Пламя, объявшее наши крылья

Александр Хромов

Север – обнесенная снегами колыбель всего сущего, где, по преданиям, происходят настоящие чудеса, а в непроходимых чащобах еще обитают неисповедимые приверженцы первых богов. Эта история о юноше и его страдающей деменцией сестре, что вынуждены были искать спасение в упадочном морозном городе, затерянном среди вьюг и поверий. Но можно ли обрести покой в том месте, где под сенью первых звезд явственно ощущается дыхание бытия, а шепот неотличимых древ способен утянуть рассудок в омут безумия?

Глава II

Ворон надеялся на свои силы, но гнетущие воспоминания о том злосчастном дне, разделившем жизнь на «до» и «после», непрестанно посещали его, вытягивая из измученной души малейшие краски.

Удар. Еще один. Оглушительный грохот и треск эхом раздавался по всей пограничной твердыне.

— С меня хватит! — стол с картами и чертежами замка оказался перевернутым, а восседающие за ним советники обратили свои ошарашенные взоры на взбешенного князя. Это был могучий человек с короткими темными волосами и густой бородой. — Тут и так все понятно. Я иду вниз.

— Но ведь их там целая лавина! — неуверенно выдавил из себя один из приближенных.

— Я не боюсь жалких сумасшедших оборванцев! — мужчина встал из-за завалившегося стола и повелел оруженосцам принести его доспехи и оружие. Пока приказ исполнялся, он в неистовстве бродил по просторному залу, не находя себе никакого места — все то, что он выстраивал десятками лет, рушилось у него на глазах. — Свободны!

Советники ушли, и лишь только одна рыжеволосая женщина осталась восседать в окружении опустевших стульев и лежащего вверх ногами стола. Ее вьющиеся локоны пышно ниспадали на грубое и плотное темное платье, на груди которого был детально вышит дивный красный феникс, расправивший свои пылающие крылья. Такая же величественная птица красовалась на тунике князя и его сюрко, что надевался им поверх грозных лат, закрепляемых ныне оруженосцами. Почитаемый герб семьи с честью и гордостью носился всеми ее членами.

— Ты не успеешь дойти до низа, Рикард, — спокойно заверила женщина, поправив упавшие на ее лицо огненные пряди. И, словно устав от всего происходящего вокруг, она томно поднялась на ноги.

— И ты туда же? — с ноткой удивления вопросил нахмурившийся князь, взирая на женщину.

— Еще чего. У нас есть десять минут на то, чтобы навсегда попрощаться с детьми, и еще десять, чтобы подготовиться к приходу гостей. Я уже чувствую смрад этих проклятых безумцев и поэтому советую поскорей закончить с первым пунктом, — равнодушный женский голос вовсе не выражал никаких эмоций, и незнакомому человеку подобное наверняка показалось бы до невозможности странным.

— Ты права, моя родная. Дети не виноваты, что мы не смогли их защитить. Они не должны разделить нашу проклятую участь, — поправив кольчугу, мужчина размял шею, готовый облачиться в металлический панцирь, заблаговременно подготовленный для него.

— Отец, я все слышу! — недовольный голос Ворона вклинился в диалог, и вскоре сам наследник показался в дверях. Лицо его было красным от услышанного, а черты лица явственно выражали решительность. — Я не собираюсь оставлять вас! Неужели ты думаешь, что я предам тебя? — торопливо проговаривал он. В руках его сверкал искусно выкованный и гравированный одноручный меч, хотя тело не было защищено ничем, кроме повседневной тканевой одежды.

— У меня нет времени, чтобы спорить с тобой, неблагодарное дитя! — повысил тон князь. Но ему было прекрасно видно, что упрямый Ворон не собирается так просто оставлять его одного в этот роковой час. — Не для того мы растили тебя столько, чтобы я видел твою чертову смерть! Где Анна? Не дай бог, ты напугал ее, — услышав свое имя, ожидавшая за дверьми темноволосая девушка неуверенно зашла в зал.

— С ней все в порядке, — голос Ворона стал менее эмоциональным, и, убрав меч в ножны, он обратил взор на рыжеволосую женщину, стоявшую тем временем уже с длинным посохом в руках. Он был похож на оплетенную бесчисленными веревками иссушенную ветвь какого-то крепкого белого дерева. — Мать, почему вы просто не уйдете с нами? Наш замок… — Ворон понизил свой тон практически до шепота, — он ведь обречен.

Юноша знал, что о существовании секретного тоннеля вряд ли известно захватчикам. Он представлял, как вместе с семьей садится на заблаговременно запрятанную лодку, и они все вместе уплывают по течению подальше от захваченной твердыни и поближе к спасительной столице. Всем бы хватило места. Все бы могли спастись! Но стылые глаза матери беспристрастно смотрели на него, не выражая абсолютно никакой реакции. Чувствовала она хоть раз за свою жизнь хотя бы тень радости или печали? Неужели с самого своего рождения она была обречена томным взглядом взирать на окружающий ее мир, даже ни разу не засмеявшись?

Ворон помнил, насколько сильно в детстве его пугало ее ледяное равнодушие, пустой взор и уголки губ, что никогда не были приподняты в улыбке. Когда они оставались наедине, ребенком, он в необъяснимом страхе убегал прочь к отцу — вспыльчивому и эмоциональному человеку, но при этом превосходному и благородному лидеру, обладавшему одним из самых надежных замков во всей стране.

Мара лишилась чувств, когда в ее душу проникло красное пламя. Цена за владение магическими искусствами всегда была непредсказуемой, и человеческие чувства — лишь крошечная часть того, на что готов был пойти одаренный человек ради раскрытия своего потенциала. Но способна ли сейчас эта грозная сила спасти их дом? Последователи Змея в безумном раже бежали на стрелы и проливающееся со стен раскаленное масло. Опережая свой убогий таран, они своими окаменелыми головами готовы были ломать ворота, а вьющееся точечками тело существа, казалось, тянулось до самого горизонта. Если бы только Анна могла помочь. Но насколько велик риск? Сестра медленно подошла к брату, отрывая того от раздумий. Уткнувшись носом в его плечо, она начала что-то тихо напевать. Ей было все равно на то, что происходит вокруг.

— Двадцать лет мы строили эту крепость и надежно защищали запад, — начал Рикард. — Я сам, своими собственными руками, клал эти проклятые камни, а Мара засеивала поля. Потому что в те времена мало кто осмеливался отправиться прямиком на рубеж, так близко к границе с этими фанатиками, что тогда еще были заняты сами собой и пустынной ведьмой. Пойми, сын, мы с матерью вложили душу в эти чертовы черные стены. Замок — вся наша жизнь, и, если ты считаешь, что мы сможем просто так сбежать, то это больше похоже на оскорбление. Когда-нибудь ты поймешь, почему мы поступаем именно так, но я надеюсь всем своим сердцем, что тебе никогда не удастся утратить то, что ты должен был оберегать ценой собственной жизни. — Князь надел на себя величественный шлем и, взяв в руки огромный зазубренный двуручный меч, предстал во всем своем разительном великолепии. Мара расположилась рядом со своим мужем, а позади них в мрачном безмолвии застыли трое оставшихся, уже закованных в броню, преданных дружинников. Среди них был даже вечно недовольный интендант, никогда не нравившийся молодому наследнику.

— Отец… — проговорил Ворон, чувствуя, как глаза его жгут норовящие высвободиться слезы. Сейчас он даже завидовал невозмутимой матери, понимая, что и чувство боли ей тоже было неведомо.

— Я научил тебя читать карту, ты умеешь ездить верхом и владеть мечом. Ты мой сын, и у тебя есть все необходимое для того, чтобы повторить мой путь и не делать глупых ошибок. А теперь иди. Бери нужные вещи и используй проход. Я бы не хотел, чтобы Анна пострадала. — Рикард осмотрел детей в последний раз и наконец добавил: — Но запомни, это очень важно. Даже не пытайся сунуться в обреченную столицу. Только на севере для тебя отыщется возможность выжить и обрести должное величие.

Недолгое прикосновение к плечу холодной и невыносимо тяжелой металлической перчаткой, и отец в сопровождении своих людей громкой железной поступью направился к дверям, ведущим прочь из княжеского зала. Мать ненадолго задержалась, бесчувственно поцеловала Анну в затылок и обратила мимолетный взор на своего сына.

Этот взгляд. Он еще долго будет терзать его душу.

В те доли секунды, казалось, что сам мир вдруг остановился. Зрачок Мары дрогнул, и Ворон оцепенел, теряя дар речи. На сущее мгновение ему показалось, что в равнодушных безучастных глазах впервые за долгие годы возникло мелькнувшее чувство искренней материнской любви.