Превратись. Первая книга

Александра Нюренберг

Если ты – акула, то вовсе не обязательно, что ты кусаешь всех подряд. Если ты при этом – женщина, к тому же вовсе недурна собой и хорошо воспитана, дело несколько осложняется. Хотя и все остальные не совсем те, кем кажутся. В тихом городке живёт «складчина» – они называют себя багажниками, ковчегами. Скрытая натура ничуть не мешает им… почти никогда.

Ведьма не может умереть

Ведьма не может умереть, пока не найдёт себе замену.

Ведьма умирала. Она изо всех сил звала, но ответа не было. Она не выглядела старой, не выглядела и молодой. Волосы её так были белы, что никто — и сама Бриджентис не определила бы, пожалуй, — результатом чего явилась эта белизна — неуёмного применения некачественных косметических средств или же то был естественный ведьмин цвет.

Гладкая бледная кожа туго обтягивала худое лицо, над грубоватыми скулами маленькие раскосые глаза слабо светили ей к ночи и меркли перед рассветом. Свет их был какой-то скользящий, будто из множества огонечков.

Когда Орс заглядывал в них — а они ему нравились, ведьма любила смотреть на него в упор — были эти глаза лилово-синие, как у ерша, с толстыми, как проволока, редкими густо чёрными ресницами.

Она носила неизменно узкое платье из серого сукна, но под ним плоть истончилась и, храня очертания хорошей женской фигуры, сделалась разреженной, как пляшущие частицы света, называемые почему-то Орсовым Зайчиком.

Походка ведьмы была когда-то энергичной, но теперь она предпочитала замедленно, не шевелясь, плыть над самой землёй или галькой пляжа, возле которого она обосновалась так давно, что и сама бы не сразу определилась с датой из человеческого календаря.

Едва касаясь холмистой поверхности каблуками, к коим она сохранила пристрастие, ведьма могла передвигаться довольно энергично. Словом — удобство. Но людей почему-то охватывал ужас при виде плывущей к ним неподвижной фигуры, и она вменила себе в неприятную обязанность имитировать человечий шаг. Стройные колени поднимали серую ткань высоковато, так что общее впечатление оставалось, как от движущейся статуи.

Сейчас она и вывинтилась головой вперёд из скальной породы — недурного каменного ломтя, оставшегося от большой горы. Белые волосы, которым придать оттенок не в силах был даже Орс, не колыхались от морского ветерка. Она выросла в полный рост из осыпавшегося клочка земли, посреди смешно вспучившихся участков дёрна, и, благо никого кругом не было, обычным своим шагом направилась вниз по серо-зелёному склону к берегу. Пенная кайма лежала на выглаженном шёлковом песке почти неподвижно. Море сочувственно заволновалось при виде приближающейся фигуры, и тихие волны нежно лизали бережок у ног ведьмы, обутых в наилюбимейшие остроносые туфли.

Никто не шёл.

— Я должна. — Сказала ведьма морю.

(Разумелось, что она должна потерпеть, хотя терпению её давно пришёл конец.)

Море закивало, и страшно далеко качнуло крошечный беленький парус. Барашек, выплывший из-под округлой, синей волны, взявшейся неизвестно откуда посреди сонной глади послеполудня, запрыгал к ведьме. Ведьма слабо улыбнулась этому знаку привета.

Каждый выполняет долг. Она мечтала, подставляя ещё не разреженное, а вполне человеческое бледное лицо под хмурый свет Орса, что скоро замена найдётся и она улетит болотным огоньком в неизвестную местность, знакомую ей по снам после полуночи, самым достоверным снам.

Ежли повезёт и никто Не Загадает Желание, пока огонёк летит по небу, ведьма сможет навсегда остаться на болоте. Доколе не истает упругое сине-зеленое тельце огонька, и его, успокоенного, почти невидимого, не всосёт в себя жгучий ночной ветерок.

— Как чудесно.

Море плыло к ней, выпуская изредка маленьких барашков, говорило с ней, но, конечно, утешить не могло. Пока никто не стремится к ней, никого не влечёт непреодолимый зов.

Пряди волос под хмурым светом напоминали морю зимнюю Бриджентис. Как изваянные, лежали они на прямых плечах, самые длинные спускались по спине к полоске чёрного муслина, служившего поясом и повязанного весьма небрежно, так что он охватывал серое платье выше и ниже талии.

Мысли ведьмы не касались её самой, настолько она утомилась. Теперь если она и принималась за утомительное дело размышлений, то думала только об окружающих предметах.

Окружающие предметы были — холмы, море и небо. Ботинки ведьмы, чёрные, начищенные и потёртые, удерживали все видимые окрестности от горизонта до горизонта. Но ей казалось, что она летит, очертя голову, стоя на громадном шаре. Высокие, в октаву, каблуки тонули в мокром песке, но песчинки отползали в стороны, и вокруг каблуков образовались две песчаные воронки.

На всей планете сегодня четыре мощные плиты литосферы поддерживают недурные ломти почвы, пастбищ, каменистых пустошей, дюн и городских улиц, отлакированных асфальтом.

Эти четыре поплавка издавна принято называть — Гиперборея, Джамбудвипа, Годанья и Синюхэчжоу. (Есть и кое-что ещё, так — несуразица, но это нам сейчас без надобности.)

На севере лежит гигантская Гиперборея, похожая на растолстевшие песочные часы.

Синюхэчжоу, Джамбудвипа и Годанья расположены соответственно — на Востоке, Юге и Западе. На каждый материк, кроме Годаньи, приходится по одной стране.

Сурья занимает всю Гиперборею, исключая некоторые области Крайнего Севера, на которые претендует Годанья, мечтающая хранить там своё оружие. Она объясняет, что ей негде больше его хранить.

Жители Сурьи не гордятся тем, что их страна самая большая на планете. Они только напоминают об этом каждый день в газетной передовице.

Они гордятся тремя вещами — своей литературой, кинематографом и достижениями в области космоса. По правде говоря, литература у них и, впрямь, недурна. Так уж получилось, и это все признают.

На планете давно уже нет никаких литературных премий, чтобы не обижать писателей с прочих материков. Кино они снимают тоже просто чудесное — совсем как живое.

Сурийцы первыми поднялись в открытый космос и высадились на поверхности Бриджентис. К сожалению, с тех пор они совершенно забросили космическую программу и увлеклись социальными преобразованиями.

Хороши ли были эти преобразования, можно судить по состоянию писем в почтовом ящике. Раньше их могли читать только те, кому они адресованы, если не считать случаев ревности и бытовой слежки.

Теперь эти письма могут читать очень многие, например, господа из подземной службы, и даже не только читать, но и отвечать вместо адресата — причём, лично, — на те вопросы, которые возникли у автора послания.

С законом у них тоже что-то сделалось. Раньше они каждые семь лет выбирали нового властителя, теперь властителя так часто выбирать не приходится — и вообще, он не доставляет больших хлопот. Если не считать того, что его, в конце концов, приходится аккуратно выносить из помещения, чтобы не задеть ногами фотографии предшественников на стене.

У Сурийцев нет общих расовых признаков. В Сурье живут люди всех цветов — от чёрного, как священный эбен, до белого, как молоко кошачье, учитывая все мыслимые комбинации оттенков. Черты лица тоже у всех разные. Единственное, что досталось им в общее наследство непонятно от кого, это диковатое выражение глаз, смелое и трусоватое одновременно.

Воевать Сурийцы умеют только, когда на них нападут, но тогда воюют очень хорошо, побеждают и проявляют великодушие к проигравшим. Но когда Сурийцы ввязываются в захватнические войны, дело швах. Они терпят поражение за поражением, и не могут захватить даже самую маленькую страну в Годанье.

Кроме того, многим Сурийцам делается так стыдно, что они грабили и убивали, что их потомки потом мучаются целыми столетиями от страшных снов.

В Синюхэчжоу умеют делать всё на свете, но делают очень быстро, слишком быстро. Иногда так быстро, что эти вещи перестают работать, до того, как их сделают, но тогда жители Синюхэчжоу продают их другим материкам, и делают это тоже очень быстро. Это, впрочем, пустяки, так как именно жители Синюхэчжоу первыми сделали самые нужные вещи на планете и сразу сделали их очень хорошо.

Им принадлежат самые выдающиеся открытия, в том числе, и касающиеся государственного правления. Ещё тогда, когда обитатели всех остальных трёх материков скитались дикими стаями по просторам своих будущих государств, а у некоторых ещё были превосходные пушистые хвосты, в Синюхэчжоу уже хорошо знали, что такое бирка на арест, или папка с документами.

Это исключительно талантливые люди. Они как будто позолоченные, ловкие и стройные. Когда-то они тоже очень хорошо писали книги, и эти книги до сих пор ценятся чрезвычайно высоко.

Например, знаменитую историю про путешествие на Запад на всех материках переиздают каждый год с новыми иллюстрациями, а имя автора без запинки произносит любой корабельщик, не говоря уж о книжниках.

Теперь, поскольку литература дело некороткое, они перестали заниматься ею. В мире об этом сожалеют.

Джамбудвипа — страна, в которой жарко, но люди в ней не потеют так сильно, как, например, на футбольном матче где-нибудь в Годанье или в том посёлке на побережье Сурьи, о котором идёт речь в настоящем повествовании.

На илистых берегах ленивых рек Джамбудвипы живут люди с огромными чёрными глазами. По общему признанию, джамбудвипцы самые красивые, самые воспитанные и приятные люди на планете. Они создают для общего пользования всю философию. Этак повелось издревле, и другие страны не утруждают себя созданием своей — и, в самом деле, зачем делать то, что уже сделано, и намного качественнее? Все три материка оптом приобретают философию Джамбудвипы, и никто ещё не жаловался и не отсылал её обратно. Ещё они владеют искусством внушать любовь, и мечта каждой девушки побывать на этом гостеприимном материке.

Годанья состоит из множества стран, у каждой из которых есть свои достоинства и недостатки. Эти страны постоянно ссорятся между собой. Иногда какой-нибудь властитель одной из маленьких стран Годаньи решает завоевать всю планету и у него почти получается. Сурийцев они терпеть не могут, но ежли быть совсем честными, то к Сурье хорошо относится только Джамбудвипа, потому что её жители вообще не могут кого-нибудь ненавидеть. Иногда ненависть к Сурье доходит до того, что эти страны перестают ссориться и некоторое время горячо любят друг друга и хранят друг у друга своё оружие.

Сурийцы, по общему же признанию, самые невыносимые в космосе люди. Больше всего на эту тему любят рассуждать они сами и при этом почему-то умиляются.

«Сурья слишком большая. Сурийцы либо холерики, либо кататоники. Территория или набита людьми, как рыбками в прорубке, или пустынна, как Бриджентис. Странная страна. Полно, существует ли она?»

(Из блестящего эссе критика из Годаньи, недавно издавшего за свой счёт книжечку стихов с красивой голенькой статуей на обложке сзади.) Эссе называлось «Бедный критик». Почему — непонятно.

В Годанье, как по заказу, рождаются самые лучшие живописцы и музыканты на планете, в каждой стране они особенные. Поэтому критику вовсе не грозит умереть с голоду и даже неясно, зачем критиковать Сурийцев, когда он мог бы безбедно прожить, объясняя, как правильно восхищаться картинами и симфониями своих соотечественников.

Тем не менее, он предпочёл таскать в зубах Сурийцев. Кому что нравится. Он даже сравнил эту страну с Гоморрой.

Упоминания о Гоморре иногда встречаются в очень старых текстах и в остаточной форме присутствуют в виде поговорок в речи всех четырёх материков.

Вот, например, первое упоминание о Гоморре в моём повествовании.

Надежда Наркиссовна сказала Веде, когда та вышла из ванной:

— Пока ты отстирываешь свой хвост, можно пойти в Гоморру и вернуться.

Веда не обратила внимания на этот укол. Во-первых, она не слишком внимательна к чувствам других людей, а во-вторых, это только речевой оборот, обозначающий нечто неосуществимое.

Многие люди уверены, что Гоморры нет вообще.

Доказать это или опровергнуть не представляется возможным.

Когда создавался этот мир, были сделаны кое-какие записи. Позднее они были растеряны, так как больше не представляли ценности в силу своей разрозненности и чрезмерной краткости. Часть из них, содержащая какие-то обещания и договоры, очевидно, утратившие силу, всё же заключала некоторый интерес, чисто технический, для написания научных трудов узкоспециального содержания.

Основным смыслом этих обрывков было Ожидание — чего-то или кого-то, могущего изменить существующий порядок на более правильный.

Теперь мне придётся покинуть ведьму с её каблуками и обратиться к событиям, происшедшим на том же побережье Сурьи, где на втором этаже одного из домов жила Веда, и над которым на неподвластной мыслям высоте произошло в то утро, в одиннадцать, убийство Севера.

Но так как время — досадная помеха материи, именно оно мешает мне рассказывать ровно да гладко. Словом, мне придётся перелистать свои записи и найти ту, которая помечена гораздо более поздней датой.