Брежнев: «Стальные кулаки в бархатных перчатках». Книга первая

Александр Черенов

«Беспощадный боец со стальными кулаками, хотя и в бархатных перчатках», «Железные кулаки в бархатных перчатках». Это всё – о Брежневе. Леонид Ильич был умным, хитрым и жёстким лидером, настоящим борцом за власть.«Быть Генеральным секретарём ЦК – это не значит благодушно царствовать, это постоянное маневрирование, сложные расчёты, милые улыбки и внезапные удары» (М. Восленский). Настоящий Брежнев – такой. Таким он и побеждает своих куда более образованных и якобы более достойных соперников…

Глава шестая

— Так, и что у нас получается?

Леонид Ильич склонился над списком членов ЦК и кандидатов в оный.

— Значит, говоришь, Северный Кавказ «отработан»?

— Почти.

–??? — и Кириленко тут же поправился:

— Кое-что надо ещё закрепить, а кое-кого «довести до готовности».

Брежнев усмехнулся.

— Ну, об этом можешь не беспокоиться: это я поручил Игнатову.

— Ну, и как он?

Глаза Кириленко загорелись непритворным интересом.

— Как отнёсся?

— Нормально отнёсся, — добродушно усмехнулся Брежнев. — С энтузиазмом — и даже с какой-то радостью. С мстительной радостью.

Лицо Кириленко тоже не осталось без мимики.

— Ещё бы! — ухмыльнулся он. — Никита так ему наподдал, что до сих пор, небось, задница болит.

— Вот-вот.

Леонид Ильич закончил проставление «крестиков» напротив фамилий «отработанных» членов ЦК, и весело посмотрел на Кириленко.

— Так что Григорьич будет носом рыть землю для того, чтобы подкопать Никитку. Он, кстати, уже выехал на отдых. В Кисловодск.

— А «Лысый»?

Голос Андрея Павловича дрогнул: «на кого умышляем?!».

— А что «Лысый»? — ухмыльнулся Леонид Ильич: оба они с Кириленко — обладатели шикарных шевелюр, имели «законное право» так «аттестовать» Хрущёва. Разумеется, лишь тогда, когда тот не мог слышать. — До него регулярно доводятся слухи о тех эпитетах, которыми награждает его Игнатов. Хрущ уже к ним привык не меньше, чем к похвалам других. Поэтому, даже если он и прознает о встречах Игнатова с секретарями обкомов и крайкомов, вряд ли это его насторожит: Григорьич материт его на каждом шагу. Ну, разве виноваты уши этих секретарей, что они окажутся на пути языка Игнатова?

Кириленко расхохотался: как мастерски умеет Леонид Ильич формулировать самые каверзные мысли! И как он умеет вселять уверенность в соратников!

— А что Николай?

— Подгорный? Работает. И включился очень активно. Мотается по стране. Встречается с людьми. Нюхает, от кого чем «пахнет». В этом отношения на Николая можно положиться: не подведёт. И нюх у него — собачий.

— Семичастный?

Брежнев выдержал паузу в пару секунд, не больше.

— Не мешает. Володя — парень с пониманием. Он быстро «сориентировался в обстановке». Да, и Хрущ ему надоел: Семичастному хочется много больше того, что он имеет сейчас. А Никитка его «затирает», «держит на поводке», постоянно вмешивается в дела Комитета. Да и вообще: не проявляет должного уважения. А после истории с Пеньковским и Винном — особенно…

— А что — Полянский?

Взгляд Брежнева потеплел — а следом за ним и голос.

— Митя? Это, можно сказать — мотор нашего небольшого, но дружного «коллектива». Умница. Работает, как ювелир. Нигде лишний раз «не засветится». Нигде ничего «не ляпнет». И при этом всё делается по плану! Все порученные ему вопросы или уже отработаны, или будут отработаны в ближайшее время: я в этом нисколько не сомневаюсь. Митя — исключительно компетентный и трудолюбивый человек. И у Хруща — в авторитете: не зря он — самый молодой по возрасту член Президиума!

Дифирамбы Леонида Ильича имели под собой основания. Дмитрий Степанович Полянский, рождения седьмого ноября тысяча девятьсот семнадцатого года — знаменательная дата! — в своё время окончил Харьковский сельскохозяйственный институт, работал там же в Харькове, по комсомольской линии. Затем отслужил «срочную», а вернувшись «на гражданку», был направлен в Москву, в ВПШ — Высшую Партийную Школу. По окончании её был «брошен» на Алтай, где работал начальником политотдела МТС и секретарём одного из райкомов партии. В августе-сентябре сорок пятого, после разгрома милитаристской Японии, был включён в состав делегации, которая по личному указанию Сталина направлялась на Курилы и Сахалин для определения перспектив их народнохозяйственного развития.

Неожиданно глава делегации Анастас Микоян серьёзно заболел — настоящей, а не «дипломатической» болезнью — и двадцатисемилетнему Полянскому, опять же по личному указанию вождя, пришлось самому возглавить делегацию. Справился с порученным делом он хорошо, заслужив одобрение Сталина — и его дела «пошли вверх». А вместе с ними — и карьера. Уже в сорок девятом году в возрасте тридцати одного года Полянский становится вторым секретарём Крымского обкома ВКП (б).

Вскоре по «ленинградскому» делу «оптимизируют» первого секретаря обкома, выходца из Ленинграда Соловьёва — и Полянский становится самым молодым в партии руководителем областной организации. Если бы не внезапный уход Сталина: «подвёл вождь!» — быть бы ему в скором времени в Москве, в Президиуме ЦК.

Но не только «неплановый уход» вождя переиначил судьбу Дмитрия Степановича. В пятьдесят четвёртом «тихой сапой» — а точнее, бесконечной чередой интриг — дорвавшийся до власти Хрущёв решил передать Крым Украине. Так сказать, в подарок славному юбилею: «Триста лет — вместе!», в приложение к тосту «За дружбу между народов!»

Поразились все — а некоторые даже не смолчали. В числе тех, кто не смолчал, оказался и Полянский. И он не просто не смолчал — а не смолчал на областной партконференции, и даже в обращении в ЦК. Его, разумеется, «не поняли». Потому что «хорошо поняли». Потому, что он «не понял». «Не понял линии партии» — в лице единственного уже «чертёжника».

В результате Полянский оказался в далёком, глухом и совсем не «солнечном» Оренбурге. Но ему ещё повезло: некоторые из «особо непонятливых» пострадали куда серьёзней. Например, «главный партизан страны» Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко. Член Президиума и секретарь ЦК был скоренько определён в министры культуры, а затем «сослан» в Казахстан — и дальше: в заштатные Нидерланды. Именно с Пономаренко началась практика «трудоустройства» опальных вождей «по дипломатической линии».

Полянский не пал духом и продолжал работать. Но уже «берёг голос». «Наверху» это оценили — и «перебросили» его на «тёплое» — во всех смыслах — место: в Краснодарский край. Тоже — первым секретарём.

В июне пятьдесят восьмого сорокалетний Полянский — тогда уже Председатель Совета Министров РСФСР — избирается кандидатом в члены Президиума ЦК. В мае шестидесятого он, наконец, «дорастает» до «полного» члена Президиума — за компанию с Косыгиным и Подгорным. А двумя годами позже он получает назначение на должность одного из заместителей Хрущёва в Совете Министров СССР. Совсем неплохо для его лет, особенно с учётом того, что ещё в пятьдесят четвёртом карьера его могла пресечься раз и навсегда.

Это говорило о многом. О многих талантах Дмитрия Степановича. В числе главных из них — наряду с умом, трудолюбием и организаторским даром — было отменное политическое чутьё. Чутьё момента. Чутьё опасности. Чутьё решающего шага. А ещё — этот невероятный талант по части мимикрии! Уж кого-кого — а его, Диму Полянского, Никита Сергеевич никогда бы не заподозрил в нелояльности. «Никогда бы» — и так и сделал: не заподозрил!

… — Как видишь, работа идёт. Работают люди.

Леонид Ильич положил список в кожаную папку — всегда предпочитал вещи из натуральных материалов — и бросил её в сейф. Глухо щёлкнул замок.

— На днях «отработаю» Шелеста: твоя информация по нему показалась мне перспективной…

… — Пётр Ефимович? Приветствую тебя: Брежнев.

Голос Леонида Ильича генерировал неподдельное удовольствие от общения с руководителем коммунистов Украины. Но, даже если удовольствие и было поддельным, никто не распознал бы «подделку»: Брежнев являлся непревзойдённым мастером по части демонстрации чувств — подлинных и… всех остальных. Это было у него от природы. Распознав в себе эти качества, Леонид Ильич не пустил «дело на самотёк»: развивал, оттачивал и шлифовал мастерство ежедневно. И не было ещё ни одного человека, который не поддался бы его чарам. Даже Хрущёву, долгие годы вынужденному «косить» под «щирого козака» и выплясывать гопака перед Сталиным, было в этом плане далеко до Леонида Ильича.

В редкие минуты откровения — с самим собой — Брежнев с благодарностью вспоминал Грушевого. В политике Константин Степанович оказался его «крёстным отцом». Именно он порекомендовал Леониду Ильичу шире практиковать наличные таланты для достижения своих целей. Именно он раскрыл Брежневу суть «борьбы при социализме»: борьба «за портфель». А «портфель» можно было обрести, только «внушив» и «обаяв». И уже много позже — «подсидев», «подставив» и «подкопав».

— Жаль, что ты мало читаешь, Леонид Ильич, — сказал он однажды Брежневу. — Есть у Аверченко такой рассказ: «Бритва в киселе». Так вот, там актриса Бронзова по наивности думала, что она сможет легко управлять показавшимся ей «киселём» литератором Ошмянским. А он ей, вроде, и не перечил ни в чём — но всегда в итоге побеждал. Побеждал, не воюя: ну, что может сделать «бритва» с киселем»!

Леонид Ильич навсегда запомнил плутовской взгляд, которым его тогда одарил Константин Степанович:

— В тебе, Лёня, есть немало достоинств Ошмянского. Пользуйся ими…

Это искусство пришлось Леониду Ильичу не только по плечу, но и по душе. А она у него была, ой, какой непростой! И те, кто неправильно представлял её, горько жалели о том. Увы — постфактум: до конца дней своих…

— Пётр Ефимович, я слышал, ты на днях будешь у нас на Старой площади?

До уха Леонида Ильича донёсся протяжный вздох — формата стона, и даже — некрасовского, который «…у них песней зовётся».

— Да уж, буду… Вызывают… И не на днях — а прямо завтра. Никита Сергеевич сказал, чтобы к полудню был, «как штык»… Так, что, прямо с утречка и вылечу…

— Ну, так загляни ко мне — как отрапортуешься: есть вопросы… организационного порядка.

Опять «с той стороны» донёсся вздох, он же стон.

— «Отрапортуешься»… Мне бы твой оптимизм, Леонид Ильич… Ладно, буду…

Брежнев знал, какое время выбрать для встречи с Шелестом. Выдели он час до встречи того с Хрущёвым — и откровенного разговора не получилось бы наверняка: Пётр Ефимович — хохол хитрющий, «себе — на уме». Начнёт «вилять» — и так и не скажет ни «да», ни «нет». А встреча после «общения» с Никитой — это совсем другое дело. Это, как говорят в Одессе, «две большие разницы».

Вопрос, по которому «Первый» вызывал Шелеста, не составлял тайны для Леонида Ильича. Он знал, что не на «чаепитие из бутылки»: «на ковёр». В результате второй подряд засухи в большинстве зерносеющих регионов Украины, в республике сложилась тяжёлая ситуация не только с обеспечением населения хлебом, но и с обеспечением скота кормами. Выгорело почти всё. Подчистую.

Петр Ефимович — руководитель крутой и дельный — сделал всё или почти всё — для того, чтобы свести ущерб к минимуму. Порядку стало больше, но только не кормов. Особенно пострадала кукуруза — главная любовь и забота Никиты Сергеевича. Ведь именно за счёт кукурузы Хрущёв намеревался решить проблему кормов. Кукуруза представлялась ему — да и не ему одному — ценнейшей в этом отношении культурой. Так оно и было. Вопрос заключался только в подходе к её насаждению.

А вот тут уже начиналась «заковыка». Можно даже сказать: «загогулина». Никита Сергеевич использовал глагол «насаждать» во всех смыслах: от «сажать в землю» до «вбивать кулаком». Другой формы «наделения добром» он не признавал. И кукурузу начали сеять повсюду: от причерноморских степей до северных окраин, включая Вологду и Архангельск. На Украине же решено было освоить кукурузой огромные площади безводных крымских степей.

Но Таврия — зона рискованного земледелия. Вот, говорят: кто не рискует — тот не пьёт шампанского. Шелест рискнул: попробовал бы не рискнуть! Но рискнул он не только на свою голову, но и на свою задницу: алкоголизм на почве злоупотребления шампанским ему теперь явно «не грозил». А всё — погода: два засушливых лета подряд. В очередной раз «небесная канцелярия» не снизошла к мольбам хлеборобов и партийных работников. И теперь Петру Ефимовичу нужно было ехать в «первопрестольную»: держать ответ. Авторство грехов никого не интересовало: Шелест был избран «на безальтернативной основе».

Для заклания — в качестве агнца. Потому что «у сильного всегда бессильный виноват»…

— Здорово, Пётр Ефимович! Да на тебе лица нет! Ты где его забыл?

— Где забыл, спрашиваешь?

Не приняв шутку даже кислой улыбкой, Шелест обречённо махнул рукой.

— В кабинете у Первого… Там, где его с меня сняли… Вместе «со стружкой».

Пётр Ефимович совсем по-мальчишески шумно повёл носом.

— Ты бы слышал, Леонид Ильич, как он меня крыл! Я ведь и сам, знаешь, мастер, но таких слов ещё не слыхивал! Просто смешал меня с говном! Веришь ли, не помню, как и вышел от него! Хотя, скорее всего, не вышел: или вылетел, или вывалился. Не помню. Сволочь!

Последнее — и явно искреннее — слово вылетело из Петра Ефимовича помимо желания хозяина. Но Леонид Ильич не стал цепляться за случайность: ему нужен был «готовый продукт». Ведь не зря пелось в старинной народной песне: «Одна снежинка — ещё не снег, ещё не снег, одна дождинка — ещё не дождь». Товарища следовало подготовить: вскрыть «по полной» и довести до кондиции. Для шантажа даже случайное признание годилось. Для серьёзной работы — нет. Здесь требовалось чистосердечное признание: объёмистое и с куда большим количеством матерков в адрес «объекта работы».

— Садись, Пётр Ефимович: поговорим.

Шелест, промакивая лысину уже далеко не белоснежным платком — явно «напромакивался» у Хрущёва — грузно опустил полный зад на кожаный диван. Леонид Ильич пристроился рядом.

— Помочь-то хоть обещал?

— Угу, — буркнул Пётр Ефимович, не поднимая головы. — Расстаться с партийным билетом. «Я, — говорит, — вижу, что эта ноша Вам не по плечу. Там могу избавить Вас от неё!» Ну, а потом сразу перешёл на «ты» — и добавил ещё пару слов… по-русски… в мой адрес…

Шелест поднял голову, «по дороге роняя» совсем даже не скупую и не совсем мужскую слезу.

— Знаешь, Лёня…

Иногда они с Брежневым «доходили» в обращении до имён: земляки, как-никак.

–… порой так хочется плюнуть ему в рожу: «допекает», гад!

Дубль «аттестации» уже внушал доверие — и Леонид Ильич сочувственно похлопал ладонью по дрожащей руке Шелеста.

— Плюнуть, конечно, можно, Петя… Только, думаю, что это — не выход… Этим дела не поправишь…

Шелест моментально отставил слёзы.

— Я тоже думаю, что Никитку пора уже призвать к порядку!

Удивительно, но «хитрый хохол» не стал «валять Ваньку» и изображать непонимание, вызывая Брежнева на большую откровенность. Это было необычно для него, но видимо, и в самом деле «припекло мужика».

— Рад, что ты понимаешь всё так, как и следует понимать.

Брежнев обнял Шелеста за плечи.

— И рад, что не стал «косить под убогого». Уж, если мы не будем доверять друг другу, то, что говорить о других?! Этот тип так и будет измываться — над нами, над партией, над страной! Над всем народом!

— Согласен!

Шелест решительно тряхнул крупной лобастой головой. Больше трясти было нечем: остальные принадлежности Пётр Ефимович растряс «по дороге наверх».

— Мы хотим поручить тебе…

— «Мы»?!

Хитрющие глазки Шелеста переполняло любопытство. Но Леонид Ильич не стал играть в конспирацию. Вместо этого он выразительно поиграл своими знаменитыми уже бровями.

— Мы, Петя. То есть, руководители центрального, республиканских, областных и краевых аппаратов партии!

Перечисление впечатлило Петра Ефимовича — и он не стал домогаться конкретизации.

— Так вот, Петро: мы готовы к разным вариантам развития событий. Конечно, не хотелось бы доводить дело до крайностей. Никита — не совсем потерянный ещё человек. Но с ним нужно работать! Пора кончать — не с ним, так с его самодурством!

Шелест насторожился. Он уже понял: Брежнев хочет что-то поручить ему персонально. И это «что-то» наверняка имеет отношение к Хрущёву. Он полностью разделял оценки Леонида Ильича, но лично вступать в противостояние с Хрущёвым?!

— Мы намерены поручить тебе составить товарищеский разговор с Никитой. Он к тебе благоволит, несмотря ни на что. И он тебя послушается! Скажи ему, что…

— Э, нет!

Пётр Ефимович даже отдвинулся от Брежнева.

— Как это: «скажи»! Где?!

— Да на Пленуме! У себя, в Киеве!

— На Пленуме?!

Шелест вскочил с дивана, как ужаленный.

— Ты в своём уме, Лёня? Да он же меня сожрёт!

— Так ведь ты говоришь, что уже сожрал?

— Дотла доест! И кости обгложет!

Наступило, как пишут в романах, неопределённое молчание. Взглядом раскрасневшихся глаз Шелест выплёскивал из себя весь негатив к предложению Второго секретаря: «подставляют»! Но он ошибался: Брежнев и не думал его «подставлять». Всё это укладывалось в процесс «кулинарной обработки» Петра Ефимовича. «Хитрый хохол» должен был увидеть, что иного выхода, чем тот, который ему предложат, нет. А это «якобы предложение» было всего лишь стадией подготовки Шелеста к безболезненному восприятию ключевой идеи. Пётр Ефимович должен был как бы сам дойти до неё.

Брежнев простецки обработал пальцами мочку уха.

— Это, конечно, верно. Но я думал… мы думали, что вы его там «пропесочите»… «снимите с него стружку»… Хрущ и образумится… Но ты прав: неизвестно ещё, как оно всё там может обернуться…

— Вот именно! — вновь исполнился энергии Шелест: почему бы и нет, если пронесло?! — Это всё равно, что самому лезть в пасть людоеду! Разговор без подготовки, без поддержки?! Нет, так не годится! Да и не разговоры с ним надо разговаривать!

Это уже было что-то — и Леонид Ильич не стал медлить с заинтересованным взглядом. Удивительно, но Шелест не пошёл в отказ.

— Ну, что ты так на меня смотришь, Лёня? Что: неправду я сказал, что ли? Ты и сам понимаешь, что с Хрущом надо кончать! Ну, ты же сам вызвал меня на этот разговор, Лёня!

Леонид Ильич молчал недолго: товарищ «дозревал» прямо на глазах. «Процесс дозаривания» подошёл к логическому концу, нужная «спелость» была достигнута. Оставалось лишь «выходить на коду».

— Хорошо, Петя.

Брежнев улыбнулся — по-свойски, как только он и умел.

— Сколько человек ты сможешь «отработать» и «организовать»? Ты ведь свои кадры лучше знаешь?

— Из «цекистов» от Украины?

Шелест собрал гармошкой морщины на лбу: задумался.

— Думаю, человек двадцать пять-двадцать семь, минимум: «любовь» к Хрущу — повсеместная.

— Очень хорошо.

Леонид Ильич подошёл к сейфу, извлёк из него заветную папку со списком и заглянул в него.

— Так, значит, от тебя в ЦК — тридцать четыре человека. Двадцать пять-двадцать семь наших сторонников — это неплохо. Совсем неплохо.

Пётр Ефимович «оптимистично» кашлянул, явно довольный положительной оценкой своих трудов — пусть и будущих. Похвалы окрыляли — и он «молодецки развернул грудь».

— Ну, я ведь сказал тебе: двадцать пять-двадцать семь — это минимум. Постараюсь «образовать» еще чёловека три-четыре. Но остаток — тоже человека три-четыре — это хрущевисты неисправимые: уж, очень они обласканы Никиткой!

Брежнев спокойно пожал плечами.

— Ну, если враг не сдаётся…

Шелест не читал Горького, но намёк понял.

— Зроблю, Леонид Ильич: можешь не беспокоиться!

— Действуй, Петя!

Леонид Ильич крепко пожал руку повеселевшему Шелесту.

— Мы рассчитываем на тебя…

Он хотел сказать «я», но в последний момент решил, что «мы» прозвучит внушительнее. И был прав…