушаться не станет.

— Все вы мужики без исключения охальники! — Егоровна, наморщила крючковатый нос, показушно изобразила обиду на лице.

— Прости старого дурака, коль обидел, — тут же повинился отставной полковник, — мы военные — народ простой, бывало ляпнешь, что-нибудь эдакое, а тебе тут же перчатку в физию и орут «к барьеру, сударь!».

— Да ладно, — махнула сухенькой ладошкой пожилая дама, — и вовсе ты меня не обидел. — Пожалуй, мне пора, еще в два дома заглянуть по знахарской надобности, а дело к вечеру. Тебе, Владислав Терентьевич, не хворать. Выполняй всё, что я там тебе прописала на листочке. И спасибо, успокоил. Значица, знатные рода промеж собой воюют.

— Не сомневайся, Василиса Егоровна, простых людей, вроде нас, их дела не касаются даже в том случае, коль из пушек и ружей палить и огонь с моланьями метать друг в дружку станут. Перед началом баталии всех непричастных предупредят и выдворят за пределы зоны предстоящих боевых действий, а коль какой ущерб движимому или недвижимому имуществу мирных граждан случится, непременно возместят.