СТАЛИН ЖИВ! Пятьдесят третий… и дальше

Александр Черенов

5 марта 1953 года И. В. Сталин умер в результате то ли убийства, то ли преступной халатности ближайшего окружения: Берии, Хрущёва, Маленкова и «подельников». Но его можно было спасти. А если бы это случилось? Какой была бы история СССР?В этой книге Сталин остаётся в живых: вмешивается счастливый случай в лице одного необычного сотрудника охраны. Здесь почти всё – правда: факты, события, люди… с поправкой и в переложении на выжившего Сталина и за исключением собирательного «счастливого случая».

Глава четырнадцатая

— Так вот, Иосиф Виссарионович…

Семён Ильич уже два месяца, как стал для Иосифа Виссарионовича «Семёном Ильичом», а Иосиф Виссарионович ровно столько же времени для Семёна Ильича «Иосифом Виссарионовичем». Так сказать, «познакомила нас, подружила…» — правда, не совсем «по песне»: не совсем Москва и совсем даже не «в радостный вечер». Но, горе, как известно — клей более прочный, чем радость. То же самое относится и к нитям, узам, цепям и прочему «такелажу».

— Вы действительно обязаны чувствовать себя много лучше. Но для полного выздоровления желательно ещё кое-что сделать. Хорошо бы, конечно, операцию коронарного шунтирования…

При слове «операция» Хозяин честно дрогнул не только голосом: как-то разом вспомнились все жертвы хирургического вмешательства.

— Операцию?!

— Да, для замены изношенных кровеносных сосудов на новые, синтетические. Старые удаляются, а новые вставляются на их место.

— И? — ещё более решительно дрогнул голосом Сталин.

— Увы, — с сожалением развёл руками Браилов. — У нас эту операцию делать ещё не научились…

— Фу, ты! — частично восстановил в себе вождя Хозяин. Теперь можно было поучаствовать в диалоге относительно спокойно. — «У нас не научились»… А где научились?

— В Америке… пробуют.

— «Пробуют»! Советских людей надо лечить, а не «подвергать лечению»! — решительно «помахал паспортом» Сталин. — Я уже не говорю об экспериментах над ними!.. А откуда Вам известно о такой операции?

Семён Ильич неожиданно старательно прочистил горло.

— Видите ли… я, хоть и терапевт по основной специальности, но неоднократно ассистировал профессору Вернеру при проведении таких операций… В Берлине… В порядке эксперимента…

— И насколько успешно?

Браилов «тактично» ушёл глазами в сторону.

— Ну, не буду врать, что «пятьдесят на пятьдесят»…

— «Сотни вылечил!» — рассмеялся Сталин. — Как тот Гаврила в пьесе Горького «Егор Булычёв и другие»!.. Нут, уж, Семён Ильич, давайте без этого — терапевтическими методами…

Браилов «вернул» глаза на место.

— Да уж, придётся.

Помолчали. Но Хозяин недолго терпел паузу.

— А, кстати, Семён Ильич, верно то, что Вы — близкий родственник болгарского царя Бориса Третьего?

В который раз Браилов подивился не только умению Хозяина «переключаться с одного режима на другой», но и его феноменальной памяти. Как говорится, «вот и понадейся на такого». В плане забывчивости. Пусть Хозяин до сего момента ни разу не намекнул «на родство», он наверняка был в курсе биографии Семёна Ильича. И «вводящим в курс» наверняка был Берия. Не только потому, что Хозяин страдал маниакальным недоверием и не лечился от него. Берия пытался таким образом скомпрометировать Браилова и удалить из охраны: «протеже Власика не может быть надёжен «по определению».

Семён Ильич иронически усмехнулся.

— Ох, уж, мне этот Берия и прочие «доброжелатели»!

— Его работа?

Хозяин сквозь рюмку хитро прищурился в Браилова.

— А то? Уже через месяц после возвращения из Берлина осенью сорок пятого, я почувствовал нездоровый интерес к своей персоне. А потом меня вызвал нарком внутренних дел Берия — он ещё не успел передать дела Круглову — и сказал, что я «могу быть свободен». Пока только от оперативной работы. Когда же я осмелился поинтересоваться, он, почему-то ушёл глазами в сторону и сказал, что племянник болгарского царя, прислужника фашистов, не может заниматься оперативной работой в советской разведке. То, что я тринадцать лет занимался нею до этого, как-то «упускалось и опускалось».

Браилов усмехнулся — на этот раз невесело.

— Так и начались мои «хождения по мукам». Сначала меня определили в аналитический отдел — перебирать газетные вырезки. Затем кто-то «помог» начальству «вспомнить», что я работал с ядами и Скорцени, и меня перевели в лабораторию Майрановского.

— Слышал о таком, — хмыкнул Сталин, пригубливая из бокала.

— Когда же Майрановский неожиданно впал в немилость и его «попросили», кто-то вдруг опять вспомнил, что я — доктор медицины. И меня перевели в Лечсанупр. Точнее, в «кремлёвку», в терапевтическое отделение. Там-то я познакомился с генералом Власиком — через его хронический остеохондроз, осложнённый ревматизмом.

— Да-да, — пополнился ещё одним глотком Сталин, — я помню, как он расхваливал Вас. Ваша кандидатура действительно выигрышно смотрелась на фоне тогдашних моих охранников-кавказцев — безмозглых, но «очень верных», как определил их Лаврентий.

Хитрые глаза Сталина вынырнули из-за бокала.

— Так Вы — родственник или не родственник?

— Да, какой там родственник, товарищ Сталин?! — махнул рукой Браилов. — Так — «седьмая вода на десятой»!

— А точнее?

— С Кобургами Браиловы пересеклись лишь однажды — когда принц женился на моей бабке. Так, что, мой отец и царь Борис — двоюродные братья. Но последний раз они виделись в раннем детстве, когда будущему царю было всего лишь восемь лет. Да и отец мой был на несколько лет старше кузена, и у них не могло быть ничего общего даже на уровне детских увлечений! Они даже в «одной песочнице» не сидели!

Семён Ильич пожал плечами, словно удивляясь тому, что кого-то может всерьез заинтересовать эта несерьёзная история. И не только удивляясь сам, но и побуждая это сделать другого — в лице «самого главного другого».

— Мать же моя и я — мы оба никогда в жизни и не видели Бориса! В двадцать третьем году, после переворота в Софии, мы покинули Болгарию. Мне тогда было тринадцать лет. Как Вы сами понимаете, завербовать меня тогда не могли, хотя бы по причине малолетства. Впрочем, Берия, надо отдать ему должное, и не предъявлял мне такого обвинения. Просто, в его представлении, я не заслуживал политического доверияпо причине «слишком голубой крови».

— А она у Вас — действительно «голубая»?

На лице Сталина играла уже добродушная улыбка. После того, как состояние его здоровья улучшилось, Хозяин стал, куда большим жизнелюбом и оптимистом, чем все его соратники, вместе взятые. И на этот раз не от должности, не от того, что «всё — в наших руках», в том числе и соратники.

— А как же! — «составил компанию» Хозяину Браилов. — Род князей Браиловых — один из древнейших и знатнейших в Болгарии! Предки Браиловых ещё вместе с ханом протоболгар Аспарухом создавали в седьмом веке Первое Болгарское царство! Я, кстати — урождённый Симеон, а отец мой — Илия: это уже перебравшись в Россию, мы «русифицировали» свои имена.

Выдав порцию мажорной информации, Семён Ильич опять «скатился на минор».

— Но в последние пятьдесят лет прошлого века мои прадед и дед активно потрудились не над преумножением капиталов, а совсем даже наоборот. В итоге, род пришёл в запустение — и двадцатый век мы, князья Браиловы, встретили, сохранив из всего богатства только родословные книги да ветвистое генеалогическое древо.

Сталин рассмеялся.

— А чего Вы смеётесь, товарищ Сталин?

Семён Ильич отважился на лукавый взгляд по адресу Хозяина. В последнее время он отваживался на многое. В том числе, и на такое, о чём прежде и думать не отважился бы.

— Или мы с Вами — не одного поля ягодка?

–??? — отставил бокал Хозяин.

— Да-да: на Западе до сих пор ходит слух о том, что Вы происходите из обедневшего дворянского рода. Так что, не надо делать круглые глаза… «товарищ по классу!»

Сталин развеселился окончательно, да так выразительно, что знающие его люди сказали бы: «Хозяин «зашёлся в хохоте».

— Нет, Семён Ильич; я — не дворянин. Мой отец — бедный сапожник Виссарион Джугашвили… Хотя всяких баек о своём «дворянстве» я наслушался достаточно. То меня объявляли сыном богатого купца, то грузинского князя. В обоих случаях — внебрачным, разумеется. А однажды «моим папой стал» даже знаменитый путешественник Николай Михайлович Пржевальский, с которым мы «схожи портретами»!

И Хозяин пальцем «нарисовал» овал лица.

— Придумают же такое… С таким же успехом можно объявить моим родственником и артиста Абдулова, который лет десять назад сыграл грека Дымбу в фильме «Свадьба» по рассказам Чехова! Помните: «А в Греции кашалоты есть? — Есть, в Греции всё есть!» Он очень похож на меня, даром, что «грек»!

Теперь и Браилов подключился к веселью: Сталин понимал шутку и «в шутке», а при случае и сам мог остроумно пошутить. Правда, не все шутки у него получались всего лишь остроумными: иногда не обходилось и без последствий в адрес получателя.

— Нет, я не дворянин, — ещё раз взгрустнул Сталин.

— Но в руководстве партии были дворяне! — «частично утешил» его Браилов. Хотя, может, и «подсыпал соли» — это, как поглядеть. «Прежний Сталин» всегда смотрел одинаково: как хищник — на «звено пищевой цепочки». Даже, если «виновник» и «не умышлял». Как сейчас Браилов, например, уже «взявшийся за список». — Красин, Чичерин, Дзержинский, Коллонтай… Даже Котовский — из разорившихся дворян! А Молотов?

— Молотов всегда утверждал, что он — из мещан, — «взял частичный реванш» Хозяин. За это говорило чувство удовлетворения в его голосе. Вместе с голосом говорило. Но Браилов «не одумался».

— А я ещё в Берлине читал секретные досье, и там «чёрным по белому» было написано: «Вячеслав Молотов — потомственный дворянин из рода Скрябиных».

— Кстати, насчёт Берлина…

Хозяин решительно «щёлкнул переключателем»: его утомило «присутствие ноги» Семёна Ильича «на больной мозоли».

— Вы и в самом деле работали в Главном управлении имперской безопасности? Или от него — на периферии, так сказать?

— В самом деле.

— И чем Вы там занимались? Лично Вы?

Семён Ильич «пошёл» глазами.

— Ну… всем понемногу, товарищ Сталин. Но основной моей специализацией была Западная Европа. Точнее, Франция и Бенилюкс. А после их капитуляции меня перевели на британское направление.

Сталин прищурился, явно опять подключая к диалогу свою феноменальную память.

— Да-да, я припоминаю доклады Берии и Голикова по этим районам… Помню, я тогда ещё отметил не только качество информации, но и высокий уровень информатора. Вероятно, это была Ваша информация.

— Ну, в том числе, и моя, — великодушно «поделился лаврами» Семён Ильич. — Хотя, наверняка, у Вас были и другие источники.

— Разумеется. Но сведения о нападении Гитлера на Францию через Люксембург, в обход линии Мажино…

Паузой и бровями Хозяин предоставил Браилову право закончить фразу и тот не стал отказываться.

— Моя работа, товарищ Сталин.

— А информация о Гляйвице?

— Тоже я, товарищ Сталин. Правда, там помог случай, ведь Польша не моя зона: Мюллер заинтересовался техническим оснащением гляйвицкого участка границы. Точнее, его интересовало, участвовали ли французские службы в обустройстве этого участка, и чем именно. Так я и узнал о готовящемся нападении.

Браилов помедлил — и осторожно «выглянул из окопа».

— Я сообщал в Москву и о нападении Гитлера на Союз…

— Вы сказали, Мюллеру понадобился Ваш совет?

Хозяин решительно «не услышал» собеседника. И Семён Ильич понял, что «торпедировать» вопрос нецелесообразно и даже чревато. Правда, он и не умышлял «ничего такого»: в целом он «правильно понимал политику партии и правительства». И осведомлённость о дате он не смешивал с неудачным «стартом кампании». И, как специалист, и как «всего лишь» мыслящий человек, он не сводил понятие «внезапность» к одному лишь «знал — не знал». Потому что, «внезапность» — категория стратегическая. Множество компонентов образует её. Тут — на любой вкус: и шестикратный «недоучёт» сил противника Генштабом; и незнакомство с новой тактикой немцев, пусть она и являлась старой тактикой Красной Армии; и полностью отмобилизованные войска противника — при отсутствии таковых у Красной Армии; и их развёртывание на границе с СССР «по всем правилам науки и техники».

Да и сама дата «хромала»: тот же Зорге «постарался». Начиная с сорокового года, он называл в своих донесениях, минимум, четыре даты начала войны — и все подавались, как достоверные! Поэтому начальник ГРУ Голиков имел все основания дать такое заключение: «деза».

И коварство будущих союзников тоже охватывалось понятием «внезапность»: «те ещё» были «дружки». Так, осенью тридцать девятого года, во время советско-финского «выяснения отношений», Англия вместе с Францией уже изготовились оказать «интернациональную помощь» Финляндии посредством оккупации Мурманска и Архангельска! А на третью декаду июня сорок первого Англия планировала бомбардировки нефтепромыслов и районов Баку, Грозного и Майкопа! И это не было «уткой»: Браилов лично знакомился с документами, подтверждающие эти намерения премьера Черчилля! Вот и не учитывай после этого «нюансов»!

Не валил Браилов «до общей кучи грехов» Хозяина и заявление ТАСС от четырнадцатого июня: никого в армии оно не «дезориентировало». Потому, что как можно «дезориентировать» тех, кто по Уставу обязан быть в постоянной готовности выполнить служебный долг?

Такими же «убедительными» он полагал и доводы «объявителей мобилизации»: ну-ка, перебрось за одну неделю к границам из глубины страны хотя бы пару стрелковых дивизий! Это же какая морока: «сняться» с места, погрузиться самим, погрузить технику и оружие, проехать по железной дороге без «зелёного света», разгрузиться, подтянуть тылы, выдвинуться и развернуться! Тут и месяца было бы мало! Вон, переброска пяти армий с Дальнего Востока в западные округа велась, аж, с марта сорок первого — и в июне многие части вступали в бой прямо «с колёс»!

Поэтому Семён Ильич интересовался «не с намерением», а «в контексте беседы». Да и как интересовался: лишь «приподнял завесу» — и тут же её опустил. Ведь то, что для других было уже историей, для Хозяина оставалось… лакмусовой бумажкой. Как минимум, в том числе…

— Это какому Мюллеру? Начальнику гестапо?

Семён Ильич не мог не поблагодарить Хозяину «за чуткость и понимание», с которыми тот «всего лишь» игнорировал его «бестактность». Разумеется, глубоко в душе: не хватало ещё «развивать тему», пусть и таким способом!

— Ему, «родимому», товарищ Сталин.

— А с кем из главарей рейха Вам приходилось встречаться?

Здесь Браилов посчитал необходимым смущённо потупиться. Так, как обычно поступают те, кто готовит аудиторию к бурным аплодисментам в свой адрес.

— Ну, «главарей» — это громко сказано… Я был слишком незначительным человеком для того, чтобы встречаться с вождями рейха. Из числа вождей я встречался с одним лишь Мартином Борманом, заместителем фюрера по партии. Но с теми, кто, так или иначе, касался вопросов разведки, я, конечно же, не только встречался, но и работал.

— Например?

— Ну, например, с Гиммлером. Несколько раз я выполнял его личные поручения. С Кальтенбруннером приходилось встречаться значительно чаще. Некоторые задания я также получал от него лично, правда, обязательно ставил в известность об этом руководство.

— Кого именно?

— Шелленберга. Вальтера Шелленберга, бригаденфюрера СС и начальника Шестого отдела РСХА — заграничная разведка.

— А как Вы сошлись с Кальтенбруннером?

Семён Ильичу сейчас бы зардеться от смущения: ну, как же — приобщили «к числу и к лику», а он вместо этого дрогнул, пусть и в душе.

Хозяин был в своём репертуаре. Да и шутка его — тоже: с двойным дном. Не то хвалит, не то «берёт на карандаш». В прежние времена «второе дно» его «шуток», чаще всего, оказывалось для адресата земляным. Так, что, если Хозяин сейчас брал «реванш» у Браилова за дату, то он, таки, взял его. И лишний раз он выказал своё непреходящее умение: замечать, «не замечая».

При таких условиях, да ещё в режиме цейтнота, когда Хозяин буквально истязал его ироническим взглядом, Семён Ильич решил, что правильнее всего будет усмехнуться и поддержать «шутку». То есть, развить её в шутку, уже без кавычек.

— «Сошёлся»?.. Можно и так, но правильнее иначе: он искал… и нашёл.

— Кого?

— Надёжного человека, каким он его представлял себе. Потому что бытие определяло сознание: в Главном управлении все боролись против всех. Все фюреры. И каждый из них преследовал личный интерес. Так было с Гиммлером, в формальном подчинении у которого находился Кальтенбруннер. Так было с Борманом, к которому Кальтенбруннер стал тяготеть позднее. Так было с Мюллером, с Шелленбергом — со всеми, кто имел доступ к информации стратегического характера. Так я и угодил в поле зрения Кальтенбруннера. Он даже предложил мне стать его помощником.

— Сам предложил? — добавил загадочности усмешке Сталин.

— Сам.

— Ещё один довод в пользу Лаврентия! — вроде бы рассмеялся Сталин. — Ну, я понимаю, когда агента засылают с красивой «легендой», чтобы обеспечить ему местечко повыше и потеплее. Но, когда агент сам добивается этого местечка?! Даже не столько добивается, сколько отбывается от него?! Наверно, Вам очень пришлось для этого постараться? И сколькими Вы за это заплатили?

Лишний раз Сталин доказал, что он не был бы Сталиным, если бы так легко «отпустил» собеседнику вольность. Поэтому он с таким усердием топтался на вопросе, а заодно и на душе собеседника.

Семёну Ильичу срочно требовалось активизироваться «по линии обращения в шутку». И это мероприятие желательно было совместить с «явкой с повинной».

— Ну, я точно не считал, товарищ Сталин… Не без этого, конечно… Но они могут утешиться тем, что пали не зря. В борьбе, всё-таки. Не напрасно, то есть.

— Они «могут утешаться»! — рассмеялся Сталин: «реабилитация» Браилова состоялась. — Ну, и, что, там, с Кальтенбруннером? Полагаю, Вы не стали огорчать его отказом?

— Как можно, товарищ Сталин! — подключился к смеху Браилова. Предварительно, он, правда, облегчённо перевёл дыхание. И, в целях конспирации, глубоко в себе. — Я подошёл к вопросу меркантильно. Прежде всего, я учёл то, что обергруппенфюрер неназойливо, но регулярно восторгался своим юридическим прошлым. И ещё он очень любил «подавать себя» интеллектуалом. А окружение из юристов — одна из наиболее удачных форм подачи. Конечно, положение начальника РСХА, оказавшегося на пересечении интересов «заклятых друзей» — Гиммлера и Бормана — было «чревато». И хоть я не исключал перспективы стать очередной разменной пешкой, близость к Кальтенбруннеру была ключом к новым «банкам данных», недоступных мне ранее. И я рискнул.

— Неужели Борман был такой серьёзной фигурой, что его боялся даже всесильный рейхсфюрер СС?

Сталин, конечно, с уважением относился к приговору Нюрнбергского трибунала, определившего Бормана на виселицу, пусть и заочно, вместе с дотянувшими до неё вождями рейха. Но чувствовалось, что он не готов был уравнять секретаря фюрера в правах с «чиновной знатью».

И Семён Ильич немедленно вступился за «условно удавленного».

— Удивительно, товарищ Сталин, насколько этому человеку удалось завуалировать своё могущество тенью Гитлера! Вы говорите: «всесильный фюрер СС»… Нет, Иосиф Виссарионович, это Борман — всесильный. Поэтому надо «отдавать должное» не его смелости, а смелости Гиммлера, не побоявшегося регулярно «обмениваться братскими укусами» с партайгеноссе… Но Вы не огорчайтесь, товарищ Сталин.

Не огорчившийся и призывавший не огорчаться дружно рассмеялись: и призыв не огорчаться, и повод для огорчения были оригинальными. Как минимум, актуальными.

— Вы не одиноки в своём заблуждении: сами немцы заблуждались. В большинстве — и даже в массе. И не только обывателей, но и фюреров разного «калибра». Лишь «верхушка» рейха знала о том, кто такой Борман, чем он обладает и что держит.

— И чем же и что? — заинтересовался Хозяин. И интерес его был явно не научно-исследовательский: всё, что касалось механизма власти, немедленно пробуждало его любопытство. Объяснение — простое: механизм власти — это достояние не истории, а политики. Точнее: политиков. Потому, что у механизма власти нет «ретроспективного плана»: этот вопрос всегда актуален, а опыт непреходящ. Далеко и ходить не надо: Макиавелли, «Государь». «Вечно живое учение». Более «вечное» и более «живое», чем даже марксизм-ленинизм. Для посвящённых, конечно — а Сталин был, ещё, как посвящён…

— «Чем и что»? — позволил себе не только продублировать, но и усмехнуться Браилов. — «Чем» — реальной властью. «Что» — партию, кадры, и и главное, её деньги. Так сказать, «золото партии». Всего лишь секретарь фюрера — а выходит, не «всего лишь», а «целый»!

Будто вспомнив о забытых обязанностях, наступила пауза. Наступила как на сказанное, так и на возможное продолжение: вспомнив о режиме, Семён Ильич быстро взглянул на часы.

— Ого! Заболтались мы с Вами, товарищ Сталин! Пора заняться делом!

Хозяин огорчённо крякнул, и нехотя выбрался из шезлонга: процедурам он явно предпочитал завершение разговора. Понять его было можно: уже третий месяц вождь почти не занимался государственными делами. То есть, текущими вопросами он не занимался вообще, отдав это дело на откуп соратникам по Президиуму ЦК и Совету Министров. Решение вопросов стратегического порядка оставалось прерогативой Хозяина, но больше в теории. Да и дача — не Кремль, где Сталин не был уже несколько месяцев. Не тот символ. А этот разговор, пусть и в минимальной степени, возвращал ему статус политика. Действующего, а не находящегося на излечении, не говоря уже о пенсии.

— А кровеносные сосуды мы Вам поправим, товарищ Сталин, — поддержал и руку, и дух Хозяина Браилов. — И без операции, одними терапевтическими средствами!

Хозяин вздохнул уже менее трагично: какой-никакой, а мажор…