Беглец
Решил приятное сделать ей, обратить, так сказать, равнодушие в благосклонность. «Здравствуйте, девушка! — говорю. А она мне: «Здравствуйте, дедушка, вы к кому? В какую квартиру?»
Мнится мне, что цель одна у нее: не то что писателя — человека во мне не заметить…
Арсений Михайлович Уточкин уходил от судьбы. Вышел из дому крадучись, поздним вечером, ничего не взяв с собой, особенно паспорт, потому что написанное в паспорте и было тем, от чего Арсений Михайлович уходил. Паспорт выдан был ОВД «Хорошево-Мневники», новенький, чистенький и бессрочный. То есть… выдан в последний раз. Это-то, собственно, незадолго до начала нашей истории и насторожило Арсения Михайловича, доведя в размышлениях сперва до отчаянья, от отчаянья — до побега.
Заплатив государству пошлину, получив без проволочек удостоверение личности в сорок пять, он сперва почувствовал облегчение, связанное, как у многих из нас, с нелюбовью к паспортному столу.
«Слава богу, всё!» — убирая паспорт за пазуху, подумал Уточкин, и на этом сердце его внезапно остановилось, а остановившись, забилось дальше тревожно и подозрительно. «Всё?..» — стучало оно.
Паспорт новенький, багряная книжица, с золотым тиснением и гербом, не заляпанный, не потрепанный, не залитый пивом, не расцарапанный прежним котом, точно жить начинал Арсений Михайлович сызнова, от печатного оттиска на форзаце.
«Всё», — опять подсказало сердце.
Арсений Михайлович вышел из МФЦ и, вдохнув живительного осеннего воздуха, размышлял: бессрочный… значит, сроком не ограниченный, без предела… Получается, государство дало ему вместе с новым паспортом неограниченное право на жизнь и одновременно ограничило это право числом учетных страниц.
Пораженный этим открытием, Уточкин сел на лавочку неподалеку от здания МФЦ и похолодевшими пальцами стал листать и считать.
На форзаце — герб орла о двух головах, паспорт выдан, дата выдачи, код подразделения, подпись личности, серия; на второй странице — фотография удостоверяемой личности, неудачная, как всегда. Арсений Михайлович выглядел тут испуганным, но доверчивым и покорным. Под фото — фамилия, имя, отчество, пол и дата рождения. На третьей странице говорилось о том, где был впервые зарегистрирован Уточкин, по какому адресу и когда, далее шли незаполненные листы… и последний.
На последней странице бессрочного паспорта сердце вновь подсказало Арсению: «Сеня, всё». Очевидно и ясно, что у нового паспорта есть предел, и предел этот государство бессовестно прячет — вот что их это лицемерное «бессрочно» значит.
«Всё», — опять подсказало сердце.
Арсений Михайлович вновь вернулся к началу и от первого листа до последнего, еще раз, волнуясь, пытаясь ногтями за уголки разделить, удвоить странички, пересчитал заново, сколько бумаги на жизнь отводило ему государство. Государство отводило Уточкину девять прямоугольников, номеруя с обеих сторон. Экономило. Листов девять.
Девятнадцать страниц?.. Арсений Михайлович похолодел. Обман представился очевидным. Разве втиснешь жизнь, пусть вторую даже половину ее, пусть неудачную, пусть такого даже и неудачника, как Арсений Михайлович, в девятнадцать страниц?!
И Уточкин, решительно поднявшись с лавочки, зашагал назад, к МФЦ. Там выждал новую очередь, сел напротив окошка с номером своего талончика. Оттуда улыбнулась, не узнав Арсения Михайловича, девушка, у которой он только что был.
— Слушаю… — сказала она.
И, волнуясь, перебирая в пальцах гладкий веер страниц, Арсений Михайлович взволнованно объяснил:
— Девятнадцать страниц! Ведь это же безобразие что такое…
— Что именно? — уточнила девушка.
— Да как что?! Бессрочный — значит бессрочный, а здесь всего девятнадцать страниц… а что дальше?
— Дальше паспорта изымаются и передаются в органы ЗАГС по месту бывшей прописки.
— Как это — бывшей? — пролепетал Арсений Михайлович. — Да вы тут… да вы… да вы здесь… Вы хоть понимаете, что говорите?!
— Бывшей, — повторила она. — Поступившие в ЗАГС паспорта уничтожаются в установленном административном порядке с отметкой о кончине владельца. Что неясно?
— Но мне… Мне не хватит девятнадцать страниц! — задыхаясь от возмущения, закричал Арсений Михайлович. — Вы на людях… на жизнях человеческих бумагу здесь экономите? По-стра-нич-но?!
— Всем хватает! — ответили из окошечка, усмехнулись, милым жестом поправили челку. — Никто до вас жалоб не подавал…
— Ну еще бы! Они же все у вас… — Арсений Михайлович затравленно огляделся. Проклятые девятнадцать страниц бессрочного удостоверения казались теперь ему хуже прочерка на могильной плите… — Где они теперь? Где они?!
— Вопрос не в моей компетенции.
— Позовите вашего главного!
— Главный по вашей претензии, Арсений Михайлович, там. — И хорошенькая девушка в окошечке указала фарфоровым пальчиком в ламинированный потолок.
— Вы так говорите, будто это вас не касается… Бессрочный — значит бессрочный, а у вас бессрочное ограничено в девять листов!
— В десять, Арсений Михайлович. Плюс обложка. Проверьте.
Уточкин пересчитал, но от ошибки своей лишь на миг почувствовал облегчение: что такое еще один лист, разве это может спасти положение!
— Десять… Вы сейчас на мне экономите, а потом такая же, вот как вы, светлобрысая сэкономит на вас!
— Соблюдайте, пожалуйста, тишину.
— Тишину? Рот хотите заткнуть? Не заткнете!
— Количество страниц установлено законом для всех. Я не понимаю: чего вы хотите?
— Жить! — закричал Арсений Михайлович на все их гладкие полированные столешницы, столики и окошечки, отглаженные рубашечки, юбочки, пиджачки и галстучки, и улыбочки, и очки. И когда остальные граждане, оказавшиеся тут для решения мелких жизненных важностей, даже близко не имеющих отношения к главному, оглянулись тревожно на этого сумасшедшего, Арсений Михайлович повторил на последней ноте отчаяния: — Понимаешь, дура ты белобрысая… Жить!
