Агент Иван Жилин

Александр Щёголев

Этот сокращенный БОЛЕЕ ЧЕМ ВДВОЕ роман ранее издавался в виде повести «Пик Жилина» в проекте «Миры братьев Стругацких. Время учеников». Здесь впервые выложен полный его вариант, ранее не публиковавшийся.

Глава четвертая

Чемодан стоял в прихожей, возле двери, опередив мое появление на пару часов — его доставили из больницы прямо в номер отеля. К ручке чемодана была привязана какая-то бирка, на которую я не обратил поначалу внимания, и только перенеся его в гостиную, я обнаружил, что это, оказывается, не простая бирка. Глянцевый картонный ромб, изображавший герб города (золотая ветвь омелы на красно-голубом фоне), имел на обороте текст: «В четыре часа на взморье. Поможем друг другу проснуться».

Записка.

— Кретины, — сказал я в сердцах. — Развлекаются.

Текст был написан не от руки, а оттиснут клишеграфом — стеснительный попался автор, побоялся оставить образец своего почерка. Я сорвал картонку с нити и бросил ее на ковер. Потом отключил оконные фильтры, впуская в полутемный зал настоящий свет, и прошелся по другим помещениям номера, активизируя автоматику. Слева была спальня с библиотекой и ванной, справа — спортивная комната с тренажерами и сауной. Туалеты были в обеих половинах. Прекрасное жилище для холостого межпланетника, ненавидящего тесноту и искусственный свет, уставшего от людей, но при том имеющего здоровую половую ориентацию. Я немного поразмышлял о том о сем, глядя на город под моими ногами, и открыл стеклянную стену вовсе, впуская настоящий воздух. Теперь-то я знал, что воздух здесь пахнет не пылью, а полон природных запахов, тщательно проверенных властями.

С запиской что-то происходило. Мой мозг, натасканный замечать любые изменения в пространстве и времени, выдал сигнал, тело присело и подняло картонный ромбик с ковра. Прежние слова исчезли, зато на их месте появились новые: «И пусть Эмми не ревнует». Я перечитывал фразу до тех пор, пока не исчезла и она, и мне было ужасно обидно, потому что теперь сомнений не было — записка оказалась в моем номере не случайно и, вероятно, не шутки ради. Хорошо они тут развлекаются, любители всего естественного — с использованием гелиочувствительных чернил, а также новейших достижений в области фотохромного программирования… Распаковывать багаж или продолжать осмотр номера не было желания. Думай, просил меня Бэла Барабаш, но думать тем более не хотелось. О чем тут, черт побери, было думать? О том, знакомо ли мне имя Эмми? Знакомо, черт побери, глупо отказываться. А может, о том, какому времени суток соответствуют «четыре часа»? Или о том, что взморье тянется на добрых два десятка километров?

Хотелось взять телефон, набрать некий известный мне номер и выдать в эфир все, я думаю. Но делать это, судя по всему, было преждевременно. А также неосмотрительно. Человек возле вокзала опасался, что за ним прилетит вертолет, и вертолет-таки прилетел; он же был уверен, что наш разговор прослушивается. Каков печальный вывод?.. Больше всего хотелось немедленно выписаться из гостиницы, забыв про уплаченные вперед деньги, и уносить отсюда ноги.

Семь лет назад было гораздо проще. Во лбу горел приказ, в спину дышала команда соратников с Марией на капитанском мостике. До Службы контроля дошли слухи о новом разрушительном наркотике, объявившемся в одном из карликовых государств Средиземноморья. Наркоманы пачками мрут в ванных, раскричались аналитики. И послали в карликовую страну агента Жилина — искать тайные лаборатории, разоблачать подонков и вскрывать гнойники. А Жилин нашел слег. Уникальное по своей простоте психоволновое устройство, которое может собрать у себя дома любой желающий. Сверхнаркотик, который не нуждается ни в чьей корысти — только в вечном нашем стремлении сбежать куда-нибудь, плюнув на все. Слег — это благословенное местечко, созданное специально и единственно для тебя. Попав туда, захочешь ли ты вернуться в свой мир? Человек и искушение — один на один. Никаких вам преступных организаций, никаких посредников и распространителей. Счастливый слегач сутками грезит в своей ванной — под оглушительное шипение якобы неисправного приемника, в теплой водичке, послащенной невинным репеллентом «Девон», — и нет силы, которая вытащила бы его оттуда. Роковая случайность родила слег, а человеческая природа превратила техническую новинку в чудовище… Однако все это в прошлом Тогда у меня было ДЕЛО и была ЦЕЛЬ, особенно после того, как я нарушил приказ и остался в этой стране. А сейчас? Зачем я приехал?

Я взял с тумбочки радиофон, приладил его к правому уху и упал спиной на кровать. Волоконные держатели нежно обхватили ушную раковину. Пультик с цифровым десятиугольником я оставил у себя на ладони…

Итак, звонить по тому номеру, по которому больше всего хотелось позвонить, было ни в коем случае нельзя. Тогда Строгову?.. Нет, к Дим Димычу следовало являться без звонка, чтобы старик не смог увильнуть от встречи. Поэтому для начала я выставил номер справочного и узнал нынешние координаты Анджея Горбовски. Координаты, как выяснилось, не изменились, тогда я позвонил ему домой и застал Татьяну. Сам Анджей был на работе. Покачавшись минуту-другую на волнах искренней женской радости, я испросил разрешения нанести дружеский визит сегодня же вечером и попрощался. Люблю все искреннее. У ребят, похоже, дела шли прекрасно. Затем я переключился на гостиничную линию и вызвал Славина: «Привет, это я». «Приехал?» — спросил он меня. «Да». «Тогда заходи, мы оставим специально для тебя на донышке…» Славин был на удивление трезв и про донышко, по-моему, здорово прихвастнул. Надо вставать и идти, сказал я себе, закрывая глаза. Вставать не хотелось еще больше, чем думать, и я вдруг поймал себя на том, что пытаюсь вспомнить, откуда мне знаком чудак с привокзальной площади. Чудак, которого то ли убили, то ли варварски похитили другие чудаки. Которых, в свою очередь, сожгли из «шаровой молнии» третьи… И я вдруг понял, что ни на мгновение не прекращал этих тщетных попыток, едва местные целители вернули мне возможность мыслить, что я только тем и занимал свой мозг последние несколько часов — вспоминал, вспоминал, вспоминал…

Человек, безусловно, был прав, удивляясь моим реакциям. Я должен был в первую же секунду нашей встречи воскликнуть: «Ба, кого я вижу! Ба, так это же!..» Что-то мешало. Дерево, упавшее поперек дороги. Театральный занавес, застрявший на раздвижных тросах. Профессиональная память странным образом отказала бравому агенту, оставив мучительное чувство старческой несостоятельности. Но если предположить (ха-ха), что я прибыл сюда по чьей-то высшей воле, так, может, и печать на мою память была наложена не случайно? Неприлично тужась, я вытягивал из дыры прошлого ответ на вопрос, и получал в награду размытые кадры из фильма, в которых, к сожалению, не было смысла. Возникал почему-то мальчик, старающийся выглядеть солидным, взрослым мужчиной. Очень правильный мальчик — с обостренным чувством справедливости, непримиримый к фальши и безделью, не признающий полутонов. Черно-белый герой. Кто он? Нить воспоминаний раз за разом натягивалась и рвалась.

Мало того, Бэла Барабаш назвал его Странником. Это уж точно ни в какие ворота не лезло… Я рывком встал.

Картонная бирка с гербом города упала с кровати — я поймал ее на лету. На оборотной стороне вместо бредовой записки была теперь рекламная надпись: «Бог — это счастье. Транспортное агенство „Наш Путь“». Отлично! Воистину, святое дело рекламой не испортишь. Я покинул свои покои, оставив радиофон у себя на ухе, а цифровой пультик сунув в нагрудный карман…

Коридор упирался в просторный зал с лифтами. Здесь же был выход на внутреннюю лестницу, а также на ленточную галерею, под открытое небо. За стеклянной стеной был спортзал: в углу на матах кто-то отрабатывал задние кувырки, кто-то стоял на борцовском мосту, и даже на игровой площадке один-единственный чудак кидал мячики в баскетбольную корзину. А на скамеечке, увлеченно наблюдая за юными атлетами, сидела давешняя старушка с вокзала — та самая, которую я чуть было не записал в службу наружного наблюдения. Блуза с попугаями, брючки, седые кудри — не спутаешь. Любительница сувениров и высоких мужчин. Вот только на ногах у нее теперь были кружевные тапочки, созвучные вязаной панаме. Ага, сказал я себе, повеселев. Случайная встреча. Люблю случайности, именно они не позволяют умным людям почувствовать себя умнее Господа Бога.

Коридорный сидел на стуле, положив ногу на ногу, и читал книгу. Он был одет в форменные красно-голубые одежды и был молод, потрясающе молод. Розовощекий, с юношескими усиками, коротко стриженый. Когда я подошел к нему, он с достоинством встал и первым сказал мне: «Здравствуйте!», и тут выяснилось, что коридорный к тому же высоченного роста, почти с меня, да еще прекрасно развит физически. Любопытно, что может читать этакий боец? Приключения? Космические ужасы?

— Здравствуй, дружок, — сказал я ему. — Тут такое дело… Кто доставил багаж в мой номер? В двенадцатый-эф?

— Я, — скромно ответил он.

— Прямо из больницы?

— Из какой больницы? Нет, я только поднял чемодан снизу. В отель его доставило агентство «Наш Путь».

— К чемодану было что-нибудь привязано? Что-нибудь необычное?

— По-моему, нет. Только путевка.

— Что такое путевка?

— Ну, бирка с номером. Ее внизу выписывают. А что случилось, товарищ Жилин?

Он захлопнул свою книгу и положил ее на стул, готовясь немедленно принимать меры. На обложке значилось: «Шпенглер. Закат Европы. Том 2».

— Ничего серьезного, дружок, кто-то глупо пошутил. Откуда ты знаешь, как меня зовут? Мой портрет был на бирке?

Парень улыбнулся.

— Вы меня не узнаете?

Второй раз за день мне задали этот вопрос, и снова я ничего не мог ответить. Взглянув на розовощекого красавца повнимательнее, я понял, что его лицо и в самом деле кажется мне знакомым. Второй раз!.. Плохой признак, подумал я. А может, уже симптом?

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Восемнадцать.

— Ого, что ты читаешь! Шпенглер, Фукуяма, Ницше… Я в детстве, помню, читал что угодно, только не философские монографии. Первый том, очевидно, ты уже одолел?

— Я в детстве тоже читал что попроще, — возразил он. — Агриппу, Анкосса, доктора Нэфа и так далее. Пока не понял, что книги по оккультизму очень вредны. Не только тексты, но и сами книги, из бумаги и картона. Их создатели вовсе не делились своими знаниями с людьми, а преследовали иные цели.

— И тогда ты начал употреблять в пищу здоровые книги? Похвально. Закат Европы, говоришь…

Коридорный потянулся, легонько хрустнув суставами.

— Шпенглер, конечно, ошибался, утверждая, что роль европейской цивилизации в истории человечества полностью исчерпана, — сообщил мне этот милый мальчик. — Он забыл, к примеру, что Россия — тоже почти Европа, он не учел такую глобализацию всех процессов, при которой роль любого отдельно взятого континента становится ничтожной, он не мог предвидеть появление на карте Европы такого государства, как наше.

— Да, забавно, — покивал я ему. — Можно полюбопытствовать, что ты еще читаешь, кроме Шпенглера?

Он пожал плечами.

— Джойса, Строгова, Жилина…

— Достаточно, — сказал я. — Поразительный литературный вкус, даже оторопь берет. И какие произведения последнего из названных авторов ты успел освоить?

— Да все, наверное. «Круги рая», конечно. Потом — «Генеральный инспектор», «Главное — на Земле»… Вы ведь приехали Строгова навестить, правда?

— Тебе и это про романиста Жилина известно? Еще немного, и я начну бояться здешних коридорных.

— Я просто с вашими друзьями случайно разговорился. С учениками Дмитрия Дмитриевича, вы понимаете? Они уже побывали в Строгом Доме, как вы, русские, любите шутить, так что я не рискнул их попросить кое о чем…

— У меня много друзей, — согласился я. — И все, как на подбор, ученики Строгова. Итак, ты о чем-то хотел попросить меня?

Мальчик помялся секунду-другую, зачем-то оглянувшись на свою книгу, смирно лежащую на стуле, и сказал:

— Простите, но я, пожалуй… В общем, ерунда все это.

— Ну, тогда расскажи мне, кто вон та пухлая пенсионерка в кружевных тапочках, которая перепутала спортзал с клубом для одиноких дам?

Он посмотрел.

— Честно говоря, не знаю, как ее зовут.

— Боюсь, конфуз может получиться, потому что мы с ней где-то уже встречались, — объяснил я ситуацию. — Пожилые дамы так обидчивы. Она кто, местная?

— Она, кажется, из Австрии, — сказал коридорный. — С дочерью здесь отдыхает.

— С дочерью! — обрадовался я. — Надеюсь, мы соседи? Они тоже с двенадцатого?

Мальчик остро взглянул на меня и сразу отвел взгляд. Наверное, заподозрил вдруг, что мои расспросы имеют другую, неназванную цель. И, наверное, с ужасом подумал, как и все они тут, правдивые и правильные, что писатель Жилин — отнюдь не только писатель. Ну и пусть его.

— Я не знаю, с какого они этажа, — вежливо ответил он.

Двери лифта, всхлипнув, раскрылись. Выкатилась кругленькая женщина, затянутая в красно-голубую гостиничную униформу. В руках ее был роскошный букет желтых лилий. Окинув меня взглядом, полным кокетливого интереса, она неожиданно остановилась.

— Это вы? — восторженно спросила она.

— А как бы вам хотелось? — не сплоховал я.

— Вас показывали в новостях.

Я повернулся к коридорному.

— Спасибо за все, дружок, но мне пора. Ты уж извини, что я так и не вспомнил, где мы с тобой раньше встречались.

Он промолчал, ничего не ответил, он подождал, пока я войду в кабину лифта, и только потом уселся на свой стул, положив на колени Шпенглера, том номер два.

— Меня зовут Кони, — успела сообщить женщина, прежде чем двери сомкнулись.

Я вознесся на два этажа выше, в номер Славина…

Братья-писатели, похоже, не скучали. На журнальном столике, и под столиком, и на подоконнике, и на ковре под ногами теснились бутылки разных форм, размеров и расцветок. Кремлевская стена. Великая китайская стена. И все были откупорены, опробованы, но ни одна не допита даже до половины. Пахло кислым — в гостиной явно что-то проливали. Еще пахло консервированной ветчиной. Вскрытая банка стояла здесь же, на столике, выставив напоказ аппетитные розовые внутренности, с воткнутой в самое сердце пластиковой ложечкой. Одна из разинутых дверей вела в спальню — к несобранной постели, к мятым простыням и раскиданной одежде… Неряшливость как известно, это признак постоянной концентрации на чем-то гораздо более существенном, чем ничтожные подробности окружающего мира. Евгений Славин в этом смысле приближался к просветленным йогам. В смысле концентрации, естественно. И я с сожалением подумал, стараясь не озираться, что никогда мне не быть похожим на настоящего писателя. По крайней мере в быту. Потому что привычки бывшего межпланетника — они как животные рефлексы, не дающие особи погибнуть, с ними не поспоришь. Никакой алкоголь не поможет, сколько ни пей.

— О, еще один классик, — сказал Славин, подняв на меня тусклый взгляд. Похоже, хозяин номера был и в самом деле трезв, несмотря на бутылки. Чудеса.

— Здравствуйте, — встал Банев, приветливо улыбаясь. Болгарин был высок, черен и носат — настоящий южный красавец.

— Общий привет, — сказал я. — Где бы мне разместиться, чтобы ничего не пролить?

Это я опрометчиво спросил, и Славин не упустил случая ответить.

— Сильное все-таки у тебя воображение, — позавидовал я. — Чтобы я, с моими габаритами… Как ты себе представляешь этот процесс?

Он перегнулся через подлокотник, едва не выпав из кресла, и принялся сосредоточенно рассматривать этикетки, что-то выискивая.

— Не обращайте внимания, — посоветовал мне Банев, усаживаясь обратно. — На вопросы «где» и «куда» он всегда реагирует одинаково, особенно если трезвый.

— Я тоже, когда вижу Славина, всегда реагирую одинаково, — по секрету сообщил я ему. — Мне хочется немедленно написать правдивую книгу о писателях. Волна вдохновения накатывает.

Мы с гостем поулыбались друг другу. Очевидно, к атмосфере, царящей в номере, назовем это так, опрятный и гладкий Банев был непричастен, поскольку до него здесь побывало некоторое количество других гостей. Славин отвлекся, ткнув в его сторону пальцем:

— Если ищешь источник вдохновения, классик, хватай лучше этого чистюлю, не упусти шанс. Эпицентр.

— Он же не пьет. Какой из него источник вдохновения?

— Зато жадный, как габровец. Тебе нужна правдивая книга? Слушай. Товарищ Банев сумел протащить через таможню бутылку ракии — настоящей, не то что местное дерьмо! — и теперь прячет ее где-то в своих чемоданах, среди манжет и галстуков.

Евгений с ненавистью толкнул ногой столик. Оглушительно зазвенело, стеклянный строй распался, нечто пахучее выплеснулось из горлышка на ковер.

— Что ж ты делаешь, свинья? — спросил я его.

— Не слушайте его, Ваня, — сказал Банев спокойно. — Нет у меня в чемоданах ни ракии, ни манжет.

— А почему он, кстати, не пьет? — продолжал Славин. — Да только потому, что печень у него начала пошаливать, вот тебе и вся мораль.

— Я приехал сюда в том числе с надеждой подлечиться, — грустно сознался гость. — Чего уж скрывать. Ходят слухи, будто здесь все выздоравливают.

— Немые начинают ходить, — процитировал Славин себе в нос. — И даже писать правдивые романы… В самом деле, классик, почему бы тебе не обессмертить кого-нибудь из нас? Мне понравилась эта идея. Самого себя сделал литературным персонажем — позаботься о товарище.

— Беру вас обоих, — принял я решение. — Одного поместим в светлое будущее — пусть они там знают, что алкоголики неистребимы, а другого в мрачное прошлое, чтобы было из кого выбивать проклятую интеллигентность.

— Где же ситро? — с отчаянием в голосе сказал Евгений. — Куда же я его сунул?..

В номере ненавязчиво работал телевизор — на пониженных тонах. Горел стереоэкран, из фонора выползал запах нагретого асфальта, по комнате метались сюрреалистические краски. Шел экстренный выпуск новостей, прямо с улицы, с места событий. Кто-то солидный, потеющий от ответственности, торжественно обещал, что нанесенный ущерб будет возмещен всем пострадавшим; кто-то рангом пониже едва не бился в истерике, доказывая, что такого безобразия в здешнем раю просто быть не может, ибо даже в досоветские времена, во времена животной анархии, подобных издевательств над здравым смыслом не случалось! Сначала — откровенно бандитская вылазка на вокзальной площади, от которой общественность до сих пор не успела оправиться, и вот теперь нападению подвергается уже сам вокзал! Заколдованное место. Как хрупок, оказывается, сложившийся порядок вещей — нам всем ни на секунду нельзя об этом забывать…

— Тебя на таможне тоже потрошили? — вдруг спохватился Славин, вывернув на меня бледное лицо. — Водку отняли?

— Подожди, дай послушать, — попросил я его.

Послушать было что. В самом деле, редкостный выдался денек. Снова вертолет упал с небес — огромный, десантный, жуткий. Ровно в полдень. Высадилась свора неопознанных подонков, одетых в форму местной полиции, оцепила вокзал, ворвалась в камеры хранения, — пришельцев-оборотней, похоже, интересовали именно вокзальные камеры хранения, и ничто другое, вот такой странный объект для атаки, — багажные ячейки были вскрыты все до единой, а хранившиеся в них вещи изъяты и погружены в вертолет, попросту говоря, украдены. Грубо и нагло.

— Они тут все утро твоей мордой телевизор украшали, — позлорадствовал Славин, обнаружив наконец свое ситро (бутылка закатилась под кресло). — Свинья грязь найдет. Кстати, хочу тебя обрадовать, Жилин, из твоей затеи может выйти толк.

— Из которой?

— Чтобы написать правдивую книгу о писателях, надо стать, во-первых, старым, во-вторых, занудой. Как ты.

Очевидно, он уже понял, что вожделенной водки от меня тоже не дождется, и оттого был желчен. Человек потерял всякую надежду. Жалкое зрелище.

— Бога ради, Виктор, объясните, — обратился я к Баневу, — почему этот урод трезвый? При таком-то изобилии?

— «Бога ради»… — скривился Славин. — Лексикон. Коммунисты хреновы… Межпланетники…

Виктор Банев ответил:

— Все алкогольные напитки местного производства в обязательном порядке содержат аналептические нейтрализаторы. Обратите внимание на рекламу на этикетках… — Он взял первую попавшуюся бутылку и отчеркнул что-то пальцем. — Угнетающее действие на центральную нервную систему значительно ослаблено. Кроме того, присутствует целый букет ферментоидных присадок, специальным образом корректирующих обменные процессы.

— Специальным образом? — спросил я.

— Метаболизируется до девяносто восьми процентов этанола, а не девяносто, как обычно. Неокисленные метаболиты выводятся практически полностью, в мозг не попадают. Вы, конечно, знаете, что эта пакость откладывается именно в мозг и держится там до двух-трех недель, загромождая сознание…

Я опять спросил:

— А зачем в таком случае надо было загромождать помещение?

— Он не успокоился, пока все не перепробовал, — улыбнулся мне Банев.

— Профессора, — с отвращением сказал Евгений. — Всё знают. Ненавижу.

Я подошел к окну и выглянул. Вид отсюда был ничуть не хуже, чем из моих апартаментов. Фантастическое нагромождение цветных пятен — точно, как на картинах экспрессионистов.

— К Дим-Димычу торопишься? — подал голос Славин. — К нему сегодня Сорокин пошел, имей в виду.

— Нет, в банк, — сообщил я в стекло.

— Ага, денежки менять, — обрадовался он. — Могу дать один адресок. Там, в отличие от ихнего банка, тебе обменяют на рубли столько местных денег, сколько унести сможешь.

— Правда, по полуторному курсу, — с сожалением добавил Банев. — За все надо платить.

Я повернулся к ним.

— Зачем? — удивился я.

Они переглянулись.

— Он еще ничего не знает, — сказал Банев Славину.

— Теленок.

— Невинный младенец.

— Ты думаешь, не стоит лишать его невинности? — Евгений откинулся на спинку кресла (нога на ногу, руки за голову) и оценивающе оглядел меня сверху донизу. Долгий это был процесс, я даже заскучал. — Я все-таки скажу, — решил он. — Когда вам, классикам, захочется насовать себе под подушку мятых банкнот местного образца и вкусить свою порцию кайфа, бегите в район площади Красной Звезды. В одном из тамошних переулков прячется штаб-квартира партии Единого Сна. Адрес я не помню, но ищущий да найдет. Обратитесь непосредственно к председателю по фамилии Шершень, и вам помогут обрести долгожданное счастье…

Приятно было наблюдать, как в человеке прорастает интерес к жизни. А то ведь совсем было человек зачах. Я вопросительно посмотрел на Банева, но тот лишь подмигнул мне в ответ.

— Владислав Шершень? — спросил я их обоих.

— Какая разница? — фыркнул Славин, потягиваясь. — Мы ходили к нему не по имени-отчеству величать, а незаконную финансовую сделку совершать.

— Русский?

— Да, конечно, — сказал Банев со странной интонацией. — Помогает землякам, чем может.

Непонятно было, шутят они или нет. А если шутят, то почему мне не смешно. Со Славина что взять — он самого себя в перьях вываляет на потеху благодарной публики… Владислав Шершень, подумал я. Еще один знакомый в этой сказочной стране. Еще один призрак, явившийся из прошлой жизни, чтобы в который раз напомнить о неразрывной связи мертвого и живого…

— Боюсь, счастье мне не поможет обрести даже Единый Сон, — я вздохнул. — Даже вечный.

Очень не хотелось покидать эту академическую компанию, но пора было и честь знать. Прежде чем пуститься в обратный путь по ковру (как бы чего не обрушить!), я снова выглянул в окно. Взгляд мой случайно упал вниз, на площадь перед отелем. И я вдруг с удивлением обнаружил, что дорожки и газончики, если посмотреть на них сверху, складываются во фразы.

НЕ МОЖЕШЬ КУПИТЬ — ПОПРОСИ. НЕ МОЖЕШЬ ПРОДАТЬ — ПОДАРИ.

Вот что там было написано.