Превратись. Вторая книга

Александра Нюренберг

Тотемное устройство мира гораздо удобнее того, что было когда-то. Вторая натура делает человека интереснее в общении. Конечно, если внутри тебя спрятан дракон или медведь, это создаёт определённые трудности. Впрочем, если ты влюблён, это всегда катастрофа. Но путь лежит в Гоморру, сомнения и ревность следует оставить. А вот прошлое придётся взять с собой.

Шляпа и хлыстик

— Это плохо, плохо. Тот, кто отправляется в путь, не должен иметь долгов.

— Вот и я так подумал, оттого и замешкался, дав глупый ответ вашему величеству.

Веда поморщилась.

— Нам следует прекратить эту игру, а то мне не по себе, как в ту минуту, когда добрый старый Гоби намекнул, что съест меня.

Всеволод не ответил, приглашая её занять подобающее место в машине.

— Но долг?

— Нам нужно проехать немного. — (Всеволод посмотрел на часы). — Минут пять, я полагаю… и я отлучусь, тоже ненадолго.

Веда ничего не ответила, они сели и поехали.

Ловарня тихонько провалилась в жару и принялась таять там, а машина остановилась. Веда, глядя в окошечко, сказала:

— Так ли уж нужно возвращать этот долг?

— Непременно нужно. — С улыбкой подтвердил Всеволод, всё ещё оставаясь в машине.

— Но, возможно, это только суеверие, вроде той приметы.

— Приметы?

Веда рассказала про иголку.

— Разве я утратила ум? — Добавила она.

— О нет.

— Я умна, следовательно?

— Да ты умнее Куколки! — Жарко вскричал Всеволод и осёкся. Он встревожился, не перебрал ли с грубой лестью.

Оказалось, что ничуточки. Его спутница ничуть не смутилась.

— Вот видишь, — сказала она самодовольно. — Отныне не верь приметам. Не возвращай ты этого долга.

Всеволод не выглядел убеждённым. Веда подумала и беспечно прибавил:

— Вернёмся, тогда — ну, тогда…

— Вдруг я забуду тогда?

— Обещаю, что напомню.

— Всё же…

— Да и зачем его возвращать?

Не отвечая, дракон положил руку на дверцу.

Веда мельком взглянула на эту руку.

— Это не займёт много времени. — уверял Всеволод. — Я вернусь, и… больше не буду беспокоиться.

— А ты обеспокоен?

Он взглянул на неё засветившимися глазами.

— Немножко.

Последовало молчание, затем щёлкнула и приоткрылась дверца.

— Видишь ли, Веда, со мною произошло то, чего я не смогу забыть.

— Ты с кем-то целовался?

— Я испугался.

— Ты?

Всеволод взглядом поблагодарил за вопрос, хотя он прозвучал без всякого выражения.

— Да, и смертельно. Ведь это унизительно?

— Конечно. Пятна страха — мишень для врага. Не знаешь разве?

Всеволод в знак покорности склонил русую голову.

— Знаю. — Заверил он. — Потому я сейчас выйду и вернусь очень скоро.

— Но ведь ты испугался не больше, чем на двадцать секунд — я не ошибаюсь?

— Примерно.

— И ты испугался не за себя.

Всеволод промолчал.

— Это так?

— Пожалуй.

— Тогда не о чем говорить. Поезжай.

— Оставить это гнездо, полное скорпионов?

Веда кивнула и добавила:

— И ос.

— Это даже не сурийцы.

— Это, конечно, довод.

— Дурные замыслы, злые замыслы.

— Не у всех.

— Один, это верно.

— Хочешь, я выкуплю его у тебя?

Всеволод любезно наклонил голову.

— Это должно быть очень серьёзное предложение, чтобы я захотел его рассмотреть.

— Я заметила, как в этой стране ценятся слова. Всего одно позволило нам снова премило устроиться в этой немного душной машине. А я предлагаю вашему величеству целых два.

— Мы решили не играть в эту игру.

— Как скажешь. Выйди и возврати долг.

— Но…

— Ступай.

— Я готов рассмотреть обеспечение, предоставляемое вашим величеством.

— Как я уже сказала, это два слова.

— Хорошо, но я их услышу?

— Сначала скажи, что принимаешь условие сделки.

— Принимаю.

— Тогда мне нет нужды их повторять: это два слова, которые я сказала в гнезде, полном зла, когда бросилась на шею государю.

— А.

— Ты недоволен?

— Сделка совершилась.

— У тебя, быть может, есть ещё долги?

— Пока нет.

— Тогда едем.

Дверца захлопнулась. Спустя минуту Всеволод принялся смеяться. Дожидаться от Веды заботливого вопроса, почему он смеётся, было долго, поэтому он объяснил:

— Я вспомнил, что ещё раз испугался там, в Ловарне.

— Это печально. Были свидетели?

— Один.

— Вернёмся?

Всеволод холодно ответил:

— За него заплачено.

(«Где же шлялись эти два дружка утром?» — Спросила у себя Веда.)

— Почему они приняли нас за тех, кого ждали?

— Мне они не показались глупыми.

— Я сказала, прекрати это! — Прикрикнула Веда и, понизив голос, спросила. — Ты что-нибудь видел там?

— Только перепёлок, жадных и не в меру любопытных. — Приветливо ответил Всеволод, глядя на дорогу.

Веда кротко спросила:

— Тебе кажется, что ты продешевил?

— М-м…

— Я опечалена.

— Сделанного не вернёшь.

— Разве слова «надо сматываться» не прекрасны?

Всеволод на мгновение отнял руку от руля и сделал жест, свидетельствующий, что он совершенно согласен.

— А теперь и ты мог бы сказать мне слова два.

Машина дёрнулась и съехала с дороги. Их протащило по камням. Веду встряхнуло, и она затылком отсчитала на подголовнике, видимо, их число. Всеволод вывернул машину на дорогу, затылок остался прижатым к подголовнику.

— Насчёт того, куда нам сматываться дальше.

Всеволод повернулся к ней всем корпусом и внимательно взглянул в глаза Веды. Взгляд был долгий и почему-то вопросительный. Ответный был студён и безмятежен — в сущности, как всегда.

— Я не знаю. — Сказал он.

— Это целых три.

— Извини.

— Я не просила так много.

— Подтверждаю.

Машина катилась, как шлёпающий по воде камень, пущенный очень ловкой рукой.

— Как насчёт, чтобы извиниться?

— Виноват?

Веда похлопала себя по затылку.

— Я не поумнела, оттого, что кто-то не умеет водить.

— Ах, ну да… Извини, не знаю сам, как…

Он отнял руку от руля, но Веда сделала пальцами «те-те, осторожненько», и рука утешилась.

— Потребуется крупномасштабная карта.

Он приподнял угол рта, так что обозначилась глубокая чёрточка.

— Такие штуки вообще не указываются на картах.

— Стало быть, пушистый офицер не шутил. А?

— Координирующие организации приняли решение не указывать Гоморру на политических картах мира.

— Когда они появились?

— После войны. Ты про координирующие организации?

— Шестьсот орсолет назад, значит, их не было.

— Да, тогда проще на это смотрели.

Она вытащила из кармана смятый листок и положила водителю на колени.

Он взглянул.

— Кто тебе это дал?

— Никто мне это не давал.

У него вырвался смешок.

— Цветовод… Ты?

— Он не все книги держит в обещалке. У него даже есть книжная полка, но этот файл не находился на полке.

— И ты?..

— Шить туфли так сложно, требуется максимум сосредоточенности.

Она полюбовалась туфелькой, поворачивая ногу.

Всеволод рассматривал листок, но взгляд его был поверхностным и невнимательным. Веда задумчиво сообщала подробности преступления:

— Это очень толстая, очень красивая книга с розовым обрезом.

— Как ты догадалась, если она лежала к тебе обрезом?

— Ну, ты же сам сказал, я умная.

Веда зевнула и шевельнула карту кончиком туфельки.

— Не печалишься ли случаем? Не стоит, о дракон. Ибо печаль — ржавчина на мече.

— Ясненько. — Молвил дракон. — Нет, не печалюсь.

Некоторое время они пристально следили за шевелящейся картой. Всеволод задумчиво разглядывал «дворники» на ветровом стекле, которые неожиданно заработали. Затем раздался лёгкий стук — это туфелька встала, как подобает.

— Надо изучить карту. — Заговорил Всеволод, выключая «дворники».

Последовало молчание. Веда предложила:

— Не съехать ли нам с этой славной, хорошо пропылившейся дороги? У тебя это хорошо получается, если пообещать тебе два слова.

Ни слова не сказав, Всеволод так и сделал: выбрал местечко, где обочина обросла свежей зелёной щетинкой и невесомо свалил на неё оба левых колеса лягушечки. Среди неизменных розмариновых кустов, сразу облапивших стёкла, машина съехала на узкую грунтовую дорогу. Острый запах розмарина наполнил лёгкие складчины. Веда высунула нос в окошко и зубами содрала веточку.

— Представляешь, мама недавно сорвала вот эту штуку для чая, а у неё за спиной кто-то спрашивает: это, мол, что?

И Веда расхохоталась, не выпуская из зубов ветку.

— Люди приезжие… — Неопределённо объяснил Всеволод такое невежество. — Откуда им знать.

Веда закивала и предложила без слов угощение. Всеволод деликатно откусил.

— Ты ведь знаешь, розмарин незаменим, когда не хотят, чтобы дети заводились. — Поведала Веда.

Всеволод сдавленно раскашлялся.

— Теперь знаю. — Приведя в порядок связки, сухо признался он.

В воздухе запахло водой, дном и мокрыми, обсыхающими на Орсе камушками.

— Но тем, кто спросил, — задумчиво продолжала Веда, жуя сочные иголочки розмарина, — наверное, это неважно. Мама сказала, что обернулась, а там стояли два красивых барана.

Они оказались на берегу крохотного прудика. Всеволод, возможно, размышлявший о баранах, едва остановил машину у самой воды, так что гладкое зеркальце разбилось о передние колёса.

Веда открыла ящичек для документов и из-под пары драных лайковых перчаток вытащила красно-синий карандаш. Если у вас нету, непременно приобретите себе такой — великое изобретение багажников. У него носик красный и носик синий смотрят на Север и Юг, как стрелки компаса.

Веда помуслила карандаш с одной стороны и ввинтила в пальцы Всеволода, разглаживающего на колене ту часть карты, где помещалась пограничная часть Сурьи.

Горный хребет напомнил ему сломанный Ведой Львовной гребешок. У северного зубца затёртое сгибом помещалось одно-единственное слово.

Это было то самое слово, которое обозначало небытие и которым жители Сурьи пользовались как филологическими вратами, чтобы изгнать то, что казалось им излишним в их понятной мирной жизни. Если бы они знали или подозревали, что озвученный ими адрес существует, вряд ли бы они это делали. Ибо они были мягкосердечны…

И вот небытие впечаталось в старую бумагу и каждая буква претендовала на место под солнцем, и по отдельности они были пустяком, но вместе они пустяком не были.

Сидевшие в машине молча рассматривали слово. Сказать, что они его перечитывали — смешно. Оно как-то сразу бросалось в глаза, будто клок едкого дыма.

Значит, эта штука есть. И если учесть, что жители, к примеру Кропивника довольно часто пользовались адресной поговоркой, то они понарошку отправили туда немало народу.

Как бы ни были беспечны искатели кота, им стало не по себе. В машине похолодало. Тем не менее, Всеволод заговорил, как о деле решённом:

— Если поедем по прямой, то вот река и лес.

Веда повторила:

— Поедем.

В её голосе оставалось ожидание, что вот-вот всё прояснится. Она чуть ли не с надеждой взглянула на Всеволода, но взгляд наткнулся на профиль дракона. Острый нос с подбородком выглядели на фоне горных хребтов и квадратов полей как логическое дополнение к ландшафту.

— За этим лесом теперь скопление крупных заводов. — Заговорил он, даже не заметив, что разочаровал Веду. — Производят лучший шоколад в Гиперборее.

— А ты откуда знаешь?

— Там ещё завод по производству асфальта. И лучше бы нам вернуться немного южнее и воспользоваться старым шоссе.

— А это что?

— Деревня Полканово.

Всеволод увидел, что у него есть карандаш и перевернул его, целясь в пункт назначения.

Веда схватила его за руку.

— По прямой отметь красным.

— Ты думаешь? — Сомневаясь, спросил дракон.

— Так виднее.

— Но красный цвет на карте…

— Тебя опять беспокоят приметы?

Во избежание новых оскорблений, он быстро и очень чисто начертил основной маршрут, а потом, вопросительно глянув на Веду, кружной — синим концом. Веда уставилась на треугольник, в центре которого расплылся речной приток, будто карта криво подмигивала ей.

В Полканово они прибыли ночью. Сдержанно бранились собаки — так, обсуждая события, густо лают только крупные серьёзные и опасные псы.

Утром выяснилось, что пепельно-розовая Бриджентис висит в очень большом нарядно неряшливом селе. Кто-то шёл по улице. Они выбрались из машины.

Высокий человек в шафрановой гимнастёрке, вольно раскинутой на шее, в узких брюках, в длиннейших сапогах до середины бедра (их вообще-то было два, стройных и мускулистых) постёгивал себя на ходу хлыстиком. До бровей надвинута серая широкополая шляпа из фетра.

Увидев неизвестных, он подзадержался, властно ступив сапогом в мухрявую вкусную лужу. Настёгивать другой сапог не перестал, потом всё-таки перестал и затяжным движением воздел хлыстик, сдвинул рукоятью шляпу до корней волос.

Запоздалый паж Бриджентис — летучий лисёнок — вымахнул из чахлых осин и, в один миг долетев до бледнеющего лика мистрис, любовно связал петлю вокруг, свалился, исчез.

Всеволод твёрдо зашагал по дороге, которая говорила при каждом шаге: «Ам! Гам!» и сказал:

— Бог навстречу.

Властелин сапог и хлыстика кивнул и, как видно, исчерпав варианты приветствий, молчал. Позади из ворот вывели коня — превосходное животное размером с грузовик. Веда невольно оглянулась на лягушечку — так, чтобы сравнить. Рука держала кожаную полосу упряжи. С силой ввинчивая железные ноги в грязь, конь приближался.

Высокий человек в шляпе прислушался к звуку разбивающих грязь копыт и даже слегка повернул голову. Накрепко выскобленный подбородок, в котором припрятали пару картофелин, занял часть небосвода. Серая Бриджентис меркла, причём, напрашивался тихий сопровождающий звук подёргиваемой струны. Нос под шляпой тоже был неплох — но не более одной картофелины. На нём имелись веснушки.

Конь заржал, как полковая труба, предостерегающе. Потом произошло ужасное — его тёмно-рыжее тело заволновалось, и высоко поднялись две подковы. Уже не ржание — рёв пронёсся над тихим селом. Слабо пробился человеческий голос, Веда видела, как лохматый мальчишка боролся с конём, повисая на взмётывающейся и спадающей чёрно-рыжими струями гриве. Взболтнулись тонкие ноги в подкатанных штанцах, по лодыжки они были в чёрных носках грязи. Грязь тоже разлеталась красивыми брызгами. Веда приложила кончики пальцев к губам и заворожённо следила, хотя зрелище обещало неладную развязку.

Подул восточный ветер, осины испуганно затряслись. Конь встал свечкой и рокотал, как гром.

Житель в шляпе проницательно взглянул на Всеволода, мельком на Веду. Осины успокоились. Обернувшись, он рявкнул:

— Бранко!

Конь примолк, хотя ржание всё ещё плескалось по округе. Блестящие полукружья подков опустились. Мальчик плаксиво ругался, хлопая коня ладонью по вздымающемуся огненному боку.

Глядя на Всеволода, человек сбил шляпу на затылок и, не обращая более внимания на уводимого коня (тот оборачивался, выворачивая маслянистую шею и страшными глазами смотрел на Всеволода), сделал шага два в своих великолепных сапогах.

— Устали? — Спросил он резким сильным голосом. — Издалека? Тут ведь поблизости ни полдома нету… до самой столицы.

Он холодно хохотнул, но враждебности в этом звуке, в отличие от конского ржания, не было.

Всеволод объяснил:

— Мы едем на заводы… к востоку.

Тот подумал, кивнул.

— А… На заводы. — Неторопливо сказал сам себе. — Да, ну да. — Подтвердил он. — Правильно едете.

(Он кинул взгляд на сиротливую лягушечку.)

— А вы, мыслю, инспектор? Так?

Всеволод пожал плечами.

— Не совсем.

Шляпа съехала на затылок — непонятно, как она держалась. Волосы он стягивал аптекарской резинкой и на широкое плечо спускался хвост.

Владелец шляпы и хлыста уважительно ухмыльнулся.

— Да… Да. Конечно. Как скажете, товарищ инспектор.

Он подмигнул — его небольшой выпуклый глаз утонул над грубо очерченной скулой, а другой испытующе смотрел на Всеволода. Засим оба сощурились, и на щеках, как печёные яблоки, проткнулись две ямочки — он улыбнулся.

— Идёмте до дому. — Предложил он. — Отдохнёте, хозяйка чего соберёт.

Он издали поклонился Веде — слегка — и сдвинул шляпу на бок.

— Моя хозяйка, — шёпотом заговорил он, подступая к Всеволоду и делаясь словоохотливым, — тоже… зелье. Ничего себе. Увидите. Беда с ними.

Он направился по сладко чпокающей дороге, то и дело оборачиваясь к Всеволоду и всякий раз приподнимая брови при виде Веды. Эта последняя наслаждалась отменной картинкой — и, впрямь, между лопаток свисал у него гладкий хвост волос, а широкие плечи были неподвижны, как нарисованные. Сапоги замшево лоснились, хлыстик он сунул за голенище.

Он ввёл их в те ворота, из которых вывели злого коня. Двор огромный, как площадь, с декоративным беспорядком, когда всё под рукой, им понравился. Дверь летней кухни была приоткрыта, там что-то тихо двигали, чем-то погромыхивали и с ласковым шорохом пересыпалась мука.

— Тата! — Позвал человек в шляпе. — Я тебе хороших людей привёл.

В кухне стукнуло, подвинулось, тяжёлые шлепки босых ног — и за нескрипнувшей дверью показалось волшебной красоты женское лицо — круглое, с дугами соболиных бровей и пухлым лаковым ртом с изогнутыми вверх уголками. Золотисто-коричневые мелкие кудри окружали портрет.

— Ух ты. — Сказало лицо, улыбаясь.

Глаза карие, гранёные, как два камня в кольцах, быстро предложили острый взгляд мужу.

Тот обстоятельно сказал:

— Ты не сова, Тата, не ухай. Возьми вот и ублажи. Господин инспектор на заводы едут… смелый человек, да устал. Сечёшь?

Красавица Тата немедленно распахнула дверь, показав могучее стройное тело, любовно убранное в тонкую рубашку с высоким поясом и пышную юбку, подоткнутую выше крупных, как орудийные дула, колен.

— Что ж мне… Я с удовольствием. — Высоким и нежным голосом молвила она, тесно сторонясь. — Когда товарищ смотритель…

— Твоё удовольствие нас не касается. — С притворной строгостью возразил муж красавицы, заходя первым, и взглянул на Веду.

Повинуясь этому доброму знаку, она вошла первая и увидела чудесную, тонко присыпанную свежей мукой кухню с большой и тёплой плитой.

— Хорошо у вас. — Сказала она, уяснив, что хозяйка не намерена извиняться за беспорядок, а, улыбнувшись, метнулась и выставила со стуком два креслица на железных ножках.

Супруг её, дождавшись, чтобы гости уселись, поместился с хлыстиком на кожаном узком диванчике, спиною к окну. Шляпу повесил себе на колено.

Тата, облокотившись на стол, между горкой теста и мучным мешком, из которого тонко сыпалось на пол и на босые её ноги, пылко разглядывала Всеволода и Веду.

Они назвали свои имена. Хозяин привстал со шляпой на коленях.

— Карл.

— Необычное имя. — Заметила Веда, протягивая руку к тесту и отщипывая кусочек.

Тата сделала то же, и обе синхронно запустили тесто в уста.

— В честь, значит, окрестили годаньского президента, с которым у Сурьи было перемирие на вечные времена. — Солидно объяснил Карл, положив ладони на квадратные колени.

Тата, жуя тесто, вмешалась:

— То сестрица ваша, товарищ инспектор? Будто сродственное что есть.

Под взглядом мужа она умолкла, хотя спервоначалу не собиралась ограничиться одним вопросом, и упрямо отвела глаза.

— Соловья баснями не кормят. — Сказал ей Карл, не дав Всеволоду ответить.

Тата оторвалась от стола и распахнула дверцу буфета — в полутьме запестрела горка маленьких яиц. При виде их Всеволод сел прямее, а Веда поцокала зубами — совсем незаметно.

— Разве что яишню, если на скорую руку? — Заволновалась совсем не ленивая Тата. — Свежие.

Карл посмотрел на гостей и поднял руку — ладонь ребром.

— Это вздор, Тата. Люди далеко едут, что они — яичницы не видали? Пироги дай.

— Ах, ну да. — Обрадованно сказала Тата и бешено отворила несколько дверец — и так быстро, что нежданным гостям померещилось, что у неё не одна, а несколько пар рук, выставила на стол и мигом заставила его прекраснейшими пирогами — тут имелись и большие, и в ладонь, и такие, что разве в обеих руках насилу удержишь.

— Вы-то, смотрю, свеженькие, умытые, а ведь издалека трепитесь. — Сотворив такие чудеса, цеплялась любопытная Тата, показывая, где умыть руки и тут же подавая полотенце.

Снова дрогнули Всеволод и Веда, и снова чуткий Карл приметил это.

— Сядь, Тата. — Повелел он.

Все сели и принялись есть. Хозяева не оставили гостей в одиночестве, видно, чтобы тем не было неловко показать свою удаль. Разговор был необязателен, так как его заменил прелестный, с ума сводящий дух от пирогов, и их разнообразный вкус.

— А вот с луком, с яйцами. — Сильно двигая блюдо по столу, как военное судно в забитом до отказа порту, чуть невнятно молвила Тата.

Веда закивала и под внимательным оком хозяина занесла руку над поджаристыми квадратными пирожками. Тата вдруг прыснула и, не смущаясь того, что Карл прямо-таки ошпарил её, как хлыстиком, взглядом, объяснила:

— Этот, — (она указала на мужа пухлой красивой рукой), — раз через яйца с полгода плашмя лежал, чуть живота не решился.

Нескромное разоблачение заставило Карла сильно сдвинуть брови, а за щекой у него застыл круглый пирожок. Выглядело это очень мужественно.

— Поехали мы, — торопясь сжевать пирожок с малиной и становясь от этого необыкновенно хорошенькой, рассказывала Тата, — яйца менять… Сели на коней хороших. То есть, вот он сел на коня, ещё то был отец Бранка…

Она отвлеклась:

— Ты слышал, Жук, как утром Бранко раскричался? За десять минут, ей-Орсе, вот не вру, до вашего прихода. И так бранился, так бранился, будто увидел менял, не иначе. Если бы я не знала, что они шага из дурыльни своей не сделают, вот ей-Орсе, подумала бы…

Она, продолжая смеяться и широко раскрывать карие сияющие глаза, обвела ими присутствующих. Хмурое лицо мужа ей не понравилось, и она задиристо вздёрнула подбородок, который тоже напоминал самый розовый, самый славный пирожок.

— А я села на кобылу, хорошую кобылу, — она вздохнула, — мы её после в добрые руки продали, — да, молодую и непривычную.

Последнее слово Тата заметно подчеркнула, значительно сделав глазами ну, ясно вам?

— Сейчас сели, я ещё не была такая красивая, — она хохотнула, — и легко села, как мужик на бревно. Приехали до места, тут уж и менялы: ждут. Никогда они не опаздывают, никогда и не обманут… А всё ж меня оторопь берёт… хоть они и в своих капюшонах, да плащи до пят, а сердце биться начинает отчаянно.

Тата приложила руку, и все так и увидели её большое розовое сердце, весело прыгающее, как мячик.

— Жук снял с луки мешок и спустил его на землю, а меняла сейчас ко мне и протягивает плетёнку… я уж и руку протянула, а слегка зажмурилась… потом глаза разлепила: капюшон низко сдвинут и сумка нечувствительно перешла в мою руку. Тут это и сделалось… Кобыла моя принюхалась, пригляделась да как испугается! Мигом встала свечкою, мешок вон у меня из рук, я заверещала, как белка. Муженёк мой, не будь плох, железной рукой схватил поводья моей Машеньки и удержал, хоть зарежьте, удержал…

Тата перегнулась над гаванью пирогов и похлопала мужа по сухому коричневому кулаку.

— Но вот напасть: коник с чего-то решил, что сделалось нехорошее… ну, будто напали на нас, и прогремел, и хвост поставил… сейчас в наступление. Жук принялся его урезонивать, да поди, с двумя справься… они у нас не маленькие, Бранка видали? Ну, и шарандарахнулся мой любезный друг, и протащил его верный жеребяка в шенкелях по полю — что товару передавил, ихних наседок спугнул! Аж до идолов дотащил, ей-Орсе. Правда, если бы я увидела идолов, то ума бы вконец решилась — так говорят. А всё же интересно.

Тата глубоко вздохнула и уже скучным голосом закончила:

— Ну, и провалялся мой муж без малого полгода. Менялы-то помогли мне взгромоздить его на Бранкова отца, который прочухал, наконец, что войны нету, да и хозяин слабым голосом ему команды подавал. За убыток ничего не взяли и всучили полную плетёнку взамен разбитых… тоже утешеньице, что свет не без добрых всяких. С той поры Машу спроворили циркачам — те люди хорошие и не оставят её, когда она уже и кланяться, да хвост трубой ставить не сможет. Славные люди и автомобиль у них славный, весь в позолоте.

И Тата продолжила рассказ уже про циркачей, но Карл во всё время беспечального её повествования молчавший и спокойно отдававший должное пирогам, прервал её:

— У меня от сухомятины язык колом встал, Тата. Нету ли у тебя щец или чего такого?

Тата с неохотой оборвала рассказ, заметив:

— Да ведь суточные.

— И то хорошо. — Сухо отвечал Карл.

Тата возобновила рассказ, поднялась и выставила миску со щами.

— Дни постные. — Извинилась она. — Так что я сказать вознамерилась? А… Сестрица она вам, товарищ инспектор?

— Нет. — Ответил Всеволод. — И я вовсе не инспектор, Тата.

Тата кивнула, подавая ложки, скорее, похожие на холодное оружие — их стёблышки были заострены и даже перехвачены маленькой гардой у ложа.

После еды, вежливо отвергнув предложение отдохнуть (вполне искреннее, хотя Всеволоду и показалось, что отказ был принят Карлом не без хорошо замаскированного вздоха облегчения), хозяин проводил их до машины, на редкость точно и ясно растолковав, как им добраться до заводов.

— Удачи, — добавил он, бровями заставляя съехать шляпу на лоб, — вам и сестрице вашей.

Он глубоко заглянул в глаза Всеволоду, прежде чем его собственные погрузились в тень его неизменной подружки.

Трое рыбаков, как один слитый силуэт, показались в конце улицы. Взгляд из-под шляпы поторопил Всеволода.

Объезжая село, они увидели чёрную кузню и красные огни внутри на длинных полосах металла.

Дело шло к Шестнадцатому Дню. Ну, вы знаете, как оно бывает. Бриджентис, почти не покидавшая потускневшего от скрытого волнения неба, на самые краткие часы уходила в лес или в холмы — как приходилось — и выныривала, увеличившаяся и сытая, как кошка, чтобы снова и снова, свернувшись клубком, плыть над машиной. Дорога стала до того гладенькой и бегучей, что даже Веде не приходилось язвить по поводу мастерства вождения. Настроение не соответствовало дороге. Веда думала о Пусике и скучала. Татины пироги истратились, несмотря на щедрость красавицы, к послеполудню послезавтрашнего дня. Сжевав последнюю корочку, Веда изрекла:

— Ты заметил пробки от шампанского?

— А? — Отозвался Всеволод.

— У них пробки от шампанского на ножки креслиц надеты.

— О-о… — Неопределённо заметил водила.

— По крайней мере, восемь бутылок они выпили.

— Семь.

— Что?

— Одна ножка обварена сургучом.

Веда искоса посмотрела на руль.

— А дорога-то, танцевать можно. — Холодно заметила она. — Стало быть, они женаты семь лет.

Брови водителя тихонько приподнялись и опустились.

— Да, хорошая.

— Кто?

Он повернул к ней лицо — брови на подобающем месте, — показал плечом за окошечко. Бриджентис к случаю оттолкнула жёлтое облако и глубоко заглянула в машину. Орс спускался за очень высокую неровную стену — похоже, не лес, а проехавший стороной город с невырубленными садами, задичавшими и жившими своей жизнью. Но это так — мелькнул и скрылся.

— Последний населённый пункт… Здесь. — Подтвердил дракон.

— Почему ты сказал «здесь», а не «в этом квадрате»?

— Почему я должен был так сказать?

Тон был не враждебен, дракон просто удивился. Машина нашла ракурс, в котором дорога свернулась петлёй вокруг возвышенности. Очевидно, они набрали высоту.

— Ты был так воинственно настроен. — Внезапно принялась критиковать Веда. — А они ведь славные, правда?

Всеволод заметил:

— Все они.

— И у них была белая собака.

— Правда?

— Фото внутри буфета.

— Почему была?

— Внутри за банками с кофе. Вроде боксёра. И чёрная ленточка.

— Может, она просто сбежала.

— От таких славных?

Коробки заводов были аккуратно разложены по горизонту. Уродливыми они не выглядели. Холмики отвалов негрубо громоздились у тихо бренчавшей речки в простенькой ограде.

Веда постучала указательным пальцем по плечу Всеволода.

— Пришло время…

— Как?

— Не пора ли заняться делом?

— Именно?

— Ну, ты же инспектор. Так иди и инспектируй.

Всеволод улыбнулся.

— Я не знаю, как это делается.

Наклонившись к ней, он тихо сказал:

— Дождёмся вечера и поедем.

— А инспектировать?

— Говорю тебе, я смущён, ей-Богу… могу сделать что-нибудь, ну, совсем не так?

— Ну и ну.

— Да, да… Я просто уверен…

— Что сделаешь что-нибудь не так?

— Ну, там же есть всякие штучки, секреты?

— Там?

— Во всяком деле.

Веда выгнула губы и покачала головой, глядя вперёд, на источающие тонкие струи дыма заводы.

— Класть асфальт такое сложное дело? — Наконец, сказала она. — Задашь им пару-тройку вопросов.

Небо заволокло, и Бриджентис мелькала в просветах между тучами, ни разу не показавшись целиком. Создавалось впечатление, что это совсем другое небесное тело. Когда Всеволод сказал «пора» и взялся за руль, она вдруг выплыла перед ними на дорогу и была почти страшна: такая красивая, круглая, глаз не оторвёшь.

— Почему Карл нас не убил?

Всеволод кротко пожал плечами.

— Чем, ножкой кресла?

— Потому что мы были в Ловарне или потому что ушли оттуда?

Всеволод отвёл руку от руля и повертел ладонью.

— Так-сяк.

— Я вот тоже подумала.

Дождь так и не пошёл, к концу ночи небо засыпало мерцалками — в сурийском языке сохранилось устаревшее слово «вызвездило», — а дорога теряла своё качество по мере удаления от заводов. Дракона за рулём и дремлющую акулу изрядно трясло. Всеволод приноровился и смахнул машину в лесостепь, неспешно обступившую дорогу. Ещё три часа быстрой езды между островками деревьев и по левую руку глухо заворчал город. Он, должно быть, решила Веда, очень велик.

К одиннадцати утра объехали и его, стало тихо и пустынно. Вдалеке медленно, точно поднимающийся с колен борец, встали горы.

Веда положила руку на руль, машина поехала тише, остановилась.

— Теперь, вероятно, следует надеть медвежьи лапы.

Всеволод изумился.

— Да?

— Разве здесь не государственная граница?

— Что за вздор. — Вежливо возмутился дракон. — Гоморра — часть Сурьи.

— Нет, что — правда?

— Не то, чтобы чистая, но вообще-то да. И забудь всё, что слышала от кого бы то ни было.

— Это ты про кого?

— Гоморрцы — граждане Сурьи, как и ты.

— А я?..

Всеволод не ответил — он не был расположен к шуткам в это время дня.