Хорошая попытка

Александра Ковалева, 2020

Книга Александры Ковалевой предназначена для широкого круга читателей, хотя совершенно по-новому смотрится в длинной череде привычных нам квазипсихологических книг и «селф-хелпов». «Хорошая попытка» – это современный экзистенциальный эксперимент, новая форма повествования, выдержанная в сверхактуальном стиле: здесь и фейкньюз, и нарциссизация общества через соцсети, и обязательный саундтрек, и феноменология популяризации науки на фоне тотального кризиса экспертности, словом, все то, с чем сталкивается современный человек в нашем обществе. Эта книга о том, как сохранить себя в эпоху постправды, в этом почти безумном мире клипового мышления и диджитализации. «Найти настоящего себя за завалами собственных КПД, высказанных мнений, приобретенных шмоток, своевременных реакций, представления себя как функции… и других «годных», а главное – высокоскоростных – самопроекций в мир…» В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

1

1.1

soundtrack: GoGo Penguin / Protest

Вот она. Она сосредоточенно смотрит сквозь свой телефон. Куда-то дальше, глубже. В ботинки, в пол, в грунт. У нее бордовое пальто и аккуратная короткая прическа. Ей около сорока, и ее туфли и сумочка подобраны в цвет. Она старается. Она очень старается. Она старательно гасит в себе подступающую скорбь. В ней все еще что-то бурлит. Если бы не эта рутина.

Вот она. Она сидит рядом. Она — в погоне за молодостью. Оттого неясно, сколько ей лет. Ей кажется, что она любит себя. Ей кажется, что она делает это все — для себя. Ей кажется — высокие каблуки, выбеленные закрученные волосы и час перед зеркалом каждое утро — это ее выбор. Она не задумывается. Задумываться — слишком муторно, затратно и чревато. Она не улыбается, чтобы не показаться дурой. Она хорошая. Пусть все это заметят.

Вот она. Она в недорогом плюшевом пальто базарного фиолетового цвета. Она выкрасила остатки своих коротких волос в, как ей казалось, теплый рыжий оттенок, — чтоб придать лицу свежести, — но седина превратила все это в розовый пух. Ее тонкая кожа пошла сухой рябью морщин. Она красит остатки рта яркой малиновой помадой, не замечая, как сильно подчеркивает этим недовольно опустившиеся вниз уголки губ. Она красит веки синими тенями, не замечая, как сильно подчеркивает этим грустно опустившиеся вниз уголки глаз. Лицо ее подводит. Она выглядит недовольной, скандальной, готовой кинуться в бой работницей того самого базара, где было куплено ее пальто. Но это только кажущаяся видимость. Она старается. Она занята делами и мыслями. Она не помнит, сколько ей лет. Она не обращает внимания на то, как стала вязкой. Рыхлой и громоздкой. Она уже не помнит, как это было — без усталости. Поэтому она не задумывается об этом.

Вот он. Он стоит передо мной. Ему около шестнадцати, он совсем худой, его лицо испещрено прыщами. На его черном бомбере батареи опознавательных знаков — сине-желтый флаг, четыре тризуба, нашивка «Азов», и еще какие-то круглые отличительные значки цвета хаки. Он — защитник. Боец. Уже. Поэтому его ноги расставлены шире чем нужно: для устойчивости, в готовности к чему-то, к чему бы то ни было, ну хоть к чему-нибудь. А рука — с усилием сжимает поручень (локоть чуть в сторону, чтоб занимать побольше места, чтобы казаться больше, чтобы больше быть). Он уверенно с вызовом смотрит вперед. Его челюсти сжаты, потому что так — красивей и строже. Он знает как надо, знает кто он и знает, что будет дальше. Таким он хочет казаться. Себе. В такого себя он верит. В нем очень много уверенности. Очень много. Уверенности. Наверное поэтому, когда он вдруг ловит мой взгляд, опускает глаза, вспоминает о прыщах и незаметно, как будто ему туда и было нужно, отходит подальше.

Вот она. Она заняла место женщины с недовольным лицом. Ей от силы двадцать пять. У нее светлые волосы и черные брови. На ней синие джинсы и белая футболка с маленьким черным прямоугольником в области сердца. Сверху наброшена куртка. Она слушает музыку и сосредоточенно кивает в такт. Она поглощает мир вокруг себя быстро, не пережевывая и не осознавая. Набирает все, все что дают, а разберется — потом, когда и если придет желание разбираться. Еще лет семь она не будет понимать, кто она на самом деле. Но не смейте говорить ей об этом.

Вот он. Ему тридцать пять. Он — настоящий мужик. Не нужно сомневаться, он не услышит ваших сомнений. Он — настоящий мужик и все. У него усиленно мужская стрижка, усиленно мужская кожанка, усиленно мужская стойка, усиленно мужская неспособность улыбаться, усиленно мужской подбородок. А если подбородок вдруг покажется ему недостаточно мужским, он подаст челюсть вперед. А заодно — приподнимет голову. А заодно — встанет пошире и локоть подальше отведет, совсем как тот мальчик шестнадцати лет, что стоял на его месте вечность назад. Он мужчина, силач, самец, победитель — в этом нет никаких сомнений. Наверное поэтому, когда он замечает, что я исподтишка разглядываю его, он начинает переминаться с ноги на ногу. Он дергается. Нервничает. Не из-за меня, нет, ничто не в состоянии выбить из колеи настоящего мужчину, у него какие-то свои причины, мужские, серьезные, стоящие. Их он рисует на своем лице. Не для меня — для себя. Нет, он не думает о том, что он низковат — не в этом дело. Он не думает об этом, нет. 168, 2 сантиметра — это отличный рост для мужчины, был выше среднего в средние века, он запомнил эту информацию, потому что у него мужской развитый мозг, а не по каким-то другим причинам. Он вновь ловит мой взгляд и снова отводит глаза. Его мимика становится еще мужественней, а подергивания и переминания — еще деловитей. Но это не связано с тем, что кто-то рассматривал его выходную стойку. Мужчины не стесняются и точно — не боятся. Ему с детства так говорили и приучили повторять.

Вот она. Она крепко сжимает дерматиновую сумку с большими золотыми буквами DG. Она рассчитывает что-то в уме, периодически щуря глаза и поджимая губы. Кажется, она готовит серьезный разговор. Или, скорее, остроумный ответ мелкому обидчику. Именно этот ответ она должна была бы произнести в тот самый, в нужный момент. Бросить ему в лицо. И уйти, не оборачиваясь. Вот это было бы ловко. Вот так бы она заткнула его за пояс. Вот так она бы победила, и ей сейчас не пришлось бы забивать эту горечь фантазиями. Она так хочет проявиться. Она такого не заслужила. Она выбирает злиться, чтобы не чувствовать себя побежденной.

Вот она. Она стоит, прислонившись к окну и почему-то старается не плакать. Она покачивается. Она поправляет выбившуюся прядь волос за ухо и неосознанно гладит меховую отделку капюшона своей зимней куртки защитного цвета. Это все не стоит того, но она не может остановиться думать.

Вот он. Он держит в руках телефон. Он смотрит перед собой в пустоту. На нем болоньевая черная куртка, пегие джинсы и старые ботинки. Ему чуть за сорок, он кругловат и незаметно лысеет. Он сидит, широко расставив ноги, потому что так принято у уверенных мужчин, но глубокие складки у рта и на лбу говорят о нем больше, чем его сутулая спина. Он держится, крепится, но не может понять. Он куда-то бежал, чего-то достигал, с чем-то успешно боролся, иногда даже аккуратно шел по головам, он делал все, как положено, но теперь он сидит и не может понять, где его обещанное? Именно это — обещанное — он теперь недоуменно высматривает в пустоте перед собой. Вероятно, у него есть, дети, вероятно — у него все еще есть жена. Он все делал по правилам, шел по методичке, и вот здесь, в его «за сорок», он должен был быть уже не здесь. В методичке было написано: усердно работать, в методичке было написано — быть сильным, жениться, завести жилье и детей. Где он ошибся? Может быть нужен был другой порядок? Может быть тогда, в 1998-м, нужно было не туда повернуть? Или в 2001-м? У него нет сил все делать заново, он не думает о том, чтобы все делать заново. Он просто усиленно глушит в себе это странное чувство несбытости.

Вот он. Он широко улыбается. Он полон веселья. Он говорит по телефону. На нем рубашка и пробковая шляпа. Он — в джунглях.

«Алло, вышлите денег!» — кричит он радостно в свой телефон.

«Добло-Кредит! Деньги до зарплаты!» — также радостно сообщает белое облачко над его головой.

Он счастлив.

И нарисован.

Это — не селф-хелп

soundtrack: Ariel Pink & Weyes Blood: Morning After Myths 002 — EP

Нас придавило постмодерном. Смыслы рассыпаются в пыль. Подхватив идею, мир слишком долго говорил с самим собой о конце истории. Это истощает.

Все было проще, когда черное было черным, белое — белым, плохое — плохим, а хорошее — хорошим. Когда можно было ткнуть пальцем и быть уверенным, что ты хоть куда-то попал, ведь правда?

При овердозе твое сознание разлетается на молекулы, а ты — пытаешься ухватить их руками, собрать в воздухе и засунуть обратно, почему-то — в голову. Этот мир сейчас, кажется, похож на такой же сумасшедший танец микрочастиц после взрыва. Каждый смысл оказывается миражом и рассыпается в твоих руках, как только ты коснешься его парой вопросов, своим критическим мышлением, своей сократовской майевтикой, заново переосмысленной в начале нового «нового» времени.

В этом и есть суть эпохи постправды.

Но в этом нет нигилизма, нет стирания, нет уничтожения, все наши с детства знакомые смыслы никуда не делись, они все еще здесь, но, утратив свое прежнее агрегатное состояние, они превратились в пар и смешались с воздухом. Теперь нужно дождаться конденсации — очередного синтеза. Но нас крутит. Бросает из стороны в сторону во всей этой турбулентности и остаются лишь попытки ухватиться за остатки знакомых концепций, как за вбитые колышки, потому что иначе — унесет, и самое страшное — унесет непонятно куда.

Кажется, если мы сможем задать правильные вопросы, все станет на свои места. Какие места — свои?

Пережив модерн, прохихикав со все большим ужасом в голосе всю эпоху постмодерна, мы, хотелось бы верить, проскочим этот неясный период на бешеной скорости — слишком ускорилось все, а там, за ним, возможно, сможем ухватиться за новые феноменологические основы. Трансмодернистские, например. Кажется он — трансмодерн — оттуда и родился, из усталости от условной бессмысленности. Нужно только до него целиком добежать, доплыть через уносящие течения, по пути старательно и дружно концептуализируя конечный путь назначения, чтобы, достигнув цели, не уткнуться в очередной рассыпающийся мираж.

Но пока что крутит в водовороте: венец творения стал обезьянкой, общество сменилось гипериндивидуализмом, идеалы — стадным инстинктом. Ценности — давлением. История — пропагандой. Правда — и неправдой тоже. И это — неплохо, просто как-то спутано все, турбулентно, нет стройности в смешавшихся, когда-то стройных рядах, нет гармонии в этом хаосе.

Ты вдруг выхватываешь взглядом еще одну зацепку, тебе даже удается за нее ухватиться. Зацепка оказывается любовью, но и она вдруг теряет физическую плотность, разлетаясь на эндорфин, серотонин и окситоцин, разлетаясь на смесь инстинкта размножения и родительского инстинкта и детского. Становится сентиментальной идеей эпохи романтизма и методом контроля популяции.

Ты хватаешься за авторитеты, но оказывается, один — бухал, второй — ошибался, в академических кругах нет консенсуса, что же считать авторитетом, да и вообще, в какой-то книжке писали, что это все — поиски образа папочки и перекладывание ответственности и не бывает никаких альфа-самцов и дорожных карт.

Программирование мысли поселилось в заголовках. Теперь некого уличать в пропаганде — просто переставь слова местами, просто вынеси в заголовок правильную формулировку: не «экономического преступника через неделю сажают в тюрьму», а «известный бизнесмен в ближайшее время останется на свободе» — и все, все! И кто что может тебе предъявить? Разве ты врал? Разве есть твоя вина в том, что никто больше не читает ничего, кроме заголовков? Ведь ты волен так писать, потому что правда относительна, потому что ты имеешь право на свою точку зрения, потому что в любой момент — «не все так однозначно». Почему? Потому что идите к черту, вот почему. Несмотря на это щемящее чувство подспудного стыда внутри твоя совесть вроде как чиста, не так ли? Совесть каждого индивидуума теперь перманентно чиста, потому что нет больше ни норм, ни эталонов. И это прекрасно, жаль только, что мы пока еще все те же — привыкшие выживать и выкручиваться, — и отсутствие догматов воспринимаем не как идеальную форму свободы, а как приглашение к манипуляции.

Ты по привычке стараешься верить. Ты читаешь новости и постоянно нарываешься на ложь. И здесь ты можешь сказать себе, что если правды нет, то нет и лжи, но нет, это не так. Ложь появляется в том месте и тогда, когда тебя пытаются направить. В нужное русло — в религию, в идеологию, в удобную толпу. Если тебе кажется, что тебя на бешеной скорости разрывают в разные направления сразу — скорее всего тебя пытаются направить в панику, раскрутить в динамо-машине, чтобы ты не понимал, где верх, где низ, чтобы ты там устал, утомился, выблевал и, в конце концов, — подчинился. Помнишь, как приручают индийских слонов? Google it.

Человек физиологически чувствует фальшь. Кто-то больше, кто-то — меньше. Но мы всегда ее чувствуем. Эволюция не стояла на месте — мы неплохо считываем чужой язык тела и очень быстро обучаемся новым паттернам в фейкньюз. Любая ложь, а манипуляция правдой — ее производное, включает в нас реакцию «бей или беги». Немного так, не сильно. Но включает, поскольку внутренняя обезьянка в нас все еще считает, что врут только враги, а значит — нужно защищаться. Ты, конечно, приспособился к новому миру, ты, конечно, переосмыслил многие идеи. Ты, конечно, бог критического мышления. Или полубог, что в конечном счете одно и то же. Ты, конечно, знаешь, что правды нет — все слишком индивидуально. Но реакция на ложь все равно включается, ты просто глушишь ее. Так формируется еще один внутренний конфликт. Сколько их теперь у тебя? Это — тоже утомляет.

И здесь, во всей этой внутренней усталости, так хочется вернуться. Уцепиться за оставшиеся колышки смыслов, концептуализировать их заново, налепить на них, как на стабильную основу, все знакомое, что сумеешь ухватить в водовороте. Чтобы жизнь стала прежней. Простой. И понятной. Потому что пока она слишком хаотична. А у нас весьма консервативное отношение к неопределенности — мы ее не любим. Хотя могли бы полюбить.

Это называется — ностальгия.

А то, что мы сейчас переживаем — взросление. Наверное — взросление. Возможно. Выход из удобного инфантилизма тем и пугающ, что он всегда переживается впервые. Ты учился, шел на завод, шел на войну, растил внуков, оставаясь ребенком. Ты и взрослым умудрённым человеком себя считал, именно потому, что оставался ребенком.

Ты помнишь тот момент, когда родители усадили тебя на коленки и тихим вкрадчивым голосом объяснили, что Деда Мороза не существует? Было у тебя такое? Или это произошло как-то иначе — и ты просто однажды зашел на кухню и внезапно увидел, как Дед Мороз, вот тот самый Дед Мороз, приходивший к тебе каждый год, сейчас сидит на табуретке, оттянув свою седую бороду на лоб и глушит водку, и лицо у него почему-то соседа дяди Коли или, что еще страшнее — твоего отца. И тут ты вспоминаешь, что каждый год, в хороводе вокруг елки, ты тихо спрашивал маму: «А почему Дед Мороз — в папиных тапках?» — но никогда не слышал ответа. Ты помнишь этот момент? Дед Мороз был ненастоящим. Дед Мороз утратил свое агрегатное состояние и превратился в пар.

Нет ничего нового в экзистенциализме. Распад старого мира был описан Ницше больше ста лет назад. В каждый исторический момент цивилизационных вызовов, в каждый период смены парадигм человечество проваливалось в философию существования. Каждый раз. Начиная с Блаженного Августина и заканчивая Сартром. В любой непонятной ситуации — ныряй в экзистенциализм, как бы говорит нам вся человеческая история. На самом деле мир распадается всегда. Мир, как и человек, никогда и не был целым.

Но каждый раз, в момент очередного потрясения — война, технологический скачок, всемирный карантин, очередная пандемия, you name it — этот нарратив восстает из пепла — «Мир изменился Мир больше никогда не будет прежним». Из каждой рубки, из каждой глотки — льётся эта homespun truth и преподносится как важное открытие.

Но мир никогда и не был прежним. Мир — всегда другой, мы просто забываем. А мир, как и ты, менялся каждую секунду. Вот тебе десять, а вот — тридцать. Вот ты звонишь из таксофона, прокручивая диск цифра за цифрой, вот — не звонишь со смартфона никому, потому что есть же мессенджеры. Вот 80-летний генсек партии, а вот — шутник из телевизора. Вот в тебе одна клетка в окружении многих других, а вот — спустя секунду — клетка разделилась, теперь их две — полимераза достраивает цепь твоей ДНК в новой клетке, нуклеотид за нуклеотидом — аденин, гуанин, цитозин, тимин. Теперь в тебе на одну клетку больше. Мир никогда не будет прежним.

Мир никогда и не был прежним.

То, что казалось логичным, спокойным, постепенным изменением реальности на комфортной скорости, было лишь дефицитом нашего внимания. Когда внимания хватает — тогда и изменения обнаруживаются, как в лупу. А обнаружившись — пугают, как пугает все новое или кажущееся новым. И вот любой посыл оканчивается конвенциональной мудростью, dime-store philosophy — мир никогда не будет прежним.

Конечно.

Мир продолжит меняться, просто потому что все вокруг тебя, да и ты тоже — поток, а не статика.

Но мы все стремимся воспринимать себя монолитными, неизменяемыми и — по своему образу и подобию — воспринимаем статичным все, что нас окружает — от истории до идей. Говорят, релятивизм — пройденный этап философии, но я люблю его и все равно считаю, что с таким статичным восприятием мира, которое присуще нам сейчас, мы обречены каждый раз проваливаться во внутренний конфликт. В кризис. Бывает больно. И здесь ты можешь спросить, что же делать. Но это — не селф-хелп.

___________________

* Если заплыли слишком далеко и устали, расправьте руки и ноги, лягте головой на воду, закройте глаза и расслабьтесь. Чтобы удерживаться в горизонтальном состоянии, наберите в легкие воздуха, задержите его и медленно выдыхайте. Удержаться на воде также можно сжавшись «поплавком». Для этого следует сделать вдох и погрузить лицо в воду, обнять колени руками и прижать их к телу. Медленный выдох в воду, вдох и т. д. Если во время ныряния вы потеряли координацию, немного выдохните: пузырьки воздуха укажут путь наверх.

Когда я была маленькой

soundtrack: saintgold / Disparate Youth

Когда я была маленькой, мне казалось что когда я вырасту, мне откроется та самая тайна. «Взрослые люди — знают в чем суть, и когда я тоже стану взрослой — мне обязательно скажут».

Когда мне исполнилось восемнадцать, я огляделась вокруг. «Вот сейчас, уже скоро», — где-то в глубине подумала я. Но совершеннолетие оказалось понятием сугубо социально-политическим, оно для поддержки бюрократии сугубо. А я, видимо, пока не доросла.

Я читала, все что положено, но все еще оставалась маленькой, ведь — понятно же — раз смысл жизни, раз ключевые правила всего мне не открылись, значит — не доросла, значит, не то читала, не туда думала, значит еще не приняли в клуб. А вокруг ходили взрослые люди, вслух чеканили мнения, гордились своими успехами и ни в чем не сомневались.

Если нечто выглядит, как утка, плавает, как утка, и крякает, как утка, то это, вероятно, и есть утка. Если человек сидит уверенно, ходит уверенно и уверенно говорит, то он, вероятно:

а) утка,

б) что-то знает, ведь уверенность просто так не раздается, не так ли?

Взрослые люди советовали книги, и я читала эти книги. Взрослые люди отправляли на лекции, и я ходила на лекции, уверенная в том, что если человек стоит на сцене, он, очевидно, имеет право учить. На лекциях иногда приходилось захлебываться потоками конвенциональной мудрости, а вся суть с завидной регулярностью сводилась в итоге к самосовершенствованию и самоулучшению, причем обычно казалось — к самосовершенствованию и самоулучшению самого лектора. Но слушатели внимательно слушали, сидели на стульях ровно, кивали в унисон или хотя бы в одной тональности, значит, я просто не улавливала сути.

Казалось, оно уже было рядом, витало вокруг в виде простой лаконичной мысли, отвечающей на все вопросы, что-то в стиле «42», ну, может, чуть помассивнее. Простой ответ придал бы системности миру, окружающая реальность структурировалась бы в понятную форму, удобную, комфортную, прикладную.

В ожидании этих ответов я сидела на какой-то неважной, но веселой лекции, очередной лектор говорил уверенно, но по верхам русскоязычного Google. Я прилежно впитывала ненужную мне информацию, гнала от себя мысль о том, что кажется я оказалась в мире симулякров — копий, без оригиналов, заявлений, без ссылок на первоисточники.

Я привычно оглянулась на зрителей и словила первый свой студенческий инсайт — да они же все играют в игры. Милые, они не выросли никуда, просто научились многозначительно кивать и чеканить вслух точки зрения. Научились выглядеть уверенно и слишком переучились доверять названым лидерам. И здесь стоило бы упомянуть Эрика Берна, но его теория человеческих игр недотягивала до этого, созданного нашими совместными усилиями, карго-культа.

Люди вокруг усиленно получали знания от авторитетных взрослых лекторов, которые получили свои знания от других авторитетных взрослых лекторов, которые получили свои знания от третьих, еще более старых авторитетных взрослых лекторов, — и так по кругу, из поколения в поколение, протаскивались в реальность одни и те же червивые паттерны, ошибки и сбои.

Врачей викторианской эпохи, которые лечили истерию удалением матки, сменили стоматологи, которые зачастую имплантами пережимают сосуды, доставляющие в мозг кислород, и жертвы подобного лечения в конце концов попадают в психушку. Но и викторианский врач, и современный стоматолог были уверены в своей правоте, потому что им на условной лекции внушили уверенность в своих заблуждениях.

Ты приходишь в магазин электроники, обращаешься к профессионалу-консультанту, который без знаний, но уверенно говорит тебе: «Возьмите вот этот, он лучше». Чем? Ну просто лучше, да и все.

Ты приходишь в больницу и обращаешься к терапевту, который также уверено говорит тебе, что прививки лучше не делать, он знает, он — профессионал. Он произносит фразу «вегетососудистая дистония» и советует корвалол. Он профессионально фыркает и закатывает глаза. Ссылается на экспертизу и, главное, — на возраст. Но по дефолту он вполне может вырезать тебе матку, потому что так принято было в XIX веке, и скажи спасибо, что ты здесь, а не в средневековье с кострами — там все тоже было логично, авторитетно и профессионально, никто не сомневался ни в существовании ведьм, ни в теории плоской земли.

Дети продолжают кивать головами и верить в то, что понимают смысл, хотя на самом деле, понимают лишь правила игры.

За соседним столиком в кафе сидит группа людей. У них — тоже лекция. Мужчина рассказывает о том, за какое дерево нужно выйти замуж, после чего окружающие его девушки тихонько поют «Харе Кришна» и допивают свой латте. Разве для того, чтобы учить окружающих, не нужно иметь ученую степень? Как-то подтвердить свою теорию у профессионалов из нескольких смежных сфер? Он говорил с дендрологом? Нет, он никого не упоминает. Приходится верить на слово и выходить замуж за липу.

Ты оглядываешься и понимаешь — профессионализм как производное авторитетности — еще один миф, который мы сконструировали, спасаясь от хаоса. Мы скачем — от родителя к учителю, от учителя к профессору, от профессора — к президенту, к любому удобоваримому образу старшего, который объяснит и скажет, в какую сторону шагать. Который передаст тебе свои, очень условные, знания, а на самом деле — скорее всего просто отчеканит уверенным голосом собственные заблуждения, но ты — и здесь ты облегченно выдохнешь — научишься также чеканить.

К чему я веду? Я не знаю. Ты ведь ждал в этом тексте понятной структуры, а значит — отсутствия хаоса? Ты ведь ждал ответов или, на худой конец, авторитетного мнения — раз эти слова напечатали в книге, значит автор имеет право на авторитетность высказываний. Но это — не селф-хелп. Это еще раз — не селф-хелп.

Этим летом два моих близких друга свели счеты с жизнью

soundtrack: Koop: Koop Island Love

Те, кто знаком с настоящей депрессией с суицидальными мыслями, знают: все происходит не так, как в кино. Никакой драмы, никаких стояний в соплях над рекой (хотя и так бывает).

Просто в какой-то момент ты замечаешь, что уже очень давно не испытывал радости. Начинается с того, что ты вдруг отмечаешь про себя, что все как-то одно и то же. А ближе к концу — ты просто хочешь со всей дури лупануться башкой об окно автомобиля, так, чтоб череп раскололся, потому что не видишь другого способа хоть секунду отдохнуть от пустоты.

Тревожные расстройства — СПИД нового времени. Ученые предсказывают нашему поколению рост мортидо, серьезное увеличение количества самоубийств и смертей, вызванных саморазрушающим поведением.

Это связано не только с личными травмами, не только с ощущением постистории и конца всего, не только с многократным увеличением количества людей вокруг тебя, реальных или онлайн (и как следствие — ощущением меньшей значимости и себя и людей), не только с повальной диджитализацией и тем огромным количеством информации — рекламы, новостей, постоянного скроллинга, которое вливается ежедневно в мозг человека, не способного обработать и 20 % этого материала.

Это связано еще и с нарциссизацией общества в целом. Те, кто немного читал о нарциссическом расстройстве личности, знают, что — если очень грубо — это расстройство строится на огромном количестве социальных масок, за которыми так и не развивается личность, core, самоосознанность.

Человек с нарциссическим расстройством, по сути, вместо настоящего себя представляет обществу маски, которые вызывают качественную оценивающую реакцию окружающего мира, но за этими масками так и не развивается, или деградирует до полного нуля, настоящая личность человека. Люди с такой патологией, часто будучи успешными, качественными как функция, испытывают крайнюю пустоту внутри себя.

Разумеется, есть градации. Разумеется, здоровый нарциссизм и патология — разные вещи. Разумеется, нарциссическое расстройство личности сопряжено с детским травмирующим опытом с родителями. И разумеется, это — просто красивый пример для описания современности.

Но то, что мы наблюдаем сейчас в диджитальном социуме — паноптикум Иеремии Бентама — самопроецируемое «общество наблюдения», которого может быть и нет в реальности, но оно точно существует в голове каждого человека, имеющего аккаунт в соцсетях, лайки, селфи в Инстаграме, реакции на фейковые новости, заигрывания с собственной дофаминовой системой, сравнительные таблицы успешности и, как следствие, нарастающее ощущение внешней оценки (ключевое слово — ощущение), как нормы современного мира.

Когда ты старательно, в течение десятилетий, прячешь настоящего себя от окружающих, в итоге ты сам забываешь, куда ты себя положил. Когда ты, сам того не замечая, начинаешь существовать только в глазах других, тебя не становится больше, ты — вымываешься. Рано или поздно ты обнаружишь — никто на самом деле на тебя не смотрит, потому что все заняты совершением твоей же ошибки. А если ты не находишь себя ни в глазах смотрящих, ни внутри себя самого, то возникает резонный вопрос…

Как-то так, постепенно, и подкрадывается нарциссизация общества и неосознанная, тщательно ретушируемая пустота внутри социума.

Найти настоящего себя за завалами собственных КПД, высказанных мнений, приобретенных шмоток, своевременных реакций, представления себя как функции (я — то, что я делаю (на самом деле нет) и других «годных», а главное — высокоскоростных — самопроекций в мир, бывает сложно. Удержать себя в этом состоянии осознанности — еще сложнее.

Оставаться собой, пользуясь при этом всеми благами мира постмодерна — вообще полный пиздец.

Здесь не будет ни «но», ни «однако». Просто мысли вслух.

Но пустоту нужно наполнять собой, настоящим собой, а не успехобесием и кликбейтом. Вспомни, ведь в детстве ты у себя был, но по дороге где-то потерял. Вернись и подбери.

Приручение индийского слона

soundtrack: Hippie Sabotage: Om

Медитация — крайне полезная техника в борьбе с тревожностью. Наиболее ранние упоминания об этом психическом упражнении содержатся в индуистских Ведах, и датируются кон. II — нач. I тыс. до н. э. В последние годы медитация стала популярным методом для балансировки фокуса и поиска спокойствия.

Итак, приступим.

___________________

Включи успокаивающую музыку.

Сядь в удобную позу.

Вдох — выдох — медитация началась.

Возьми телефон. Отложи телефон. Возьми его снова.

Полистай push-уведомления.

Новость.

Еще одна новость.

Ничего не значащая статья.

Шок-сенсация — выскакивает реклама pop-up-ом. Ты не обращаешь на нее внимания — это всего лишь долбаный кликбейт. Но это тебе только кажется, что ты не обращаешь внимания, это только мнится тебе, — а твой мозг все запомнил — там было что-то о худеющем Киркорове в малиновых лосинах. Да-да, лосины он тоже зафиксировал.

Пост.

И еще один пост.

Минута скроллинга по ленте, в течение которой ты пару десятков раз цепляешься сознанием за начало каждой темы, за картинки и ключевые слова. Неудивительно, что ты эмоционально вымотан.

Реклама отеля в Греции. Как это почему? Потому что пару часов назад ты подумал о сыре фета. Нет-нет, ты просто зевнул, нечаянно притормозив свой скроллинг именно на фоточке друга из этой чудесной страны — жри теперь отели от booking.com ближайшие пару недель.

Ты даже не удивляешься. Ты больше даже не удивляешься.

Вчера вы с товарищем смеялись над тем, что рядом с айфоном теперь страшно произносить вслух слова «купить» и «носки» в одном предложении — потом не отвяжешься от рекламы. Это ведь смешно, ну правда. Да, тебя слушают — или нет. Это фейк, это — утка. Это — правда, это — фейк. Правда или нет — это больше не важно. Но согласись, ведь интересно: ты просто смеешься над тем фактом, что тебя — возможно — подслушивают. Что бы ты сделал лет десять-пятнадцать назад, скажи тебе кто-то, что твоя нокия с пиксельной игрой в змейку слушает и пишет твой голос? Сколько раз бы ты ударил по телефону молотком? Сейчас ты смеешься. Слегка нервно, но смеешься, ведь смех — лучшая защита от инфернального ужаса. Паранойя теперь популярнее гриппа, она настолько впиталась в окружающую жизнь, что ты больше на нее не реагируешь. Мы приспосабливаемся ко всему. Выживут тараканы, крысы и люди, и это не может не радовать.

Вдох — выдох.

Проверь важные новости, рассылки, обновления в ленте, проверь телеграмм. Сколько их навалилось тебе за время чтения этого текста? Не дочитывай до конца. Ты ведь все равно ни черта не запомнишь. Где училась твоя мама? День рождения отца? Нет-нет, память отказывает, и ты даже не обращаешь на это внимания. Привет деменция в 40 лет. Да и зачем тебе память, если есть Google, который не только запомнит все за тебя, но и ненавязчиво сформирует твои интересы, пристрастия, личность.

О чем я?

Да.

Ты видишь, насколько рваный этот текст? Какой он дерганый, мелькающий, нервный, скоростной? Именно так все последние годы ты воспринимаешь информацию, именно так теперь тебя, желанного, разрывают на части, ведь каждый с пятьюдесятью баксами на рекламном счету бьется до победы за крупицы твоего внимания, за вожделенную частичку тебя. Все рекламные заказчики, политики, лоббисты и ноготочки — все хотят отрезать от тебя кусочек. Видишь, как ты нужен? Ты просто необходим. Неужели тебе неприятно? Так как твоя память? Ложка соды по утрам. Врачи в шоке. Но серьезно, как твоя память? О чем этот текст, ты можешь сформулировать? О чем было начало этого абзаца? Какое слово шло за словом «дерганый»?

Ученые говорят, интернет разрушает нашу память в первую очередь именно засильем короткой, объективно бесполезной, но старательно внедряемой в сознание информации. Ученые говорят, что нужно читать книги, потому что книги восстанавливают фокус и отстраивают функции памяти заново, но такие статьи не выскакивают у тебя в новостной ленте.

Так как твоя память? После десятков недочитанных новостей?

Тебе вежливо сообщили, что данные — новая нефть. Они были слишком корректны. Человек — новая нефть.

Ты — новая нефть.

Динозаврам, чтобы стать нефтью, пришлось умереть, но ты — ты вышел на новый уровень. Не в пример динозаврам. Ты стал нефтью живьем. Ты просто сверхчеловек. Кто не захочет нефти в виде сверхчеловека? В виде такого начитанного, умного, мыслящего, еженедельно повышающего свою квалификацию, думающего о смысле жизни, волонтерствующего и уверенно входящего в технологическую сингулярность второго пришествия? Да тебе бы Ницше аплодировал стоя. Заратустра именно тебя имел в виду, обращаясь к простому народу на той самой площади. Ницше имел в виду тебя. Ницше имел тебя в виду.

Так как же можно тебя не хотеть в качестве сырья? Именно поэтому тебя так желают все политики, ноготочки и торгаши. Поэтому они готовы влюбленно рвать тебя на частицы. Точно так, как у Зюскинда рвал Жана-Батиста Гренуя тот же самый простой народ, с которым недавно говорил Заратустра. Ты слишком хорош, поэтому прекрасен в качестве сырья. Сколько здесь дихотомии, сколько дуализма, ну не красота ли?

Вдох — выдох. Представь себя у моря. Ты лежишь на теплом песке. Вокруг никого. И только мягкий шелест волн ты слышишь и чувствуешь, как теплый прибой омывает твои ступни. Твои напряженные ступни. Твои напряженные ноги, твой напряженный живот, ломящая спина и переносица, которая не расслабляется, даже когда ты пытаешься заснуть в своей теплой кроватке.

Медленно, не спеша, протяни правую руку, схвати телефон и проверь push-уведомления. Это ведь так приятно — ты дергаешься к телефону, совершаешь действие, ощущаешь законченность, получаешь свою каплю дофамина — и так по кругу.

Вдох, выдох, скроллинг новостей. Вдох, выдох, скорость городов.

Тебе сейчас так просто продать монгольскую косметику. Что значит не нужна? Нужна конечно, алгоритм врать не будет — ты несколько раз притормаживал на кинотрейлерах с актерами со слишком здоровым цветом лица, застрял на минуту у профильного бутика на улице Иваньковской (GPS тебя выдал) и неосознанно на мгновение перестал скроллить на новости со словом «кожа», да, новость была совсем о другом, но подсознание не врет — тебе это любой алгоритм скажет, у алгоритма все записано, и я бы на твоем месте доверяла его экспертизе, у алгоритма большой опыт — не ты один давал соглашение на сбор и обработку информации. Поэтому вот тебе монгольская косметика. Что значит не хотел? Алгоритм лучше знает, чего ты хочешь.

Ты уже слышал эту городскую легенду? Злые языки говорят — алгоритм знает, что перед ним человек, а не робот в первые мгновения просто по тому, как ты водишь пальцем по тачпаду. А captcha — это мы просто дружно, на волонтерских началах, обучаем нейросеть. Это — фейк, это — фейк, это — утка, это — фикция. Это поправевшие трусы и ретрограды в стиле Питерсона и Шапиро говорят такие гадости. Те, которые наподобие Сэма Харриса. Но как красиво, согласись. Ты как часто висишь в онлайн-играх с микрофоном в ухе, общаясь с побратимами в команде? Не чаще миллионов других людей, правда? Ты как часто общаешься звуком в Фейсбуке? Как и остальные миллионы людей, правда? Трусы и ретрограды говорят, что нейросеть тебя слышит, поэтому не матерись, пожалуйста, пусть она вырастет хорошим человеком.

В общем, не спорь с алгоритмом, не спорь с программным кодом, тебе ему еще тест Тьюринга сдавать, доказывать ему, что ты — не робот. Сегодня. Несколько раз в день. Метаирония, не так ли?

Вдох — выдох, скроллинг — ощущение действия — ощущение успешного окончания действия — дофамин. Так планировалось — по кругу. Но может быть, возможно, хоть я и не настаиваю на собственной правоте, но вдруг, вдруг может быть, что это как-то больше уже и не пахнет дофамином? Твоя реальность стала дурно пахнуть? Вот та реальность, которую ты раньше так уверенно называл виртуальной, а теперь — язык не поворачивается. В ней дело? От чего тебя подташнивает? От засилья негатива и пугающих новостей? Куда ни ткни, тебя подсовывают то политические сенсации, то смерти от пандемии, то сгоревших котиков, то — откровения жертв чего бы то ни было? Вот она — радость индивидуального интернета. Кажется, у тебя где-то когда-то был от него пульт управления, ну, это было бы логично, не так ли? А реальность такова, что пульт от твоей персонифицированной версии сети — уже давно не у тебя. Но это все неправда, это — утка, это — фейк, нет никакого персонифицированного интернета, это все глупые теории заговора, распространяемые масонами и звероящерами.

Как твоя психика? Расшатана достаточно? Говорят, люди, эмоционально дезориентированные негативом, гораздо лучше вовлекаются в контент, чем люди, эмоционально дезориентированные нейтральной, но максимально противоречивой информацией.

Так ты как там? Достаточно дезориентирован негативом? Достаточно утомила тебя противоречивость информации? Тепленький, уставший и легкововлекаемый.

Вдох и выдох. Расслабься. И посмотри видео о том, как приручают индийского слона. Его, еще молодым, забирают из леса, помещают в тесную клетку, связывают ноги и начинают избивать. Избивают в течение недели или больше, избивают до полусмерти специальным острым молотком. Кричат и морят голодом, подвергают физическим и психическим пыткам, пока животное не сдастся. После того, как «дикий дух слона» изгнан, он будет выполнять любые приказы хозяина. Стимуляция болью и страхом — суперэффективный метод в дрессуре почти любого животного. Это — фейк, это — правда, это — фикция.

Теперь — расслабься и продолжай быть дезориентированным, точнее, как говорят профессионалы — «вовлеченным в контент», ведь за монгольскими косметическими средствами стоят и ждут своей очереди государственные мужи, жаждущие твоей лояльности. Они уже приготовили для тебя новые национальные идеи и идентичности. Что? Еще предыдущие не прижились? Не волнуйся, больно не будет — вводить будут плавно и ступенчато, через «не все так однозначно» и вменение чувства вины. Через доведения тебя до усталости. Если будет нужно — то и изможденности. Тебя плавно переместят в нужный фильтрационный пузырь, защитят от ненужной информации, и ты сможешь спокойно предаваться эскалации догматического мышления. Памяти у тебя уже нет, как ты помнишь (ты помнишь?), так что дело за малым. Это — утка, это — правда, это — фейк. Ты на все согласишься.

Еще недавно ты боялся, что «злые рекламщики» могут хакнуть твою биохимию?

Не бойся. Не надо бояться. Тебя уже хакнули.

Нет-нет, никакого заговора, они поначалу и сами не знали. Необходимые исследования нейробиологов появились гораздо позже, чем реклама Марльборо, продававшая уверенность в себе в обертке из прокуренного ковбоя.

Это всего лишь surveillance-капитализм, детка, и ты даже не можешь сказать, что пал его жертвой — ведь жертва, хоть немножко, но все-таки является субъектом процесса, а это — не твой случай.

Вдох — выдох.

Никто не виноват, ты сам выбрал эту игру. Ты сам перезалил свою индивидуальную реальность в несколько металлических коробок с кнопками и тачскрином. Ты сам решил, что если тебя нет в этой многопользовательской онлайн-игре, значит тебя — нет. Ты сам решил перенести туда свои рефлексии о социальной пищевой цепочке. Ты сам поставил галочки под длинным текстом мелким шрифтом.

В правилах игры с самого начала было написано, что правила будут меняться. Ты просто не читал соглашение.

Вдох — выдох. Перспектицид. Прекрасное слово. Массовый онлайн-перспектицид, пытающийся трансформировать личность, он только недавно был описан Кристофером Уайли из Cambridge Analytica в своей книге. Активная деконструкция и манипуляция взглядами масс — так это называет Уайли. Спасибо, Уайли, мы и без тебя это знали.

Вдох и выдох. Расслабься. И почитай о том, как перепрофилируют юзера соцсетей. Его выбирают по личным характеристикам, помещают в условия контролируемой информации и начинают завладевать информационной средой вокруг индивида. Занимаются в течение нескольких месяцев или больше, размывают привычные нарративы, разрушают психологические защиты. После того как объективная картинка из реальности юзера изгнана, вкладывать нужные идеи становится значительно проще. Стимуляция подобранной информацией и контролируемой средой — суперэффективный метод в изменении идеологии почти любого человека. Это — фейк, это — правда, это — фикция.

Но ты это и так знал, не так ли? Ты же видишь, какие видосики тебе подсовывает соцсеть? Ты уже предугадываешь, какими идеями скорее всего заменится этот пул через месяц-другой? Ты наблюдаешь за этим, посмеиваясь. Ты говоришь «ну-ну». Ты уже знаешь, какое приблизительно количество ботов подпишется на тебя, если ты пару недель в качестве эксперимента будешь писать агрессивные посты на определенную околополитическую тему. Ты можешь ставки делать. Ты можешь с друзьями спорить на леща о том, как изменится медиареальность вокруг тебя, если ты слегка изменишь свое поведение в соцсетях.

Ты понимаешь, что периодически проваливаешься в очень кастомный, конкретно под тебя сконструированный эрзац мира, в котором остается очень мало от объективной реальности. Тебя погружают в отдельную интернет-банку с твоими актуальными интересами, с подобранными конкретно под тебя новостями, рекламами и смыслами. Тебя — в одну банку, а вон того парнишку призывного возраста — в другую: с рекламой армейской службы и новостями о том «что мужчина должен». Вы можете сидеть с ним за одним столиком в кафе, пребывая при этом в абсолютно разных реальностях. Теперь ты просто знаешь это. Ты видишь эти пчелиные соты с ячейками под каждого отдельно взятого человечка. Ты к этому приспосабливаешься. И даже выигрываешь. И правильно. Ты же не слон. У тебя есть критическое мышление. Это все — новые формы ассертивности. Полезные формы ассертивности.

Наверное, ты спросишь, где здесь выход. Это — не селф-хелп. Но выход — как всегда — в осознавании. Чем больше медиа, тем трагичнее разворачиваются на нем битвы за умы и покупательскую способность. Это нужно просто знать, так же, как ты знаешь, что соцсети давным-давно превратились в мусорку, где тебя дергают из стороны в сторону, объясняя это заботой о твоем комфорте.

Не бойся, никто тебя не гонит. Не нужно никуда сбегать. Я знаю, ты уже много раз открывал шкаф и задумчиво глядел на свое белое пальто. Именно в нем, в белом, ты бы вышел из условного Фейсбука навсегда (а там посмотрим), на прощание опубликовав пост о том, что Фейсбук — это клоака и махнув напоследок длинным белым подолом. Отличный выход. Но не единственный. Есть еще.

Если согласиться на то, что это все — лишь данность современности, что она — обязательное условие игры, она есть и будет, вне зависимости от того, насколько многозначительно ты размахиваешь подолом, удаляя свой аккаунт, — многое станет на свои места.

Вдох — выдох.

Возьми эту данность в руки, покрути ее, рассмотри все ее плюсы и минусы, все экзистенциальные входы и выходы и прими ее существование. А затем — поставь на место и придумай, как ты можешь ее использовать не в ущерб себе и на пользу другим. Если у тебя все в порядке со стратегическим восприятием времени, с виденьем перспективы, ты без труда продумаешь свою технику взаимодействия с этим объектом, ты придумаешь, как его использовать, чтобы наполнять пространство вокруг себя полезными (сейчас или в будущем) смыслами. А иногда — предаваться разгильдяйству на тех же платформах. Ты выработаешь свою личную редакторскую политику.

У меня в шкафу висит такое же белое пальто. Но каждый раз я выбираю висящий рядом скафандр. В нем я захожу в интернет, в нем я читаю новости и в нем я присутствую в сети. Меня теперь сложно пронять подготовительной пророссийской пропагандой в виде милых видосиков, которые обрушиваются на меня, как на таргет-цель каждый раз, когда я захожу в определенные закоулки сети. Я ее издалека вижу. Слышу — по топоту копыт. По запаху узнаю. Я наблюдаю за этим из скафандра. Я чувствую фальшь. Я говорю «ну-ну» и на спор с друзьями в качестве эксперимента пишу агрессивные посты на околополитические темы. Медиареальность меняется. Кто-то получает леща.

Попробуй. Многим помогает. Так же как и старинные техники для поиска спокойствия.

Теперь расслабься. Сделай вдох. Сделай выдох. И скачай приложение для медитации.

0.0

soundtrack: Sleigh Bells / Crown On the Ground

Ты оказываешься рядом с ними, когда проходишь сквозь стеклянные крутящиеся двери шопинг-молла. Вот он — охранник, военный, учитель, продавец, вот она — научная сотрудница в тортильих очках, спортсменка в обтягивающих велосипедках, молодящаяся актриса. Стайка смеющихся грубоватых подростков, впихивающихся в один сектор между дверьми — неудобно, зато вместе, они не подумали. Все разные. Грустные, уставшие, заторможенные, веселые, встревоженные, смешные, улыбающиеся, увлеченные разговором или утонувшие в своих мыслях. Вы смело облокачиваетесь друг на друга, ведь между вами — стекло, а когда есть стекло — личное пространство почему-то не нарушается. Ты настолько близко к каждому из них, что убери кто-то сейчас прозрачную плоскость между вами — и стало бы слишком дискомфортно или слишком интимно.

Ты не обращаешь на них внимания. Ты годами не обращаешь на них внимания.

Однажды ты проходишь сквозь эту привычную вертушку четырех прозрачных стен, погрузившись, как обычно, в музыку в наушниках, в собственные мысли. Но все-таки ощущаешь — что-то изменилось, что-то не так.

Ты поднимаешь голову, возвращаешься в реальность и видишь — людей за стеклом больше нет. И прозрачности стекла больше нет. Теперь тебя окружают желтые оракалы, наклеенные на двери сверху донизу. Они что-то рекламируют перманентно счастливыми лицами моделей — может кока-колу, а может — очередную коллекцию футболок.

В этот момент ты вспоминаешь их. Их всех — их пегие куртки, смешные очки, старомодные кепки на седых волосах, увлеченные разговоры, бутылки воды, хвосты на макушке, неуклюжесть и стеснение в доедании шаурмы, выколупывание остатков попкорна из картонных ведерец, глупые взгляды в пустоту, приглушенные ссоры, стыд за свое поведение, смех.

Здесь их больше не будет.