По следам адъютанта Его Превосходительства. Книга первая

Александр Черенов

Борьба продолжается – от Москвы до Южной Америки. Концов – уже подполковник и адъютант Чёрного Барона – уходит из Севастополя с последним пароходом. По счастливой случайности он становится обладателем огромного капитала. В Константинополе и Париже герой успешно совмещает «борьбу с Советами» с коммерцией.Волей вождей эмиграции и к радости ГПУ он оказывается в гуще заговоров против Советской власти.Это – тоже пародия, но уже на историю. И у неё, как и положено жанру – happy end: каждому – своё.

Глава третья

…Целый месяц Лесь Богданыч Федулов вынужден был проваляться на больничной койке «благодаря» неожиданному коварству Исаак Рувимыча Биберзона. Времени для размышлений у Лесь Богданыча было более чем достаточно — и это позволило ему прийти к твёрдому решению отыскать «Иуду», примерно его наказать и вернуть «кровное».

Покинув больничные стены, Лесь Богданыч не стал возвращаться в разгромленную квартиру. Да и возвращаться было некуда: пока он отсутствовал, функционеры домового комитета, руководствуясь принципом «свято место пусто не бывает», в каждой комнате бывшего федуловского жилища расселили по рабоче-крестьянской семье.

Лесь Богданыч не стал оспаривать действий местных властей ни в судебном порядке, ни на уровне бытовой ругани. Тем более что в планы его не входило задерживаться в Киеве. Вспомнив всех своих дебиторов, он, по недавнему примеру «товарищей из Чеки», начал их планомерный обход.

Но возврат долга занимал его сейчас меньше всего. Ведь, даже в случае благородства всех должников, выручка не потянула бы и доли процента от утраченного. Куда больше Лесь Богданыч желал получить хоть какие-нибудь сведения о месте теперешнего пребывания Биберзонов. Он сразу же дал понять должникам, что тот из них, кто поделится с ним информацией об Изе и Софе, может рассчитывать на снисхождение к долгам вплоть до полного их списания. Тот же, кто попытается всучить ему «липу», вернёт всё до копейки с процентами. Каким образом? Очень просто: под угрозой «стука» в Чека.

Большинство должников оказались не в состоянии ни расплатиться с долгами, ни предоставить Федулову ничего стоящего. Весь урожай бывшего подпольного миллионера составил с полсотни николаевских «десяток» да полдюжины и не нуждающихся в проверке небылиц.

И только под конец обхода, в одном из домов Лесь Богданычу повезло. Некто Хаим Кацнельсон, позаимствовавший у него в своё время под большой процент солидную сумму «на развитие бизнеса», сообщил, что лично сам участвовал в захоронении Изи и Софы, безвременно павших от руки «незалежников». Со слов Кацнельсона, Изя, как человек болезненный и «маломощный», попросил его — за плату, конечно — помочь выбраться из города с двумя большими чемоданами. Объяснил он это тем, что решил поискать более спокойного места для проживания.

Он, Хаим, разумеется, не мог отказать в помощи единоверцу — тем более, когда речь идёт о солидном вознаграждении! Он даже предложил Изе «не светиться» с чемоданами, а использовать для их перемещения телегу — что и было сделано.

Всё шло хорошо до тех пор, пока за городом они с Изей и Софой не напоролись на одну из бесчисленных «незалежничьих» банд. Имущество Изи перешло в руки этих разбойников, а чета Биберзонов — в мир иной. Как удалось спастись ему, Хаиму? Оказалось — по чистой случайности. Перед тем, как на них налетели бандиты, он пошёл «до ветру», в густые кусты, откуда и наблюдал за всем этим кошмаром. Ему же пришлось в одиночку предавать земле тела единоверцев. И за что? За какой-то жалкий аванс в пару золотых десяток — ведь всю сумму Изя обещал уплатить только после того, как они проследуют зону боевых действий. Вот как не повезло бедному еврею — это уже не об Изе, а о нём, о Хаиме!

Федулов молча выслушал эту трагическую исповедь, бесконечное число раз прерываемую душераздирающими воплями. И когда Хаим, наконец, замолчал и оставил своё намерение дорвать последний волос на голове, Лесь Богданыч вежливо попросил того показать ему могилы «безвременно почивших в бозе» Изи и Софы. За соответствующее вознаграждение, конечно.

Глаза предприимчивого еврея радостно заблестели. Не могли не заблестеть: в противном случае, он не потянул бы даже на просто еврея. В качестве аванса Кацнельсон затребовал пять золотых «червонцев», каковые тут же и получил.

Вскоре телега «неразвившегося бизнесмена» уже скрипела колёсами в направлении городских окраин. Через три часа пути, на перекрестье степных дорог, Хаим сказал «Тпру!», что в переводе с извозчичье-лошадиного означало: «Здесь!»

И действительно, Кацнельсон бросил поводья на один из кустов, своим наличием частично подтверждающим его рассказ. На убедительно подрагивающих ногах он подошёл к двум скромным бугоркам, «украшенным» колышками с табличками, которые извещали прохожих о том, что здесь аж с августа девятнадцатого года покоятся Исаак и Софья Биберзон.

Кацнельсон рухнул на один из бугорков, по надписи на табличке принадлежащий незабвенному Изе, и, обливаясь слезами, ударился в воспоминания о последнем дне земного существования друга и единоверца. Так как воспоминания эти в точности до запятой дублировали уже слышанный Федуловым рассказ, а вопли Кацнельсона не давали Лесь Богданычу сосредоточиться, то он вежливо попросил голосящего Хаима заткнуться, и приступил к осмотру захоронения.

На первый взгляд, всё было исполнено надлежащим образом. Но на второй Лесь Богданыч обнаружил некоторые странности и несоответствия. Так, фанерные дощечки с надписями — явно от ящиков для фруктов — были аккуратно очищены не только от бумажных наклеек и потенциальных заноз, но и не менее аккуратно обрезаны по краям. Явно — пилой. Неужели всё это делалось в степи, в условиях лимита времени и в минуты скорби? А зачистка поверхности? Хвалёная еврейская аккуратность?

Федулов внимательно пригляделся к надписям. На дощечках он без труда различил прямые линии, исполненные химическим карандашом: фанерка была разлинована на манер ученической тетради. Да и само начертание букв — аккуратно, с обводом — явно свидетельствовало о том, что текст — не полевого, а неспешного домашнего исполнения.

— Так с тех пор ты здесь ни разу и не был? — как можно участливее спросил Лесь Богданыч.

Кацнельсон моментально оторвался от бугорка, и выпучил на спутника чёрные, как агат, глаза.

— Да Бог с Вами, Лесь Богданыч! Я и сейчас-то ехать не хотел — разве что…

— За «червонцы», — «догадался» Федулов, по-прежнему внимательно разглядывая надпись. — Значит, ни разу не был?

Хаим недоумённо пожал плечами.

— Богом клянусь!

Он явно не понимал, к чему это клонит его кредитор.

Ювелир оторвался от надписи и перевёл взгляд на землю. Ковырнул её носком ботинка. Структура почвы даже на первый взгляд зримо отличалась от той, что окружала могилы. Лесь Богданыч сделал несколько шагов в сторону кустов. Теперь уже Кацнельсон сопровождал его напряжённым взглядом. Кажется, до него начал доходить смысл бессмысленных, на первый взгляд, вопросов кредитора и его телодвижений.

Федулов нырнул в кусты. Под одним из них он без труда обнаружил яму. Лесопатологическая экспертиза — носком ботинка — не оставляла уже сомнений в идентичности почвы из этой ямы и той, что формировала «травой заросший бугорок».

Лесь Богданыч нахмурился, сунул руку в карман, и вышел из кустов. Моментально вспотевший Кацнельсон напряжённо следил за каждым его движением.

— А где у тебя лопата? Я ведь просил тебя захватить с собой лопату — ну, чтобы поправить могилку?

В голосе ювелира звучала не совсем скорбь — а совсем даже наоборот: ирония. Кацнельсон вздрогнул.

— А я захватил — там, на телеге, под соломой…

— Надо бы поправить могилку!

Федулов укоризненно покачал головой.

— А то ты лежал на ней, а я — так вообще стоял! Нехорошо!

На дрожащих полусогнутых Хаим метнулся к телеге. Покопавшись на дне, он извлёк обёрнутую мешковиной крупповскую лопату, в своё время выменянную им на шмат сала у драпавших немцев. Вернувшись с лопатой, он вопросительно похлопал глазами.

— Начинай, начинай! — великодушно «разрешил» Лесь Богданыч.

Кацнельсон нерешительно начал охлопывать бугорок со всех сторон.

— Да ты подсыпь землицы-то: не видишь, что ли, как края осыпались?

Дрожа всем телом, Кацнельсон попытался зачерпнуть лопатой кусок целины. Но сделать это было не так-то просто: земля была «природного формата», к тому же, основательно уезжена и утоптана.

Федулов усмехнулся.

— Как же это ты умудрился выкопать здесь не одну могилу, а целых две? Да и земля эта совсем не похожа на ту, которая «работает» холмиком! Зато вот та, за кустом — как две капли воды! Как же это так получилось?

Лоб Кацнельсона мгновенно покрылся потом.

— И таблички с надписями — явно домашнего изготовления: что таблички, что надписи… Что, заранее приготовились к смертоубийству? На всякий, так сказать, случай?

Хаим дрожащей рукой попытался отставить в сторону лопату.

— Да нет, ты работай, работай! — неожиданно развеселился Федулов. — Как говорится, бери больше — кидай дальше! Давай, давай, раскидывай этот артефакт!

— Не п-п-понял…

У Кацнельсона от страха уже зуб не попадал на зуб.

— Ну, расчищай площадку — а там, глядишь, и обстановка прояснится!

С побелевшими от ужаса глазами — и вряд ли вследствие совершаемого им «святотатства» — дебитор оперативно исполнил «просьбу» кредитора. Под «могильным холмиком» оказался нетронутый девственный целик, густо поросший многолетней жёсткой травой.

— Что ж ты это, Хаим?

В голосе Федулова ирония смешивалась с укоризной.

— Поленился хотя бы дёрн снять! Думал, и так сойдёт?

Неожиданно Кацнельсон обхватил лопатку обеими руками на манер винтовки с примкнутым штыком — и с угрожающим видом — во всяком случае, ему хотелось думать, что это именно так — двинулся на ювелира. Правда, решимости у него хватило ненадолго — ровно до того момента, пока он не увидел в руке Лесь Богданыча блеснувший воронёной сталью револьвер.

— Ай, как нехорошо, Хаим Соломоныч! — мягко упрекнул Федулов враз обмякшего дебитора. — Так-то ты решил отплатить своему благодетелю? Нехорошо, брат — и недальновидно!

Кацнельсон отбросил лопату в сторону — и рухнул на колени.

— Нет, зачем же?

Голос ювелира был донельзя «приветлив» и даже «участлив».

Не понимая, Кацнельсон старательно пучил глаза. И запрос его не остался без ответа.

— Лопаточку-то подбери — и копай!

Хаим вздрогнул.

— Что к-копать?

Лесь Богданыч с деланным удивлением выгнул брови.

— То есть, «как что»? Могилку, конечно!

— Как-кую м-могилку? К-кому?

— Ну, коль скоро ты поленился для Биберзона — то себе!

— А…

Попытка впадающего в прострацию Хаима «уточнить детали» была пресечена наставленным на него дулом револьвера.

— Копай!

…Когда голова Канцельсона скрылась из поля зрения сидящего в траве ювелира, Лесь Богданыч поднялся и подошёл к краю ямы.

— Ну, вот это — другое дело! — одобрил он результат «самопогребения» Канцельсона. — Можем ведь, если захотим! В смысле, если хорошо попросить. Давай-ка сюда лопату!

Непривычный, как и большинство его соплеменников, к физическому труду, Кацнельсон измученным голосом отозвался из ямы:

— Зачем?

— То есть, «как зачем»?! Ты поработал — теперь я поработаю!

Первый же комок земли, шлёпнувшийся на голову Кацнельсона, исторг из души того истерический вопль:

— Что Вы делаете?

— Как что? Похороняю тебя!

Сгружая на мечущегося в яме Кацнельсона очередную порцию грунта, Лесь Богданыч был само добродушие.

— Но теперь уже, в отличие от той мульки, что ты пытался скормить мне — по-настоящему. А за реквизиты на фанерке можешь не беспокоиться — всё исполню надлежащим образом!

— Не надо! — возопил погребаемый. — Я всё скажу!

Лесь Богданыч невозмутимо продолжил работу, и приостановил её лишь тогда, когда убедился в том, что Кацнельсон ниже пояса уже не виден.

— Слушаю тебя, Хаим, «почти не замечаем»!

Федулов хохотнул неожиданно выскочившей рифме — примитивной, но оказавшейся к месту. Обливающийся потом и слезами обманщик не заставил себя уговаривать.

— В августе девятнадцатого — не помню, какого числа, помню только, что дело было рано утром — ко мне в дверь неожиданно постучали. Я сперва подумал, что Чека, и сильно испугался. Но потом, вспомнив, что в свой девятый — нет, десятый! — визит ко мне разжиться им удастся разве что старым ковриком у двери, успокоился, и пошёл открывать. Каково же было моё удивление, когда я увидел перед собой Изю Биберзона. И, главное — в каком виде! Глаза у него были — примерно, ну… как…

— Примерно, как у тебя сейчас, — вежливо подсказал ювелир.

— Да… Я спросил у него, что случилось. И он мне честно, как один еврей — другому, рассказал всё, как было.

— Ну, и как же «всё было»?

Лесь Бонданыч явно заинтересовался версией Изи Биберзона в переложении Хаима Кацнельсона. Словно удручённый горькой необходимостью говорить не менее горькую правду, Хаим Соломоныч развёл руками.

— Он рассказал мне, как из одного человеколюбия и желанию помочь ближнему принял от Вас на хранение некоторые Ваши… э…э…э… вещи…

— В двух больших кожаных чемоданах? — уточнил Федулов.

Канцельсон кивнул головой.

— Вот… А потом он узнал, что, несмотря на все его старания сбить чекистов с Вашего следа, они всё-таки нагрянули к Вам с обыском и свезли в большой дом на площади Богдана Хмельницкого. Как он узнал об этом, я выяснять не стал. Я спросил только, что он теперь собирается делать. И Изя мне ответил, что боится, как бы чекисты не нагрянули теперь к нему с обыском, и не нашли эти чемоданы, которые он клятвенно обещал вернуть хозяину — то есть, Вам… Вот… Тут-то он и попросил меня помочь ему бежать из города…

Хаим Соломоныч протяжно вздохнул и замолчал.

— А зачем бежать-то?

–???

Брови и нижняя челюсть Кацнельсона дружно, как по команде, отработали удивление.

— Зачем бежать-то, — усмехнулся Федулов, — если можно было перепрятать вещи? Киев — город большой, и возможностей для этого там предостаточно. Зачем надо было рисковать не только вещами, но и своей шкурой, зная, что вокруг города рыщут банды «незалежников»?

С миной недоумения на лице Кацнельсон развёл руками: дескать, я тут причём — это всё Изя!

— Ну, а для чего и для кого этот спектакль с захоронением?

Кацнельсон встрепенулся.

— Как для кого? Для чекистов, конечно! Ну, чтобы они поверили в смерть Изи, и перестали его искать!

— А они его искали?

Кацнельсон увёл взгляд в сторону и пожал плечами. Сверкая… нет: посверкивая озорными глазами, Федулов навис над ямой.

— А вот соседка Биберзонов сказала мне, что, прощаясь с ней, Изя и Софа выглядели совсем не удручёнными бегством, а наоборот: сияли, как новые монеты! Она даже сделала вывод, что бедняги рехнулись на старости лет! Ведь они — те, кто прежде «за так» и мышеловки не давали, требуя компенсацию за износ пружины, вдруг оставили старухе всё имущество! С чего бы это, а?

Федулов с театральным изумлением покрутил головой.

— И потом, как мне удалось выяснить, чекисты заявились к Биберзону всего один раз. И то не с обыском, а с намерением сделать из него «стукача», на что Исаак Рувимыч, как настоящий еврей, с радостью согласился. И ещё мне удалось установить, что за все месяцы, прошедшие с того дня, чекисты ни разу не потревожили квартиры Биберзонов — ни с обыском, ни без обыска.

Так как Кацнельсон не ответил, напряжённо сопя в яме, Федулов вздохнул и взялся за лопату.

— Правды, стало быть, мы говорить не хотим… Ну, что ж…

И новая порция грунта упала на голову упрямого Кацнельсона.

Только с десятой «лопатой» Хаим Соломоныч надумал перейти от воплей «Ой!» и «Ай!» к более содержательному тексту.

— Ладно, Ваша взяла…

Словно поощряя собеседника к откровенности, Лесь Богданыч ещё пару раз щедро осыпал его сухой землёй.

— Слушается версия номер два!

Ещё больше «потеряв в росте», Кацнельсон даже не пытался стряхнуть пыль с ушей.

— Изя мне сказал… Ну, в общем он сказал мне, что получил на хранение Ваши чемоданы… Ну, и догадался, что в них… Он также мне сказал, что Вы обещали ему за хранение жалкие десять монет — да и те наверняка «зажилите»… Поэтому он предложил мне помочь ему…

— Ну, это я уже слышал! — перебил его Федулов. — Ты лучше ответь мне на такой вопрос: кто-нибудь из вашего племени взялся бы за хранение чемоданов известного ювелира, не получив задатка и не выторговав приличной суммы под расчёт?

Кацнельсон даже в такой неподходящий момент ухмыльнулся. Явно — на тему «ищи дурака!»

— И ещё: когда это еврей не получал обещанных ему денег, тем более под такой залог?

Ответом Лесь Богданычу на очередной его вопрос было красноречивое сопение Хаим Соломоныча.

— Ну, вот!

Очередные килограммы грунта полетели на Кацнельсона.

— Хорошо, хорошо!

Погребаемый Хаим пока ещё смог отработать руками жест согласия.

— Версия номер три? — усмехнулся Федулов. — Надеюсь, последняя — ибо мне работы тут осталось минут на десять, не больше!

Осыпаясь твёрдой степной землёй, Кацнельсон в знак согласия молча кивнул головой.

— Изя сказал мне, что Ваша судьба и так решена — так зачем же добру пропадать! Он дал мне двадцать золотых «десяток» за помощь… Ну, чтобы я «имитировал» его смерть. Для этого я должен был на глазах у соседей на своей телеге проводить его за город, а потом вернуться один и на расспросы отвечать, что Изю в куски изрубили «незалежники» — прямо у меня на глазах!

Лесь Богданыч иронически хмыкнул.

— Ну, насчёт соседей ты не ври: не для соседей вы с Биберзоном старались!

— Ваша правда, — уронил голову Кацнельсон. — Изя сказал, что Вы всё равно не успокоитесь, и будете его искать. Надо, дескать, «запустить дурочку»… И поэтому мы с ним соорудили здесь… вот это…

— Чтобы предъявить их потом дураку Федулову, если тот вдруг выйдет на Хаима Кацнельсона?

Хаим Соломоныч ещё раз взбодрил голову. Лесь Богданыч с размаху воткнул штык лопаты в землю.

— Молодцы! Задумано неплохо — да исполнение «подкачало».

В одном случае — с домашними заготовками — явно перестарались, в другом — с «могилами» — явно недоработали. Думали, что Федулов и так сожрёт, не подавится?

Кацнельсон удручённо развёл руками: и на старуху бывает проруха.

— Значит, Вы были вдвоём? Как же ты не воспользовался такой возможностью?

Явно намекая на возможность переприватизации своего имущества — теперь уже Хаим Соломонычем — Федулов коротко хохотнул. Ответ незадачливый предприниматель выдал неожиданно злым голосом.

— Как же, воспользуешься тут, если эта ведьма Софа не выпускает из рук дробовика, и еле сдерживается от того, чтобы не пальнуть меня в превентивном порядке! Если бы мы были вдвоём!..

— Эх, люди-человеки!.. Ладно!

Лесь Богданыч взглянул на небо: солнце уже клонилось к закату. К «закату» клонилось и выяснение отношений с Кацнельсоном. Пора было «закругляться».

— Заболтались мы с тобой, однако — а мне ещё Изю надо навестить. Давай, быстренько выкладывай адрес — и я тебя, может быть, помилую!

Кацнельсон всхлипнул.

— Он сказал, что будет подаваться в Крым… Дескать, с такими деньгами в Совдепии всё равно не развернуться… Наверно, попытается осесть где-нибудь на Южном берегу… А если «красные» погонят «волонтёров» — то вместе с ними переберётся за границу.

Он поднял на Федулова слезящиеся глаза.

— Богом клянусь — теперь я сказал правду!

Игнорируя запрос, ювелир молча стал облачаться в сюртук, который он снял перед началом работы. Одевшись, он спокойно сел на телегу, и взялся за вожжи.

— А как же я? — донёсся из ямы истерический выкрик Кацнельсона.

— Ах, да!

Словно вспомнив, Лесь Богданыч спрыгнул на землю. Воспрянувший духом Хаим Соломоныч, стоя по грудь в земле, тщетно задёргался нетренированным телом. Федулов медленно подошёл к краю «могилы», выдернул лопату из земли — и вместе с ней вернулся к телеге.

— Эх, добрый я человек!

Явно сожалея о своей доброте, он аккуратно обернул лопату мешковиной и уложил её на дно телеги.

— Другой бы на моём месте начатое-то закончил — а я вот, видишь, расчувствовался некстати… Н-но, трогай, милая!

И, не обращая уже внимания на вопли обезумевшего от страха Кацнельсона, он решительно встряхнул вожжами…

…Только под утро ехавшие мимо селяне извлекли продрогшего до костей Хаима Соломоныча из места его «временного захоронения». Напрочь лишившийся голоса от холода и пережитых страданий, Кацнельсон так и не смог объяснить спасителям, каким образом он оказался посреди степи один, да ещё в таком незавидном положении. Когда же спустя некоторое время к нему возвратилась способность издавать членораздельные звуки, он предпочёл остаться в образе идиота, для чего ему уже и не надо было особенно стараться…