Несостоявшийся Горби. Книга вторая

Александр Черенов

11 марта 1985 года в зале заседаний Политбюро министр иностранных дел СССР Андрей Громыко неожиданно предложил на пост Генерального секретаря ЦК КПСС кандидатуру Михаила Горбачёва. А что, если бы его голос оказался «гласом вопиющего в пустыне»?!Этот роман – о борьбе за власть, об исторической альтернативе Горбачёву, о том, чего могло не быть и что могло быть взамен. На пути Горбачёва к власти – и измене – стояли его противники во главе с Григорием Романовым. Интересная получалась история…

Глава тридцать шестая

Алиев молча разглядывал сидящего перед ним человека.

— Вот Вы какой!

Удивление в голосе и взгляде Гейдара Алиевича было густо замешано на уважении, которого он и не скрывал.

–… — напросился на комплимент Полковник: объектом уважения являлся именно он. Ведь именно он явился «с доверенностью» Романова — а именно Алиев, соответственно — с «доверенностью» от «движения неприсоединения».

— Наслышан о Вас, уважаемый…

Алиев изобразил глазами вопросительный знак на тему реквизитов «уважаемого». Полковник «мило» улыбнулся.

— Можно просто: «уважаемый». Так, как это и принято на Востоке.

Гейдар Алиевич рассмеялся.

— Хорошо: это — лишнее доказательство того, как повезло Романову, и как не повезло Горбачёву… Не хотите спросить, «откуда дровишки»?

Полковник улыбнулся ещё раз — и снова «мило».

— Если бы я спросил, то сразу лишился бы Вашего уважения.

— Приятно иметь дело с умным человеком, — ещё раз отказал дипломату в себе Алиев. — Чашм шума роушан!

— И Вашим глазам — того же света!

Гейдар Алиевич — знаток фарси, которым он сейчас и испытывал Полковника — неожиданно взгрустнул.

— Знаете, дорогой Полковник… ой, проговорился! Не удивляетесь?

— Нет.

Удивляться действительно было нечему. В отличие от тех же Андропова, Чебрикова и Крючкова, Алиев был кадровым чекистом, двадцать восемь лет — с сорок первого по июль шестьдесят девятого — «оттрубившим» в органах НКВД-МГБ-КГБ. Чего бы Гейдар Алиевич стоил, если бы

не оставил «корней в родной конторе»?!

— Так, вот, дорогой Полковник: жаль, что достойные люди у нас волей… хм… других людей, разведены по разным углам ринга — и даже по разные стороны баррикад! Ну, какие мы с Вами враги?!

— И верно! — улыбнулся Полковник. — Какие же мы с Вами враги, если мы один другому — «друг, товарищ и даже брат»?!

Алиев со смехом откинулся на спинку кресла.

— Ох, непрост, Полковник! Ох, непрост! Как говорил Жеглов, «вот и возьми его за рупь, за двадцать»! Да, жаль, Полковник, жаль… что не могу я перемахнуть барьер: «грехи не позволяют»… Но — «вернёмся к нашим баранам»!

Гейдар Алиевич призывал напрасно: де-факто уже находясь «при баранах», Полковник не только заждался призыва, но и сам изготовился призвать.

— Первое слово — Вам, Полковник!

— Спасибо.

Полковник улыбнулся.

— Это — первое слово. А теперь — все последующие: формат встречи?

–…

Гейдар Алиевич замялся: и на простые вопросы ответить бывает невероятно сложно.

— Ну, «четверо — против одного»? — пришёл на помощь Полковник.

— Ну, зачем же «против»?! — улыбнулся Алиев. — «Четверо плюс один» — так будет правильнее… Но, если Григорий Васильевич не готов к такому формату — можно и «один на один».

Алиев замолчал — и не стал мешать скепсису визави пробиваться на лицо. И тот пробился.

— Такой формат может иметь смысл лишь тогда, когда каждому из вас будет, что сказать Григорию Васильевичу своё. Если же у вас — общая точка зрения… другого человека, то Романова не испугает численное преимущество.

Бесцеремонный взгляд Полковника уставился в Алиева.

— Так, кто вы: индивидуальности — или коллектив? Я имею в виду только данный случай.

Алиева невозможно было смутить взглядом — даже бесцеремонным: двадцать восемь лет в органах безопасности плюс тринадцать лет «первосекретарства» выработали в нём иммунитет против любых взглядов. Дополнительно на устойчивость Гейдара Алиевича работали и черты характера: спокойствие, уравновешенность, доброжелательность — хотя бы внешняя. Но вопрос Полковника был прямой. Как человек восточный, Алиев не жаловал «вопросы в лоб». И всё же, если прямой вопрос подразумевал такой же прямой ответ, Гейдар Алиевич «изменял Востоку»: не уклонялся.

— Ну, что ж, Полковник… Кстати, Вы действительно — полковник?

В глазах Алиева вспыхнули искорки неподдельного интереса: оказывается, «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». В том смысле, что всё знает только Господь Бог — а «товарищам из конторы» это не под силу.

— Хм…

Полковник не ограничился хмыканьем — и многозначительно «ушёл» глазами.

— Понял, понял, — миролюбиво «задрал руки вверх» Алиев. — Впрочем, если вы и полковник — то значением выше иного маршала… Так, вот, отвечая на Ваш вопрос: доводы у нас будут общие. Хотя мотивы у каждого — свои. Другой вопрос, что мотивы не могут сейчас повлиять на позицию… Ну, Вы меня понимаете…

— Понимаю.

Полковник цыкнул сквозь зубы — и покривил лицом: понимание явно не прибавило ему энтузиазма.

— Я не понимаю другого: какой смысл в такой встрече?.. Хотя…

Лицо Полковника, вопреки «запеву», неожиданно разгладилось, а в глазах «что-то такое» блеснуло.

–… Григорий Васильевич встретится с вами. Со всеми сразу: чего «разводить бодягу»?! Давайте обсудим технические детали: место, время, круг вопросов…

— Ты прав: такая встреча не имеет никакого смысла!

Записной романист «записал» бы, что «в этот момент серо-голубые глаза Романова отливали холодной сталью равнодушия». «Без романиста», взгляд Григория Васильевича всего лишь не проявлял интереса к предложению «инициативной группы».

— «Ты говоришь!» — усмехнулся Полковник.

— Нет, это ты говоришь!

Романов, конечно же, «расслышал» кавычки — но отказался от их использования при совершении действа, именуемого «я возвращаю Ваш портрет».

— Я говорил это не Вам, а Алиеву, — «не принял комплимента» Полковник. — Да и то: не на финише разговора. А моё «заднее слово» было: «согласен»… Григорий Васильевич!

Глаза Романова сузились в щёлку.

— «Согласен», Григорий Васильевич» — или «Согласен Григорий Васильевич»?

Романов опять «расслышал» и кавычки, и запятую — и Полковник рассмеялся.

— Вам бы судебным крючкотвором, а не секретарём ЦК работать!.. Согласен… То есть, я хотел сказать, что дал Алиеву согласие… Ваше.

Григорий Васильевич немедленно выкатил глаза… «на прямую наводку».

— «Как Вы посмели распоряжаться королём и Его королевским словом?!»

«Обвинение» личным местоимением в уважительной форме использовалось Романовым явно не в духе Леонида Ильича, который таким способом выражал своё неудовольствие провинившемуся товарищу — и даже «отказывал тому от дома». Моментально «расшифровав» источник цитаты, Полковник «аполитично» усмехнулся.

— «Исполнение желаний», мультфильм пятьдесят восьмого года, диалог Короля и Мистигриса!

— Ты видел этот мультфильм? — подобрел Романов. Он не жаловал «мультики», но этот видел и оценил. В те годы мультфильмов, как и фильмов, производилось немного — и уже в силу этого обстоятельства практически все они были «обречены» на просмотр.

— И не один раз, Григорий Васильевич. Прежде чем стать нормальным советским человеком, я же был нормальным советским ребёнком.

Романов, уже без прежнего обличительного энтузиазма, исподлобья охватил Полковника «комбинированным» взглядом. На этот раз он «отдавал» не только сомнением, но и «готовностью к сотрудничеству».

— Ладно, чёрт с тобой: согласен… Как ты сказал: «прозондировать настроения товарищей»? Ну, что ж: «прозондируем»…

…Прелюдия к разговору явно затягивалась. Романов не спешил — а «неприсоединившиеся» робели. «Обзорная экскурсия» глазами по интерьеру начинала уже надоедать — и Григорий Васильевич, как человек прямой и решительный, не выдержал:

— Вас больше — значит, Вам — и слово!

— А, если мы выкажем себя джентльменами, — улыбнулся Алиев, — и уступим право первенства Вам?

Романов поморщился — но с ответом не задержался.

— Я приму уступку — но лишь для того, чтобы предоставить слово вам!

Теперь рассмеялись даже неулыбчивые Чебриков и Воротников: Лигачёв сделал это несколько раньше.

— Ну, как сказал бы Остап Бендер: «Утихли балалайки, гусли и позолоченные арфы. Я пришёл к Вам, как юридическое лицо к юридическому лицу». Будем считать «серенаду законченной»?

Григорий Васильевич без излишней дипломатии направил разговор в нужную колею. Людей, знакомых с его характером даже понаслышке, это не должно было удивлять. Поэтому Лигачёв всего лишь обменялся взглядами с остальными участниками квартета — и получил от компаньонов «санкционирующие» кивки. После этого Егор Кузьмич мог уже «спокойно волноваться», откашливаясь в кулак.

— Хорошо, Григорий Васильевич: будем говорить начистоту.

— Иначе и незачем встречаться, — не подобрел Романов.

— Согласен. Итак: согласны ли Вы с тем, что мира…

–… во всём мире? — усмехнулся визави.

–… в руководстве, — не усмехнулся Лигачёв, — как не было, так и нет? А перемирие — вещь непостоянная и ненадёжная?

Романов энергично — даже с налётом картинности — двинул головой.

— Согласен — и с тем, и с другим.

Лигачёв переглянулся с соратниками, двое из которых: Воротников и Чебриков — оживлённо блеснули глазами. Явно обнадёженный… представлениями о позиции Романова, Егор Кузьмич откашлялся уже оптимистично.

— А с тем, что такое положение не может считаться нормальным?

Романов усмехнулся.

— Ну, теоретически — да, согласен… Но каким бы ненормальным такое положение ни считалось, оно — норма для большинства периодов истории КПСС. Единство у нас существовало — и существует — только для учебников и речей с высоких трибун. Теперь уже я Вас спрашиваю: можете ли Вы оспорить этот факт?

Лигачёв покраснел: инициатива ускользала из его рук — а ведь так хорошо всё начиналось! Он растерянно обернулся к своим, ища поддержки — и нашёл её в лице Председателя КГБ. Поддержку — вместе с лицом — Виктор Михайлович тут же выставил на всеобщее обозрение.

— Разумеется, Григорий Васильевич, то, что Вы сказали — неоспоримый факт. Но дальше такое положение дел становится уже нетерпимым. Страна находится на переломе…

— Это когда — хребет через колено? — вновь усмехнулся Романов, но на этот раз в усмешке его не набиралось тепла и на градус.

Чебриков поморщился.

— Ну, зачем — так сразу…

— А иначе ваш Горбачёв не умеет! — ещё решительней отказался от дипломатии Романов. — Вы же пришли сюда не с «восточными дифирамбами Леониду Ильичу на день рождения»!

Не снимая с лица усмешки, Романов многозначительно покосился на Алиева, вынудив того «убежать» глазами в столешницу: потому, что — «не в бровь, а в глаз». Ибо факт имел место быть — и не единожды.

— Вот и давайте говорить прямо! А, если говорить прямо, то дело — не в личностях Горбачёва и Романова.

— А в чём? — подался вперёд Воротников, не обращая внимания на предостерегающее «шиканье глазами» коллег по квартету.

Лицо Романова художественно окаменело.

— В том, что эти личности олицетворяют собой!

«Неприсоединившиеся» ещё раз обменялись взглядами. По большей части, взгляды были растерянными. Разговор, уж, слишком быстро выходил на полную откровенность. Ни к такой скорости, ни к такой полноте откровенности участники квартета явно не были готовы.

Первым — по старшинству — откашлялся Лигачёв. Складывалось впечатление, что у него это было традиционной прелюдией к разговору.

— Ну, раз, уж, мы собрались здесь, то имеет смысл поговорить о ваших с Горбачёвым разногласиях — с тем, чтобы… ну, я не знаю… ну, как-то примирить их, что ли…

–??? — возмутился Романов — и Лигачёв вынужден был прибегнуть к успокаивающему жесту.

— Ну, хорошо: не примирить — а… согласовать! Да, именно согласовать!

И в третий раз Лигачёв обернулся на «коллектив» — и вновь получил всеобщее одобрение удачной формулировке. В разговор он возвращался, уже обнадёженный поддержкой.

— Ну, договариваются же между собой воюющие страны! СССР и США договариваются — а вы, получается, не можете договориться?!

Светло-серые глаза Романова потемнели: верный признак «надвигающейся грозы».

— Ответьте мне — только честно: вы кого здесь представляете? Если себя — то разговор будет один, если Горбачёва — то другой: никакого разговора! Итак?

Егор Кузьмич растерялся ещё раз — но «место у микрофона» уже занимал Алиев.

— Григорий Васильевич, здесь нет ни «горбачёвцев», ни «антигорбачёвцев»: здесь — только люди, обеспокоенные сложившимся положением в Политбюро и ЦК.

Романов недобро усмехнулся, и покачал головой.

— Нет, говоришь, «горбачевцев»?.. Нет, уважаемый Гейдар Алиевич: есть! Или товарищ Лигачёв будет отрицать свою «причастность» к Михаилу Сергеевичу и его взглядам… если то, что есть у Горбачёва, можно назвать взглядами?

Лигачёва ещё раз основательно покраснел, заработал носом на манер Конька-горбунка — и всё же «вышел в эфир».

— Да, товарищ Романов: я не скрываю причаст…, то есть, личных симпатий к Михаилу Сергеевичу и его взглядам!

— Его ли?! — ухмыльнулся Романов. — Да и взглядам ли?

Лигачёв побледнел.

— Я Вас не понимаю…

— Да, всё Вы понимаете! — раздражённо махнул рукой Григорий Васильевич. — Или Вы, Виктор Михайлович, тоже скажете, что не понимаете?

Воротников растерянно перевёл взгляд на Чебрикова, который отнюдь не спешил ему навстречу со своими глазами.

— А при чём здесь Виктор Михайлович?!

— Вы хотите сказать, что…

Алиев, в отличие от Воротникова уже понявший намёк, не договорил — но этого и не требовалось: Романов уже «замещал его у микрофона».

— Именно это я и хочу сказать, уважаемый Гейдар Алиевич!

Двукратное обращение к Алиеву как к «уважаемому» не было ни случайностью, ни данью форме: Григорий Васильевич действительно испытывал к Гейдару Алиевичу пиетет «минус поздравления Леониду Ильичу и сентябрь восемьдесят второго». При всей своей неоднозначной интеллигентности, Алиев был пожизненным чекистом — а для Романова это являлось, своего рода, «знаком качества».

Над столом переговоров, давно заслуженное и ожидаемое, повисло молчание. Не успев толком и начаться, разговор стремительно выходил на финишную прямую. Всё уже было ясно, но такой результат явно не устраивал «неприсоединившихся». Это напоминало — в переводе на язык спорта — нокаут уже в первом раунде: никакого же интереса!

Лигачёв снова «взялся за микрофон». Руки его дрожали — и уже без всяких кавычек.

— Но… Григорий Васильевич, эти разногласия не обязательно должны мешать дружной… ну, хорошо, не «дружной»: слаженной… тьфу, ты… ну, в общем — нормальной работе членов Политбюро.

Лицо Романова вытянулось от удивления.

— А я Горбачёву не мешаю! Я занимаюсь промышленностью и ВПК, он — сельским хозяйством! Я не лезу в его «огород», и, если он не полезет в мой, то это — уже полдела!

— А какая «вторая половина»? — улыбнулся Алиев: остальным участникам квартета было почему-то не до улыбок.

Предваряя ответ, Романов «обошёл строй глазами».

— Горбачёв не будет лезть в Генсеки!

— А Вы? — моментально «выскочил из тени» Лигачёв.

— А я не претендую!

Романов с такой неожиданной легкостью «отрёкся от престола», что Лигачёв едва не подавился уже заготовленным обвинением Григорию Васильевичу «в собственном умышлении».

— И то, что я делаю, не есть моя личная претензия на власть: я всего лишь не хочу пустить туда Горбачёва и таких, как он!

Лицо Романова неожиданно исполнилось чуть ли не плакатного озарения — редчайшее состояния для этого, донельзя практического человека.

— Запомните сами — и передайте Горбачёву!

Квартет дружно подался вперёд: таким «одухотворённым» Романова никто ещё не видел. Ну, как минимум: давно.

— Что передать?!

— Моё предложение! Вот оно: мы с Горбачёвым одновременно пишем заявлением с просьбой об освобождении нас от обязанностей члена Политбюро и секретаря ЦК! Пленум уже на носу — так что решения долго ждать не придётся! А дальше я возвращаюсь в Ленинград, а Горбачёв — в Ставрополь! Можете даже поставить его министром сельского хозяйства, но без членства в Политбюро и при хороших заместителях, а не то он вам наруководит… до продуктовых карточек! Когда я вернусь в Ленинград, всем станет ясно, что Романов за власть не держится, что кресло Генсека ему не нужно, что ему, как тому Верещагину из «Белого солнца пустыни», всего лишь «за державу обидно»! Ну, как вам — такое предложение?!

«Немая сцена» в гоголевском «Ревизоре» онемела бы ещё больше — теперь уже от зависти к тому, что выдали участники квартета. И неважно, что оригинальности в мимике товарищей было немного: преобладали выпученные глаза и отвешенные челюсти. Зато, как они были выпучены и отвешены! Да и по продолжительности «немая сцена номер два» вряд ли уступала классической. Ни один физиономист, ни один психолог не взял бы на себя смелость утверждать, чего больше имелось в онемении участников сцены: потрясения «самопожертвованием» Романова — или «злодейским покушением» на замыслы Горбачёва и его компаньонов.

Сцена явно затягивалась — и Романову вновь пришлось взять слово. И слово было о деле. То есть — не то, библейское, которое было «вначале»: на этот раз слову предшествовало дело.

— Я внес предложение — а вы, словно языки проглотили! Разве мы собрались здесь не для того, чтобы попытаться разрешить противоречия?! И это — не моя формулировка: ваша! Да и сама идея — не моя! Так, чего же вы молчите?! Или я не оправдал чьих-то ожиданий?! «Не будем говорить, кто — но это был Слонёнок!». То бишь — Горбачёв! Так? Вместе с ним вы ждали от меня чего-то другого?! А чего именно? Может, полной и безоговорочной капитуляции на радость Михаилу Сергеевичу и другим товарищам… и господам?!

Потрясение гостей радикализмом оппонента было настолько сильным, что они даже не отреагировали на «союз товарища Горбачёва» и пока ещё анонимных «господ». В более адекватном состоянии они, разумеется, «не преминули бы».

— Я жду! — напомнил о себе Григорий Васильевич, не считаясь ни с тактом, ни с лимитом времени на потрясение. Как всегда, и на этот раз он посчитал, что потрясаться нужно в рабочем порядке: одно не должно мешать другому. А именно — нерабочее состояние… работе! То есть, нужно совмещать — как в интересах дела, так и в интересах… совмещающего.

Первым — вероятно, как старший в компании не только по возрасту, но по чину или перспективам на чин — вернулся к жизни Егор Кузьмич. Правда, и после этого ему пришлось некоторое время традиционно откашливаться. Наконец, он вновь обрёл политическое мужество — насколько это было возможно в условиях такого сильного потрясения и перед лицом такого неприступного и бестактного оппонента.

— Скажу честно, товарищ Романов… мы пришли сюда для того, чтобы попытаться сблизить позиции…

— Чьи?! — моментально «отработал перехват» Романов. — Чьи именно? Фамилии «владельцев позиций»? И каким образом сблизить? В чью сторону — а, вернее, в чью пользу? За счёт чего — и за счёт кого?

Лигачёв покраснел: «какой бестактный товарищ»!». Никакой политической… обходительности: сразу — в лоб!

— Ну, Григорий Васильевич… ну, Вы прямо… как этот… следователь НКВД образца тридцать седьмого…

Романов поморщился: Лигачёв был «в своём репертуаре». А «репертуар» Егора Кузьмича был хорошо известен Григорию Васильевичу. Неприязнь очередного секретаря ЦК к славному прошлому стала уже притчей во языцех. Но вступать в дискуссию, а тем более, ставить товарища на место с позиций исторической правды, сейчас было не время, и не место. Перед Григорием Васильевичем стояла, куда более важная задача, чем «постановка на место», от которой Лигачёв всё равно не ушёл бы. Но махнуть рукой — комбинированно и очень наглядно — Григорий Васильевич не посчитал лишним.

— Ладно, можете не отвечать! Только — одно уточнение: не я ставлю вас в неудобное положение своей прямотой — вы сами поставили себя. И не только сегодняшней уклончивостью, но и «вчерашним» смыканием с Горбачёвым.

Никто из «четвёрки» не посмел отметиться в Романова прямым взглядом. Наконец, «погуляв глазами», «к микрофону вышел» Алиев.

— Если я правильно Вас понял, Григорий Васильевич, Ваше предложение — это единственное, что Вы можете предложить?

Заметив, как застыли в напряжённом ожидании все другие участники квартета, Романов усмехнулся.

— Ну, как «генеральная линия» — да. Но у меня есть и предложения для её практической реализации. Их я готов внести лишь после одобрения замысла в целом.

Алиев переглянулся с компаньонами — и вернул глаз на визави.

— Стало быть, нам сейчас больше нечего обсуждать?

— А разве у вас есть предложения?

Отвечая вопросом на вопрос, Романов вновь легко обошёл учтивость — и обошёлся без неё. И без того не потрясающий людей мягкостью обхождения, в хозяйственной и политической деятельности он не выказывал и намёка на этикет и дипломатию. Все это знали — но каждый раз оказывались не готовы к очередному проявлению… непроявления.

Вот и сейчас прямой вопрос «неучтивого» Григория Васильевича в очередной раз ставил ходоков в неудобное, и почти безвыходное положение. Отчего «почти»? Да, оттого, что единственным выходом было сказать правду. Но это — самое тяжёлое из всего, что можно только вообразить себе в политике. И всё же «вскрывать себя» приходилось: «на том берегу» обязательно потребовали бы отчёта со всеми подробностями. И, прежде всего: о реакции Романова на предложения «другой стороны». На предложения… которые так и не были ещё озвучены.

— Если они у вас есть — я весь внимание! — снова «пришёл на помощь» Романов. И не один — а вместе с «фамильной» прямолинейностью.

— Помиритесь с Горбачёвым, товарищ Романов! — выпалил «в один присест» Воротников. Соратники по квартету недовольно поморщились «в унисон»: а они ещё обвиняли Романова в прямолинейности! Ну, разве так можно, Виталий Иванович?!

— Ну, вот это — другое дело! — усмехнулся Романов. — Теперь маски сорваны! А то, понимаешь, «согласовывать они пришли»! «Сближать позиции»! А чего их сближать, когда мы их и так уже сблизили — да ещё в формате: «Ни вам, ни нам!».

Конец ознакомительного фрагмента.