Ленинбургъ г-на Яблонского

Александр Яблонский, 2018

Александр Яблонский – русский писатель, профессиональный музыкант; с 1996 года живет в Бостоне; автор книги «Сны», романов «Абраша» (лонг-лист премии «НОС», 2011) и «Президент Московии», повестей, рассказов и научных статей. Трудно определить жанр «Ленинбурга»: это и путешествие из Москвы в Петербург (если это, конечно, Петербург…), и путешествие во времени – в «золотой», по мнению писателя, век жизни любимого, уже ушедшего, «китежного» города (а вместе с тем и его – автора – жизни): в 50-е – 60-е годы XX столетия. Это – психологическая энциклопедия времени и места, безупречно передающая аромат, вкус, звучание эпохи. Она профессионально точна, особенно во фрагментах, посвященных музыкальной и – шире – культурной жизни города, его истории и топографии, и, вместе с тем, фантасмагорична: автор непринужденно перемещается во времени, вы пивая бокал вина в баре в графом Аракчеевым, присутствуя при экзекуции первого Генерал-полицмейстера Петербурга или отправляясь туда, куда смертным и вовсе хода нет… Главное же: ее построение и дух пронизаны самым важным для автора жизненным ощущением – чувством Свободы.

Я не буду целовать холодных рук.

В нашей осени никто не виноват.

Ты уехал, ты уехал в Петербург.

А приехал — в Ленинград.

Популярная песенка начала XXI века

В те времена, когда Сапсаны ещё не ходили,

а на индийских фильмах плакали,

когда Вася Ахтаев, он же — «Вася Чечен»,

игравший с 47-го по 57-й год

за «Буревестник», естественно, в Алма-Ате,

был самым высоким баскетболистом в мире и

самым популярным спортсменом в СССР,

когда новую мебель, покрытую лаком, было не достать,

а старую — без лака — не ставили

симметрично или по периметру,

а выбрасывали, чтобы купить польскую «стенку»

из опилок и пластмассы,

когда девушки надели брюки,

а юноши отпустили волосы до плеч,

бабушки помнили живого Блока,

а отцы — линию Маннергейма,

в те наивные времена, когда в наших сердцах жили

бессмертные имена Героев Советского Союза Ахмеда Бен Беллы и

Гамаль Абдель Насера, а также верных друзей —

принца Нородома Сианука, Кваме Нкрума и «брата» Сукарно,

когда стояли в очередях,

чтобы взять в библиотеке, забытой Богом и Органами,

зачитанные номера (9–11) «Нового мира» за 1956 год,

а на кухнях расшифровывали шестую слепую копию

стенограммы выступления Паустовского,

когда «Рок вокруг часов» вытеснил «Подмосковные вечера»,

а Билл Хейли со своими «Кометами»

сокрушил в сознании молодежи дуэт Бунчикова и Нечаева,

когда на каждом углу стояли автоматы с газированной водой,

и все пили, не думая о заразе, из одного стакана,

который аккуратно полоскали,

но не догадывались уносить с собой,

когда регулировщики были в белых перчатках

и виртуозно манипулировали своими жезлами,

за колбасой приезжали в Москву и Ленинград со всей страны,

колхозники узнали, что есть паспорта и про их души,

а высоко в небе пролетал советский

подмигивающий светлячок, и все очень гордились этим,

когда в отдаленных уголках Империи

с изумлением искали на глобусе такие названия, как

Суэцкий канал или Будапешт, а бородатые аристократы

вознамерились в Новогоднюю ночь

осчастливить свой танцующий народ;

в те удивительные времена, когда Битлз уже были,

а про Пражскую весну ещё не догадывались,

когда в гости ходили без приглашений, а от армии не косили,

так как это никому не приходило в голову,

когда ехали через весь город посмотреть

на телевизор с линзой, а не телевизор,

когда у нас были верные друзья,

и мы в 10-м классе ещё только неумело целовались с девочками,

когда никто не знал про ремни безопасности в машинах

и велосипедные шлемы,

когда в стране не было секса даже во время

Международного фестиваля молодежи и студентов в Москве,

когда стали вешать портреты Хемингуэя, увлекаться Ремарком

и везли на трамвае картонный стаканчик с пепси-колой,

полученной на американской выставке,

чтобы дать попробовать родным этот чудо-напиток,

в те славные времена,

когда можно было спокойно сообразить на троих,

имея в кармане всего один рубль,

а великого поэта назвать свиньей,

в ГБ на допросах уже не били

и прекратили круглосуточный «конвейер»,

но насильно кормить гибким зондом с металлическим наконечником

через нос или рот научились весьма даже виртуозно,

когда хулиганы часто оказывались джентльменами,

слово «орденоносец» ещё что-то значило,

дрались до первой крови и лежачего не били,

когда реабилитировали Мейерхольда и Михоэлса,

но Гумилева или Ходасевича упоминать было самоубийственно,

в те ясные призрачные патриархальные времена,

когда из Ленинграда в Сухуми ехали трое суток,

и после голодной России в Украине подносили к поезду

котелки с горячей отварной картошкой, посыпанной укропом,

малосольные огурцы и теплое молоко в крынках,

а ближе к Кавказу — стаканы с ароматной крупной земляникой,

вареную кукурузу, алычу,

после Псоу начиналась гостеприимная Грузия

с дивным домашним вином, шампанскими яблоками

и сулугуни в мамалыге,

когда привычны были имена Гилельса или Ойстраха на афишах города,

но в трамваях уступали место старикам и беременным женщинам,

начинали ломиться в БДТ и одеваться у фарцовщиков,

когда вдруг стали обращаться к любому — даже к девушке — «старик»,

и винные магазины работали до 11 вечера,

всех работниц пивных ларьков звали Клавами,

а в Лолиту Торрес влюблялись поголовно,

когда «Порккала-Удд» вернули Финляндии,

Порт-Артур — Китаю, а Крым — Украине,

бригадмильцы разрезали узкие брюки у стиляг и всех остальных,

в застольях пили за свободу и здоровье Манолиса Глезоса,

про Раймонду Дьен забыли,

но звезда Анджелы Дэвис в СССР ещё не взошла,

когда к Новому Году закупали гуся и полусладкое шампанское,

Рыбников и Юматов были кумирами девушек и женщин,

а Гагарин их всех переплюнул,

когда ломбарды были забиты очередями,

трехпроцентный заем являлся неотъемлемой

частью бюджета каждой семьи

и Людмила Гурченко метеором ворвалась в «Карнавальную ночь»,

в те светлые времена, когда летними каникулами в деревне

ещё можно было прекрасно ехать на телеге,

лошадь шагала неторопливо, задумчиво,

сладко пахло конским потом, сеном, «лошадиными яблоками», пылью,

когда появились проигрыватели «Юность», и мы

с восторгом отплясывали бразильскую «Мама́, йо керо…»,

все напряженно следили за судьбой Мосаддыка, а затем Лумумбы,

шприцы кипятили и не выбрасывали, но СПИДа не было,

по радио хор Пятницкого пел «Кто его знает, чего он моргает»,

и продолжали возвращаться оставшиеся в живых строители

Беломорканала, Колымской железной дороги, Волго-Дона,

МГУ, Главного Туркменского канала,

Норильской железной дороги, Цимлянской ГЭС,

канала имени Москвы, Сахалинского тоннеля

и других строек Великого Преобразователя Природы,

когда велосипед «Орленок» был мечтой всех мальчишек,

женские прически «Венчик мира» и «Вася, иди за мной»

завоевали сердца мужчин и женщин,

у молодых людей взлетал надо лбом кок,

война в Корее уже забывалась,

но в Южном Вьетнаме лишь разгоралась,

мороженое было вкусным, а деревья большими,

взрослые предпочитали вслух о политике не говорить,

но выпить граненую рюмку «Муската Прасковейского»,

а мы — то, что осталось,

в те чудные времена, когда верили честному слову,

играли в «дурака», в лапту и штандарт,

а взрослые болели преферансом,

отменили первоапрельское снижение цен

и жить стало лучше, спокойнее и веселее,

когда болели за Белоусову и Протопопова,

считали советских футболистов сильнейшими в мире,

а про Пеле слышали, но не верили, что такое бывает,

пытались танцевать буги-вуги, увиденные отцами на Эльбе в 45-м,

и рок-н-ролл, записанный «на костях»,

ещё помнили в магазинах севрюгу горячего копчения

и семгу малого посола рядом с паюсной икрой,

когда начинали задумываться и вести ночные споры на кухне,

народ курил «Беломор», а заведующие магазинами,

известные тренеры и следователи — «Казбек»,

степенно постукивая мундштуком папиросы

по крышке распахивающейся картонной коробочки,

когда кримпленовые женские платья

и мужские нейлоновые рубашки

стали недосягаемой мечтой советского человека,

появились болгарские сигареты —

«Пчелка», «Джебел» и «Шипка»,

коньки «снегурочка» сменились «канадками»,

и появились первые блочные пятиэтажки,

когда Фанфан-Тюльпан добивался любви Джины Лоллобриджиды,

начали догонять Штаты по производству мяса, молока и масла,

забив не только птицу, коров и свиней, но и лошадей,

напечатали «Один день Ивана Денисовича»,

и дали Первую премию Вану Клиберну,

когда вдруг стало казаться, что и мы будем жить в нормальной стране,

когда, играя в шахматы, объявляли не только шах, но и гарде́,

многое обнадеживало, и во многое верилось,

в те странные наивные времена, когда авторам платили гонорар

за романы, повести и даже рассказы,

за стихи могли посадить, и — сажали,

а за ленинградский «Зенит» играли ленинградцы,

в то чудное время,

когда мамы были молоды, а папы — те, которые выжили,

старались не вспоминать войну,

во времена Жуковых, Марченко, Бродских,

когда я был совсем юным, —

думалось, мечталось, хотелось надеяться,

что жизнь будет…

(Подражание Л. Н. Толстому)

[ОРИГИНАЛ]

«…в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков; когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был…»

Л. Н. Толстой. «Два гусара»