Когда боги смеются

Александра Маринина, 2000

Приходя в ночной клуб, чтобы весело провести время и послушать выступление популярной рок-группы, посетители не догадывались, что среди них находится настоящий фанат солистки Светланы Медведевой, который безжалостно убивает каждого, кто критикует певицу. После убийства фанат пишет письма своему кумиру, но получает эти письма совсем другой человек…

Глава 5

После разговора с Женей Рубцовой у Зарубина осталось какое-то странное ощущение, мешавшее ему сосредоточиться на решении главного вопроса: принимать предложение господина Рубцова или отказаться. Само по себе предложение, по форме напоминавшее скорее приказ, на данный момент не казалось Сергею ни сомнительным, ни опасным, тем более девочка полностью подтвердила рассказ отца, если не считать чисто эмоционального отношения к случившемуся. Да, папаша полагает, что за его драгоценной дщерью охотится маньяк либо, что еще хуже, она связалась с какой-то темной компанией, о которой и рассказывать-то стыдно и боязно. Да, сама девочка считает, что все просто отлично, в нее влюбился прекрасный принц и забрасывает ее романтическими письмами, тихо и преданно страдая вдали от объекта своей неземной страсти. Но по сути и по фактуре все совпадает, то есть папаша не врет и не пытается втянуть сотрудника уголовного розыска неизвестно во что. Но что-то все-таки Зарубину мешало, и связано это было вовсе не с папашей Рубцовым, а с самой Женей.

Он вернулся на работу и до конца дня бездельничал в кабинете, который делил с тремя другими оперативниками. Разумеется, в полном смысле слова это не было бездельем, Зарубин проверял личность Рубцова, выяснял, не было ли неприятностей с милицией у его дочери, читал и перечитывал письма, полученные Женей от неизвестного поклонника, а также пытался разными способами поймать за лапку или за хвостик ту неведомую мохнатую зверушку, которая поселилась в нем и потихоньку шкодила, нашептывая разные пакости про милую молоденькую девчушку Женечку. К семи часам вечера Сергей выучил тексты писем наизусть, а также получил сведения о том, что Женечка Рубцова в милиции была два раза — в первый раз получала паспорт, во второй — справку о российском гражданстве для выезда на Украину. Сам же господин Рубцов, проживающий вместе с дочерью по адресу… с такого-то года… коренной москвич, генеральный директор фирмы «Коннект»… адрес фирмы не липовый, а вполне реальный, там расположен офис, а в офисе сидят сотрудники, в общем, все как у людей и ничего плохого.

Около семи часов неожиданно позвонил Миша Доценко.

— Серега, ты сильно занят?

— Свободен. У меня после суток честно заработанный прогул.

— Ага, — засмеялся Доценко, — вижу я, как ты прогуливаешь. От рабочего станка отойти не можешь. Съездишь со мной очередную хатку посмотреть?

— Запросто.

Сергей уже несколько раз ездил вместе с Мишей смотреть квартиры, которые подбирал один весьма предприимчивый маклер. Обычно уверенный в себе Доценко вдруг отчего-то начинал ужасно стесняться и не мог заставить себя задавать хозяевам квартиры те вопросы, которые совершенно спокойно и естественно задавал Зарубин. Вот и сегодня Сергей, едва переступив порог, принялся задумчиво изучать состояние стен, пола и потолка, качество оконных рам и межкомнатных дверей. Жилье действительно было, мягко говоря, несколько запущенным. Пока Миша разговаривал с хозяйкой, Зарубин заглянул на кухню. Его цепкий взгляд тут же заприметил далеко не одинокого таракана, деловито снующего по краю стола. Воровато оглянувшись, Сергей открыл дверцу тумбы под мойкой, где обычно стоит мусорное ведро. Так и есть, налицо явные следы присутствия мышей. Он вернулся в комнату и дернул Мишу за рукав.

— Мы подумаем, — сказал он, улыбаясь как можно обаятельнее, — и в течение двух дней вам сообщим. Идем, Михаил.

Доценко послушно вышел следом за ним и потопал вниз по лестнице. Отойдя от квартиры на безопасное расстояние, он остановился.

— А здесь тебе что не понравилось? — расстроенно спросил он. — Такая квартира славная, и к Иркиному дому близко, минут десять пешком.

— Мишаня, я готов согласиться с тем, что квартира славная, если ты готов всю оставшуюся жизнь бороться с мышами и тараканами. Это дом такой, понимаешь? Он весь поражен грызунами и насекомыми насквозь, и никакие патентованные средства тебе не помогут. Единственный способ решения проблемы — это сделать дорогущий ремонт и превратить квартиру в герметичную камеру, чтобы к тебе от соседей всякая нечисть не приползала. У тебя есть столько лишних денег?

— Нет, — грустно признался Михаил, — у меня лишних вообще нет. Выходит, опять облом… Ты знаешь, мне иногда кажется, что из-за этой квартирной проблемы мы с Иркой никогда не поженимся.

Он взглянул на часы и огорченно вздохнул.

— Надо бежать к Стасову, доложиться о походе, Иришка уже нервничает, наверное. Она и так-то расстраивалась, что не смогла пойти со мной смотреть квартиру. Надеется, что в этот раз я принесу хорошую новость, а тут снова неудача. Пойдешь со мной?

— Нет уж, — усмехнулся Зарубин, — благодарю покорно.

— Почему? — искренне удивился Миша. — Пошли, Серега, хоть поешь от пуза. И малыша посмотришь, он тебя любит, даже спрашивает иногда про «дядю Севозю». Пошли!

— Я домой поеду, — решительно ответил Сергей. — Спать хочется, я же после суток все-таки, не забывай. И потом, Мишутка, имей в виду, что ты разрушил мое личное счастье. Раз в жизни я встретил достойную любви свободную женщину, подходящую мне по возрасту и — что самое главное — по росту, как появился расчудесный ты и отбил ее. Придется мне снова возвращаться к контингенту юных глупышек.

Зарубин, конечно, шутил насчет разрушенного личного счастья, но в одном он был совершенно серьезен: весьма невысокий (чтобы не сказать маленький) рост существенно затруднял Сергею устройство личной жизни, сужая круг поиска подруги сердца до микроскопических размеров.

— Кстати, — вдруг спохватился Доценко, — о юных глупышках. Коль скоро это твой контингент, то, может быть, ты слыхал о такой группе «Би-Би-Си»? Говорят, наша московская юная поросль от нее тащится.

Сергей вытаращил глаза, на мгновение задержал дыхание и с облегчением выдохнул.

— Все, я понял. То-то мне это покоя полдня не давало. Я понял, Мишка! Ура! Теперь можно спокойно идти спать.

— Ты о чем? Что такого необыкновенного ты понял?

— Я понял, на кого она похожа. Просто жутко похожа.

— Кто похож? На кого? — недоумевал Доценко.

— Да девочка одна. Я по работе с ней столкнулся сегодня. Практически одно лицо с солисткой этой группы «Би-Би-Си», кажется, ее зовут Светлана. Точно, Светлана Медведева.

— Так, может, это она и была? — предположил Миша.

— Нет, что ты, это тихая забитая девочка, напрочь задавленная папашей-деспотом. Ей какой-то неизвестный поклонник письма пишет, папаша попросил разобраться в свободное от работы время. И зовут ее Женя Рубцова, а вовсе не Света Медведева.

До подъезда дома, где жила Ирочка, оставалось несколько метров, и Зарубин остановился, готовясь протянуть Михаилу руку, но Доценко ухватил его за предплечье и потянул к входной двери.

— Не судьба тебе поспать, Серега. Пойдем вместе, кое-что обсудить надо. Похоже, мы с тобой пересеклись.

* * *

Щенок снова заскулил, на этот раз еще более пронзительно и жалобно. Он плакал уже третью ночь подряд, Чистяков по утрам ходил злой и невыспавшийся, Настя чувствовала себя виноватой во всех грехах и мировых бедах, а хозяин щенка до сих пор не объявлялся, хотя Настя добросовестно расклеила объявления на всем пути от своего дома до станции метро «Щелковская».

В первый же вечер, едва принеся щенка домой, Настя позвонила Андрею Чернышеву, владельцу замечательной овчарки, и получила неотложную консультацию по обращению с лохматым комочком. Андрей предупредил, что щенок будет по ночам скулить, потому как, судя по описанным Настей размерам, возраста он еще весьма нежного и будет непременно отчаянно скучать либо по мамке, либо по прежнему хозяину, либо по обоим вместе. Единственный способ успокоить несчастного и дать возможность выспаться себе и окружающим — взять щенка в постель, но делать это ни в коем случае нельзя, ибо щенок явно крупной породы, и, когда он вырастет, хозяева будут иметь массу проблем с собакой, которая станет с искренней убежденностью в своей правоте воевать с ними за место на диване.

— Чтобы он не плакал, надо дать ему возможность прижаться к теплому телу, — объяснял Чернышев. — Он прижмется, как к мамке, и успокоится.

— А что же делать, если в постель нельзя? — растерянно спросила Настя. — Что мне, всю ночь сидеть в кресле с ним на коленях?

— Есть вариант, он физически не очень удобный, но уж помучайся, раз втянулась в эту историю, — усмехнулся Чернышев. — Чистякова укладываешь у стенки, сама ложишься с краю, подстилку кладешь рядом с диваном, свешиваешь руку на пол, и щенок утыкается в нее мордой.

— Думаешь, поможет?

— Попробуй. Я со своим псом именно так поступал.

Третью ночь подряд Настя спала, вернее — пыталась спать, свесив руку на пол. Рука затекала, мучительно хотелось перевернуться на другой бок и привычно засунуть ладонь под щеку, но она терпела. Иногда глубокий сон одолевал ее, и тогда Настя, потеряв над собой контроль, убирала руку и устраивалась поудобнее. И уже через минуту раздавалось тоскливое повизгивание, вскоре переходящее в непрерывный скулеж. Настя вздрагивала, испуганно косилась на Чистякова, понимала, что он тоже проснулся, но из деликатности делает вид, что спит, быстро поворачивалась, опускала вниз руку, нащупывала теплый комочек и шептала:

— Ш-ш-ш, маленький, тише, тише, я здесь.

Щенок затихал, рука через некоторое время начинала затекать и неметь, снова наваливалась дремота — и все повторялось сначала.

Этой ночью Насте не удавалось даже задремать. Лежа на животе на краю дивана, она тихонько поглаживала щенка и обдумывала новую информацию, которую поздно вечером сообщил ей Доценко. Итак, что мы имеем? Некий молодой человек тайно влюблен в девушку, похожую на певицу Светлану Медведеву из группы «Би-Би-Си». Двух других молодых людей находят убитыми после того, как они (вероятно, не без удовольствия) послушали выступления указанной группы. А первый молодой человек в то же самое время пишет своей возлюбленной письмо, в котором утверждает, что никому не позволит отзываться о ней плохо и что, более того, он это доказал на деле. Интересно, на каком?

Ночную тишину пронзил зудящий назойливый звук, комар искал посадочную площадку на Настиной щеке. Она подняла руку, чтобы вовремя прихлопнуть негодяя, и тут же отозвался тоненьким повизгиванием проснувшийся щенок. «Черт, не будет мне покоя в этом доме, — с досадой подумала Настя. — Щенок, комары, убийцы, письма от поклонников, жара, духота — и зачем так много мне одной? Для того чтобы не дать мне поспать, вполне достаточно было бы чего-нибудь одного».

Она откинула простыню, которой ввиду жары укрывалась вместо одеяла, подхватила щенка на руки и на цыпочках вышла на кухню, плотно притворив дверь в комнату. Было бы попрохладнее — она с удовольствием выпила бы кофе, но горячий напиток в такую липкую жару совершенно не вдохновлял. Накинув тонкий халатик, она налила стакан воды из-под крана, уселась на мягкий диванчик с деревянной спинкой, вытянула ноги, устроила щенка у себя на коленях. На чем она остановилась? Ах да, на том, что неизвестный поклонник что-то там такое доказал на деле. Ну что ж, картинка вырисовывается не очень внятная, но зато вполне логичная. Юноша, преклоняющийся перед музыкальным гением Светланы Медведевой, банально обознался, принял за нее совершенно постороннюю девушку, пишет ей письма, а заодно попутно убивает тех, кто во время выступления его кумира позволяет себе нелицеприятные высказывания в адрес певицы, о чем и сообщает ей в письмах в весьма завуалированной форме. То есть если не знать о трупах Курбанова и Фризе, то догадаться, что речь идет об убийстве, просто невозможно. Лихо! Это до какой же степени у человека должно быть не все в порядке с головой, чтобы такие фокусы выделывать! Странный он все-таки…

Щенок подозрительно завозился и спрыгнул на пол. Настя не сразу сообразила, в чем дело, потом судорожно вскочила и метнулась в прихожую, где на полке были сложены старые газеты. Она успела вовремя, тоненькая струйка пролилась прямо на подставленный газетный лист. Скомкав газету, Настя достала из кухонного ящика пакет, сунула туда «одноразовый собачий туалет» и поставила пакет в прихожей возле входной двери. Утром, уходя на работу, она это выбросит. Интересно все-таки жизнь устроена, всего три дня прошло, а уже все существование двух взрослых людей в этой квартире подчинено одному — трехмесячному щенку. Газеты, которые прежде безжалостно выбрасывались на следующий же день, теперь аккуратно складывались на полку. В красиво отремонтированной кухне на самом неподходящем, но единственно возможном месте стояли две мисочки — для воды и для еды. В холодильнике появилось молоко, которое ни она, ни Чистяков терпеть не могли и никогда не покупали, а также мелко нарезанное сырое мясо. На плите, портя внешний вид рабочей зоны, постоянно находилась кастрюлька с замоченной овсянкой, из которой в случае необходимости можно было за пять минут приготовить кашку. В ванной валяется тряпка для замывания пола на тот случай, если Настя или Леша не успевали в нужном темпе провернуть операцию по водружению щенка на газетку. По комнате разбросаны игрушечные мячики и косточки, а пара Настиных перчаток и Лешкины ботинки еще вчера перекочевали в мусорное ведро по причине полной и безвозвратной изгрызенности. Теперь приходилось постоянно следить за тем, чтобы в доступных щенку местах не оставался без присмотра ни один предмет, который даже теоретически мог бы представлять для него интерес. А интерес для него представляло все без исключения, ибо щенок, которого Настя и Чистяков называли просто Парнем, был юн и полон исследовательского энтузиазма в познании мира, пусть пока и ограниченного рамками маленькой однокомнатной квартиры. И еще бессонные ночи, наполненные тоскливым жалобным щенячьим плачем.

Пописав, Парень снова принялся скулить.

— Слушай, может, у тебя болит что-нибудь? — озабоченно спросила Настя вслух, вероятно, рассчитывая получить внятный ответ. Но ответа отчего-то не последовало. Щенок смотрел на нее грустными глазами и тихонько подвывал.

В первый же день Андрей Чернышев ее предупредил:

— Щенок совсем маленький, может быть, ему еще не делали прививок. Без прививок он вообще не должен появляться на улице. Так что будь готова к тому, что, пока он гулял, вполне мог нахвататься какой-нибудь гадости, или к другим собакам подходил, или сожрал что-нибудь, что под ногами валялось. Может заболеть. Чуть что — сразу тащи к ветеринару.

Легко сказать: сразу тащи к ветеринару! Сама Настя целый день на работе, а Чистяков дает уроки. Хороша будет картинка: сидит будущий выпускник или абитуриент, весь обложенный тетрадками и задачниками, а профессор носится по квартире, вытирая щенячий понос, и кричит: «Вы тут порешайте задачки, а я к ветеринару сгоняю!» Бред какой-то! Прав был Лешка, когда сердился на нее, пять минут жалости к потерявшемуся малышу — и куча проблем.

Настя взяла щенка на руки, пощупала носик. Вроде все в порядке, холодный и влажный. Значит, не болеет, уже хорошо. Она принялась ходить взад-вперед по кухне, баюкая Парня и продолжая копаться в сведениях об убийствах, связанных с рок-группой. Интересно, этот жутковатый поклонник случайно оказывался в тех местах, где выступала «Би-Би-Си», или он фанат и отслеживает все их выступления? Если фанат, то уже легче, найти его будет несложно. Муторно, конечно, придется путем опросов всех их выявлять, проверять, разрабатывать, но гигантского интеллекта это не потребует, только кропотливости и тщательности. А вот если он случайно забредал на выступления Медведевой, то это куда хуже. Это уже вычислять придется среди всего населения Москвы и области.

Глаза у Насти слипались, голова кружилась, давал себя знать беспокойный, урывками, сон в предыдущие ночи. Взгляд ее то и дело останавливался на кухонном угловом диванчике. Конечно, в полный рост на нем не вытянешься, но если свернуться калачиком… В конце концов, малодушно подумала она, речь шла только о том, что нельзя брать щенка в постель. А на диванчик? Про диванчик на кухне разговоров не было. Ну и что такого страшного, если собака будет забираться на кухонный диван? Не в постель же. И потом, может быть, у его будущих хозяев на кухне не окажется никакого дивана, и никаких проблем не возникнет вообще.

Настя понимала, что лукавит сама с собой, но она очень устала и очень хотела спать. Забравшись на диванчик, она уютно устроилась, поджав ноги, обняла щенка и тут же провалилась в блаженный глубокий сон.

* * *

Я никогда не понимал людей, которые жалуются на то, что они несчастливы. Эти люди кажутся мне утлыми и ущербными, умственными инвалидами, которых не природа обделила умением быть счастливыми, а сами они, своими собственными руками лишили себя этой способности. Конечно, нельзя сказать, что я счастлив всегда и по любому поводу, тупо и безоговорочно. Нет, моя душа знает как взлеты восторга, так и отчаяние тоски, отчаяние глухое, черное и липкое, которое источается из меня и втягивает своими намазанными клеем щупальцами в мою душу всякую дополнительную грязь и гадость, утяжеляя и без того мрачное состояние духа. Я — нормальный человек, поэтому грущу и горюю не реже других, но я умею быть счастливым и не понимаю людей, которым этого не дано.

Впервые ощущение абсолютного, полного и никем не отнимаемого у меня счастья я испытал в Альпах, когда мне было четырнадцать лет. У моего старшего брата Кости была высокооплачиваемая работа и куча таких же денежных друзей, вместе с которыми они и затеяли ту поездку, чтобы повеселиться и заодно покататься на горных лыжах. Наши родители восприняли Костину поездку с радостью, но потребовали, чтобы он взял меня с собой.

— Нельзя упускать возможность показать мальчику Альпы, — говорила мама. — Кто знает, может быть, он сам не сможет туда поехать, когда вырастет.

Косте идея взять меня с собой в свою мужскую компанию вовсе не улыбалась, я видел это по его глазам.

— Зачем ты унижаешь ребенка, — вяло возражал он, — вырастет, получит хорошую профессию, заработает денег и сам поедет куда захочет.

Но родители были непреклонны, ибо не верили в устойчивость нового курса, которым двигалась наша страна, поскольку движение это было больше похоже на шаткую походку больного чумкой щенка, который пока еще ползет, но в любой момент может упасть и больше не подняться. Тогда, в девяносто четвертом году, ездить можно было сколько угодно и куда угодно, но не было никакой уверенности, что все так и останется. Слишком долго мама и отец прожили при режиме, когда ездить за границу просто так было нельзя, и они опасались, что все вернется на круги своя.

— Не будь эгоистом, — твердо сказал отец. — Не лишай брата такой радости.

Костя вообще был добрым, а к родителям относился особенно нежно, поэтому сильно упорствовать не стал. Так я оказался в Австрийских Альпах, чувствуя себя лишним и ненужным среди энергичных двадцатипятилетних бизнесменов, которые в первый же день отправились в местные спортивные магазины покупать лыжи, ботинки и комбинезоны. Меня с собой не брали, с самого начала заявив, что на лыжах я кататься не буду — мал еще, сломаю ногу или руку, им лишние хлопоты со мной не нужны. Не могу сказать, что я был расстроен таким отлучением. Горные лыжи меня не привлекали, общество постоянно сосущих пиво бугаев, сыплющих с умным видом непонятными мне словами «Россиньолы», «Саломоны» и «Кили», вызывало отвращение, и я искренне недоумевал, что привлекательного они находят в том, чтобы ежедневно напяливать на себя тяжеленные ботинки, взваливать на плечи лыжи и тащиться за тридевять земель к подъемникам ради сомнительного удовольствия съехать с горы вниз.

Они уходили кататься, а я оставался предоставленным самому себе. Рядом с нашим отелем начиналась и уходила вверх тропа, которая, как свидетельствовала деревянная табличка, именовалась «Променад доктора Мюллера». Никто по этому променаду не ходил. Никто, кроме меня. И вот там, на тропе, я переживал минуты такого острого и полного счастья, какое было неведомо мне до той поры. В полном одиночестве, окруженный тишиной, огромными деревьями, синим небом и ослепительным снегом, я садился на скамейку и погружался в счастье. Оно обволакивало меня, вливалось в мое тело через все поры, растекалось по жилам вместе с кровью, а иногда мне казалось, что вместо крови, и пьянило голову, в которой рождались причудливые картины, яркие, как широкоформатный американский фильм про звездные войны, и загадочно-изысканные, как стихи Аполлинера. Там, в Альпах, существовал мой собственный мир, не имевший ничего общего с компанией брата Кости, не соприкасавшийся с ежедневной суетливой жизнью туристов-горнолыжников, мир, закрытый для всех и доступный только мне одному. Здесь было мое королевство, здесь я царствовал, создавал собственные законы, казнил и миловал в соответствии с мною же придуманным и утвержденным кодексом, здесь, среди вековых деревьев и вечной тишины, служили мне мои вассалы и самые прекрасные женщины мира с упоением бросали свои сердца к моим ногам. Здесь заливались трелями изумительной красоты птицы, здесь гордые дикие звери покорно склоняли гривастые головы и лизали мне руки. Здесь, среди этого великолепия, поселилась моя душа, и все это великолепие навсегда обрело свое место в моей душе.

Потом я возвращался в отель, чтобы идти обедать вместе со всеми. Я, конечно, с гораздо большим удовольствием обедал бы в одиночестве, но Костя не давал мне денег, считая меня ребенком, не способным правильно распорядиться сотней шиллингов. Если бы он знал, какими суммами я ворочал в своем горном царстве! Но он ни о чем не догадывался, и это было правильно. Единожды разглашенная, тайна моего мира была бы разрушена дотла. Костя вообще-то не был жадным и ничуть не огорчился бы, узнав, что я потерял деньги или просадил их в игральных автоматах, но он был строго-настрого проинструктирован мамой и отцом и помнил древнюю заплесневелую истину о том, что выпитый раньше времени бокал пива непременно ведет к безудержному пьянству и ранней смерти от алкоголизма. Из-за отсутствия денег я вынужден был терпеть общество всей компании днем, во время обеда, и вечером, когда становилось темно, ибо вторым родительским наказом было не отпускать меня одного в темное время. Брат и его приятели с какими-то девицами-немками до поздней ночи шатались по барам, а я плелся за ними, стараясь при любой возможности найти себе местечко в уголке и тихонько потягивать свою кока-колу, подальше от их громкого ржанья и сальных шуточек. Тоскливо поглядывая на часы, я ждал, когда же мы наконец вернемся в отель. Потому что после возвращения можно было ложиться спать в сладостном предвкушении утра. Я вскакивал раньше Кости, с которым жил в одном номере, и бежал на завтрак, для которого не нужны были деньги, так как он входил в стоимость путевки. Наспех залив в себя три стакана сока и запихнув несколько хрустящих теплых булочек с маслом и джемом, я убегал. Убегал к себе, в свой мир, в свое царство.

А потом все закончилось. Пронеслись две недели, отведенные Костей и его приятелями для зимнего отдыха, и мы вернулись домой. Мама первым делом принялась допытываться, возил ли Костя меня в Зальцбург и посетили ли мы все указанные в путеводителях достопримечательности этого старинного города. Выяснив, что, кроме баров, брат никуда меня не водил, родители устроили Косте бурную сцену, обвиняя его в тупости и неинтеллигентности. Они, дескать, попросили его приобщить ребенка к мировой культуре, а он бездарно потратил две недели на пьянство и разгильдяйство. Я молчал, потому что не мог же я объяснять им, что за эти две недели пережил такой душевный подъем, который никогда не испытал бы ни в каком музее.

На следующий год Костя снова собрался ехать за границу на горнолыжный курорт, и я с замиранием сердца ждал, что родители и в этот раз велят ему взять меня с собой. Но ожидания мои не оправдались, Костя ехал уже не с друзьями, а с девушкой, на которой, судя по всему, он собирался в скором времени жениться. Мама и папа проявили деликатность и не стали навязывать ему младшего братца. Прошел еще год, и в феврале девяносто шестого брат в очередной раз собрался кататься на лыжах. На предыдущей девушке он так и не женился, расставшись с ней, кажется, прямо в Альпах или сразу же после возвращения оттуда, теперь у него была другая пассия, потрясающей красоты и невероятной длинноногости.

Меня снова не взяли в горы, но к тому времени мне уже этого и не хотелось. Первое время после возвращения из Австрии я мечтал только о том, чтобы вернуться туда, в свое королевство, и считал его безнадежно утерянным, но прошло несколько месяцев, и я понял, что мой мир остался в моей душе и будет со мной всегда, где бы я ни находился. Я внезапно понял, что мне совершенно не нужно ехать в горы, чтобы править бал в своем дворце. Я могу делать это всегда и везде, в своей комнате на окраине Москвы, в школе во время уроков, в метро, на дискотеке. И уже никакого значения не имело, возьмет меня Костя в горы или нет.

Из той поездки брат не вернулся. Вместо него вернулся цинковый ящик с переломанным искалеченным телом. Длинноногая красавица тоже не вернулась, она в тяжелом состоянии лежала в какой-то австрийской клинике. В тот день постоянно предупреждали об опасности схода снежных лавин, об этом твердили все — от портье в отеле до служителей трассы, обслуживавших подъемники. Здравомыслящие лыжники вообще не стали в тот день кататься, те, кто понахальнее, все-таки несколько раз съехали с горы и уже к полудню вернулись в свои гостиницы. Костина девушка при всей своей невероятной красоте была к иностранным языкам абсолютно неспособна и не понимала ни немецкого, ни английского, так что смысла бесконечно повторяемых предупреждений не уловила. Кроме того, она обладала замечательным свойством не обращать внимания ни на что, в том числе и на поведение окружающих ее людей. Наверное, она была в чем-то похожа на меня, жила в своем замкнутом мирке и старалась не соприкасаться с тем, что было ей неприятно. Возможно, я неправильно ее понимал, но в любом случае результат оказался налицо: она ухитрилась не заметить, что все лыжники поспешно покидают горные склоны и служители у подъемников делают ей устрашающие жесты. Высоко подняв красивую голову, она проходила мимо них, царственно улыбаясь, и вновь устремлялась вниз по спуску, отмеченному на планах черной линией — «высшая сложность, только для профессионалов». Костя, прекрасно говоривший по-немецки, ситуацию оценивал правильно, но отчего-то промолчал. Я неплохо знал своего брата и, наверное, единственный из всех понимал, почему он не сказал своей красавице об опасности. Он боялся выглядеть трусом в ее глазах. Если бы опасность была по-настоящему серьезной, подъемники просто закрыли бы и лыжников не пускали бы на склоны. А коль пускают — стало быть, кататься можно, и нельзя ему, ну никак нельзя сказать: «Давай вернемся». Девушка хотела кататься, и его долг — доставить ей это удовольствие, чего бы оно ни стоило.

Потом, после похорон, некоторые говорили, что Костя был пьян, поэтому не справился со сложным спуском, а лавина тут ни при чем. Когда отец услышал такие разговоры, он подозвал меня к себе и сказал:

— Твой брат был настоящим мужчиной. Только настоящий мужчина способен на безумство ради женщины. И не верь, если тебе будут говорить дурно о Константине. Ты не должен думать, что твой брат погиб нелепо. Он прожил прекрасную, хоть и короткую, жизнь и умер прекрасной смертью, оберегая женщину, которую не захотел отпустить одну туда, где опасно. Я горжусь своим сыном и хочу, чтобы ты гордился своим братом и был похож на него.

С тех пор прошло больше трех лет. И каждый раз, когда я гляжусь в зеркало, я отмечаю, что становлюсь все больше и больше похожим на Костю. У меня те же вьющиеся волосы и голубые глаза, такие же плечи, та же посадка головы. Если бы я верил в переселение душ, я был бы уверен, что Костя теперь живет во мне.

* * *

Вечером опять намечалась компания, и, сидя в раздолбанных «Жигулях» Биримбека Бейсенова, которого в группе называли просто Бек, Света лениво думала о том, что убирать в квартире она, пожалуй, не станет. Все равно всё изгадят, убирай — не убирай, толку никакого. Надо бы пива купить ящика три-четыре, Бек на машине к подъезду подвезет и к квартире подтащит. К приходу гостей Света обычно не готовилась, в их кругу было принято гостям самим заботиться о закуске и выпивке, но пива все равно обычно не хватало, и начиналась свара: кому бежать в ближайший киоск. Девчонки, более покладистые, в спорах не участвовали, потому что такую тяжесть им все равно не донести, а парни все как один на машинах, ну что тут делать-то, на две минуты трудов, а разговоров на три часа.

— Бек, давай за пивом заедем, — не то попросила, не то приказала Светлана.

— Опять гулянка? — неодобрительно усмехнулся молодой человек.

— А что такого? Кому я чего должна? Мы же сегодня как бы не работаем.

— Завтра работаем.

— Так то завтра…

— Опять будешь не в форме.

— Не свисти, накаркаешь, — хохотнула Светлана. — Если пиво будет свежее, то и я буду в форме. А от отравы никто как бы не застрахован. Ты мне тот случай теперь до самой смерти вспоминать будешь?

— Буду, — Бек не отрывал глаз от дороги и говорил сквозь зубы, не поворачивая головы, поэтому Света слышала его не очень хорошо. Чтобы разобрать слова, ей приходилось напрягаться, и от этого она злилась на Бека еще больше. Но ссориться не хотелось, надо бы сперва пивом затовариться.

— Ты же не одна работаешь, нас трое, — продолжал он. — Борька меру знает, я вообще не пью, а ты всех нас подставляешь.

— Я тоже свою меру знаю, — огрызнулась Света. — И вообще, это не твое дело. Живу так, как мне нравится. На репетиции прихожу вовремя, выступления как бы не срываю. Даже Папа мне замечаний не делает. Так что ты вообще заткнись.

Папой они называли своего директора, но отнюдь не потому, что был он им как отец родной, а всего лишь отталкиваясь от его фамилии — Папоров.

Бейсенов остановил машину возле супермаркета, однако намерения выйти вместе со Светланой не выказал.

— Пойдем со мной, — пришлось попросить ей. — Мне одной не донести.

Вот всегда так! Всегда он ведет себя таким образом, что ей постоянно приходится унижаться и просить. Никогда сам помощь не предложит. Светлана даже самой себе не признавалась, что терпеть не может Биримбека. Слишком уж сильно отличался он и от нее, и от Бориса. Всегда собранный, сдержанный, не пьет, не курит, матом не ругается, соблюдает какую-то восточную диету, ложится рано, вскакивает ни свет ни заря. Все его интересы сосредоточены только вокруг станка, у которого он готов заниматься с утра до ночи. Нет, он, конечно, танцовщик — дай бог каждому солисту Большого театра такой талант, но с этим никто и не спорит. Однако надо же и человеком быть, а не какой-то там танцевальной машиной. Никогда в компании не посидит, сколько ни зазывала его Светлана на свои вечеринки, всегда отказывается. Они выступают вместе уже больше года, и все это время рядом с Беком одна и та же девица. У Борьки поклонниц, готовых по первому требованию предоставить тело, за год штук двадцать сменилось, а этот со своей мымрой как пришитый. И мымра-то эта доброго слова не стоит, невзрачная какая-то, и ноги кривые. Бек со своей экзотической внешностью мог бы иметь самых красивых девушек Москвы, а он… Светлана исподтишка бросила взгляд на Бейсенова. Стройный, темноглазый, выкрашенные в белый цвет волосы контрастировали со смуглым скуластым лицом и восточным разрезом глаз. Не парень — картинка! Сколько девиц к Светлане подкатывались на тему «познакомить с Беком», да куда там…

В супермаркете она не спеша двинулась между прилавками, посматривая по сторонам и мысленно прикидывая, чего бы еще такого полезного купить, раз уж подвернулись транспорт и рабочая сила. Можно было бы накупить всего, чтобы недели на две-три хватило, но где ж столько денег взять? Деньги, деньги, вечная проблема. Господи, настанет ли в ее жизни тот день, когда не придется их считать, выгадывая на мелочах? Ладно, пожалуй, кроме пива, для вечеринки ничего покупать не надо.

Света решительно направилась в ту часть зала, где стояли многочисленные банки и бутылки с пивом разных сортов. И вдруг услышала неподалеку знакомый голос:

— Ты, кажется, говорил, что салфетки кончились. Какие возьмем, в клеточку, как обычно, или с рисунком?

Ольга Плетнева, соседка. Надо же, оказывается, она тоже делает покупки в этом супермаркете, хотя он довольно далеко от дома. Сама Света здесь оказалась только потому, что Бек привез. Впрочем, Ольга с кем-то разговаривает, с мужем, естественно, он тоже мог привезти ее сюда на машине, магазин хоть и далеко от дома, но хороший, в нем все есть, и цены приемлемые.

Светлана сделала было шаг в ту сторону, откуда доносился голос соседки, когда заговорил мужчина:

— Не будем изменять традициям, бери в клеточку. Пачку фиолетовых и пачку зеленых.

Света застыла, потом попятилась назад. Голос принадлежал вовсе не Павлу, мужу Ольги. Очень интересно! Может быть, она ошиблась, и там, по ту сторону высокой стойки, вовсе не Ольга? Хороша бы она была, если бы вылетела сейчас на них из-за угла с радостным криком «Привет!». Бек молча стоял рядом, терпеливо ожидая, когда она наконец выберет свое пиво.

— Подожди минутку, я, кажется, встретила знакомых, — шепотом сказала Света и быстро пошла туда, откуда доносились голоса.

Осторожно выглянув из-за стойки, она убедилась, что слух ее не подвел. Это действительно была Ольга Плетнева, а рядом с ней — роскошный мужик. Светлане хватило двадцати секунд, чтобы оценить его в долларовом эквиваленте. Брюки и легкая рубашка от Версаче — тысячи полторы, не меньше. Очки в оправе от Армани, на руке — часы на широком плоском браслете из платины. Конечно, Света не была таким уж экспертом-ювелиром, чтобы с расстояния в три метра невооруженным глазом отличить платину от любого другого металла, но точно такие же часы она недавно видела в очень дорогом бутике и, помнится, несказанно удивилась их цене. Тогда-то ей и объяснили, что это платина, а циферблат отделан крошечными бриллиантиками. Ну и имя фирмы, разумеется, дорогого стоит.

Она быстро вернулась к Беку и потащила его к прилавку с пивом.

— Бери вот этот ящик, этот и вот этот тоже, — вполголоса скомандовала она, указывая на упаковки «Баварии», «Хейнекена» и «Гессера».

Они встали в очередь к кассе. Народу было немного, и Светлана все время оглядывалась, отчего-то не желая, чтобы Ольга ее заметила. Она злилась на весь мир, но в первую очередь — на соседку. «И почему одним все, а другим — ничего? Муж есть, деньги есть, так у нее еще и любовник! Салфеточки они, видите ли, покупают! Гнездышко вьют! Мужу изменяет, мерзавка, а сама меня жизни учит. Ну ничего, Олечка, ты у меня поплачешь еще!»

От чего именно должна будет поплакать соседка, Светлана еще не придумала, но желание сделать ей какую-нибудь пакость было настолько сильным, что девушка не сомневалась: так и будет.

Расплатившись, она пулей вылетела из магазина, радуясь, что удалось разминуться с соседкой.

— Давай быстрее, — нервно торопила она Бека, загружавшего пиво в багажник.

— Куда торопишься? — сквозь зубы усмехнулся Бек. — До вечера еще далеко, успеешь надраться.

— Заткнись, — буркнула Света, забираясь в машину, похожую на раскаленную печку.

Через пятнадцать минут они подъехали к дому. Светлана сразу увидела возле подъезда серебристый «Вольво» Павла Плетнева. Стало быть, муж дома, а жена с любовничком развлекается! Ну разве это справедливо? Нет, твердо решила Света, поднимаясь вместе с Беком на лифте, это несправедливо, и это нужно исправить. И не абы как, а в выгодном для нее, Светки Медведевой, направлении.