Богоборец

Александр Чикин

Рассказы разных лет. Некоторые написаны давно, другие – недавно. Одни уже публиковались в периодике, другие печатаются впервые.

Людоед

Серёга Пухов, муж моей сестры, которого в нашей охотничьей компании запросто звали Пушок, принёс в дом маленького, визгливого поросёнка. Через полгода или чуть больше свинёнок превратился в здорового свина и пришло время его колоть.

— Горе-то какое! — решил поплакаться мне Серёга, когда я пришёл к нему в гости. — Поросёнка резать надо. А как его резать? Я же его с пелёнок знаю. Он же, как член семьи! У меня рука на него не поднимется.

— Так я могу его заколбасить, — предложил я. — Чего голову-то ломать? Завтра суббота, приду с утра, часиков в восемь. К обеду опалим и разделаем.

В восемь утра как штык я стучался в дверь. Заспанный Пушок открыл и повёл меня на кухню.

— Чего тут курить? — решил я поторопить события и стал выбирать в ящике стола нож. — Чего время-то терять? Сейчас быстренько всё сделаю, а потом и перекурим.

— Не торопись, — попросил Серёга, виновато пряча глаза. — Я специалиста с работы пригласил. Он сказал, что в восемь придёт.

В дверь постучали. Пушок впустил парня примерно своего возраста.

— Здорово, ребята! — весело произнёс специалист. — Чего такие кислые? С водкой проблемы? — напугался он.

— Да нет, водку купили. — Серёга полез в холодильник. — Вот!

— Так наливай! Чего же ты с этим делом тянешь? — специалист ещё больше оживился. — Давай граммов по сто пятьдесят марцизнем — и за работу.

Пока Пушок разливал по стаканам водку и колдовал над закуской, специалист, которого звали Лёшкой, вынул из авоськи резиновые перчатки, прорезиненный фартук и шкатулку красного дерева.

— Знаешь, мне, пожалуй, «по рубчик» налей, — показал на свой стакан Лёха и открыл коробку.

В недрах шкатулки, на зелёном сукне, в специальном углублении лежал, ослепительно сияя безукоризненной полировкой, кинжал.

— Ух, ты! — вырвалось у меня, и я потянулся к ножу.

— Руками не трогать! — оттесняя меня, предупредил Лёшка. — Это вам не игрушки, а инструмент! Свинорез. В чужие руки не даю: порчу навести могут. Мне уже два свинокола испоганили. Смотреть — смотрите, а в руки — ни-ни!

Мы с Серёгой переглянулись и покачали головами: «И вправду спец!»

Сели за стол.

— А ты чего не пьёшь? — подозрительно спросил Лёха, отодвигая от меня шкатулку подальше. — У тебя, часом, не дурной глаз? — он на всякий случай закрыл коробку и убрал её на холодильник. — От непьющих всегда неизвестно чего можно ждать, — объяснил Серёге специалист. — Знаешь, какие они ненормальные?

— Да это он так, — начал оправдываться за меня Пушок, — дуркует уже второй год. А так-то он пьющий: дай бог каждому!

Лёшка скептически посмотрел на меня, и я понял, что сильно ему не понравился. Он взял водку, налил в стакан, выпил, а последними каплями оросил свинорез и спрятал его от меня за пазуху.

— Ну, перекурим и начнём! Жара, не жара, а косить надо! — констатировал специалист.

— Ребята, я — пас! — ещё раз предупредил Серёга. — Режьте без меня!

— Угощайся, — я открыл пачку. — «Столичные».

— Нет, спасибо, — специалист полез в грудной карман, — я провинциальных покурю, животноводческих, — и, вынимая «Мальборо», порезал руку. В ход опять пошла водка, остатками которой был продезинфицирован палец.

Минут за сорок лёгкого перекура Лёха объяснил нам всю гнилость и несостоятельность Серёгиной позиции, а также посвятил нас в два десятка способов умерщвления беконосодержащих животин. Когда закончилась вторая бутылка водки, я и Лёша пошли во двор. Подошли к сараю, где жил, как член Серёгиной семьи, боров Борька.

— Нужно рекогносцировку провести, — определил специалист, посмотрев на сарай, и полез по сугробам за строение. Тыльная сторона сарая служила звеном забора, отделяющим наш огород от соседей, и через минуту я увидел Лёху, бредущего по соседскому огороду. Осмотр задней стороны сарая закончился, и Лёшка полез через забор возле меня в наш огород.

— Свиняч поросячий! — выругался специалист, приземлившись на четыре точки. — Я себе титьку отрезал! — Лёха вынул из-под фартука и бросил в снег свинорез и принялся рассматривать прореху в рубахе и десяти сантиметровый порез на груди.

— Какого хрена ты туда полез? — прикладывая к ране снег, спросил я.

— Посмотреть, как сарай устроен: нет ли прорех в стенах или запасных выходов, — извинился Лёшка. — В прошлом году пригласил меня такой же чистоплюй, вроде Пушка, поросёнка резать. Сам, конечно, не пошёл. Ну, я свинокол за пояс и вперёд! Присел на корточки возле свиньи и хорошо, что между ног себе ничего не отрезал, а только ляжку проткнул. Тут, конечно, лужа крови натекла, свинья занервничала, я и давай её успокаивать: нож за спиной держу, а другой рукой стал ей за ухом чесать. Она успокоилась, на бок прилегла и глазки прикрыла. Прётся хозяин с ножом — уже разделывать собрался! Он слышал, как я завизжал, увидел лужу крови и окровавленный нож у меня в руках, да и свинья лежит, балдеет, на него не смотрит, даром, что он член её семьи. Этот дурень и посчитал, что всё уже готово! А у меня глаз на затылке нет, я не вижу, чего он там делает, а он нагибается через меня и говорит: «Пойду хозяйке уши отнесу: пусть пожарит!», и отхватил одно.

Больше-то ничего отрезать не успели: свинья ополоумела. Как подхватилась, я чуть не оглох! Сшибла нас с ног, выбила прясло в хлеву и на улицу. А хозяин вечером воровал хлысты в лесничестве и разобрал забор в конце огорода, чтобы в обход жерди не таскать. Свинья прямиком в дыру — и в лес. Больше её никто не видел, как ни искали… Это мне хозяйка на инструмент порчу навела: в руки нож брала, пока мы с её мужем самогон трескали. Жадная сволочь: больше не налила ни грамма. Цельный год, мол, кормили, тонну жратвы извели, а вырастили всего одно ухо: шиш вам, а не самогон!

Кровь общими усилиями остановили и пошли в сарай. Боров, услышав нас, радостно заухал и заметался в своём закуте. Лёха внимательно всё осмотрел и полез на сушила. Попрыгал на жердях, спустился и спросил: нет ли погреба? Я показал. Был осмотрен и погреб. На мой вопрос: почём, мол, он собирается покупать наш сарай? Лёха ответил, что не собирается, а просто в позапрошлом году они с одним недотёпой прикололи кабана и подвесили его к сушилам для разделки. Пока ходили в дом принять по рюмочке, тушу украли. Приглашённый участковый, выпив львиную долю запасов водки, поклялся поймать воров и уснул за столом. Два дня ходили с участковым по дворам и, под предлогом поисков кабана, пили у подозреваемых самогон на халяву. В первый день подозревалась вся деревня. На второй — вся соседняя. На третий день в сарае завоняло тухлятиной. Оказалось, что жердь, на которой висела туша, лопнула по сучку. Лопнула хитро, в двух метрах левее от того места, где висел кабан. Туша съехала по наклонившейся жерди и соскользнула на вращающуюся вокруг оси крышку погребного люка, предмета инженерной гордости деревенского рационализатора — свиновода. Жердь, освободившись от тяжёлой ноши, под тяжестью наваленного сверху сена встала на место, а туша была пропущена гостеприимным вращающимся люком внутрь погреба, где благополучно ухнула в кадку с капустой. Закваситься поросёнок не успел — протух. Щей со свининой не получилось: весь зимний запас мяса и капусты выкинули.

Пришлось успокоить Лёшу, что разделка, которой я никак не дождусь, намечается на снегу. Лёха открыл дверь и хотел зайти в поросячий закуток, но был сбит с ног гостеприимным Борькой. Весь в собственной крови и поросячьем навозе, возмущённый Лёшка едва отбился от любвеобильного борова.

— Чего это твоя свинья на людей кидается? — недовольный Лёха, обращаясь к Пушку, вымыл руки на кухне и налил водки. — Чуть не затоптал!

— Он, когда голодный, всегда так.

— А чего же ты его не покормил? — удивился Лёха. — Как его резать? Он же на ноги встать не даёт.

— Меня в больнице, перед утренней операцией, с вечера не кормили. Я и подумал, что ему вредно есть будет, — поделился своими соображениями Пушок.

— Вреднее нашей затеи с твоим поросёнком приключиться что-нибудь вряд ли. Может, покормим его? — предложил Лёха. — Невозможно работать.

— Ребята, мы уже больше часа времени потеряли, — не выдержал я. — Сейчас, если вы кормить его соберётесь, ещё час пройдёт.

— Ладно, ладно, — сделал мне одолжение Лёшка. — Идём.

Покачиваясь от выпитого, специалист стал объяснять мне план операции: «Заходим. Ты открываешь дверь. Я заскакиваю. Ты закрываешь. Я колю и ты мне открываешь. Я выскакиваю и всё!.. Ты закрываешь. Понял?» Так мы и поступили: я открыл дверь. Заскакивающий Лёха опять столкнулся с наскакивающим Борькой: образовался затор. Я навалился на дверь, пытаясь затолкать кучу-малу внутрь. Мне это удалось. Было слышно, как матерится Лёшка, отбиваясь от оголодавшего борова. Затем раздался короткий визг и помятый Лёха выскочил за дверь.

— Серёга врёт, что поросёнка день не кормил, — прикинул запыхавшийся специалист. — Перчатку-то я из него достану, кажется, он её не жуя, сглотнул, а фартуку — каюк. Половину подола отхватил, свинья!.. Пойдём перекурим. Сейчас кровью изойдёт и ляжет.

Перекур начался с возлияния по поводу окончания середины работы. Через полчаса я едва уговорил Лёху идти разделывать тушу. Взяв у Пушка верёвку и повесив её на плечо, Лёшка, мотаясь из стороны в сторону, пошёл под моим конвоем в сарай. Вопреки оптимистичным прогнозам, Борька и не думал лежать, а беспокойно метался по своему закутку.

— Живучий, сволочь! — изумился Лёха. — Давай: ты открываешь — я заскакиваю!

На этот раз, чтобы повалить и зажать в углу болтавшегося в разные стороны Лёху, поросёнку пришлось повозиться дольше. Но сила солому ломит и запутавшийся в верёвке специалист оказался на полу. Борька моментально его оседлал и принялся жадно жрать фартук. Лёха, хладнокровно освободившись от пут, ткнул свиноколом под нижнюю челюсть охамевшую скотину. Борька, раскрыв в немом крике пасть, выплюнул в лицо малосъедобного Лёшки изжёванные лохмотья и обиженно отскочил в другой угол. Размазывая по лицу навоз со слюной и кровью, Лёха выпал из поросячьего загона.

— Людоед! — возмущался Лёха, выползая из сарая в сугроб. — Помоги встать, что-то у меня сил нет.

Я поднял его на ноги.

— Пойдём перекурим. Сейчас должен уснуть, — едва держась на ногах, Лёха побрёл в дом.

Бесцеремонно разбуженный Пушок, признался, что у него ещё неделю назад закончился комбикорм, и он уже три дня как боится заходить к взбесившемуся людоеду. Выпили за упокой хищника и побрели, поддерживая друг друга и цепляясь за меня, в сарай. Вопреки радужным тостам, Борька встретил нас угрюмым тигриным взглядом, сидя по собачьи на уже изжёванной в клочья верёвке. Только теперь я и Лёха обратили внимание на обглоданные доски загона. К двери в поросячий закуток мы подошли все вчетвером одновременно: мы с одной стороны, Борька — с противоположной.

— Шатун какой-то, а не свинья! — заметил Лёха. — Смотри, Сань, на тебя нацелился: ты самый упитанный. Я, ребята, больше к нему не полезу. Он бронебойный какой-то, а у меня двое детей и мать больная. И инструмент, явно, сглазили: всю грудь исполосовал.

Я пошёл за Серёгиным ружьём, а Пушок с Лёхой решили выпить за свою капитуляцию. Когда я закончил разделку туши, они уже отключились.

Проглоченная перчатка была как новая.